Текст книги "Ромео должен повзрослеть"

11

Ей снилось, что Дмитрий позвонил. Во сне она вскочила, попыталась дотянуться до телефона, но тот словно уплывал от нее куда-то во мглу. Анна тянулась за ним, пока сама не полетела в черную пустоту. И проснулась…

Спросонья она не поняла, какой сегодня день недели, который час, и испугалась, что проспала Олесин садик и работу. Глянула в телефон: вторник, половина восьмого. Анна облегченно выдохнула и тут увидела на экране пропущенный вызов. Дмитрий! Значит, он действительно звонил, наяву, а не во сне! Она дрожащими пальцами надавила на вызов. «Только возьми трубку! Пожалуйста, пожалуйста!!»

– Слушаю, – раздался знакомый голос.

– Слава богу! – Анна вскочила и нервно заходила по комнате. – Я уже не знаю, что думать. Вчера весь вечер тебе звонила и писала. Куда ты делся? У меня все плохо. Не плохо, а ужасно. Ты можешь приехать прямо сейчас?

Она чувствовала невероятное облегчение. Сейчас он приедет, такой взрослый, спокойный, уверенный в себе. Вдвоем они что-нибудь придумают. Не может же быть, чтобы невиновный человек не смог оправдаться! Они решат, что делать.

– Аня, послушай, – голос Дмитрия звучал глуховато, словно он говорил, прикрывая рот ладонью, – послушай, я не могу приехать.

– Нет? – Она разочарованно всплеснула руками, едва не уронив телефон. – А когда сможешь? Вечером?

– Анечка… и не вечером. Выслушай меня спокойно. Лучше сядь.

– Зачем? – Анна ничего не понимала. Ей хотелось лишь одного – чтобы Дмитрий как можно скорей оказался рядом.

– Сядь, – повторил он настойчивей. – Я должен что-то тебе сказать.

«Что еще такое? – испугалась Анна. – Снова приходил отец Жарко? Или нашлись новые свидетели ее «издевательств» над студентами?»

– Что случилось? – тихо спросила она Клюева.

– Послушай, постарайся меня понять. Я бывший офицер. Я не могу… – он замолчал.

– Не можешь что? – Сердце у Анны забилось где-то в горле, ладони стали влажными и ледяными.

– Аня, прости. Я не могу продолжать отношения с женщиной, виновной в гибели ребенка.

Он сказал как отрубил. Выплюнул эти слова прямо ей в ухо. Она молчала, потрясенная и оглушенная.

– Пожалуйста, прости, – повторил Клюев помягче. – Если нужны будут деньги на адвоката, я всегда готов помочь.

– Ничего не нужно, спасибо, – безжизненным, словно у робота, голосом сказала Анна.

– Ну если вдруг понадобятся, дай знать. Удачи. – В трубке воцарилась тишина.

Анна, как была, в ночнушке, медленно прошла в кухню, в оцепенении присела на табурет. Прямо над головой громко тикали круглые настенные часы. В такт им капала вода из крана. «Прокладку надо менять», – машинально подумала Анна. В кухню заглянула Олеся. Значит, тоже проснулась.

– Мам, мы в садик идем?

– Что? – рассеянно переспросила Анна. – А, да, садик. Идем, конечно. Сейчас будем одеваться.

– А когда мы елку пойдем покупать? Новый год же скоро! У тети Наташи уже стоит.

…Да, точно, еще неделя, и Новый год. Почему-то все несчастья случаются с Анной именно в канун этого любимого всеми праздника.

Отец умер на Новый год. Умер внезапно, от сердечного приступа, переутомившись на работе – в школе три месяца шла проверка, все стояли на ушах. А потом все закончилось благополучно. И отец, счастливый и довольный, первый день наконец был дома. Анна с матерью решили напечь пирогов, поставили тесто, готовили капустную начинку. Отец был в кабинете, что-то смотрел в компьютере. Мать велела Анне пойти спросить его, с чем еще делать пироги, с мясом или с луком и яйцом. Та кивнула и выбежала с кухни. Руки, волосы и даже кончик носа у нее были в муке. Отец сидел в кресле, на столе мерцал монитор в режиме ожидания. Анне показалось, что отец дремлет наяву, с открытыми глазами.

– Пап, – позвала она тихонько, – мама спрашивает, ты с чем хочешь пирожки – с мясом или…

Она не договорила. В свои неполные 18 она вдруг ясно почувствовала беду. У нее был вкус теста и цвет тускло мерцающего монитора. И звук тишины.

