Текст книги "Операция «Наследник», или К месту службы в кандалах"

На террасу вышел красивый пожилой мужчина с усами в шелковом шлафроке на ватном подбое и сказал, недовольно глядя на свое пальто:

– Пять рублей. Скромному герою – скромное вознаграждение. Надеюсь, что вшей у него нет.

– Это не вознаграждение, это ему на свадьбу с нашей Февроньюшкой. Мы его на даче забыли, а он мою благоверную спас.

Стельмах указал на зардевшуюся кухарку, нежно державшую Артемия Ивановича за руку. Пожарник, который, возможно, до сих пор сидел на дубу, был раз и навсегда отставлен.

– Ну хорошо, господин Стельмах, еще пять рублей, – сказал Рубинштейн, желая поскорее отвязаться от назойливого гостя. – Только учтите, завтра рано утром мне ехать в город, я председательствую на завершении конкурса композиторов и пианистов, и намерен после завтрака привезти сюда к себе на дачу на пароходе жюри и лауреатов. Мне не хотелось бы объяснять им, кто вы все такие, в том числе и этот агент… гм-гм… правительства.

Антон Григорьевич Рубинштейн недавно вернулся из-за границы и с трудом переносил все эти дикие азиатские порядки и нравы, привычные в России. Великий композитор как раз сидел у себя в башне за роялем и сочинял музыку, вдохновленный ревом бури за окном и видом зарева над Кронштадтом, когда ему как снег на голову свалилось семейство Стельмаха со своими узлами, кастрюлями, бездарными дочками, а теперь еще и с агентом презираемой им тайной полиции, о которого испортили купленное им в Шварцвальде пальто. Он круто повернулся и ушел внутрь дома, а Стельмах побежал за ним, на ходу причитая:

– Вы не думайте ничего плохого, Антон Григорьевич, мы съедем от вас, как только рассветет. Сами понимаете, почивали мы вдруг спокойно, а вдруг такая катавасия!

– Какие же, однако, хамы эти жиды, пусть даже пианисты! – крикнул вслед Рубинштейну Артемий Иванович и в сердцах запрыгал босыми ногами по увядающим цветам на великолепной клумбе. – Да я, если захочу, тебя в бараний рог скручу! Я с самим царем знаком! Завтра же поедешь в Якутск по этапу! Будешь там в моей гимназии на фертепьянах блямкать, жидовская морда!

– Какой вы смелый! – восхищенно сказала Февронья, прильнув к груди Артемия Ивановича.

Тревожный сигнал опасности прозвучал у него в голове, сообщая о грозящих узах брака и мрачноватых его последствия, но тут же победные фанфары заглушили все опасения.

– Ты меня еще, Хавронья, не знаешь, – сказал кухарке Артемий Иванович, царственным жестом распахнув пальто, чтобы упереть руки в бока, и обнажив кружева на груди. – То, что я твою мать спас – сущие пустяки.

– Она мне не мать, ягодиночка мой, она мне хозяйка.

– Да какая разница, они все как задницы! Вот ты тут сидишь у Стельмаха на кухне, кушать ему готовишь, и нет у тебя никакого кругозору! Не знаешь даже, что граф Верланов с шестью спутниками с Монблану упавши. А мне такие вещи ведомы, каких даже сам царь не знает! – Артемий Иванович ударил себя кулаком в кружевную грудь. – Всего три человека во всей империи знают, да поди и во всем свете, что когда наследник цесаревич поплывет этой осенью в Египте вверх по Нилу, на него будет совершено покушение с подводного потаенного судна! Не веришь?! Эх ты, Хавронья, хрюшка ты неблагодарная!

Глава 8
«Память Азова»

2 сентября, вторник

Не прошло и недели после наводнения, нанесшего огромный ущерб не только в деревне Бобыльской, но также Кронштадту и Петербургу, как государь император с императрицей, будущим императренком и его младшим братом отправился осматривать новый полуброненосный фрегат-крейсер «Память Азова», на котором наследник должен был пуститься в кругосветное плавание. Их сопровождали флаг-капитан свиты контр-адмирал Басаргин, который два дня назад был назначен председателем комиссии для окончательного испытания «Памяти Азова», и брат царя генерал-адмирал великий князь Алексей Александрович, известный во флоте с легкой руки директора Балтийского завода Кази под прозвищем «Семь пудов августейшего мяса».

