Текст книги "Нона из Девятого дома"

Иоанн 5:18

Во сне пришла ночь, или то, что она сочла ночью. Они лежали на вершине холма, и он показывал ей созвездия, которые они могли бы увидеть, если бы не плотное зеленое облако и не мягкие хлопья пепла. Они лежали голова к голове, глядя в ту часть неба, где был виден – а точнее, не виден – Южный Крест. Звезды казались милыми и знакомыми, но она не знала их имен, хотя они крутились на кончике языка. Она спросила его, почему крест называют Южным. Он сказал, что это всего лишь одно из названий, но эти звезды расположены крестообразно и видны только из Южного полушария. Он сказал, что, когда он был маленьким, его учили, что это якорь корабля. Он сказал, что ему так больше нравится. Ему нравится думать, что Млечный Путь стоит на якоре и никуда не может сдвинуться. Сказал, что в детстве он ненавидел перемены, любые.

Ей очень нравились перемены – по большей части. Но он не собирался останавливаться на этом. Поэтому она спросила его о фокусе с пальцами, и он обрадовался и заговорил о том, почему это всех так расстроило.

Он сказал: «Имейте в виду, что это был самый первый раз, когда кто-либо такое сделал. Это невозможно было объяснить. Ни веревочек, ни магнитов. Никаких иллюзий, ничего такого. Я мог повторить это сколько угодно раз, для кого угодно, кто хотел посмотреть – и помочь М, которую рвало желчью в углу. Я так и сделал. Всем пришлось посмотреть, всей банде. К тому времени…»

Он сказал: «К тому времени это стало легко. Я заставил Титанию и Улисса сесть. К концу дня они ходили за мной, садились, когда я садился, и вставали, когда я вставал. Все остальные сходили с ума. Я не хотел вести себя как мудак, я хотел просто присмотреть за ними. Это казалось очень важным. К тому же А был прав – не то чтобы я много спал или ел тогда».

Он сказал: «Все страшно ссорились из-за этого. К и Г восприняли это нормально. Сейчас это кажется довольно забавным. К растили в Англии и в англиканских традициях, а Г воспитали бабушка с дедушкой, страшно религиозные. Белое воскресенье, костюм с галстуком для церкви и все такое. А вот М не смогла это принять. М была убежденной атеисткой с тех пор, как ей исполнилось двенадцать. Но она справилась, такое уж она была ходячее противоречие. Ее лучшей подругой была монашка, между прочим. А еще А дал ей виски и таблетку бензо, что тоже помогло».

Он сказал: «И знаешь что? Им хотелось верить. Всем. Мы все хотели чуда. Каждый хочет верить, что Бог случайно сделал его одним из Людей Икс. Мы все думали о вас. О том, что это для вас значит. П беспокоилась, что наступил зомби-апокалипсис, но Титания и Улисс не были зомби. Они стали… расширениями. Существами без души. Они не проснулись и не воскресли. Их тела двигались, когда я хотел. А потом мне больше не нужно было держаться за струны – я мог сказать: “Иди сюда” или “Иди туда”, и они шли, куда я говорил. Нужно было обязательно приказать им остановиться, иначе они бы уперлись в стену. Они не могли говорить или кусаться, понимаешь? Я бы хотел, чтобы они могли. Но они были только мной».

Несколько мгновений они оба молчали, стряхивая пепел с лиц и волос. Пепел падал густо и быстро, как снег. Они укрылись под сгоревшим деревом и смотрели, как на камнях и ветках нарастают шапочки из пепла. Иногда пепел попадал в рот.

Через мгновение он сказал: «Я знал, что все в порядке. Я знал, что нащупал что-то, что можно использовать во благо. Что позволит исправить все, что будет добром для вас. Мне нужно было только выяснить, как действовать. Нужно было так много выяснить. Но у меня же была команда мечты, правда? Люди, которые умели думать. Н осталась с нами. К все еще делала вид, что они не встречаются, и она была художником, а это было очень круто. Если у вас есть два ученых, инженер, детектив, адвокат и художник, этого вполне хватает. Звучит как начало анекдота, да? Двое ученых, инженер, детектив, адвокат и художник заходят в бар, чтобы помочь мне стать Богом».