– Папа, – она осторожно, на цыпочках приблизилась, словно боясь спугнуть эту страшную тишину, – па…

Отец смотрел прямо на нее, вернее, сквозь нее. Его большие красивые руки со вздутыми жилами лежали на подлокотниках кресла, словно он вот-вот собирался встать. Но он не вставал. И ничего не отвечал Анне. Она дрожащими пальцами дотронулась до его лба. Он был теплый. Тогда Анна лихорадочно схватила отцову руку поверх запястья, пытаясь нащупать пульс. Но пульса не было. Анна с криком выбежала из комнаты. Мать ставила в духовку противень.

– Что сказал? – она подняла глаза на Анну, и противень с грохотом полетел на пол. – Что? Что такое?

Мать как будто знала, сразу все поняла. Кинулась в комнату, на ходу крича Анне:

– «Скорую»! Вызывай «Скорую»!

Анна судорожно жала на кнопки телефона. Через час в квартире было полно народу. Две бригады «Скорой». Соседи по этажу. Несколько коллег, которые жили поблизости и примчались по первому звонку. Все передвигались тихо и молчаливо, как тени. Молодой бородатый врач «Скорой» подошел к Анне и развел руками:

– Правда, ничего нельзя было сделать. Он умер мгновенно. Обширный инфаркт.

До этого то же самое сказал матери врач другой бригады.

Анна кивнула и пошла в отцовский кабинет. На столе стоял отрывной календарь. На нем было 30 декабря…

Отца похоронили второго января. А через полтора года ушла мать, сгорела от острой лейкемии. Сначала Анна и родственники думали, что она не может смириться со смертью мужа, не ест, худеет день ото дня. А когда уже от нее почти ничего не осталось, лишь тень ходячая, забили тревогу, повели к врачам. Но было поздно.

Так в девятнадцать с половиной лет Анна оказалась совсем одна. Она была поздним ребенком, бабушек-дедушек давно не было в живых. На всем свете осталась у нее лишь тетя Наташа, мамина родная сестра. Анна к тому времени только-только окончила первый курс педагогического университета. Тетка и ребята из универа в один голос твердили: на что тебе одной родительская трешка? Продай, купи себе поменьше, деньги, оставшиеся от разницы, в банк положи, будешь жить на проценты. Но Анна была категорически против. Она оставила в квартире все точно так, как было при родителях, зарегистрировалась на сайте репетиторов и за год обросла приличной клиентурой. Репетиторских гонораров и повышенной стипендии, а также пенсии по потери кормильцев ей хватало на скромную жизнь. Правда, с однокурсниками у нее не складывалось – не до тусовок ей было, не до студенческих пьянок. Утром универ, затем ученики, и так до позднего вечера. Потом домой, по-быстрому постирать, приготовить, и уже глаза закрываются. Но в этой невероятной занятости заключалось ее спасение. Слишком тяжело было смириться с трагедией, не думать о том счастливом времени, когда она была беззаботной, веселой девчонкой в дружной и любящей семье.

Так незаметно пробежал год, а на третьем курсе к ним пришел новый преподаватель математики. Про него говорили, что он очень талантливый, несмотря на молодой возраст, выиграл грант, стажировался за границей и уже издал несколько учебников. Звали его Григорий Сергеевич Мальчевский. Анну он выделил сразу, на первом же семинаре. Внимательно слушал ее ответы, одобрительно кивал. После пары подозвал к себе и предложил писать с ним в соавторстве научную статью. Анна была польщена, но ее изумило предложение Мальчевского. Какой интерес ему, кандидату и без пяти минут доктору наук, писать статью с безвестной третьекурсницей? Однако она, конечно, согласилась. Они начали работать, это было увлекательно и здорово. Анна чувствовала, что началась совсем другая жизнь. Боль и одиночество, терзавшие ее эти два года, отступили. Она увидела, как чудесен мир вокруг, как много в нем интересного. И наконец взглянула на себя в зеркало. То, что она там увидела, заставило ее сердце радостно забиться. А увидела она в отражении стройную и статную молодую блондинку с высокой грудью и серьезным взглядом синих глаз, окруженных длинными темными ресницами. Ей стало понятно, отчего Мальчевский часто во время их совместного труда отрывается от компьютера и бросает мимолетные, но выразительные взгляды то на лицо Анны, то на то, что находится ниже лица. Он уже тоже ей ужасно нравился. Ему было тридцать два, он не был красавцем, но имел яркую запоминающуюся внешность: породистый нос, четко очерченные чувственные губы. Был высокого роста, поджар, широк в плечах. Их роман развивался стремительно. Он стал ездить к Анне домой и оставаться на ночь. Они забросили статью, Анна съехала с круглых пятерок на четверки. Похудела на размер, купила несколько пар умопомрачительных джинсов в обтяжку, замшевую куртку цвета фуксии и такие же сапожки на каблуках. Мальчевский не хотел, чтобы в институте знали об их отношениях, но все все равно узнали. Как-то к Анне подошел самый крутой парень с их потока и, глядя на нее восхищенным взглядом, произнес:

– Акулова, ты фантастическая девушка. Если Мальчевский тебя бросит, я готов жениться.