Погода была ясная, дул легкий ветерок, и в половине четвертого яхта морского министра «Марево» вышла под брейд-вымпелом императора из Петергофа и прошла прямо на Большой рейд, где встала на якорь вблизи фрегата «Память Азова». Здесь император и все бывшие с ним пересели на паровой катер «Петергоф», который поднял брейд-вымпел императора и подвалил к борту трехмачтовой громады фрегата, расцвеченного от носа до кормы разноцветными флагами, полоскавшимися на ветру. После спуска на воду и достройки он был выкрашен в белую средиземноморскую окраску, как и положено крейсерам 1 ранга, но теперь его стальной корпус был перекрашен матовой бежевой краской на льняной олифе с затиркою английской сажей, с получением матового черного цвета. Солнце играло на светло-желтой краске надстроек и мостиков, а одна из трех охряно-желтых труб с черной полосой по верху пускала в небо жидкий черный дым от скверного ньюкаслского английского угля, который был заготовлен еще двадцать лет назад и содержал много серы и землистых веществ. Над выдававшейся в воду округлой шишкой тарана, ниже носового погонного шестидюймового орудия, торчавшего из пушечного порта прямо под бушпритом, нос фрегата украшал стовосьмидесятипудовый орден Св. Георгия в лентах с бантами, с императорской короной, лавровым венком и пальмовыми ветвями. По бортам из амбразур броневых казематов высовывались стволы шестидюймовых орудий, над бортами грозно торчали из бронированных дюймовыми стальными листами щитов жерла двух восьмидюймовых пушек, а верхняя палуба и надстройки ощетинились сорокапятимиллиметровыми скорострельными пушками Гочкиса и пятиствольными револьверными тридцатисемимиллиметровками. Реи крейсера темнели от матросов, которые были посланы туда сразу после того, как командир корабля завидел яхту под императорским брейд-вымпелом.

На катере были вывешены за борт набитые пробкой плетеные кранцы; он подвалил к парадному трапу, который по распоряжению главного корабельного инженера Петербургского порта Субботина был удлинен на две ступеньки во избежания ломания августейших костей наследника в случае падения оного в шлюпку. Кранцы скрипнули о трап, двое фалрепных на нижней площадке в черных двубортных мундирах с эполетами и в фуражках, один – мичман князь Голицын, другой – августейший мичман Георгий, средний сын царя, приняли концы и намотали их на кнехты. Посланные по реям матросы приветствовали императора шестикратным «ура»; салютуя, ударили орудия, окутав белым дымом верхнюю палубу.

– У тебя хорошо получается, Георгий, с своим концом обращаться, – сказал брату Николай, стоя у борта катера. – Старайся, старайся, станешь после дяди Алексея генерал-адмиралом.

Генерал-адмирал недовольно поморщился глупой шутке племянника, свысока глянув на цесаревича, рука царя оттянулась назад для подзатыльника, но, встретившись со взглядом императрицы, царь опустил руку и взялся ею за обтянутый шелком леер.

– Оставь его, Александр, он же еще мальчик, – сказала Мария Федоровна, одаривая старшего сына ласковым взглядом. – Он просто шутит.

– Рад стараться, ваше императорское высочество! – по уставному ответил брату Георгий, ухмыльнувшись в юношеские усики.

Император первый поднялся на палубу, помогая преодолевать ступеньки жене, за ним полезли Николай и Михаил, а следом повлек наверх свое грузное тело генерал-адмирал, поддерживаемый сзади Басаргиным, самым расфранченным из присутствовавших на церемонии, в серебряных эполетах с вензелями и черными орлами и двууголке.

У трапа на палубе прибывших ожидали капитан 1 ранга Ломен и вахтенный офицер. Остальные офицеры в мундирах с эполетами на плечах и в фуражках выстроились во фронт на шканцах, а матросы в черных рубахах и штанах с белыми брезентовыми ремнями и белыми бескозырками повахтенно на шкафутах и баках. На правом фланге второй вахты стоял караул и далее, на шканцах, хор судовой музыки.