Он сказал: «Они помогали мне пройти весь путь. Я все время чувствовал себя измотанным. Мы все придумывали эксперименты, чтобы выяснять, на что я способен, что могу, а чего не могу. Слишком много было работы впереди. Мы довольно рано поняли, что мне очень помогали мертвые тела рядом. Тогда мы подумали, что на самом деле дело в земле, в нашем участке в Вайрарапе. Но потом мы загрузили тела в пикап и ездили по округе от копов, и везде происходило то же самое. Все решали трупы. Они были моими батарейками».

Он сказал: «Ну и, конечно, что же сделали М и А – они совершили набег на чертово кладбище. Я страшно разозлился. П тоже, но, типа, потому, что это незаконно и ей пришлось их прикрывать. Но так мы узнали, что секрет не в куче специальных магических трупов. Я мог взять тело умершего двадцать лет назад и сделать то же самое. Не могу поверить, что нас не поймали».

Он сказал: «В тот момент мы знали, что самый большой риск – это попасться. Что нас заткнут. Перекинут эксперимент какому-нибудь правительственному агентству в Америке. Или армейскому. Передадут каким-нибудь акционерам или продадут богатому сукиному сыну. Думаю, мы смотрели слишком много фильмов. Мы предполагали, что мы погибнем. Исчезнем. Привыкнем ко злу».

Он сказал: «Итак, мы решили, что нам нужно поднять как можно больше шума. Выйти на публику. Узнать, есть ли кто еще, похожий на меня, кто-то, способный на подобное. И у нас был способ сделать именно это. Это были другие времена. Я не хотел этого. Это казалось… слишком резким. Слишком неприятным. Слишком гадким. Но это был наш единственный козырь».

– У нас был интернет. Мы решили устроить стрим, – сказал он со вздохом.

– Что такое интернет? – спросила она.

И он сказал:

– Видишь, я все-таки создал утопию.

День третий

Визит – Корона ведет Нону в школу – Важные новости – Приключения Ноны и Табаско – Два принца – Три дня до открытия Гробницы

11

На следующее утро Камилла нажала кнопку и сказала:

– Начинай.

На этот раз Нона не закрывала глаза, а пристально смотрела на черные пятна плесени на потолке, как будто для вдохновения.

– Я удерживаю что-то в воде. Это та же самая вода, приятная. Но, что бы я ни держала, оно не хочет оставаться внизу, оно рвется назад. В смысле на поверхность.

– Что ты держишь?

– Девушку с разрисованным лицом.

– Расскажи мне о девушке.

– Она под водой. Она не тонет, просто лежит там. Глаза закрыты, кажется. Вода мутная. Но меня все еще держат руки. Кажется. Все путается.

– Покажи где.

Нона извернулась в попытке обнять себя: она перевернулась на матрасе лицом вниз и попыталась положить одну руку себе на шею, вторую – на талию. Камилла смотрела на ее усилия.

– Ладно, покажи на мне.

Обрадованная этой возможностью, Нона тут же села, не обращая внимания на накатившее головокружение, и потянулась обнять Камиллу. На полпути замерла и спросила:

– Точно?

– Ты уже показывала на мне раньше. Покажи еще раз.

Нона сосредоточилась на своих ощущениях во сне, очень странных и многоплановых. Она умела действовать руками и ртом, хорошо умела, но она колебалась.

– Я не могу сама, – сказала Нона и взяла Камиллу за руки.

Положила руку Камиллы себе на бедро, вторую руку – на другое бедро, растопырила пальцы и произнесла:

– Еще. Нет, вот тут, – поправила она, когда Камилла ее держала. Потянулась к Камилле, как будто та тонула, как будто хотела утонуть. Близость к Камилле была приятна. Прикосновение ее казалось прикосновением врача, немного неуверенным.

– Хорошо, – сказала Камилла, когда они оказались в клинче. – Еще что-то?

– Нет. Это было полезно?

– Все полезно.

Камилла убрала одну руку с бедра Ноны, чтобы отжать кнопку диктофона, а другую оставила на месте. Ноне нравилось видеть Камиллу так близко, нравились линии ключиц в расстегнутом вороте рубашки, обнаженные предплечья, уши. Камилла была такой милой, красивой и доброй. Ноне все время хотелось быть рядом с ней. Пирра говорила, что это щенячья любовь, но Нона знала, что щенячья любовь совсем другая: это когда тебе хочется раскрыть щенку рот и потыкать его в зубы.

