Текст книги "Выдох"

Запатентованную автоматическую няню дейси

* * *

Эта УНИКАЛЬНАЯ ЗАМЕНА няни дает следующие ПРЕИМУЩЕСТВА:

– приучает ребенка к точному расписанию кормлений и сна;

– успокаивает ребенка без использования одурманивающих препаратов;

– работает днем и ночью, не требует отдельного помещения и не может воровать;

– не способна оказать на вашего ребенка дурное влияние.

Ознакомьтесь с отзывами наших покупателей:

«Теперь наш ребенок ведет себя превосходно, и с ним приятно находиться рядом».

Миссис Менхеник, Калвин-Бэй

«Не сравнить с ирландской девушкой, которая раньше у нас работала. Благословение для нашего дома».

^{Миссис Хастингс, Истбурн}

«Хотела бы я, чтобы меня вырастила такая няня».

Миссис Годвин, Андоверсфорд

«ТОМАС БРЭДФОРД И КОМПАНИЯ»

ФЛИТ-СТРИТ, 68, ЛОНДОН;

и МАНЧЕСТЕР

Следует отметить, что, вместо того чтобы восхвалять воспитание рациональных детей, рекламное объявление эксплуатирует родительский страх перед ненадежной няней. Возможно, это всего лишь ловкий рекламный ход партнеров Дейси из «Томаса Брэдфорда и компании», однако историки считают, что данная реклама открывает истинные мотивы Дейси, побудившие его создать «Автоматическую няню». Хотя Дейси всегда описывал свою предполагаемую обучающую машину как помощника гувернанток, «Автоматическую няню» он представил полной заменой человека. С учетом того, что няни обычно принадлежали к рабочему классу, а гувернантки – к высшему, это свидетельствует о подсознательных классовых предрассудках Дейси.

Как бы там ни было, «Автоматическая няня» пережила краткий период популярности: за шесть месяцев было продано более ста пятидесяти штук. Дейси утверждал, что семьи, купившие «Автоматическую няню», были полностью удовлетворены качеством ухода, обеспечиваемого аппаратом, хотя проверить это не представляется возможным; использованные в объявлении отзывы скорее всего были выдуманы, как тогда часто делали.

Однако известно, что в сентябре 1901 года ребенок по имени Найджел Готорн разбился насмерть, когда в «Автоматической няне» сломалась основная пружина. Вести о смерти младенца быстро распространились, и Дейси пришлось иметь дело с толпой семей, возвращающих «Автоматических нянь». Он изучил «Няню» Готорнов и обнаружил, что механизм пытались усовершенствовать, чтобы завода хватало на больший период времени. Дейси опубликовал полностраничное объявление, в котором, пытаясь не обвинять Готорнов, утверждал, что «Автоматическая няня» совершенно безопасна при правильном обращении, однако его усилия пропали впустую. Никто не желал доверять своего ребенка заботам машины Дейси.

Чтобы продемонстрировать надежность «Автоматической няни», Дейси отважно заявил, что поручит ей воспитание своего следующего ребенка. Если бы ему это удалось, он мог бы восстановить доверие общественности к аппарату, однако ничего не вышло, поскольку Дейси имел обыкновение сообщать потенциальным женам свои планы на будущего отпрыска. Изобретатель преподносил предложение руки и сердца как приглашение участвовать в большом научном проекте и удивлялся, что ни одна из женщин, за которыми он ухаживал, не оценила этой перспективы.

После нескольких лет отказов Дейси оставил попытки продать «Автоматическую няню» враждебной публике. Придя к выводу, что общество недостаточно образовано, чтобы оценить преимущества механического воспитания детей, он отказался от своих планов на обучающую машину и вернулся к чистой математике. Он публиковал статьи по теории чисел и читал лекции в Кембридже до самой своей смерти в 1918 году, во время пандемии гриппа.

