Текст книги "Фаворские. Жизнь семьи университетского профессора. 1890-1953. Воспоминания"

До этого луга мы дошли уже к концу дня. Пройдя его и налюбовавшись прелестными цветами, мы добрались до небольшого селения Андерматт в конце долины. Тут, как и в каждом швейцарском местечке, был небольшой отель, где мы и остановились на ночь. Размеры отеля и комнат в нем соответствовали размеру самого Андерматта. Алексей Евграфович и Юлий Сигизмундович устроились в одной комнате, мы с Лизой и Анной Ивановной – в другой. На другой день утром мы пустились в дальнейший путь и шли с небольшими остановками до самого вечера. После долины Андерматта дорога опять пошла в гору; луга кончились, опять все камень и камень, местами уже лежал снег, и иногда в таком количестве, что по обеим сторонам дороги возвышались снеговые стены. Но холодно от этого снега не было, так как небо было безоблачно, и солнце, к которому мы все больше и больше приближались, припекало основательно. Благодаря обилию ультрафиолетовых лучей загорели мы все основательно. На Анне Ивановне была надета белая блузка с лиловыми цветочками, солнечные лучи проникали в этих окрашенных местах через ткань и у Анны Ивановны появились загорелые места в форме тех цветочков, что были отпечатаны на материи блузки. Особенно донимало солнце Алексея Евграфовича. Будучи неопытным альпинистом, он отправился путешествовать в фуражке с маленьким козырьком, и на следующий же день лицо его стало таким красным, что он, посмотревшись в зеркало, сказал, что у него не нос, а альпенроза, такого яркого цвета была эта наиболее выступающая часть лица. Опасаясь, что он может совсем обжечь себе лицо, Юлий Сигизмундович предложил ему поменяться головными уборами и дал ему свою зеленую тирольскую шляпку с пером, а сам надел его фуражку. Голова у отца была очень большая, ему всегда было очень трудно подобрать себе шляпу, все были ему малы. Однажды, когда он безрезультатно перебрал несколько десятков шляп, продавец сказал ему: «Нет, барин, тебе готовый шляпы не найти, у тебя голова старинная». На эту его «старинную» голову шляпа Юлия Сигизмун-довича влезла только на макушку, но все же ее поля несколько защищали лицо Алексея Евграфовича от безжалостного солнца.

Петли дороги все ближе подходили к перевалу. В одном месте почти к самой дороге сполз край ледника. Юлий Сигизмундович и Анна Ивановна решили пройти кусок дороги по прямой – не по шоссе, а по леднику. С ними вместе отправилась и Лиза, меня отец не пустил, и мы с ним продолжали путь по дороге. Мы все встретились на перевале около отеля, там было даже целых два отеля: «Фуркаблик» и отель «Бельведер», они стояли неподалеку друг от друга у подножия Ронского ледника, из-под которого вытекала Рона, имевшая вид нескольких небольших ручьев. Кроме отелей, других заведений не было, за исключением служебных помещений. В одном из отелей мы остановились поужинать и переночевать. На следующее утро была такая же хорошая погода. С перевала открывался вид на Бернские

Альпы, покрытые вечным льдом. Черными зубцами возвышались остроконечные вершины Гросс-Фишерхорн и Гросс-Грюнхорн, склоны их так круты, что на них не держится ни снег, ни лед. Полюбовавшись прекрасным видом, мы начали спуск, покинули Фуркапасс и пошли на Гримзельпасс[221]221
  Гримзельпасс (Гримзелъ) – горный проход в Бернских Альпах на границе швейцарских кантонов Берн и Вале.