– Приятно, – сказала Нона с некоторым сомнением, – забавно, во сне я никогда не ощущаю такого.

– Хм. Но ты же говоришь, что тебе это нравится.

– Но это совсем не сексуально.

Брови Камиллы поползли вверх.

– С каких это пор ты используешь слово «сексуальный»?

– На днях Чести сказал, что считает красивые туфли сексуальными, а Красавчик Руби спросил: «Что, только туфли?», а Чести возразил, что в них должны быть ноги. Тогда Утророжденный разозлился и сказал, что Чести дешевка, а ноги есть у всех.

Камилла наклонила голову, оторвавшись от Ноны – Нона расстроилась, потому что ее волосы приятно пахли пылью, – и взяла свой блокнот.

– Хорошо. Что ты считаешь сексуальным?

Нона немедленно повеселела.

– Огромный старый плакат на стене в конце улицы. Где молочная лавка. Старая реклама шампуня.

Камилла смотрела на нее несколько секунд.

– Там нарисованы два цветка.

– Мне кажется, что это очень сексуальные цветы! Ладно, твоя очередь! Что ты считаешь сексуальным?

– Когда едят завтрак, – ответила Камилла.

Нона в отчаянии повысила голос:

– Нет. Это нечестно. У нас глубокий личный разговор, я делюсь с тобой самым сокровенным, а ты просто хочешь, чтобы я поела.

– Да. Я собираюсь поговорить со Стражем.

– Ну спроси его, что он считает сексуальным.

– Нет. Я и так знаю.

Звучало разумно.

– Расскажи! Я все съем, если расскажешь, – зачарованно сказала Нона, отвлекшись от натягивания штанов. – Кэм, пожалуйста-пожалуйста. Я была хорошей! А когда не была, это не потому, что не старалась. Вчера был ужасный день. Мне нужно знать – я знаю, что это поможет мне вспоминать. Это моя глубинная потребность! Мне кажется, мое настоящее «я» хочет это знать. Это же работа, да? Ее Паламед считает сексуальной?

Камилла взяла блокнот и ручку и что-то спокойно написала, а потом подчеркнула – дважды.

– Соблюдение трудовой этики, – сказала она в конце концов, – хорошие оценки на экзаменах.

Обдумывая это, Нона застегнула рубашку и надела один носок, а потом другой.

– Вау. Круто.

– Иди завтракай и скажи Пирре, что я сейчас приду. Как твои волосы?

– Можно пока не переплетать, – решила Нона. – Ты уже знаешь, кто я? Это помогает?

– Пока нет, – сказала Камилла и снова наклонилась над блокнотом. Это был сигнал уходить.

Нона ждала, надеясь на еще одну улыбку, такую же, как вчера. Камилла не смотрела на нее и не улыбалась. Нону укололо разочарование. Не то чтобы улыбка как-то улучшала жизнь – за это время произошло много ужасных вещей, – но все же она была своего рода воздаянием, защитой от неприятностей. Камилла осталась дома. Пирра вернулась домой. Никто не причинил вреда Лапше или Ангелу. Никто не пришел за ней.

Мысли о Лапше и Ангеле заставили ее забыть о лице Камиллы и размышлениях о наступающем дне. Она убежала в кухню, где Пирра, полностью одетая, сыпала сухое молоко в кувшин с водой. Ее поза, положение рук, ссутуленные плечи напугали Нону.

– Ты вчера не ложилась, – обвиняюще сказала она.

Пирра оглянулась через плечо и улыбнулась легкой улыбкой, которая казалась совершенно неподходящей ее широкому обветренному лицу. Поставила кувшин и очень спокойно подошла закрыть дверь спальни.

– Конечно, легла. Спала как младенец. – Ее улыбка не затрагивала глаза. Они оставались темными и настороженными.

– О чем вы говорили с Камиллой? Звучало довольно сочно.