«Автоматическая няня» могла быть окончательно забыта, если бы в 1925 году в «Лондон таймс» не появилась заметка под названием «Неудачи в науке». В ней саркастически описывались несколько провалившихся изобретений и экспериментов, в том числе и «Механическая няня», названная «кошмарным приспособлением, создатель которого определенно терпеть не мог детей». Сын Реджинальда Лайонел Дейси, который к тому времени сам стал математиком и продолжил работу отца над теорией чисел, был возмущен. Не стесняясь в выражениях, он написал в газету письмо, требуя отозвать статью, а получив отказ, подал иск по делу о клевете, которое в конце концов проиграл. Лайонел Дейси не сдался, начал кампанию с целью доказать, что «Автоматическая няня» основывалась на здравом, гуманном подходе к воспитанию детей, и опубликовал книгу об отцовских теориях о воспитании рационального ребенка.

Лайонел Дейси подновил «Автоматических нянь», хранившихся в семейном поместье, и в 1927 году вновь выставил их на продажу, однако не смог найти ни одного покупателя. Он винил в этом одержимость высшего британского класса своим положением; поскольку бытовые приборы тогда преподносили среднему классу как «электрическую прислугу», Дейси заявил, что семьи высшего класса упорно нанимают человеческих нянь для вида, вне зависимости от того, обеспечивают они лучший уход за ребенком или нет. Те, кто работал с Лайонелом Дейси, винили в случившемся его отказ как-либо усовершенствовать «Автоматических нянь»; он проигнорировал совет одного делового консультанта заменить пружинный механизм электрическим мотором и уволил другого, предложившего продавать машину без упоминания имени Дейси.

Подобно отцу, Лайонел Дейси в конце концов решил вырастить собственного ребенка с помощью «Автоматической няни», но вместо того чтобы подыскать согласную невесту, в 1932 году объявил, что усыновит младенца. В последовавшие годы от него не было никаких новостей на этот счет, и светские хроникеры предположили, что машина убила ребенка, но к тому времени «Автоматическая няня» уже почти никого не интересовала, и никто не потрудился узнать правду.

Эта правда так бы никогда и не стала достоянием общественности, если бы не работа доктора Тэкери Лэмбсхеда. В 1938 году Лэмбсхед давал консультации в Брайтонском институте умственной отсталости (сейчас известном как Дом Бейлисса), где встретил ребенка по имени Эдмунд Дейси. Согласно истории болезни, «Автоматическая няня» успешно ухаживала за Эдмундом, пока тому не исполнилось два года и Лайонел Дейси не счел, что настало время поручить мальчика людским заботам. Он обнаружил, что Эдмунд не реагировал на его приказы, и вскоре врач диагностировал у ребенка «слабоумие». Рассудив, что такое дитя вряд ли годится для демонстрации эффективности «Няни», Лайонел Дейси сдал Эдмунда в Брайтонский институт.

Миниатюрность Эдмунда побудила сотрудников Института обратиться за консультацией к Лэмбсхеду; хотя мальчику было пять лет, его рост и вес соответствовали трехлетнему возрасту. Дети в Брайтонском институте обычно были более здоровыми и высокими, чем в других аналогичных учреждениях, по причине того, что работники не придерживались по-прежнему распространенной практики минимального взаимодействия с подопечными. Даря им привязанность и физический контакт, медсестры предотвращали развитие заболевания, сейчас известного как психосоциальная карликовость, при котором эмоциональный стресс приводит к снижению у ребенка уровня гормонов роста и которым в то время страдали почти все воспитанники сиротских учреждений.

Медсестры вполне обоснованно полагали, что задержка развития у Эдмунда Дейси вызвана заменой настоящего человеческого присутствия на механическую заботу «Автоматической няни», и думали, что под их присмотром он наберет вес. Но после двух лет в Институте, окруженный вниманием сестер, Эдмунд почти не вырос, что и побудило персонал к поиску основополагающей физиологической причины.