[Закрыть]. Вскоре мы убедились, что спускаться не легче, а местами даже труднее, чем подыматься. От постоянного напряжения на крутых спусках стали болеть ноги. Хотя природа по эту сторону перевала сначала была так же сурова, как и та, которую мы наблюдали накануне, – скалы, снег и лед, – однако самый вид скал стал другим, более живым и интересным. Там скалы были голые, здесь все они были покрыты лишайниками различных цветов и оттенков. Рядом с величественной красотой горных вершин это была красота в миниатюре, красота вблизи. Вскоре на пути нам попалось озеро, прозрачная, зеленого цвета вода до краев наполняла небольшую овальную впадинку в скале, вода была совершенно ледяная. Альпийских лугов нам больше не встречалось, зато на скалах во множестве росли альпенрозы и рододендроны, нашли даже несколько эдельвейсов. Солнце пекло так же, как и накануне, чем ниже мы спускались, тем чаще встречались маленькие отели. Алексей Евграфович изнемогал от жары и жажды, и мы несколько раз останавливались на отдых. Алексей Евграфович не входил в отель, он устраивался на свежем воздухе и пил чашку за чашкой душистый цейлонский чай, отличавшийся от обычного чая красивым оранжевым цветом. Питье это было ему необходимо, так как он терял массу воды, выделявшейся в виде пота, к вечеру все лицо его было как бы покрыто песком: вода испарялась, а растворенные в поте соли выкристаллизовывались у него на лице. Чем ниже мы спускались, тем богаче становилась растительность: склоны гор были покрыты сначала хвойным, потом смешанным лесом; дорога была гораздо живописнее, красота ее была мягче, не такая суровая, как по ту сторону перевала. Здесь, как и там, было много воды, ручьев, водопадов, все они неслись в реку Ааре. В конце пути мы свернули с большой дороги, чтобы полюбоваться на так называемую теснину Ааре. Река Ааре несется здесь в таком узком ущелье, что отвесные стены его местами почти касаются друг друга. И вот вдоль этих стен проложена узкая пешеходная дорожка, окаймленная перилами, переходящая не раз с одной стороны ущелья на другую. Дорожка идет низко над водой, стены ущелья так высоки и так близко сходятся друг с другом, что внизу царит полумрак, не видно над головой ни неба, ни солнца. Но вот скалы кончились, открылась широкая долина, на которой расположено довольно большое местечко Майринген. Здесь конец нашего путешествия, здесь проходит железная дорога. Пообедав, мы с Лизой и Алексеем Евграфовичем садимся в поезд и отправляемся обратно к себе, Юлий Сигизмундович и Анна Ивановна едут обратно в Страсбург.

Без нас в Веггисе никаких происшествий не случилось. Отпуск Марии Павловны близился к концу, поэтому решено было дать ей возможность отдохнуть немного и посмотреть заграницу. Так как она не знала никакого языка, кроме русского, с ней должна была поехать и я. Когда Сапожников был в Веггисе, он оставил свой адрес и приглашал навестить их в Локарно. Кроме того, мы собирались заехать повидать Федора Васильевича и Лидию Семеновну, которые последние годы проводили лето во Франции, в Савойе, в местечке Ла Рош. Мы должны были отсутствовать четыре-пять дней, на это время мать оставалась на попечении отца. Судя по тем письмам, которые она нам писала в это время, температура у нее была нормальная, симптомами ее болезни были кашель и большая слабость. Сначала мы отправились в Локарно, до него было ближе, чем до Женевы, где мы должны были зайти к брату Лидии Семеновны, Дмитрию Семеновичу, и узнать, каким путем добираться до Ла Рош. Через несколько часов езды мы приехали в Локарно, расположенное на северном берегу Лаго Маджори. Большая часть этого озера находится уже в Италии. Сапожниковы были нам очень рады. Елена Дмитриевна очень любила мою мать и подробно расспрашивала нас о ее здоровье. Варя была очень хорошенькая девочка лет четырех. Здоровье ее налаживалось, ей был прописан строгий режим дня и постоянное пребывание на воздухе. Елена Дмитриевна скучала за границей и мечтала о своей даче в Безо. Из Локарно мы отправились в Женеву и сняли там номер в пансионе. В Женеве мы пробыли сутки, заходили к Дмитрию Семеновичу, видели его жену Женевьеву и двух их мальчиков, получили там две открытки, присланные матерью, осматривали город, Женевское озеро, видели вдали Шильонский замок.