Анна только презрительно фыркнула в ответ.

Когда они с Григорием шли по улице или заходили куда-нибудь в торговый центр либо другое людное место, Анна видела, как на них смотрят. С восхищением и завистью. Они были эффектной парой. Анна страстно хотела замуж за Мальчевского. Но он молчал. Она успокаивала себя, объясняя его молчание тем, что он еще сравнительно молод, полон честолюбивых планов. В том, что Григорий ей верен, у нее не было сомнений – все время без остатка они проводили вместе.

Первые страсти улеглись, Анна подтянула учебу, перешла на четвертый курс, и тут осенью случилось то, чего она никак не ожидала. Несмотря на регулярно принимаемые таблетки, она забеременела. Сначала Анна никак не хотела верить в это. Считала случившееся обычной задержкой. Потом сделала пять тестов и впала в панику – все они были положительными. Однако делать было нечего, и Анна отправилась к врачу.

«Почти четыре месяца, – сказала ей старенькая врач из консультации. – Никакой альтернативы, только рожать».

Анна и не думала ни о какой альтернативе. Она переживала лишь об одном – как к ее новости отнесется Григорий. Почему-то она никак не решалась ему сказать, все откладывала, откладывала. И наконец решила, что раскроет карты под новогодней елкой. Они всегда все праздники встречали вдвоем, Анна накрывала у себя стол, Мальчевский приносил хорошее вино. Им было уютно и хорошо вместе, никого больше они в свою компанию не хотели. Анна рассчитывала, что так будет и сейчас. Но за неделю до новогоднего празднества Григорий свалился с гриппом. Температура тридцать девять, слабость, ломота. Он лежал у себя дома и не позволял Анне приехать:

– Я тебя заражу! Будешь валяться все каникулы.

В другой раз она бы ослушалась и примчалась к нему, несмотря на запрет. Но не теперь, когда под сердцем у нее росло крошечное существо, состоявшее из их общих генов. Существо не должно было страдать от любви мамы и папы. Анна не имела права заболеть. Она обязана была быть здоровой. И Анна погрузилась в тоскливое ожидание. Она висела на телефоне, пытая Григория, как он себя чувствует, есть ли у него кашель, что он сегодня ел на обед – одним словом, вела себя типично для влюбленной, да еще беременной женщины. А Мальчевский поправляться не спешил. Старательно сипел в трубку, жаловался на головную боль и отсутствие аппетита. И наконец – о ужас! – объявил Анне, что, пожалуй, Новый год проведет у себя дома в постели. Этого Анна выдержать не могла. Утром тридцать первого она отправилась в супермаркет и накупила гору продуктов, фруктов, маленьких милых подарков. Опасно нагруженная, притащила все это домой. Навела марафет, надушилась любимыми духами Мальчевского, надела им же любимое платье, вызвала такси и поехала к нему домой. Сюрпризом, как говорится. Она редко приезжала к Григорию, всего несколько раз за полтора года их отношений. Он жил в маленькой однокомнатной квартирке довольно далеко и от универа, и от Анны. Она ехала в такси и представляла себе, как они накроют чудесный столик. Как выпьют шампанское под бой курантов и она сообщит ему невероятную новость. Конечно, он сразу же подхватит ее на руки и будет кружить по комнате, а за окном одна за другой будут взрывать хлопушки…

В доме, где жил Мальчевский, не было лифта. Анна с сумками наперевес взобралась на четвертый этаж. Убрала со лба упавшую прядь и решительно позвонила. Дверь долго не открывали. Анна уже решила, что Григорий спит, и достала телефон, чтобы ему позвонить. Как вдруг за дверью послышались шаги, и детский голос громко произнес:

– Кто там?

Анна опешила. Ей пришло в голову, что она перепутала квартиры. Неловко поставив сумки на пол, она спустилась по лестнице на один пролет, затем поднялась обратно. Нет, ошибки быть не могло, она стояла перед квартирой Григория.

– Кто это? – нетерпеливо повторил голосок.

– Откройте, – попросила Анна, не зная, что еще сказать.

– Тетя, а ты кто? – спросил ребенок.