Лэмбсхед предположил, что ребенок действительно страдает от психосоциальной карликовости – но уникальной перевернутой ее разновидности: что Эдмунд нуждается в новых контактах не с человеком, а с машиной. Его миниатюрность была результатом не лет, проведенных под присмотром «Автоматической няни», а ее отсутствия после того, как отец решил, что он готов для человеческого воспитания. Если эта теория была верной, возвращение машины вернуло бы мальчику способность нормально расти.

Лэмбсхед отправился к Лайонелу Дейси, чтобы получить «Автоматическую няню». Он рассказывает об этом визите в монографии, написанной много лет спустя:

[Лайонел Дейси] говорил о своих планах повторить эксперимент с другим ребенком, как только сможет убедиться, что у его матери подобающее происхождение. Он считал, что эксперимент с Эдмундом провалился лишь по причине «врожденного слабоумия» мальчика, в котором он винил его мать. Я спросил, что ему известно о родителях ребенка, и он весьма импульсивно ответил, что ничего. Позже я посетил приют, из которого Лайонел Дейси забрал Эдмунда, и, просмотрев записи, узнал, что матерью мальчика была некая Элеанор Харди, которая раньше работала горничной у Лайонела Дейси. Очевидно, Эдмунд в действительности – незаконнорожденный сын Дейси.

Лайонел не пожелал жертвовать «Автоматическую няню» для, как он полагал, обреченного на провал эксперимента, однако согласился продать одну Лэмбсхеду, который велел установить ее в комнате Эдмунда в Брайтонском институте. Увидев машину, ребенок сразу обнял ее и в последовавшие дни радостно возился с игрушками, если няня была рядом. В течение нескольких следующих месяцев медсестры отметили, что Эдмунд уверенно растет и набирает вес, подтверждая диагноз Лэмбсхеда.

Персонал полагал, что причина задержки Эдмунда в умственном развитии была врожденной, и не тревожился, пока мальчик был радостен и здоров. Однако Лэмбсхед задумался, не была ли связь ребенка с машиной намного более крепкой, чем считалось. Он предположил, что Эдмунда приняли за умственно отсталого лишь потому, что тот не обращал внимания на человеческих наставников, и что с механическим наставником удастся добиться большего успеха. К сожалению, у него не было возможности проверить эту гипотезу; даже если бы Реджинальд Дейси закончил свою обучающую машину, она бы не обеспечила Эдмунду тех наставлений, в которых он нуждался.

Лишь к 1946 году технологии достигли нужного уровня. Благодаря своим лекциям по лучевой болезни Лэмбсхед был в хороших отношениях с учеными чикагской Аргоннской национальной лаборатории и присутствовал при демонстрации первых дистанционных манипуляторов, механических рук, созданных для работы с радиоактивными веществами. Лэмбсхед сразу осознал их потенциал для обучения Эдмунда и смог приобрести пару для Брайтонского института.

Эдмунду к тому времени исполнилось тринадцать. Он всегда игнорировал попытки персонала чему-то его научить, однако механические руки сразу привлекли его внимание. При помощи переговорного устройства, воспроизводившего низкокачественные звуки граммофона исходной «Автоматической няни», сестрам удалось заставить Эдмунда реагировать на их голоса так, как он никогда не реагировал на прямую речь. Через несколько недель стало ясно, что Эдмунд вовсе не был умственно отсталым, как считалось прежде; просто у персонала не было подходящих средств общения с ним.

Новостями об этом достижении Лэмбсхед убедил Лайонела Дейси посетить институт. Увидев, как Эдмунд проявляет живое любопытство и пытливость, Лайонел Дейси осознал, какой вред нанес интеллектуальному росту мальчика. Из отчета Лэмбсхеда:

Он с трудом сдерживал эмоции при виде того, что натворил в погоне за отцовской мечтой: ребенка, который настолько привязался к машине, что был неспособен признать другое человеческое существо. Я услышал, как он прошептал: «Прости, отец».

«Я уверен, ваш отец понял бы, что ваши намерения были благими», – сказал я.