– Смирно! – скомандовал вахтенный начальник, завидев показавшуюся над палубой голову императора.

На крейсере стало тихо, только оснастка скрипела да хлопали флаги, развешанные по штагам. Двое палубных и фалрепный, тоже из младших офицеров, приветствовали императора у трапа на палубе и вручили сошедшей на палубные доски императрице цветы. Тотчас хор судовой музыки заиграл встречу.

– Ваше императорское величество, – вытянулся, приложив правую руку к фуражке, Ломен. – На вверенном мне крейсере 1 ранга «Память Азова» все обстоит благополучно, чрезвычайных происшествий никаких не случилось. Корабль находится в кампании.

Николай с интересом огляделся. В отличие от брата Георгия, этим летом каждый день ездившего на своем катере «Бунчук» из Петергофа на крейсер, наследник впервые видел вблизи корабль, на котором ему предстояло жить более года. Он не произвел на него должного впечатления. Палуба была тесной, штатный невод, намертво принайтовленный к борту, чтобы скрыть следы строительных работ, делал ее еще более узкой. Народу на крейсере было много, с камбуза из бочки, которую по оплошности ревизора забыли накрыть брезентом, пахло квашеной капустой, и ее запах смешивался с резким запахом угольного дыма. Нет, это была вовсе не императорская яхта «Держава», на которой император с семейством ездил в Европу. И никакие потуги, ни обшитые шелком леера, ни бронзовые цепи выстрелов парадного трапа, снятые с «Полярной Звезды», ни спешная окраска корабля выписанной из Англии сажей, ни приказ главного начальника порта не лопатить и не окачивать палубу, покрытую мастикой, чтобы до приезда императора та сохранила свой девственный первозданный вид, не могли превратить обычный боевой крейсер в плавучий дворец.

– Папа! – повернулся Николай к отцу, но тот уже двинулся вдоль фронта офицеров, затем остановился напротив караула.

– Здорово!

– Здравия желаем, ваше величество! – гаркнули матросы, и судовой оркестр тотчас грянул «Боже, царя храни!». Одновременно на грот-брам-стеньге фрегата взвился черно-желтый брейд-вымпел императора.

– Что ты хотел, Ники? – спросил император, оглянувшись на сына.

– Я понимаю, что ты не мог дать мне для путешествия твою «Державу», – сказал цесаревич. – Но почему ты не разрешил мне плыть на «Полярной Звезде», которую уже почти достроили, а заставляешь меня целый год плавать на этом железном вонючем чудовище?

– Будь моя воля, я бы тебе никакой державы не доверил, – пробормотал про себя царь, но никто не расслышал его слов за музыкой гимна. Только Черевин, как человек на ухо глухой, по губам прочитал то, что сказал царь, и в который раз утвердился в правильности своего решения.

– «Полярная Звезда» еще не достроена, – сказал Александр громко. – А я не могу откладывать твое путешествие еще на год. Плыви на чем есть.

И император с семейством и свитой пошел дальше вдоль фронта нижних чинов. За ним тронулись и все сопровождавшие его особы.

– А правду мне сказал Георгий, – с обидой в голосе спросил цесаревич, – что этот крейсер еще никуда не плавал и никто не знает, каков он в море, и что он чуть не опрокинулся здесь, в Кронштадте? И что это плавание будет ему своеобразным испытанием, а если с ним что-нибудь случится в южных морях, я не буду наследником?

– Георгий пошутил, – опять вмешалась императрица. – Он же сам поплывет на этом посудне с тобой. Он не может хотеть утонуть вместе с Ники!

– Тогда я стал бы наследником, – мрачно сказал юный Михаил.

– Хватит! – оборвал их император. – Мы на смотре, а не в садике Фермерского дворца!

Он решительно зашагал дальше, но через мгновение был остановлен начальником своей охраны.