Нона вдруг вспомнила, что так и не сказала Паламеду или Камилле, что любит их. Она взглянула на пластиковый кувшин, где плавал бледный, с темными пятнышками порошок, и захотела снова почувствовать счастье, но теперь оно было омрачено. Пирра проследила ее взгляд и сказала:

– Ты же говорила, что хочешь оладьи. Я способна иногда приносить домой продукты, знаешь ли.

– Где ты была? Ты сидела на корточках. У тебя затекла правая рука.

Пирра, взявшая лопатку, положила ее снова. Как вообще кто-нибудь мог поверить, что она спала? У нее были глаза бодрствовавшего человека, короткие мертвенно-рыжие волосы бодрствовавшего человека, напряженные плечи бодрствовавшего человека. Под одеждой она казалась ужасно напряженной, у нее не было ни капли жира, но она казалась куда больше, чем на то давало право ее тело. Это тело походило на резиновую ленту, но двигалась она как животное, как большая кошка цвета пыли, из тех, что живут на окраине, у которых ядовитые усы. Она понизила голос до максимума, воздвиглась над Ноной и сказала:

– Я собираюсь доверить тебе тайну. Ты сделаешь это для меня? Тебе будет сложно?

– Да, – сказала Нона, автоматически понизив голос вслед за Пиррой, – нет.

– Я была в парке.

Нона некоторое время думала об этом. Камилла ей не улыбнулась, а теперь ее просят хранить тайну. Довольно хреновые предзнаменования, даже с учетом оладий. Всего две недели назад она бы искренне обрадовалась оладьям, ей нравилось накладывать на них маргарин и смотреть, как он тает ярко-желтыми лужицами, и их легко было глотать, такие они были мягкие.

– Ты же знаешь, что этого нельзя делать? – медленно прошептала она.

– С каких это пор ты взялась за мной присматривать? – Пирра даже удивилась. – Раньше ты никогда меня не критиковала. Вот хрень. Я почти готова была на тебе жениться.

– Я бы не вышла за тебя замуж, даже если бы ты предложила, – извиняющимся тоном сказала Нона. – Я люблю тебя, Пирра, и думаю, что ты замечательная и очень красивая…

– Издеваешься? – сказала Пирра. – Я выгляжу как пара локтей.

– …но я не хочу за тебя замуж. Ты никогда не будешь вести себя так, будто ты жената на мне.

Это ненадолго парализовало человека, который ради нее пошел на работу. Пирра прислонилась к раковине и, довольная тем, что вопрос с парком закрылся, трясла кувшин с мукой и восстановленным молоком, пока не получилось тесто. Потом она умело налила его на горячую сковороду идеальными кружочками, которые быстро поднялись от жара. Бледно-коричневое тесто запузырилось как по волшебству.

– Это работа, – сказала Пирра, – нельзя лишить женщину работы.

Нона продолжала говорить очень тихо:

– Пирра, зачем ты туда ходила?

Пирра не ответила. Нона настаивала:

– Ты кого-нибудь спасла? Потому что, если да, расскажи Камилле и Паламеду, они порадуются.

– Нет, – сказала Пирра, – они все поймут не так.

– Тогда, Пирра…

– И я была не одна, – перебила Пирра, переворачивая оладью. Нона уставилась на дырявый желтый верх оладьи, который был чуть темнее там, где пузырьки теста касались сковородки, – не задавай вопросов, Нона. Но сделай для меня одну вещь. Будь осторожнее с теми ребятами, с которыми ты тусуешься в школе.

Весь туман в мозгу Ноны сместился в другую сторону.

– В школе? Что не так с моими друзьями?

– Ш-ш-ш, – шикнула Пирра. – Не со всеми. Та девчонка с ожогами, я вот про кого. У которой имя такое глупое.

Нона не сразу поняла, о ком идет речь. У ее друзей не было глупых имен, и ей потребовалось некоторое время, чтобы вспомнить, что такое ожоги.

– Пирра, я не уверена, что мне нравится, когда ты говоришь гадости про Табаско, – сказала она, чувствуя себя ужасно растерянной и несчастной, – у нее чудесное имя, за которым стоят важные и захватывающие обстоятельства.

– Гадости? И не собиралась. Нона, я имею в виду только то, что твоя подруга Табаско вчера торчала у клеток для сжигания с довольно суровой компанией.