«Вы не так меня поняли, доктор Лэмбсхед. Будь на моем месте любой другой ученый, мои попытки подтвердить теорию отца стали бы свидетельством его влияния, вне зависимости от результата. Но, будучи сыном Реджинальда Дейси, я дважды опроверг его теорию, поскольку вся моя жизнь является демонстрацией того, какое влияние может оказать отец на своего сына».

Сразу после этого визита Лайонел Дейси установил в своем доме дистанционные манипуляторы и переговорное устройство и перевез туда Эдмунда. Он посвятил себя общению с сыном посредством машин, и так продолжалось, пока Эдмунд не умер от пневмонии в 1966 году. В следующем году скончался и сам Лайонел Дейси.

Выставленная здесь «Автоматическая няня» – тот самый экземпляр, который приобрел доктор Лэмбсхед, чтобы улучшить уход за Эдмундом в Брайтонском институте. Все «Няни», принадлежавшие Лайонелу Дейси, были уничтожены после его смерти. Национальный музей психологии благодарит доктора Лэмбсхеда за этот уникальный артефакт.

Истина факта, истина чувства

Когда моя дочь Николь еще была младенцем, я прочел статью, в которой предполагалось, будто больше не нужно учить детей читать и писать, поскольку системы распознавания и синтеза речи скоро сделают эти умения ненужными. Мы с женой пришли в ужас от такой мысли и решили, что, какими бы изощренными ни стали технологии, умения нашей дочери всегда будут основываться на традиционной грамоте.

И мы, и автор статьи оказались наполовину правы: теперь, будучи взрослой, Николь умеет читать не хуже меня. Но в некотором смысле она утратила способность к письму. Она не диктует сообщения и не просит виртуального секретаря прочесть ее последние слова, как предсказывал журналист; Николь мысленно произносит фразу, ретинальный проектор показывает слова в ее поле зрения, и она вносит коррективы посредством сочетания жестов и движения глаз. С практической точки зрения она умеет писать. Но уберите программу-помощника и дайте Николь одну клавиатуру вроде той, которой храню верность я, и она сделает ошибки во многих словах в этом самом предложении. В таких особых условиях английский для нее немного похож на второй язык, на котором она бегло говорит, но с трудом пишет.

Может показаться, будто я разочарован интеллектуальными свершениями Николь, но это совсем не так. Она умна и предана своей работе в музее искусств, хотя могла бы получать больше в другом месте, и я всегда гордился ее достижениями. Однако прежний я пришел бы в ужас, если бы его дочь утратила грамотность, и, признаю, мы с ним по-прежнему связаны.

Прошло тридцать лет с тех пор, как я прочел то эссе, и за это время в наших жизнях произошли бесчисленные перемены, которых я не мог предсказать. Самая катастрофическая заключалась в том, что мать Николь, Анджела, заявила, будто заслуживает более интересной жизни, чем жизнь с нами, и провела следующие десять лет, путешествуя по миру. Однако перемены, приведшие к нынешней форме грамотности Николь, были более обычными и постепенными – череда программных устройств, которые не только обещали, но действительно приносили пользу и удобство, и я не возражал против них, когда они появлялись.

Так что у меня не было привычки предвещать конец света при объявлении каждого нового продукта; я приветствовал новые технологии, подобно всем остальным людям. Но когда «Ветстоун» выпустил новый поисковый инструмент «Ремем», он встревожил меня так, как не тревожил ни один из его предшественников.

Миллионы людей – в том числе и моего возраста, но в основном моложе – годами вели лайфлоги, нося персональные камеры, которые непрерывно снимали на видео их жизнь. Люди обращаются к своим лайфлогам по разным поводам – от желания вновь пережить лучшие моменты до поиска причин аллергических реакций, – однако лишь иногда; никто не хочет тратить все свое время на формулировку запросов и просмотр результатов поиска. Лайфлоги – самые полные фотоальбомы из возможных, но, как и большинство фотоальбомов, их хранят на полке и вынимают лишь по особым случаям. «Ветстоун» хочет это изменить; они утверждают, что алгоритмы «Ремема» способны обыскать весь стог к тому моменту, как вы закончите произносить слово «иголка».