– Позвольте показать, ваше величество, – сказал Черевин. – Вот этот матрос назначен состоять вестовым при особах свиты.

Стоявший в ряду других нижних чинов невысокий хохол с висящими запорожскими усами вытянулся еще больше, если только это было возможно, и выпучил глаза.

Старший офицер Энквист забежал вперед и сообщил императору, аттестуя своего подчиненного.

– Матрос первой статьи Тарас Курашкин, артиллерист. В службе исправен, взысканий нет.

– Малоросс что ли? – спросил у Курашкина царь.

– Так точно, ваше императорское величество! – гаркнул Курашкин, так что даже Черевин затряс головой.

– Скажи-ка мне, Курашкин, как будет по-вашему… э-э-э… водка.

– Горилка, ваше императорское величество!

– Хороший матрос, толковый. Ступай за нами, – сказал Александр и вслед за Басаргиным направился к люку, ведущему вниз в адмиральское помещение. Вперед в чрево корабля полезли вахтенный офицер и Энквист, а затем уже царь стал медленно спускаться вниз. Ступеньки из красного дерева под его тяжестью заскрипели.

– А почему именно Курашкин? – спросил Александр, остановившись на трапе и обернувшись назад к Черевину.

– Я не понимаю, ваше величество, – приложил руку к уху начальник царской охраны.

– Твои креатуры начинают вызвать у меня подозрения, Черевин. Особенно тот потертый минный инженер, который пил с нами в Александрии коньяк, а потом прыгал во время поздравления моей жены, словно его в зад ужалила оса. Кстати, напомни мне на обратном пути спросить у Курашкина, как по-малоросски будет коньяк.

– Курашкин не моя креатура, ваше величество. Он является агентом Петербургского охранного отделения, старый морской волк, ходил артиллеристом на броненосце «Петр Великий», когда им еще в чине капитана 1 ранга командовал Басаргин. Знает разные языки. Его лично рекомендовал мне полковник Секеринский. Так что Курашкин не мой протеже.

– Адмирал, – Царь глянул наверх, где у люка топтался адмирал, которому Черевин знаком запретил идти за ними, когда трап угрожающе заскрипел, – вы помните этого Курашкина?

– Помню, ваше величество, – соврал Басаргин, теребя свою двурогую бороду. – Отличный матрос.

– Черевин, а на корабле твои минные инженеры не идут? Как фамилия того, что прыгал?

– Гур… Гу… Гурьев-Иванов.

Так Артемий Иванович приобрел еще одно имя.

– Командира ко мне.

Басаргин отдал короткую команду и тотчас с палубы вниз по трапу скатился капитан 1 ранга Ломен.

– В вашем экипаже числится… как ты сказал? Числится Гурьев-Иванов?

– Никак нет, ваше величество! – ответил Ломен.

– Черевин, а второго как звали?

– Романов, – зло ответил Черевин.

– Чего?! Белены объелся, Черевин? Смотри, ты у меня дошутишься!

– Нет, не будете, – покачал головой Черевин.

– Что не буду?

– Горевать не будете. Когда я умру.

– Слушай, Черевин, а ты не хочешь прокатиться по морю с нашим наследником, а Курашкин тем временем меня охранять будет?

– Никак нет, ваше императорское величество! Не хочу.

– То-то же.

Басаргин помог спуститься вниз императрице и, дождавшись, пока спустятся наследник и его брат, повел всех в каюту по правому борту, предназначенную для путешествия Николая. Это было довольно просторное, по корабельным меркам, помещение, отделанное красным деревом, орехом и тиком из спальни, состоявшее из гостиной и туалетной комнаты с ванной и прятавшимся между бортом и ванной ватерклозетом. В спальне стоял большой мягкий диван, по стенам прыгали солнечные зайчики, отражавшиеся от волн и проникавшие внутрь через иллюминатор над умывальником и через два иллюминатора в гостиной, между которыми в простенке стояло бюро со стулом. Портила впечатление только нестерпимая вонь от казеинового клея, стойко державшаяся и в каютах, и во всей батарейной палубе, хотя линолеум был настелен еще в июне.