Мир завертелся. Мгновение Нона не могла думать, не могла чувствовать и не могла остановить свое тело. Пирра сказала уже мягче:

– Сядь и сделай пять вдохов.

Нона села и сделала пять вдохов и выдохов, и от этого почувствовала себя лучше. Она сосредоточилась на том, чтобы до упора наполнять легкие через нос и выдыхать воздух сжатыми губами, поэтому, когда Пирра досчитала до пяти, Нона уже успокоилась.

Дело было не только в дыхании, а скорее в силе ее веры в Табаско. Если Табаско торчала у клеток, значит, тому были веские причины. Нона дружила с Табаско, входила в ее банду. Она ничего даже не скажет, пока этого не захочет Табаско. И все на этом. Она расслабилась.

– Ты на меня злишься? – спросила Пирра. – Ты же понимаешь, что злиться нормально?

– Нет. Но я не собираюсь прекращать дружить с Табаско.

– Я этого и не говорю. Просто будь осторожна.

Нона решила, что пора сменить тему. Ей очень не нравилось ссориться с Пиррой. От этого она злилась, а потом впадала в истерику.

– Ладно, а что ты считаешь сексуальным? – спросила Нона нормальным тоном.

Пирру, казалось, обрадовала возможность подумать о чем-то другом. Она подождала, пока тесто как следует не поднимется, взяла лопатку и подсунула ее под оладью, чтобы перевернуть. Нона подошла к ее локтю – посмотреть.

– Ты хочешь знать, что я действительно считаю сексуальным или что я отвечу на этот вопрос, если захочу произвести впечатление?

Нона обрадовалась, что Пирра поняла.

– Первое.

– Люди-мины.

Увидев, как Нона свела брови в замешательстве, она сказала:

– Некоторые приходят во Вселенную, чтобы взорвать ее, а потом уйти. Я всегда на это ведусь.

Ноне показалось, что она поняла, но она все же засомневалась.

– Но это же непонятно с первого взгляда.

– Еще как понятно. Ты просто не знаешь, куда смотреть. – Она перевернула вторую оладью, выглядя очень серьезной и умной. – Ну и еще рыжие. Люблю рыжих.

Если не считать самой Пирры с ее темно-рыжими волосами, из рыжих Нона знала только Чести, который умел смотреть бледно-голубыми глазами навыкате в разные стороны (когда оба они были целы). А еще у него была кожа как у жуткого призрака, а на веках явно виднелись все вены.

– Окей, но мне рыжие особенно сексуальными не кажутся.

– Что? Погодите-ка, – сказала Камилла, открывая дверь, – нет, открыл дверь Паламед, застегивая куртку Камиллы, – ты только что сказала очень интересную вещь, Нона. Надо это записать. Пирра, это что, оладьи? Ты великолепна.

Нона не понимала, как Паламед не видит напряженные плечи, складки на одежде и прочее, что просто кричало «ПАРК… ПАРК… ПАРК», но воспользовалась моментом.

– Паламед, что ты считаешь сексуальным?

– Такие коротенькие халатики, как у медсестер, – быстро ответил Паламед.

Значит, Камилла все-таки лгала.

Завтрак оказался очень унылым, несмотря на оладьи. Пирре и Паламеду, похоже, нечего было сказать друг другу, хотя Паламед вел себя очень мило. Он съел порцию Камиллы, сказав, что она не голодна, что вызвало у Ноны приступ горькой зависти – вот бы у нее был кто-то, кто за нее ел. Но Паламед, как всегда, не мог остаться надолго, и вот он положил руку на плечо Ноны.

– Позаботься обо всех ради меня, Нона. – В этом был весь Паламед. Не надо вести себя хорошо или быть осторожным, надо отвечать за всех. Как будто он правда думал, что она справится. Ноне это всегда очень нравилось.

Но когда он ушел, Камилла стала сероглазой, тихой и злой. Завтрак закончился почти в полном молчании, и Камилла пристально следила, как ест Нона. Это было неудобно.