«Ремем» вычленяет в ваших разговорах отсылки к прошлым событиям и отображает их запись в нижнем левом углу вашего поля зрения. Если вы скажете: «Помнишь, как танцевала конгу на той свадьбе?» – «Ремем» покажет видео. Если ваш собеседник скажет: «В последний раз, когда мы были на пляже», – «Ремем» покажет видео. И это работает не только в разговорах с другими людьми; «Ремем» также следит за вашей мысленной речью. Если вы прочтете слова: «Первый сычуаньский ресторан, в котором я побывал», – ваши голосовые связки будут двигаться, словно вы читаете вслух, и «Ремем» покажет соответствующее видео.

Нельзя отрицать пользу программы, которая действительно может ответить на вопрос: «Куда я положил ключи?» Однако «Ветстоун» преподносит «Ремем» как нечто большее, чем удобный виртуальный помощник: они хотят, чтобы он заменил вашу естественную память.

* * *

Шло лето тринадцатого года Джиджинги, когда в деревне поселился европеец. Пыльные харматаны только задули с севера, когда Сабе, старейшина, которого все местные семьи почитали за главного, сообщил новости.

Разумеется, поначалу все встревожились.

– Что мы сделали не так? – спросил отец Джиджинги у Сабе.

Впервые европейцы пришли к тиви много лет назад, и, хотя некоторые старейшины говорили, что однажды они уйдут и жизнь вернется в старое русло, пока этот день не наступил, и тиви требовалось уживаться с ними. Это означало множество перемен в укладе тиви – но никогда прежде европейцы не жили среди них. Обычно европейцы приходили в деревню за налогами для дорог, которые строили; некоторые общины они посещали чаще, потому что люди отказывались платить налоги, но это не относилось к клану Шангев. Сабе и другие старейшины решили, что платить налоги – лучшая стратегия.

Сабе сказал всем не беспокоиться.

– Этот европеец – миссионер, а значит, все, что он делает, – это молится. У него нет права наказывать нас, но если мы проявим гостеприимство, люди в администрации будут довольны.

Сабе велел построить миссионеру две хижины – для сна и для посещений. Следующие несколько дней все клали кирпичи, вбивали в землю столбы, плели травяную крышу, вместо того чтобы собирать двуцветное сорго. Во время последней стадии, трамбования пола, прибыл миссионер. Сперва появились его носильщики; ящики, которые они тащили, были видны издалека среди полей маниоки. Сам миссионер появился последним, явно изнуренный, хотя он ничего не нес. Его звали Мозби, и он поблагодарил всех, кто трудился над хижинами. Он пытался помочь, но быстро выяснилось, что он ничего не умеет, и в итоге он просто сидел в тени рожкового дерева, вытирая лоб тряпкой.

Джиджинги с любопытством наблюдал за миссионером. Тот залез в один из своих сундуков и достал что-то, похожее на кусок дерева, но, когда миссионер раскрыл его, Джиджинги понял, что это туго стянутая связка листов бумаги. Джиджинги уже доводилось видеть бумагу; когда европейцы собирали налоги, взамен они давали бумагу, чтобы у деревни было доказательство оплаты. Однако бумага миссионера явно была другого рода и, должно быть, имела иное предназначение.

Мужчина заметил, что Джиджинги смотрит на него, и подозвал мальчика.

– Меня зовут Мозби, – сказал миссионер. – Как зовут тебя?

– Я Джиджинги, а мой отец – Орга из клана Шангев.

Мозби раскрыл лист бумаги и показал на него.

– Ты слышал историю Адама? – спросил миссионер. – Адам был первым человеком. Все мы – дети Адама.

– Все мы – потомки Шангева, – возразил Джиджинги. – А все тиви – потомки Тива.

– Верно, однако твой предок Тив был потомком Адама, как и мои предки. Мы все – братья. Понимаешь?