Если бы я была с отцом, то этим бы осмотр Женевы и ограничился, с Марией Павловной же мы еще занимались тем, что ходили по магазинам, накупили швейцарских вышивок, купили стальные цепочки к часам. Тогда было просто, чтобы проехать из Швейцарии во Францию, не требовалось никакой визы, у Марии Павловны был заграничный паспорт, а у меня никакого документа вообще не было, так как я была вписана в паспорт отца. Савойские Альпы находились на противоположном берегу озера. На границе мы пересели во французский пригородный поезд, в жесткий вагон. В этом вагоне не было тамбура и дверей по концам вагона, там двери были в каждом отделении. Меня поразил совершенно другой характер ехавшей публики: в Швейцарии, как и у нас в России, ехали обычно спокойные, молчаливые пассажиры, здесь же весь вагон шумел, кричал, смеялся, разговаривал, пассажиры не сидели спокойно, вскакивали, жестикулировали, совсем другой народ. В Ла Рош мы прибыли к вечеру, Федор Васильевич и Лидия Семеновна нас встретили и устроили на ночлег у кого-то из местных жителей в маленькой комнате, которую всю почти занимала громадная кровать, по-моему даже шире, чем двухспальная, на которой мы с Марией Павловной провели ночь.

Ла Рош – маленькое местечко, расположенное в горах, на его единственной, длинной и прямой улице поражало обилие кафе. Чуть ли не в каждом доме были такие заведения, и всюду сидел народ. Мы погуляли по окрестностям, между прочим, я собрала там в лесу дикорастущие цикламены, мелкие лиловые цветочки, совершенно такой же формы, как и те, что продают у нас в магазинах. Из Ла Рош мы отправились прямым путем в Люцерн, а оттуда – в Веггис. В Люцерне в ожидании парохода мы опять походили по магазинам и купили пледы из шелковых оческов[222]222
  Шелковые очески – сырьевые шелковые остатки.


[Закрыть], мой плед до сих пор лежит в сундуке.

Через несколько дней после нашего возвращения Мария Павловна уехала в Петербург. Лиза с матерью уехали путешествовать по Швейцарии. Мы с отцом вдвоем ухаживали за матерью. Погода стала хуже, часто шли дожди. Не знаю, каким способом строилось шоссе в Веггис, только в дождливую погоду оно покрывалось слоем липкой грязи, ботинки пачкались ужасно.

Никакого улучшения в состоянии здоровья матери не замечалось, силы ее продолжали падать, и решено было возвращаться домой. Числа 25 июля мы тронулись в обратный путь. На дорогу хозяйка «Виллы Альпенблик» подарила мне большую коробку, наполненную плитками шоколада. Швейцария славится своим шоколадом, в то время всемирно известны были молочные швейцарские шоколады. В Веггис в большом ходу был шоколад «Lindt» – темный, немного горьковатый, замечательно вкусный. Вот таким-то шоколадом и была наполнена подаренная мне коробка.

Печален был обратный путь. Сил у матери было совсем мало, она с трудом проходила несколько сот шагов от подъезда вокзала до вагона при посадке и при пересадке из поезда в поезд. В Берлине нужно было ждать следующего поезда почти целый день. Мы привезли мать в гостиницу, чтобы она могла отдохнуть и полежать. Нас встречал на вокзале и провожал до гостиницы брат А. И.Погоржельской – Евгений Иосифович Канский, молодой химик, работавший в Берлине у известного специалиста по химии белков Эмиля Фишера[223]223
  Фишер Г. Э. (1852–1919) – лауреат Нобелевской премии по химии 1902 г.


[Закрыть]. Он только недавно кончил Варшавский университет и приехал в Германию поработать у Фишера. Отец пошел с ним в магазин, чтобы купить для матери кресло, в котором ее можно было бы катать или переносить, а я осталась с матерью, которая вскоре заснула. Когда они вернулись с креслом, мать все еще спала, и отец отправил меня с Евгением Иосифовичем погулять немного по Берлину. Мы посмотрели с ним Шарлоттенбург и Тиргартен, и он довез меня до отеля. Отец разговаривал с ним на химические темы, нашел, что он очень начитан, и «даже сейчас уже лучший химик, чем Погоржельский».