Нона справилась с полутора оладьями, куском вчерашней дыни и стаканом воды, когда дверь распахнулась и раздался металлический КЛАЦ пистолета. Пирра объясняла, что этот звук означает, что сейчас крошечные куски металла полетят в тебя на огромной скорости. Голос, приглушенный тонким слоем пластика, произнес:

– Лицом вниз, руки за голову. При первых признаках вашей некромантской херни сразу стреляю.

12

Все домашние очень хорошо знали, что делать при стрельбе, даже лучше, чем школьники. Нона рухнула лбом в меламиновую тарелку и вскинула руки вверх – напротив нее то же самое сделала Камилла. Пирра, поднявшаяся налить себе воды, упала лицом в пол. В комнате послышался стук сапог. Нона, не глядя, знала, что стучат шесть пар ног, они никогда не ходили меньше чем вшестером. Но почувствовав, как ее подбородок задрали вверх и закрыли лицо грубым темным пластиком, она приглушенно запротестовала:

– Но мне нужно в школу!

Но Крови Эдема не было дела до того, нужно ли идти в школу. Мыть доски или разглядывать психодрамы, которые разыгрывал Кевин при помощи двух ластиков, на которых Утророжденный нарисовал лица.

В Здании никто не вмешивался, услышав грохот сапог в коридоре или стук распахнувшейся двери. Как уже случалось много раз, запястья Ноны и Камиллы притянули к бокам обрезками серебряного скотча, хотя Пирра, лежавшая лицом вниз, мерно говорила:

– Ктесифон, успокойтесь. Вы же знаете, что мы сделаем, как вы говорите. Вас слишком много, мы не хотим проблем.

Но на нее все равно надели наручники. Пирре всегда доставались и скотч, и наручники. Всех троих обыскали на предмет оружия. Почти все ножи, которые Камилла прятала под одеждой, отобрали, но не нашли самый тайный нож и даже тот тайный нож, о котором знала Нона. Вероятно, их было больше. И никто никогда не находил ничего у Пирры, но это вовсе не значило, что у Пирры ничего не было, хотя когда Нона однажды задала ей этот вопрос, Пирра спросила: «А что мне за это будет?» – и подмигнула. Потом каждую из них повели по коридору двое. В то утро все двери были плотно закрыты. Одна дверь приоткрылась, но никто из нее не появился.

Всех троих провели вниз по широкой бетонной лестнице, где шипели разбитые лампы. Потом началась та часть, которую Нона ненавидела больше всего – их привели в прохладный гараж ниже уровня улицы и сунули в большую белую четырехколесную машину.

Задние сиденья были сняты, так что Ноне и Камилле пришлось лечь, а Пирру заперли в багажнике. Это делалось якобы для того, чтобы они не пострадали при стрельбе в окна, но Камилла говорила, что дверцы у машины вовсе не бронированные и им легко может достаться по пуле, и тогда все станет очень интересно. С них сняли капюшоны, и даже в темноте гаража все показалось очень ярким. Пока они лежали, один человек в маске помахал над ними фыркнувшей машинкой, а второй измерил температуру во рту и под мышкой. Камилла говорила, что так они проверяют, что имеют дело с живыми людьми, а не с чем-нибудь еще. Нона без всякой радости в очередной раз уткнулась в пол машины. Его покрывал коврик из очень грубых противных волокон, воняющий топливом и грязными сапогами.

Сквозь тонированные стекла ничего не было видно. Раньше они всю дорогу не снимали с Камиллы и Ноны капюшоны, но из-за этого Нону всегда сильно тошнило, так что больше они так не делали. Никто не разговаривал. Нона обнаружила, что если повернуть голову и уткнуться лицом себе в плечо, то она будет чувствовать запах собственной рубашки – пота и стирального порошка, – а не бензина. Так время пошло значительно скорее.

На них снова надели капюшоны, когда машина наконец остановилась. Нона считала свои шаги, шаги Камиллы и двух эдемитов по хрустящему гравию. Заскрипела дверь, они оказались в темноте, потом их усадили и сняли капюшоны, хотя скотч остался. Они оказались в маленькой комнате для ожидания. Пирры там не было. Они никогда не оставляли Камиллу и Нону вместе с Пиррой.