– Здесь будет так скверно пахнуть весь год? – спросила императрица, закрывая нос надушенным платком.

– Командир, поясните императрице, – сказал великий князь Алексей Алексеевич.

– Никак нет, ваше императорское величество! – отрапортовал Ломен. – В два дня выветрится!

Басаргин показал ему за спиной кулак в белой перчатке.

– Простите, ваше величество, – поправился Ломен. – В три дня.

Через два дня крейсер уходил в море и верности его ответа уже никто не мог проверить.

– Мы можем пройти на балкон, ваше величество, – предложил Басаргин. – Там все-таки свежий воздух.

Оставив цесаревича осматриваться в своей будующей каюте, он повел императрицу и генерал-адмирала с юным Михаилом через украшенную портретами членов царской семьи и генерал-адмирала Алексея Александровича столовую наследника на балкон, а император на секунду задержал Черевина в столовой, и, обратившись к Ломену, спросил:

– А как вы намерены предохранять ваших офицеров при съезде на берег от дурных болезней? Я слышал, что даже особы императорской крови одной из Европейских держав умудрялись подхватывать сифилис, съезжая на берег в Западной Индии.

– Сифилис, ваше величество, он любую кровь заражает, – сказал Черевин, отводя взгляд от царя в сторону, на картину Наваринского боя на стене столовой. – Хоть мою, хоть вашу.

– Нет, Черевин, сегодня я с тобой в «тетку» вечером играть не буду. Боюсь, не сдержусь.

Ломен выпятил глаза на царя, не понимая, что это за игра в тетку и почему царь, опасаясь сифилиса, решил в нее этим вечером не играть с начальником охраны.

– Его величество всегда меня наказывает, отказываясь в карты играть, – пояснил Черевин, поняв изумление капитана. – Но вы не ответили на вопрос императора.

– Корабельный врач по секретному распоряжению начальника порта получил специально из Англии выписанных для нашего плавания кондомов из рыбьего пузыря целый ящик; они будут выдаваться поштучно каждому увольняемому на берег офицеру, – доложил Ломен.

– Моему сыну выдавайте двойную норму, – распорядился император, хлопнув наследника по спине так, что едва не сбил того с ног. – Малый он пока неразумный, а ему еще здорового наследника империи рожать. И вели, Черевин, позвать того матроса, которого так хорошо помнит Басаргин. Пусть покажет цесаревичу в каюте, что к чему.

Он покинул вместе с Ломеном столовую, оставив в ней цесаревича, а Черевин вышел в адмиральское помещение и попросил вахтенного офицера прислать вниз Курашкина, который неловко топтался на палубе перед открытым люком.

– Ну, что скажешь, Курашкин? – спросил он у матроса, убедившись, что они одни.

– На корабли, ваше превосходительство, все спокийно, – доложил Курашкин. – Матросы зайняты своею справою, розмов лишних не ведуть, офицеры тож. Поговаривают, темную мени зробыти хочуть. Я так думаю, це все их Басаргин подбивает. У нього на мени зуб еще когда я с его сраного броненосця в Глазго драпу дав.

– А где не спокойно? – спросил Черевин.

– А не спокийно, ваше превосходительство, в Петергофе. Я давеча до полковника Секеринського с репортом ездыв и на базар в Петергофе зашел, щоб сало купыти. Тут на крейсери сало погане, чорне и из тощей свыньи. Жира в ньому зовсим немае. Так вот на базари я почув, як жинки про нашого наследника говорять.

– И что же они говорят о вашем наследнике, господин Курашкин?

– А говорять воны про мого наследника… Тьфу, щоб тоби загинуты! Говорять воны про цесаревича, що коли той буде в Ефиопии да пойде вверх по реке Нылу, на нього будет сроблено покушенье с пидводной лодки.

– Водки? – рассердился Черевин. – За что тебе водки? Погоди, что ты сказал?! Вверх по Нилу?!

– Так точно, ваше превосходительство. Да прямо спид воды его высочество с потайного судна як пидирвуть! Тильки кышки его августейшие по пырамыдам розлетяться!

Долгое нахождение в революционной среде во времена пребывания в Лондоне не прошли даром для Курашкина.