Когда на душе тяжело, особенно хочется покинуть чужбину и вернуться на родину. Даже и в том грустном настроении, в котором я совершала наше обратное путешествие, я с радостью смотрела из окна на картины родной русской природы, слышала на станциях звуки родной русской речи. Но вот мы и дома. В городе непривычно пусто, все родные и знакомые еще на даче, ведь еще лишь конец июля, я никогда в такое время года не бывала в Петербурге. Мать устроили в нашей бывшей классной комнате, там же спала и Мария Павловна. Утром Мария Павловна уходила на службу, а я оставалась с матерью. Работы мне было немного: покормить ее, при кашле подать кружку для мокроты, изредка дать лекарство, помочь повернуться, я рада была всякой физической работе, дававшей возможность хоть немного забыться, гораздо тяжелее было сидеть около матери и смотреть на нее, даже в последние дни своей жизни такую кроткую, нежную, ласковую, слушать, как она просит у Бога хоть капельку сил. За этот последний месяц жизни матери я всего раза три писала в своей тетрадке. Когда я сейчас прочитываю эти немногие странички, слезы невольно наворачиваются мне на

глаза, так тяжело ложилось первое горе на мою молодую неопытную душу. И поговорить-то мне было не с кем в это время, несколько раз я писала, хоть бы скорей приехала Мария Маркеловна, чтобы поговорить с ней. А в городе было лето, стояли теплые, ясные дни. За окнами классной зеленел липовый парк, в окнах дома напротив видны были его обитатели.

Я запомнила один такой чудесный летний вечер, дышавший миром и тишиной, находившийся в таком контрасте с тем, что было в моей душе. Но беда не приходит одна, в эти тяжелые дни заболел отец, ночью у него сделался такой приступ печеночной колики, что он кричал на всю квартиру, хорошо, что комната матери была далеко, и она не слышала его крики. Тогда в доме не было телефона, не было неотложной помощи, отыскали Петра Малофеева, и он отправился на поиски доктора. В одной из ближайших аптек ему дали адрес полицейского врача, которого он и привез, часа два я провела у постели отца, слышала его крики и ничем не могла помочь, пока не приехал врач и не впрыснул ему морфий. Боли в печени повторялись у отца и потом, но не в такой степени. Во время голодных 1918–1920 годов камни в печени у него прошли совсем. Когда на следующее утро Мария Павловна ушла на службу, я целый день переходила от одной постели к другой. У меня была еще одна обязанность – отвечать на письма, которые писали родные и знакомые, справляясь о здоровье матери. Наконец приехала и Мария Маркеловна, но я уже настолько была поглощена своим горем, что слова не шли мне на язык.

Мать слабела все больше и больше, 23 августа (старого стиля) вечером она умерла, тихо, спокойно, точно заснула. Теперь гораздо меньше обязательного ритуала, сопровождающего смерть близких. Тогда все дни, в течение которых гроб стоял в квартире, утром и вечером служились панихиды, ближайшие родственники надевали траур, надели траурные платья с черным крепом и мы с Марией Павловной. Ко дню похорон приехали и Тищенко, и Андрей Евграфович с Ольгой Владимировной, много народа пришло проводить дорогую мою маму до Волкова кладбища, где ее похоронили в одной ограде с Гранюшкой, Евграфом Андреевичем и Максимом Андреевичем; теперь рядом с ней похоронили и Алексея Евграфовича.

Глава 2
Мой «Петроградский женский университет» (1908–1917)

2.1. Учеба на Высших женских курсах. «Вниз по красавице-Оке…». Аландские острова. Вторая женитьба отца

Тяжело было в нашем опустевшем доме, в особенности потому, что не было дела, которое бы отвлекало от тяжелых безотрадных мыслей. В городе было неспокойно, студенчество волновалось, и дирекция ВЖК решила выждать и начать занятия не 1 сентября, как обычно, а 1 октября. Стремясь занять себя, я взяла на себя часть домашних обязанностей матери: следила за бельем отца, научилась штопать носки и чулки. Отец поручил мне заведовать деньгами для хозяйства, каждый месяц он давал мне триста шестьдесят рублей на все расходы. Каждый вечер ко мне приходила кухарка, я записывала расходы, заказывала обед и выдавала деньги. Но этих занятий было, конечно, недостаточно, я много писала в то время в своей тетрадке, изливала там свою душу.