Тут Анне пришла в голову спасительная мысль: вероятно, к Григорию приехали родственники с ребенком, они сидят в кухне и не слышат звонка. А малыш услыхал. Обрадованная таким логичным объяснением, она проговорила в дверь:

– Пожалуйста, скажи взрослым, что пришла Аня. Скажи дяде Грише.

– Гриша не дядя, – недовольно возразил голосок.

– Не дядя? А кто же? Ведь не брат же?

– Он мой папа! – Тут за дверью снова послышались шаги и низкий женский голос произнес:

– Артурчик, с кем это ты разговариваешь?

Анне показалось, что ее ударили наотмашь. Папа? Артурчик? Кто эти люди и что они делают в квартире у ее любимого, отца ее ребенка? Она не успела опомниться, дверь распахнулась. На нее пахнуло острым запахом чеснока и жареной курицы. На пороге стояла женщина лет тридцати трех или постарше, в пестром длинном халате и в шлепанцах на босу ногу. На голове у нее была косынка, покрывающая бигуди. Анна разглядела заметные темные усики над верхней губой. Рядом подпрыгивал на одной ножке мальчонка лет пяти в коротких синих шортиках и белой маечке. Нос у него был в соплях, на щеке алела свежая царапина.

– Вы кто? – женщина уставилась на Анну с таким выражением, будто та была марсианским пришельцем.

– А… а вы кто? – с трудом выдавила Анна.

– Мам, – сопливый мальчик дернул тетку за подол халата, – а она, – он показал пальцем на Анну, – она говорит, что папа мой дядя. Или брат.

– Что вам здесь надо? – уже с явной злостью спросила усатая. Анне наконец удалось взять себя в руки.

– Где Григорий? – твердо проговорила она.

– Он в магазин пошел. И за елкой на базар. Да кто же вы, черт побери?

Тут до матери Артурчика наконец начало доходить. Лицо ее сморщилось от злости, глаза сощурились. Она поджала тонкие губы, отчего усики стали еще заметней.

– Ах он гад! Скотина! Кобелюка паршивый! – Артурчик оживился и с интересом смотрел на мать. – Это вот, значит, чем он тут занимался, пока мы с Артурчиком к бабушке ездили? А говорил – научный труд!

Анна не верила ни глазам, ни ушам. Артурчик, его усатая мама в бигуди, теперь еще и бабушка!

– Вы что, хотите сказать, что вы…

– Жена я его, девушка! Гражданская жена. А это его сын. У меня мама заболела в Новосибирске. Полтора года болела, померла на прошлой неделе, царствие ей небесное. – Тетка перекрестилась. – Ну мы и поехали с Артурчиком. Надо ж было кому-то за ней ухаживать. А Гриша, кобель этот, тут остался. Работа, вишь, у него! Никогда тещу не любил, злыдень такой. – Усатая всхлипнула, но глаза у нее остались абсолютно сухими и злыми. – Что стоишь? – неожиданно грубо рявкнула она на Анну. – Думаешь, если молодая да сиськи торчком, то все позволено? С чужим мужиком кувыркаться? А ну, пошла вон!

Анна посмотрела в некрасивое, не обремененное интеллектом лицо, и ей стало отчаянно жаль Мальчевского. Она развернулась и стала спускаться по ступенькам.

– Эй, девушка! – окликнули ее сверху. – А сумки?

– Возьмите себе, к празднику, – не оборачиваясь, сказала Анна.

Она вышла во двор. Вокруг кипела жизнь, люди спешили доделать последние дела в уходящем году и поскорей сесть с семьей за праздничный стол. Анна чувствовала себя бесконечно одинокой и такой несчастной, что хотелось кинуться под первую же встречную машину. Какой же идиоткой она была все это время! Как могла не видеть, что Мальчевский не собирается создавать с ней семью? Ну да, у него не было штампа в паспорте, но ведь это ничего не значит. Она никогда не спрашивала его о том, что было до нее, а ведь он на двенадцать лет старше, и роман с Анной вовсе не первый в его истории. Можно было только диву даваться, что такой тонкий и одаренный человек, как Мальчевский, связал свою жизнь с невежественной, немолодой и некрасивой женщиной. Однако, какая бы она ни была, она мать его ребенка! Она мать. А Анна кто? Ей хотелось завыть в голос. Но она сдержалась. Денег на еще одно такси уже не было, и Анна поехала домой на метро через весь город. Зашла в квартиру, вскипятила чайник, разогрела гречку, оставшуюся от вчерашнего завтрака, поела – через силу, давясь. Потом долго сидела в бывшем кабинете отца, смотрела на фотографии родителей, стоящие рядышком. Она уже все обдумала и решила. Плакать нельзя, это вредит малышу. Надеяться, кроме себя, не на кого. Ну и ладно, проживем как-нибудь, пока есть голова, ноги и руки.

