Текст книги "Трудное время для попугаев (сборник)"

Мощное туловище быка плотно прижималось к берегу, переходя в него слева. А справа оно слегка приподнималось, словно бык пытался встать, опираясь на переднюю ногу. В этом месте, полускрытый травой, темнел узкий земляной лаз, ведущий в глубокую нишу. В нее нельзя было забраться даже на корточках, а приходилось, лежа на животе, сползать, постепенно опуская ноги, пока ступни не коснутся дна. Там, внутри, потревоженные, ворочались сухие, занесенные ветром листья. Казалось, и ветер здесь застрял в них, не в силах выбраться обратно, но все еще живой, хранящий речную прохладу.

В нише можно было сидеть и даже лежать, правда подтянув колени к животу, как в материнской утробе. Сверху, с земляного потолка, свешивались высохшие пегие космы корней, к ним лепилась мелкая мошкара, пустые хитиновые оболочки куколок, комочки приставшей земли… Поэтому, поднимаясь, нужно было пригибать голову, чтоб все это не застревало в волосах.

Как-то в детстве, совсем маленькой, Устя спряталась там от бабушки – забежала далеко вперед, влезла, затаилась и стала смотреть, как та мечется, разыскивая ее… Сначала было смешно, а потом она увидела, как бабушка, осев на траву, полезла в карман и достала трубочку с лекарством. Устя испугалась, выскочила, подбежала… «Жива! – увидела ее бабушка. – Слава богу!» – «Не бойся, бабуль! Если я спряталась, значит, я там!» Потом она еще много раз пряталась, а бабушка, как бы всерьез, ее находила. Они тогда еще вместе и прозвали его Водяным Быком – за родник…

А теперь от кого прячется Устя, сидя в ставшей вдруг маленькой, тесной нише? Может быть, от того, от кого прячутся чаще всего не очень сильные и не очень смелые люди, – от себя? И почему вдруг так тесно стало здесь – может, она не одна, а кто-то кроме нее прокрался сюда и сидит, невидимый даже для себя самого?

Ау! Кто здесь? Может, Великодворская Маргарита Павловна, сбежавшая от той себя, любящей Бебешку, не меняющей в какой-то последней надежде замки на двери, чтоб тот мог открыть, и войти, и, может, остаться?

Или сам Бебешка, бегущий от себя, настоящего, любящего свою Маргошу, нелепо крадущего у нее старого кота в надежде, что она придет за котом, а заодно, догадавшись, и за ним самим?

Или здесь отец, мечтающий о новом, будущем, каком-то невероятно удобном и, как следствие удобства, особенно счастливом доме и в своих мечтах и планах махнувший рукой на тот дом, в котором они все живут, пытаются выжить сейчас?

Или здесь Игорь Бещев, сбежавший от себя, уставшего балансировать на тонкой жердочке между добром и злом?

Или дядя Юра с тетей Верой?

Или Мокреева?

АУ, КТО ЗДЕСЬ?

Устя сидела там долго, словно выжидая какой-то срок, который вот-вот должен был наступить, и тогда все само каким-то чудесным образом повернется к лучшему, нужно было только внимательно слушать, не упустить знак… Но звуки, проникающие сюда извне: голоса людей, плеск воды, тонкий ритмичный звон косы, музыка из пансионата железнодорожников, шум с Ярославского шоссе – неожиданно соединялись, сплавлялись друг с другом, сочиняя новый, неизвестный и, должно быть, космически странно зазвучавший бы там, снаружи, звук. А здесь, в нише, он был как раз. Он просеивался сквозь тишину, не задевая ее, и по невидимым трещинам и норкам уходил под землю, глубоко, в самые недра, втягивался ею, как вдох, чтобы потом, где-то в неведомых краях, тысячекратно усиленным, вырваться через жерла вулканов, как выдох…

Где же знак? Ау, бабушка, мы тут!

ЖИВЫ, И СЛАВА БОГУ…

8

Десятого августа Усте позвонил Леша и попросил:

– Выйди, пожалуйста, на минутку!

– Ну хорошо, – сказала Устя, вытирая мокрые волосы.

Она спустилась. Леша стоял на лестнице у почтовых ящиков. В одной руке у него была большая желтая дыня, а в другой – плоский, завернутый в крафт пакет.

– С днем рождения! – протянул он ей дыню. – Не болей, ну и всего тебе, сама знаешь… А это от Ворпеста… – И надел ей на палец петельку шпагата, которым был перевязан пакет.

Потом он проводил ее до лифта. Подождал, пока она войдет, и, оставаясь стоять на площадке, нажал кнопку ее этажа. Он едва успел выдернуть руку: захлопнувшись, лифт поехал.

Дома Устя развернула крафт. На картине была нарисована дверь. Очень старая дверь старого уснувшего дома – с непременной пыльной паутиной на косяках и смелой крапивой под порожком. У двери не было ручки, на месте прежнего замка зияло дупло… Странно, но здесь это не воспринималось как след житейской неопрятности. Наоборот, от него, этого дупла, шел уютный дух прибежища, и не было бы ничего удивительного, если вдруг оттуда показалась бы чья-то мохнатая лапка или клювастая голова.

И чем дольше Устя смотрела на эту дверь, тем яснее понимала, что никакая она не заброшенная, это так, с первого, поверхностного взгляда, второпях могло показаться. На самом же деле за ней был свет, тонкими волокнами проникающий в незаметные щели. За ней была жизнь, люди! И они вот-вот могли открыть ее и выйти навстречу. Может, это были именно те люди, которых в недобрый час выманили из домов те самые ночные факиры? И дедушка Артур среди них – живой, веселый, готовый вернуться, продолжить ужин и опробовать новую скрипку?

Должна же быть справедливость на свете! И если нашлась печальная дверь, через которую ты ушел, то должна, в конце концов, найтись и другая – радостная, пронизанная скрытым светом, через которую ты вернешься! Ждали бы…