Миссионер произносил слова так, будто язык с трудом помещался у него во рту, но Джиджинги понимал, что он говорит.

– Да.

Мозби улыбнулся и показал на бумагу.

– Эта бумага рассказывает историю Адама.

– Как может бумага рассказывать историю?

– Это искусство, ведомое нам, европейцам. Когда человек говорит, мы делаем отметки на бумаге. Если потом другой человек посмотрит на эту бумагу, он увидит отметки и поймет, что за звуки произносил первый человек. И таким образом второй человек сможет услышать то, что говорил первый.

Джиджинги вспомнил, как отец рассказывал про старого Гбегбу, который был лучшим следопытом. «Там, где мы с тобой увидим только примятую траву, он увидит, что леопард убил в этом месте тростниковую крысу и уволок с собой», – сказал отец. Гбегба мог посмотреть на землю и узнать, что произошло, даже если его самого здесь не было. Должно быть, это искусство европейцев было таким же: умевшие понимать отметки могли услышать историю, даже если их не было, когда ее рассказывали.

– Расскажи мне историю, которую рассказывает бумага, – попросил он.

Мозби рассказал ему историю о том, как Адама и его жену обманул змей. Потом спросил Джиджинги:

– Тебе понравилось?

– Рассказчик из тебя никудышный, но история интересная.

Мозби рассмеялся:

– Ты прав, я плохо владею языком тиви. Но это хорошая история. Самая старая из всех наших историй. Первый раз ее рассказали задолго до того, как родился твой предок Тив.

Джиджинги не поверил.

– Эта бумага не может быть такой старой.

– Не может. Но отметки на ней были срисованы с более старой бумаги. А те – с еще более старой. И так много раз.

Это производило впечатление, если было правдой. Джиджинги любил истории, а старые истории зачастую были самыми лучшими.

– Сколько у тебя здесь историй?

– Очень много. – Мозби пролистал стопку бумаги, и Джиджинги увидел, что каждый лист покрыт отметками от края до края; очевидно, там было много, много историй.

– Это искусство, о котором ты говорил, то, как понимать отметки на бумаги, оно принадлежит только европейцам?

– Нет, я могу научить тебя. Хочешь?

Джиджинги опасливо кивнул.

* * *

Будучи журналистом, я давно оценил пользу лайфлогинга для установления сути событий. Едва ли найдется хоть одно судебное дело, гражданское или уголовное, в котором ни обращались бы к чьему-то лайфлогу, – и правильно делали. Когда речь идет об общественном интересе, важно установить реальную цепь событий; правосудие – существенная часть социального контракта, и без истины оно невозможно.

Однако я намного более скептично отнесся к применению лайфлогинга в чисто личных целях. Когда он только получил популярность, некоторые пары решили, будто смогут использовать его, чтобы установить, кто на самом деле что говорил – чтобы доказать при помощи видео свою правоту. Однако поиск нужной записи зачастую оказывался трудной задачей, и все, кроме самых упертых, отказались от этой затеи. Неудобство играло роль барьера, ограничивавшего поиск в лайфлогах ситуациями, когда усилие было обосновано, то есть правосудие выступало мотивирующим фактором.

Теперь, с появлением «Ремема», найти нужный момент стало проще простого, и прежде позабытые лайфлоги внимательно изучают, словно сцены преступления, усеянные уликами, которые можно использовать в домашних склоках.

Обычно я пишу для колонки новостей, но время от времени имею дело и с тематическими статьями, и, когда я предложил возможные минусы «Ремема» в качестве темы своему ответственному редактору, тот одобрил ее. Первым делом я проинтервьюировал супружескую пару, которую назову Джоэл и Дейрдре, архитектора и художника, соответственно. Было нетрудно подтолкнуть их к разговору о «Ремеме».

– Джоэл вечно утверждает, будто знал все заранее, хоть это и не так, – сказала Дейрдре. – Это доводило меня до бешенства, потому что я не могла заставить его признаться, что раньше он думал совсем иначе. А теперь могу. Например, недавно мы обсуждали дело Маккиттриджа о похищении.