Каждый раз они оказывались в новой маленькой комнате. Нона находила их довольно роскошными. Камилла и Паламед, которые оба со всей возможной целеустремленностью пытались определить маршрут, говорили, что, по всей вероятности, это какое-то старое правительственное здание. Внутри везде были матовые стальные панели, чистые белые полы, а еще глянцевые красно-зеленые растения с толстыми сочными листьями, которые Ноне всегда хотелось пожевать. Кожаная обивка диванов потерлась и залоснилась, металлические ножки элегантных стульев были исцарапаны, но Нона всегда чувствовала себя грязной и неуместной в этих офисных помещениях. Они походили на картинку из старого журнала.

Они не разговаривали, потому что Камилла сделала ей незаметный знак большим пальцем, который означал: «Молчи, вокруг чужие». Они даже не смотрели друг на друга, пока дверь не открылась и кто-то не сказал:

– Пришли результаты, они чистые.

Вошла Корона, и тошнота Ноны и желание сходить в туалет тут же прошли.

Корона – в тяжелых ботинках, грязной куртке на молнии и плотных штанах с оттопыренными карманами – была самой красивой женщиной в городе и, возможно, на планете. Стоя в дверном проеме, она освещала всю комнату. У нее были янтарная кожа и чудесные волосы цвета золотого сахара. Если бы она вдруг оказалась в очереди в магазине, все присутствующие спросили бы, где она была всю их жизнь. Можно было продавать билеты желающим посмотреть на нее. Когда она улыбалась Ноне – вот как сейчас, – в уголках фиолетовых глаз возникали морщинки. Она всегда была рада видеть Нону. Нона обычно единственная была рада видеть ее.

Корона повернулась к Ноне:

– Давай, детка. Смотри, что у меня для тебя есть.

Она вынула из кармана нож и разрезала скотч, стягивавший руки Ноны. Освободившись, Нона немедленно обняла Корону. Корона была невероятно высокой и крепкой и чудесно обнималась – если она подходила к этому всерьез. Правда, из-за их разницы в росте Нона всегда больно тыкалась в кобуру на правом бедре Короны и в меч в ножнах на левом.

– Скажу им, чтобы в следующий раз использовали пластиковые стяжки, – пообещала Корона, когда Нона отпустила ее и принялась отдирать скотч с запястий вместе с волосами. Кожа под ним покраснела.

– Твоя очередь, Камилла… Ох!

Руки Камиллы уже были свободны, хотя их примотали прямо к бедрам. Наверное, она воспользовалась тем самым секретным ножом. Корона поджала губы. Камилла счищала с рук остатки скотча, не глядя ей в глаза. Потом спросила:

– И куда ты дела Пирру?

– Другие допускаются до Святого только после того, как он будет просканирован. Ты сама знаешь.

– Она не ликтор.

– Не все получают разрешение. И ты не знаешь всей картины.

– Она ничего не скрывает.

– Ты сама в это не веришь.

Камилла замолчала. Потом сказала:

– Ты так и носишь меч.

Кажется, Корона обрадовалась.

– Конечно. Он напоминает о доме.

– Тебе не для кого его носить.

– Не думала, что ты такой консерватор, – улыбнулась Корона, – мне не надо носить его для кого-то. Это просто… вопрос эстетики.

– Он тебе не принадлежит.

– Верну, если хозяин попросит. Ну а пока находка – моя, – легкомысленно сказала Корона. – Ты говоришь как Капитан.

– Ее еще не усыпили?

Если это должно было задеть чувства Короны, то у Камиллы ничего не вышло.

– Если я не придушу ее подушкой, это вряд ли случится в ближайшее время, – весело сказала Корона.

– Подушка не годится. Отрубить голову и руки – и в клетку в парке.

Серебристый смех.

– Ох, ей бы это понравилось. Голову и руки, как мученику Когорты. Можешь себе представить? Представляешь, как она говорит: «Жаль, что у меня всего одна жизнь, которой можно пожертвовать»?

– Ты говоришь как сестра.

– Да? – Корона явно была довольна. – Спасибо. Мне бы не помешала ее серьезность. Мне кажется, я не заслужила быть командиром. Чувствую себя школьницей каждый раз, когда провожу совещание. Все остальные кажутся такими старыми, даже если они на три года младше меня.

Камилла спросила:

– Ты пытаешься вызвать отвращение у меня или у себя?