Приходила ко мне Липа, приходила Ирина Старынкевич, которая очень близко к сердцу приняла мое горе. Летом 1908 года они всей семьей ездили за границу, жили в Аббации, на берегу Адриатического моря. Гуляя по горам, Ирина упала и повредила себе колено. Когда она вернулась в Петербург, она еще плохо ходила, впоследствии она несколько месяцев ходила с эластичным наколенником на ноге. Я по-прежнему занималась немецким и английским. Маргарита тоже переживала тяжелое время: она разошлась с Арнольдом Лейбергом. Он сразу же женился на другой и поселился летом почти рядом с ними, что, конечно, было ей особенно тяжело. С этого времени она всерьез стала готовиться к экзаменам на аттестат зрелости и весной успешно их сдала, а с осени поступила на ВЖК, на физико-математический факультет, на группу биологии.

Отца беспокоило то, что у меня слишком много свободного времени, и он решил занять меня переводами химических статей для второго отдела журнала Русского химического общества. Одна статья была немецкая – «Радиоактивность» Марквальда, другая – «О химическом действии света» – французская, автором ее был известный итальянский химик Цаалициан. Статьи были большие, и я работала над ними довольно долго. Деньги, которые я за них получила, были первые заработанные мною деньги. За первую статью я получила пятьдесят рублей, таких денег у меня еще никогда не бывало.

Мой милый Андрюша, видимо, тоже жалел меня, старался развлекать меня, почти каждый вечер приходил играть со мной в шахматы, мы с ним устраивали матчи. Силы у нас были равные, и победа доставалась то одному, то другому. Он предлагал водить меня по театрам, но мне было не до таких развлечений.

Приближалось 1 октября, но волнения в высших учебных заведениях не утихали: Университет забастовал и был закрыт, другие институты тоже. 22 сентября я пошла на курсы, где в актовом зале была созвана сходка, которая решила, что ВЖК должны примкнуть к забастовке. Как мне ни хотелось, чтобы занятия поскорее начались, но я тоже голосовала за забастовку. Отец трунил надо мной по этому поводу, говорил, что в таких случаях большинство голосует из-за стадного чувства, что надо всегда отдавать себе ясный отчет, за что голосуешь.

Вместо 1 октября курсы открылись в конце октября (фото 42). Начало занятий, лекции, новая обстановка, новые люди на время развлекли меня, но занятий было немного, по-прежнему оставалось свободное время. Настроение по-прежнему было подавленное: идешь вечером по мосту, смотришь на черную воду, в которой отражаются огни фонарей и думаешь: «Прыгнешь туда, вода сомкнется над головой, и все будет кончено». Или позднее, зимой, в вьюжную, снежную погоду хочется сесть на снег под дерево и заснуть под ним вечным сном, одетая снежным покровом. Но бывали и другие настроения: мне нравилось и идти против ветра, чтобы дождь и снег били в лицо, идти скоро-скоро, бороться с ветром, напрягать свои силы в борьбе и вместе с тем убежать от себя самой, от всего тяжелого, неприятного.

Фото 42. Здание ВЖК в Петербурге

Приближалось Рождество, нам всем тяжело было проводить праздники в обычной обстановке, и мы решили поехать на это время в пансионат в Финляндию, на станцию Перхиярви, теперь это Кирилловское. Заранее заказали две комнаты, одну – для отца, другую – для нас с Марией Павловной. Дома оставались только домработницы-баптистки, праздничное угощение было устроено только для них, а сами мы выехали 24-го числа после обеда. Пригородный поезд был набит битком, было жарко, некоторые пассажиры уже отметили сочельник и были навеселе. Дорога показалась мне длинной: на станцию приехали мы уже поздно вечером. Из пансиона за нами были присланы сани-дровни, ночь была тихая, морозная, небо было усыпано звездами. Мы устроились полулежа на сене и поехали по узкой лесной дороге. Ехали довольно долго, мне хорошо запомнилась тишина в лесу, засыпанные снегом сосны и ели, тесно обступившие нашу дорогу. В пансионате нас ждало разочарование: он был переполнен. Вместо двух комнат нам дали только одну, да и та не была приготовлена. При нас стали устраивать постели, принесли матрацы, как потом оказалось, прямо из сарая, так что, когда мы стали ложиться, они оказались такими холодными, что мы постелили на них одеяла, а закрылись сверху пальто. Отец был очень недоволен, спали мы плохо. Завтрак ему тоже не понравился: большое количество народа, теснота.