Она отправила мне видео их с Джоэлом спора. Мой ретинальный проектор показал запись коктейльной вечеринки; я вижу происходящее глазами Дейрдре, и Джоэл говорит нескольким людям: «С самого ареста было очевидно, что он виновен».

Голос Дейрдре: «Раньше ты считал иначе. Много месяцев ты утверждал, что он невиновен».

Джоэл качает головой: «Нет, ты путаешь. Я говорил, что даже люди, чья вина очевидна, заслуживают справедливого суда».

«Ты говорил другое. Говорил, что его подставили».

«Ты меня с кем-то путаешь. Это был не я».

«Нет, ты. Смотри».

Открылось новое окно с видеозаписью, отрывок из лайфлога Дейрдре, который она нашла и показала собеседникам. На видео Джоэл с Дейрдре сидят в кафе, и Джоэл говорит: «Он козел отпущения. Полиции требовалось успокоить общественность, и они арестовали подходящего подозреваемого. Теперь ему крышка». Дейрдре спрашивает: «Думаешь, нет шансов, что его оправдают?» – и Джоэл отвечает: «Нет, если только он не может позволить себе высококлассную защиту, а я уверен, что не может. Справедливый суд – не для людей в его положении».

Я закрыл оба окна, а Дейрдре сказала:

– Без «Ремема» мне бы никогда не удалось убедить его, что он передумал. Теперь у меня есть доказательство.

– Ладно, в тот раз ты оказалась права, – сказал Джоэл. – Но можно было не демонстрировать это перед нашими друзьями.

– Ты постоянно поправляешь меня перед нашими друзьями. Хочешь сказать, что я не могу поступить точно так же?

Вот момент, когда поиск истины перестает быть хорошим по своей сути. Если причастные к делу люди состоят в личных отношениях, другие приоритеты зачастую намного более важны, и судебная гонка за правдой может причинить вред. Имеет ли значение, кто именно предложил поехать в отпуск, который обернулся катастрофой? Нужно ли вам знать, кто из партнеров чаще забывает о просьбах другого? Я не специалист по брачным делам, но мне известно, что говорят консультанты по семейным отношениям: поиск виноватого не поможет. Пара должна признать чувства друг друга и вместе решать проблему.

Затем я побеседовал с представителем «Ветстоун» Эрикой Майерс. Сначала она потчевала меня типичной корпоративной болтовней о преимуществах «Ремема».

– Сделать информацию более доступной – хорошо по своей сути, – сказала она. – Повсеместные камеры произвели революцию в работе правоохранительных органов. Бизнес стал более эффективным, когда тщательная запись вошла в практику. То же случится и с нами, отдельными людьми, когда наши воспоминания станут более точными: мы станем не только лучше работать, но и лучше жить.

Когда я спросил ее о парах вроде Джоэла и Дейрдре, она ответила:

– Если ваш брак крепок, «Ремем» ему не повредит. Но если вы из тех, кто вечно пытается доказать свою правоту и неправоту супруга, значит, у вас проблемы вне зависимости от того, пользуетесь вы «Ремемом» или нет.

Я признал, что, возможно, в данном случае она права. Но, спросил ее я, не кажется ли ей, что «Ремем» создаст намного больше поводов для подобных ссор даже в крепких браках, облегчив людям сведение счетов?

– Отнюдь, – сказала она. – «Ремем» не учил их сводить счеты – они сами этому научились. Другая пара с тем же успехом может при помощи «Ремема» понять, что воспоминания обоих ошибочны, и станет с большей легкостью прощать друг другу подобные недоразумения. Я полагаю, что последний сценарий будет чаще иметь место у наших пользователей.