– Ты мне такие речи брось! – набросился на него Черевин. – Ты можешь точно указать мне бабу, которая тебе все это наболтала?

– Так якщо б то тильки одна жинка була. Таких майже весь базар був. Одна с них особлыво голосно про це крычала, що вона не сама це прыдумала, а ее жених под велыким секретом росказав, що знает больше самого императора и едва не спас его величество в час наводнения, разъезжая по води на отхожем мисци.

– Как это в миске?

– Ни, вин не в мыске ездыв, а верхом на гальюне! – пояснил Курашкин.

Еще несколько минут назад, когда царь, стоя на палубе, бормотал про нежелание доверять своему наследнику державу, Черевин был уверен, что действует правильно. Теперь его вдруг охватила смертельная тоска.

– Знаешь, Курашкин, я и сам не буду сильно горевать, когда умру, – сказал задумчиво Черевин.

План соблюдения секретности в отношении предстоящего путешествия и связанной с ним безопасности наследника и сопровождавшей его свиты был разработан Секеринским во взаимодействии с Федосеевым и был одобрен государем, когда Черевин принес его императору на подпись. Среди мер безопасности, до выхода судна в море на первое место было поставлено соблюдение тайны маршрута и цели плавания, в которое готовили «Память Азова». Распоряжением главного инженера порта было предписано в работах следует сколь возможно менее использовать вольных наемных и более обходиться силами экипажа, не привлекая людей из береговых экипажей и частей. Кроме того, следовало избегать излишних разговоров и разъяснений о работах. Все запросы относительно «Памяти Азова», кроме взятия имущества с яхты «Полярная Звезда» и из Гвардейского экипажа, дозволялось производить только через начальника порта. Начальнику же порта следовало немедленно докладывать о всех предложениях частных подрядчиков, могущих иметь место. Но таких предложений не поступило, поэтому можно было считать, что необходимая степень секретности была соблюдена. И вдруг перед самым отплытием крейсера в Петергофе, в резиденции царя, распространяются слухи, которые говорят не только о путешествии вверх по Нилу, чего никто знать не мог, но даже о задуманном им покушении! А источник этого мог быть только один – вытащенный им из Якутска Владимиров.

– По возвращении на берег надо будет разыскать этого жениха и заткнуть ему рот. – сказал Черевин. – А теперь иди в каюту, там тебя дожидается его высочество наследник цесаревич. Покажешь ему, как там и что. Да смотри, не сболтни лишнего.

– Вот тут, ваше высочество, находыться гальюн, що по морському значыться – ватерклозет, и ванна, – деловито начал Курашкин объяснять Николаю, когда они остались в каюте вдвоем, и открыл дверь в сортир. – Коли вам потреба одолеет, задныцу потребно ставити сюди, на цей деревянный стульчак, а потом, колы встанете, натыснить на цю педаль нанизу.

– Я и без тебя знаю, как в сортир ходить, – оборвал цесаревич, уныло оглядываясь вокруг себя. Хотя каюта и была шикарно отделана, а на всю отделку корабля в связи с предстоящим плаванием угрохали 79 тысяч рублей серебром, ей было очень далеко до просторных и удобных кают императорской яхты «Держава».

– Вода с крану просто так не льется, вам треба будет тож на пыдаль натыскати кажный раз, як руки подставыте.

– Ладно, ладно, я и без тебя разберусь, что и кого тут тискать, – Николая подошел к бюро с большим зеркалом и подергал за бронзовые ручки запертые ящики. – Ты мне лучше скажи, ключ от моего стола у тебя?

– Никак нет, ваше императорское высочество! Ключи от каюты и от стола все находяться у этой сук… у его превосходительства контр-адмирала Басаргина, – сообщил Курашкин.

Цесаревич положил на стол большую кожаную папку, которую держал под мышкой, и развязал тесемки. В папке оказалась целая россыпь различных фотокарточек, которые Николай тотчас стал расставлять на столе. Оглянувшись на Курашкина, он велел ему: «Ну-ка, помоги мне тут все расставить», а сам потянулся ко включателю, зажигавшему две электрические лампы на стене по сторонам зеркала.