Недолго думая, он расплатился с хозяином, нам подали дровни, и мы, не дожидаясь обеда, уехали на станцию, а оттуда в город. Дома нас никто не ждал, обеда не было приготовлено, и мы пошли обедать в ресторан «Вена» на Большой Морской. Так и не удалось нам провести праздники за городом. А дома никакого праздничного настроения не было, и Рождество, и Новый год, и мои именины прошли невесело. На именины отец подарил мне американскую авторучку «Watermans Fountain реп» с золотым пером и кожаным футлярчиком, который пришпиливался к платью. Ручка эта служила мне очень долго, до самой Отечественной войны. Уезжая в эвакуацию, я оставила ее в ящике письменного стола, а когда я вернулась в 1944-м, ее там уже не было. Все записки лекций и все мои дневники написаны этой ручкой.

Фото 43. Татьяна Фаворская, Андрей Тищенко, Татьяна Поленова, Липа Коновалова

После праздников я начала готовиться к экзаменам – тригонометрии и введению в анализ. На праздники приехала из Казани Таня Поленова, мы снялись на память вчетвером: Липа, Таня, Андрюша и я (фото 43). Таня немного кокетничала с Андрюшей, но в общем держалась с ним по-товарищески, а Андрюша с ней стеснялся говорить, называл ее на «вы». Эта встреча показала нам, что мы уже не дети.

На первом экзамене по введению в анализ мне было страшно: сдавало много студентов – человек 80. Все сидели в большой аудитории, решали задачи, а потом отвечали по билету. Все сошло хорошо, я получила «весьма удовлетворительно». Экзамен по тригонометрии прошел как-то незаметно.

Из всех моих подруг я в это время больше всего времени проводила с Ириной, мы виделись с ней на лекциях, на практических занятиях. Лекции мы слушали не все, наиболее усердно мы посещали лекции по неорганической химии, которую читал Яковкин. Лекции его были насыщены лекционным материалом, лекционный ассистент, Умнова, мастерски показывала большое число опытов. Александр Александрович был очень требователен; когда опыт, показывающий растворимость хлористого водорода в воде, не вполне удался – в баллоне, который должен был полностью заполниться водой, остался наверху небольшой объем воздуха, он сказал: «Этот опыт вам Анна Ивановна покажет в следующий раз как надо».

Я не имела никакого представления об органической химии, она меня очень заинтересовала. Интересно было также послушать, как читает лекции отец. И вот, когда начались занятия, мы с Ириной пошли на его лекцию, потом вторую, третью, но тут Алексей Евграфович сказал, что он кончил читать введение и больше нам ходить не разрешает: «Будете слушать на будущий год, когда будете знать неорганическую химию». Пришлось подчиниться и перестать ходить.

На некоторых лекциях мы встречались с Лизой Шевыревой, она тоже ближе сошлась с Ириной, бывала тоже у них в доме. Изредка мы втроем навещали нашего бывшего учителя физики – А. А. Добиаш. Еще когда мы были в восьмом классе, он нас приглашал к себе на чашку чая после наших занятий. Я забыла, как звали ее жену, она очень приветливо нас встречала, и мы непринужденно болтали с А. А. и с ней. Лиза находилась под влиянием Ириного брата Кости, студента Технологического института. Он бывал на собраниях, где выступали социал-демократы, чем доставлял много беспокойства Елене Константиновне, своей матери, которая не ложилась спать, пока он не возвращался домой. Не думаю, чтобы Лиза серьезно интересовалась политикой. Она слишком была эгоистична, ей нравилось говорить о политике, о партиях. Чтобы придать себе вид революционерки, она остригла волосы. Вскоре после Нового года Ирина сообщила мне, что Костя с Лизой обвенчались потихоньку от родителей и сняли себе квартиру на 11-й линии, почти напротив курсов.