Хотелось бы мне разделить оптимизм Эрики Майерс, но я знал, что технологии не всегда взывают к лучшим человеческим качествам. Кто бы не хотел иметь возможность доказать, что его версия событий верна? Я сам мог бы с легкостью использовать «Ремем» так же, как его использовала Дейрдре, но вовсе не был уверен, что это принесет мне добро. Любой, кто часами пропадал в Интернете, знает, что технологии могут поощрять дурные привычки.

* * *

Каждые семь дней Мозби читал проповедь, в день, посвященный отдыху, а также варению и распитию пива. Судя по всему, он не одобрял распития пива, однако не желал читать проповеди в дни работы, и потому оставался только день пивоварения. Мозби рассказывал о европейском боге и говорил людям, что, следуя правилам этого бога, они сделают свою жизнь лучше, но его объяснения, как именно это произойдет, были не слишком убедительными.

Однако Мозби обладал навыками лекаря и желал научиться работе в полях, а потому люди постепенно приняли его, и отец Джиджинги разрешил сыну время от времени навещать проповедника, чтобы постичь искусство письма. Мозби предлагал научить и других детей, и поначалу ровесники Джиджинги ходили вместе с ним, в основном чтобы доказать, что не боятся миссионера. Вскоре мальчишки заскучали и ушли, но, поскольку Джиджинги не утратил интереса к письму, а его отец считал, что это порадует европейцев, в конце концов ему разрешили навещать Мозби каждый день.

Мозби объяснил Джиджинги, что каждый произнесенный человеком звук можно записать своим значком на бумаге. Значки выстраивались рядами, подобно растениям на поле; если посмотреть на них, будто идешь вдоль ряда, и произнести звуки, обозначенные каждым значком, произнесешь слова, сказанные изначальным человеком. Мозби показал Джиджинги, как рисовать различные значки на листе бумаги при помощи тоненькой деревянной палочки, в середине которой была сажа.

Обычно во время урока Мозби произносил фразы, а потом записывал их. «Когда придет ночь, я буду спать». Tugh mba a ile yo me yav. «Вот два человека». Ioruv mban mba uhar. Джиджинги тщательно копировал написанное на свой лист бумаги, после чего Мозби смотрел на него.

– Очень хорошо. Но следует оставлять пробелы, когда пишешь.

– Я оставляю. – Джиджинги указал на пустое место между рядами значков.

– Нет, я имею в виду не это. Видишь пробелы в каждой строке? – Мозби показал на свою бумагу.

Джиджинги понял.

– Твои значки собраны в кучки, а мои расставлены ровно.

– Это не просто кучки значков. Это… Я не знаю, как вы их называете. – Он взял со стола тонкую стопку бумаги и пролистал ее. – Здесь этого нет. Там, откуда я пришел, мы называем это «словами». И когда пишем, оставляем между ними пробелы.

– Но что такое слова?

– Как тебе объяснить? – Мозби на мгновение задумался. – Когда говоришь медленно, делаешь очень короткую паузу после каждого слова. Вот почему мы оставляем пробел на месте этой паузы, когда пишем. Например. Сколько. Тебе. Лет? – Произнося эту фразу, он одновременно писал на бумаге, оставляя пробел всякий раз, когда делал паузу. Anyom a ou kuma a me?

– Но ты говоришь медленно, потому что ты чужеземец. Я тиви – и не делаю пауз, когда говорю. Разве я не должен писать точно так же?

– Не имеет значения, как быстро ты говоришь. Произнесешь ли ты слова быстро или медленно, они не изменятся.

– Тогда почему ты сказал, что делаешь паузу после каждого слова?

– Это самый простой способ их отыскать. Попробуй очень медленно произнести вот это. – Он показал на свою последнюю запись.

Джиджинги произнес фразу очень медленно, будто пьяный человек, который пытается казаться трезвым.

– Почему между an и yom нет пробела?

– Anyom – это одно слово. Ты не делаешь паузу в его середине.

– Но я бы не сделал паузу и после anyom.

Мозби вздохнул.

– Я подумаю, как лучше объяснить это. А пока просто оставляй пробелы там, где их оставляю я.