– Обережно, ваше высочество, ця электричные лампы, в них пальцы засовывати не можна, – перехватил его руку Курашкин. – Воны знаете, ваше высочество, чем добры? Воны не те що керосынови, в них таку штучку повернув – и вона запалылася.

– Ну так включи ее, – сказал наследник, брезгливо стряхнув руку матроса.

– Це, навирно, видразу не отрыматися, – замотал головой Курашкин. – Треба, навирно, командыра покликать, щоб пары розвив.

– Обойдусь без командира, – Николай щелкнул включателем и каюту озарил мягкий электрический свет, а лампочки под матовыми колпаками задребезжали, словно мухи, попавшие под стакан. – Посмотри, где там мой отец.

– Есть, ваше императорское высочество!

Император со свитой был все еще на балконе, тогда из папки цесаревич бережно достал фотографию красивой молодой девушки в белом платье и с распущенными по плечам волосами, и прикрепил ее к зеркалу.

– Чем бы ее прикрыть, если отец обратно через мою каюту пойдет? – спросил он сам себя.

– У мени тельняшка старая есть, – хлюпнул носом Курашкин.

Если бы на месте наследника оказался кто-либо из корабельных офицеров, Курашкин тотчас же схлопотал бы по морде, но наследник, поглощенный созерцанием лица на портрете, даже не расслышал слов матроса. Тогда Курашкин, привстав на цыпочки, заглянул через плечо цесаревича и почтительно сказал:

– А що це за красуня?? Ах, ах, яка краса!

– Это принцесса Алиса Гессенская, – явно польщенный, ответил Николай. – Она недавно приехала к своей сестре в Ильинское и вот прислала мне свою карточку.

– Прынцесса вона чи ни, а такой красы я еще отродясь не бачил, – Курашкин понял, что нащупал самое уязвимое место наследника русского престола, и пригладил удовлетворенным жестом свои запорожские усы. – И бровки у ней дугою, и носик у ней прямый, чисто бушпрыт, и румянець во всю щоку. А очи як диаманты свитятся в темноте.

– Значит, она тебе нравится? – спросил цесаревич.

– Так точно, ваше императорское высочество! – ответил Курашкин, восторженно выкатывая глаза. – Еще як!

– Мне она тоже очень нравится. Я помню ее еще с тех пор, как она была совсем девочкой. Я хотел бы на ней жениться.

– И знаете, що я вам еще скажу, ваше высочество – це правильно, оженитесь на ней. Була б у мени така наречена, я бы все побросал да оженився на такой гарной дивчине.

От таких слов сердце наследника растаяло. Если бы оно было из леденцов, мухи тотчас бы слетелись сюда со всего Кронштадта, а может даже из Петергофа.

– Я хочу жениться, но родители не дают своего благословения, – пожаловался будущий царь матросу.

– Як я вас розумею, ваше высочество. Мои батьки тож булы самодуры.

– Но-но, ты не очень-то! – осадил Курашкина Николай.

– Я хочу сказаты, що воны тож не дали мени благословиння, когда я кохался в дивчину, – поправился матрос. – Мени батенько прямо так и сказав: «Дурак ты, Тарас. Со всього села выбрав саму худу и строптиву. Вона же, каже, холодна, як жаба, и сала в ней немае ни пуда. А в справной жинке и титьки повынны буты як вымя, и бедра ширше плечей, щоб можна було ее и за боки ухопыти, и за титьки посмыкати».

– И что же ты делал? – спросил цесаревич, любуясь на портрет Алисы.

– Покохал я мою Оксану трохи так, без благословиння и без церковного венчання.

– Эх, а мне так нельзя, – Николай перевернул карточку и положил ее на полочку под зеркалом. – Я могу только Матильду Кшесинскую любить, пока отец не узнал. Ну, а что было дальше?

– А далее вот що: мени во флот призвали, зовсим як вас, ваше высочество, и поплыв я в дальние края.

– А что же твоя нареченная?