Григорий позвонил вечером первого января. Голос его прерывался, он умолял, чтобы Анна не вешала трубку, выслушала его. Да, у него есть семья. Ошибка молодости. Но что теперь поделаешь – сын подрастает, мальчик болезненный, ему нужен отец. А Анна пусть не переживает. Для него она самая любимая и самая желанная женщина во всем мире. Милая, сладкая девочка, аленький цветочек. И он завтра же будет у нее, вот только отправит своих в цирк. Анна слушала и улыбалась. Ей было смешно. Неужели Мальчевский мог подумать, что она такая? Что способна валяться с ним в постели, пока семейство любуется слонами и дрессированными обезьянками?

– Не звони мне больше никогда, – спокойно сказала она, когда Мальчевский смолк, исчерпав все аргументы.

– Но зайка! – отчаянным тоном взмолился он. – Почему? Я же люблю тебя!

– Но я тебя больше не люблю, – твердо проговорила Анна.

Она заблокировала номер Мальчевского и перестала приходить на его пары. С ее теперешним уровнем знаний ей ничего не составляло являться сразу на экзамен. Сначала он делал попытки подкараулить ее после лекций, но Анна пресекала их с такой ожесточенностью, что он постепенно сник. Он заметно ссутулился, лицо его сделалось серым и угрюмым, и весь он стал казаться Анне старым и протухшим нафталином. Умело маскируя растущий живот, она ходила в универ до весны и ушла в академ.

Мальчевский прекрасно знал, что Анна родила дочь, но больше на горизонте не появлялся – очевидно, новое отцовство ему было абсолютно ни к чему. Да Анна особо и не переживала. Материально Григорий сильно поддержать ее не мог, его кандидатской зарплаты едва хватало на семью. А моральная поддержка от него ей и вовсе была не нужна. Она удивительно быстро оправилась от его предательства и совершенно разлюбила. Декретные вскоре кончились, но Анна не унывала. У нее по-прежнему оставались ученики, с которыми она вполне могла заниматься по скайпу, не выходя из дома. Так, плюсуя пособия, репетиторские заработки и изредка скудную теткину помощь, она перебивалась с хлеба на квас, но в общем на жизнь хватало, хотя и с трудом. Когда Олесе исполнилось два года, Анна отдала ее в садик, а сама устроилась на работу в колледж. Устроила ее туда бывшая однокурсница, Ольга, сама уходившая в декрет, – на ее место и взяли Анну. Ольга возвращаться на работу не собиралась, сидела с ребенком, благо муж ее хорошо зарабатывал, и Анна в колледже прижилась. Все у нее было налажено, организовано, дочка росла крепкой и на удивление здоровой по сравнению с вечно сопливыми садовскими детишками. Вот только улыбаться Анна стала редко, а плакать вообще перестала. Только повторяла в тяжелые минуты «все хорошо, прекрасная маркиза»…

А потом появился Клюев, и она оттаяла. Нет, она не сможет его забыть так же быстро и легко, как Мальчевского. Сердце рвется на куски, несмотря на то что Анна понимает – Дмитрий еще больший предатель, чем Григорий. Бросить ее при таких обстоятельствах, оставить один на один с несчастьем! Она хотела найти успокоение в его объятиях, прижаться к его груди, и чтобы его сильные теплые ладони гладили ее волосы, а родной голос ласково шептал в ухо: все будет хорошо… Не сложилось…

Анна очнулась от полузабытья. Она по-прежнему сидела за столом, перед ней лежал телефон. Олеси в кухне не было. Анна вскочила и кинулась в комнату. Девочка спокойно играла с куклой, сидя на диване.

– Мам, ты проснулась? – она подняла на Анну огромные зеленые, как у Мальчевского, глаза.

– Я не спала, малыш. Я просто задумалась. Сейчас мы поедем в сад, а вечером пойдем за елкой.

– Ура! – Олеся вскочила и запрыгала на диване. – Елка! Елка!

– Тише, диван сломаешь. Его еще дедушка покупал.

Олеся послушно остановилась.

– Мам! А у дедушки с бабушкой тоже Новый год?

Анна почувствовала, как к горлу подкатил комок. Нет, она не будет плакать. Она сильная, она справится, у них будет праздник, и елка, и мандарины, и даже навязший в зубах салат – оливье, будь он неладен. Она подошла, взяла Олесю на руки. Вдохнула теплый запах ее волос.

– Да, малыш. У бабушки с дедушкой тоже Новый год. И они видят нас и желают нам отличного праздника. А сейчас – одеваться!