Мы пошли их навещать. В квартире было три комнаты, почти пустые, с несвежими обоями. Мы пришли в то время, когда Лиза готовила завтрак: в пустой, нетопленой кухне она разогревала на примусе гречневую кашу-размазню. Родители были очень недовольны таким поспешным браком: Костя лениво занимался в институте и был, мне кажется, не дальше как на втором курсе. У него были слабые легкие, подозревали туберкулез, Лиза была балованная единственная дочка, над которой дрожала ее мать.

Очень неуютно было в их квартире, и как-то не чувствовалось того молодого счастья, которое сопутствует обычно таким ранним, поспешным бракам. Ирина переживала за родителей и осуждала брата и Лизу. Впоследствии родители устроили им другую квартиру, где у них на следующий год родился сын, которого они назвали Эллий, подражая Дмитрию Сократовичу, любителю всяких необыкновенных имен. Года через два после Элика родился второй сын – Андрей.

Как-то зимой, в одно из воскресений, Мария Павловна решила развлечь меня и повезла меня на извозчике на острова. Была ясная, морозная погода, был небольшой ветер, и, хотя ноги были закрыты полностью, мы с ней изрядно прозябли, так как лошадка трусила медленно и проездили мы довольно долго. Приехав домой, мы выпили по рюмке вина и стали пить чай. Дома мы застали Марию Маркеловну, она сидела в комнате Марии Павловны, держала в руках письмо и плакала. Письмо было от ее невестки, которая сообщала ей о смерти ее брата, Ивана Маркеловича. Семья у него была большая – четверо детей, две дочери и два сына. Жили они в Сибири, на станции Тырбыл, где работал Иван Маркелович.

Мария Маркеловна решила поехать к ним весной, помочь невестке деньгами и советами. Новое горе Марии Маркеловны сделало ее еще дороже для меня, еще больше стала ее жалеть, еще больше ее полюбила. Ее беспокоила моя апатия, мое равнодушие к жизни. Счастливые люди обыкновенно дрожат за свою жизнь, бывают от этого иногда излишне осторожны, трусливы. Те же, которых жизнь не радует, бывают гораздо храбрее: этой зимой я так хорошо каталась на лыжах, как никогда раньше, съезжала без страха с любой горы. Мария Маркеловна старалась отвлекать меня от моих мрачных мыслей, мы с ней переписывались через каждые два-три дня, телефонов ни у нас, ни у нее не было, приходилось писать письма. Она сказала Иоцичу, что ей хотелось бы меня развлечь и повеселить, и просила на мое рождение привезти Л. М. Кучерова. Они прислали мне чудесную корзину цветов, пришли, и вечером собрался еще народ, и я впервые после долгого времени танцевала и чувствовала, что я молода и вся жизнь еще у меня впереди.

3 мая (старого стиля) 1909 года исполнилось двадцать пять лет со дня опубликования первой работы Алексея Евграфовича. Эта дата была отмечена профессорами Университета, учениками, которые собрались у нас дома в гостиной, говорили речи, поднесли ему большой красивый альбом со своими фотографиями. Служители лаборатории Петр и Кирилл Малафеевы и Василий и Иван Ломакины поднесли ему серебряный портсигар. В этот день я сняла траурное платье и надела белую с черным шелковую блузку. Гостей угощали шампанским, которое разносили на подносах. Этот прием был днем, а вечером мы были приглашены учениками на ужин в ресторан «Малоярославец» на улице Гоголя. Кроме зала, где был сервирован ужин, был снят рядом другой зал, где были устроены танцы, где сидели и разговаривали. Кроме нас с Марией Павловной, из родственников присутствовал П. С. Паршаков.