– Не могу знать, ваше высочество! – гаркнул Курашкин. – С тех пор я ее не бачив. Поди, уже замуж моя Оксана выйшла. До ней коваль сватався.

– Вот и к моей Аликс Эдди сватался. Но она дала ему от ворот поворот, – цесаревич облизнулся. – А кто тут на корабле водкой заведует?

– Ревизор Петров, ваше высочество. А еще есть баталер, який горилку выдает.

– И часто ее вам выдают?

– Раз в день.

– Кошмар! – расстроился Николай. – Я так не сумею. А не мог бы ты, Курашкин, у ревизора ключик от ахтерлюка на денек одолжить, слепок сделать? Я бы брата попросил, только неудобно. Царем буду, за мной не пропадет. Я тебя, может быть, дядькой к своему сыну приставлю. Куда мне теперь идти?

– Так от сюды, ваше высочество, через салон мимо кают и библиотеки да прямо до балкону, – показал Курашкин, открыв дверь в кают-компанию. – Його императорское величество назад не выходыло, выдать, так с ее величеством с балкону на воду дывляться. Це само прыемно заняття – на воду дывытися, а вода-то за бортом пенытся, як горилка бродыть, и так в нее плюнуть хочеться, просто сил немае. А ще можна на далекисть плювать.

– Дальше моего папа никому не плюнуть. Он на всю Россию наплевать может, – сказал наследник, выходя в столовую, прошествовал по коридору мимо кают адмирала, командира, и еще трех, предназначенных для свиты, и затем через устроенную среди орудий «библиотеку», снабженную массивным столом, узенькими диванчиками и книжными полками подошел к балкону, в дверях которого была видна мощная фигура Александра III.

– Где ты был, Ники? – спросила его императрица. – Мы тут с папа и Мишей смотрели на воду, она так приятно пенится.

– Осматривал свою каюту, – ответил матери наследник. – И кто из вас дальше плюнул?

– Чего?! – переспросил царь.

Николай струсил и быстро пробормотал, боясь навлечь на себя гнев отца:

– Мама, вы уже уходите? Я тоже уже иду, только скажу несколько слов папа.

Он нырнул под руку Александра и выскочил на адмиральский балкон, с которого был виден Кронштадт и вдали в дымке проглядывал Петербург, блестя куполом Исаакиевского собора. Взявшись за обтянутый шелком леер, чтобы не поскользнуться на клеенчатом полу, Николай взглянул на воду. Она действительно пенилась, у самой воды из какой-то трубки вывалилось дерьмо и весело затанцевало на сверкающей в лучах солнца волне, отираясь коричневым боком о красную полосу ватерлинии. Император все еще стоял на балконе, повернувшись спиной к сыну, и курил папиросу, задумчиво глядя вдаль. Николай украдкой плюнул, но в дерьмо не попал, поэтому обратился к отцу, воодушевленный разговором с простым русским матросом, так хорошо понявшим волновавшие его чувства:

– Боже! Папа! Как мне хочется поехать в Ильинское, там теперь гостят Виктория и Аликс. Иначе, если я не увижусь с нею теперь, то еще придется ждать целый год, а это тяжело.

– Ты опять за свое, Ники? – обернулся Александр и бросил недокуренную папиросу за борт. – Я же сказал тебе, что эта Алиска – форменная селедка. И потом, Ники, через три дня ты отбываешь на маневры в Волынскую губернию. А вот после маневров посмотрим. Там останется совсем мало времени до твоей отправки в путешествие. Пошли, Минни с Мишей и дядей Алексеем нас уже ждут.

Через предназначенную для главы свиты Барятинского каюту, шедшую по левому борту параллельно каюте наследника и лишь немного уступавшую ей размерам, император с сыном вернулись в адмиральское помещение и присоединились к остальным, которых Басаргин провел на обшитую деревом батарейную палубу, чтобы взглянуть на судовой образ Георгия Победоносца в маленьком алтаре, прилегающий к перегородке, отделявшей «чистых» от «нечистых». Слева от алтаря, по другую от выхода из адмиральского помещения сторону, стоял навытяжку часовой, старательно поедая проходившее мимо высочайшее и августейшее начальство.