Снова смех.

– Ты так хорошо меня знаешь, дорогая…

– Я не знаю тебя, Коронабет, – сказала Камилла. – Я теперь вообще тебя не знаю.

Они замолчали. Через некоторое время Корона тихо и довольно искренне сказала:

– Рада тебя видеть, даже если это не взаимно.

Камилла на это тоже ничего не сказала, только потерла запястья, где был скотч. Кожа Ноны уже приобрела прежний цвет, а тонкие темные волоски на предплечьях снова отросли. Кожа Камиллы все еще выглядела красной и воспаленной.

Корона сказала:

– Они, наверное, уже закончили. Не волнуйтесь. Командир ячейки хочет поговорить с вами наедине. Это не официально. Просто поболтать.

– Мне надо в школу, – напомнила Нона о своей беде. – Я помощница учительницы, Корона, и там столько всего происходит!

– Иногда нужно исчезать, иначе они не поймут, как ты им нужна, – улыбнулась Корона, но Нона почувствовала, что ей вовсе не интересно. Между бровями у нее залегла тревожная морщинка, но Нону это не волновало. – Хочешь, напишу тебе записку?

– Меня больше не интересуют слова командира ячейки, – сказала Камилла.

– Знаю, – ответила Корона, и морщинка стала глубже. – Я знаю. Я знаю, что не хочешь больше это видеть, но Ценой страданий на вашей стороне. Мы не сторонники жестких методов. Мы хотим того же, что и ты.

– На самом деле нет, – возразила Кэм.

Она достала из кармана рубашки жесткий чехол, а из него – пару потертых темных очков с большими дымчатыми стеклами. Надела их. Ноне не понравилось, как они выглядели на ее лице: они делали ее похожей на тех людей, которые сидят в кузове бронированного грузовика с винтовками, помеченными оранжевой лентой, жуют жвачку и ждут, пока их наймет кто-нибудь, кому надо пристрелить кого-то еще, но кому не хватает друзей, чтобы напугать ополчение. Нанять их немногим дороже, чем купить хлеба. Они свистят тебе вслед, если ты купалась, и на тебе мокрые шорты, и волосы еще не высохли, а Камилла не останавливает их, в отличие от остальных. Когда Нона спросила, почему так, Паламед сказал, что взял с Камиллы обещание никогда не останавливать их, никогда не привлекать их внимания, никогда не суетиться. Он сказал, что Ноне нужно поступать так же. Хотя бы потому, что у них дома не так много полотенец.

Корона пробормотала, уже без всякой досады:

– Будь осторожна, Шестая, Ценой страданий – не дура.

– Давай просто с этим закончим, – сказала Камилла, – у меня куча дел на сегодня.

– Ты понятия не имеешь… – загадочно проговорила Корона.

Нона бывала на «разборах полетов», которые всегда казались очень странными и неуютными, и ее провожали в туалет почти до самой кабинки, и это был ад. Но с глазу на глаз они никогда раньше не виделись. Корона долго вела их по незнакомым коридорам, пока они не вышли к знакомому длинному пыльному коридору, по которому ходили всегда, и не дошли до обычной комнаты – высокой, узкой, с огромным длинным столом, покрытым деревянным шпоном, треснувшим в нескольких местах, но очень чистым. На столе, как и всегда, валялись ручки и листы бумаги – создавалось ощущение, что предыдущее совещание только что закончилось. Потолок закрывали вентиляционные панели с дырками – Ноне все время хотелось покидать в них карандаши и посмотреть, застрянут ли они. Единственным украшением комнаты служили портреты, стоявшие в дальнем конце стола.

Портреты изображали людей по плечи. В нижней части каждой рамы была устроена маленькая полочка, где люди оставляли цветы, сухие или пластиковые, давно прогоревшие благовония в стеклянных стаканчиках и монеты, не похожие на настоящие деньги, которые Нона отдавала за бутылку молока. Большинство портретов представляло собой картины, и очень старые, но была одна фотография женщины с ярко-рыжими волосами и таким лицом, как будто она собиралась ударить фотографа. Она выглядывала из зарослей пыльных пластиковых цветов – куда более густых, чем те, что достались ее нарисованным соратникам.