Несколько дней спустя у нас дома был организован ответный прием. В организации его и в убранстве стола нам помогала А. И. Погоржельская. Помню, что в числе закусок была свежая редиска, я обрывала большие листья и оставляла на каждой редиске только два-три молоденьких листика. На этом ужине кроме учеников присутствовали профессора Университета – как химики, так и наиболее близкие Алексею Евграфовичу другие члены физмат факультета: А. А. Иностранцев, А. М. Жданов, В. И. Палладии и др. А. И.Погоржельская поднесла отцу мазурек[224]224
  Мазурек – выпечка родом из Польши и Правобережной Украины.


[Закрыть] своего приготовления, на котором посеребренным драже была выложена римская цифра XXV.

В конце марта Андрюша и все мальчики Тищенко были приятно поражены тем, что отец их решил купить небольшое имение Кривцово верстах в десяти от станции Окуловка Николаевской железной дороги. Все их семейство всегда тянуло к земле, к сельскому хозяйству, и как только позволили денежные обстоятельства, они приобрели это небольшое именьице. Только и разговору было теперь, что об этом имении. Елизавета Евграфовна собиралась ехать туда сразу после Пасхи. Но вышло все по-другому. Перед самой Пасхой, в четверг на Страстной неделе, Елизавета Евграфовна заболела, у нее сделалось рожистое воспаление на голове, с высокой температурой. Она всегда сама руководила приготовлением куличей и пасхи, домработница их стряпала плохо. Как тут быть? Андрюша решил возглавить это дело, несколько раз прибегал к нам советоваться, и благодаря его трудам у них, как и у людей, была и пасха, и кулич. Опасный период болезни Елизаветы Евграфовны скоро прошел, но она очень ослабла и медленно поправлялась. Говорили о том, что ей надо будет поехать на кумыс.

Лекции кончились, я усиленно готовилась к экзамену по неорганической химии, готовилась по «Основам химии» Менделеева и по своим запискам, но находила время писать письма Марии Маркеловне и разговаривать с ней. Она часто у нас бывала, обыкновенно приходила в субботу и оставалась на воскресенье, и среди недели бывала. У меня сохранились ее письма, как в них много любви и заботы обо мне, как трогает ее и как нужна ей моя любовь. Она по-прежнему часто грустила, «старички» ее собирались уезжать в Женеву, осенью ей предстояло искать комнату и искать по-новому свою жизнь. Я на расстоянии чувствовала ее грусть и своим письмом всегда поднимала ей настроение. У нас она чувствовала себя как дома и отдыхала душой: и я, и отец, и Мария Павловна – все к ней хорошо относились. Изредка я у нее бывала. В половине мая был назначен ее отъезд в Тырбыл. Поезд уходил вечером, мы с отцом и Марией Павловной поехали к ней, пили чай, а потом вместе со «старичками» поехали на вокзал. Место у нее было плохое, в жестком вагоне, не купированном, боковое у окна. Не знаю, почему она не достала лучшего, ехать надо было пять суток. Мы с ней нежно попрощались, обещали часто писать друг другу. Сразу после экзамена мы с Алексеем Евграфовичем уезжали путешествовать, Мария Павловна уезжала в Вологду.

Экзамен прошел очень хорошо, я так подробно все написала, что меня спрашивали очень мало, меня это даже огорчило, я так хорошо все знала. Мария Маркеловна уехала 17 мая, а мы с отцом поехали 23-го. В том году была исключительно поздняя весна: весь апрель и май дул холодный северо-восточный ветер, я даже так и не снимала зимнего пальто, вернее, зимней жакетки. Мы собирались с отцом прежде всего посмотреть имение Тищенко Кривцово. Вячеслав Евгеньевич и Елизавета Евграфовна уехали на кумыс в Хреновье Тамбовской губернии. Мальчики все уехали в имение, туда же уехала их домработница, давно уже жившая у них, Нюша Абрамова из Удрая, а для надзора за младшими мальчиками, главным образом за десятилетним Женей, поехала М. Н. Рыбкина. За сельскохозяйственными работами смотрели рабочие, служившие у прежних хозяев имения и оставшиеся работать у Тищенко. Андрюша и Володя принимали активное участие в этих работах. Мы уезжали вечером, нас провожало много народа, главным образом ученики отца: Погоржельские, Кучеров, Соковнин. Липа пришла меня проводить. Мне подарили букет из махровой белой сирени.