Текст книги "Тигр снегов"

3
В НОВЫЙ МИР

Я прожил три жизни: первую – ребёнком и юношей в Соло Кхумбу, вторую, продлившуюся двадцать лет, – носильщиком и восходителем; в эти годы моим домом был Дарджилинг. Моя третья жизнь началась в тот день, когда я вернулся с вершины Эвереста; куда она меня приведёт, я не знаю.

Мне исполнилось восемнадцать лет, когда началась моя вторая жизнь.

Это было в конце 1932 года; двенадцать солокхумбских парней и девушек решили оставить родной кров. Целый месяц мы готовились: устраивали тайные собрания, собирали продовольствие и необходимые вещи. Моя доля ограничилась одеялом, которое я захватил из дому. Денег у меня не было, да и у остальных тоже. Собственно, именно поэтому большинство из нас решило уйти: мы хотели заработать денег и посмотреть на мир.

В числе моих спутников находился Дава Тхондуп, впоследствии прославившийся в экспедициях. Он был старше меня, и, хотя никогда не видал Дарджилинга, не мало знал про него и часто говорил о новой экспедиции, которая должна была скоро выйти оттуда на Эверест. Мы мечтали устроиться носильщиками в эту экспедицию, и мною владело такое нетерпение, что я готов был бежать всю дорогу. Однако через дикие области Восточного Непала не очень-то побежишь. Едва заметная тропинка то карабкается вверх по крутым гребням, то пробирается сквозь густые леса в долинах, то пересекает бурные реки. Большую часть этого долгого пути мы держались вместе, но недалеко от индийской границы перессорились, и остальные ушли без меня, унеся с собой все продовольствие. Однако мне посчастливилось: в местечке Симана я встретил состоятельного человека по имени Ринга Лама, который взял меня к себе в дом. В то время я знал только свой родной язык, а по-непальски не понимал, но мне и тут повезло, потому что Ринга Лама говорил немного на шерпском языке. Его семья отнеслась ко мне очень хорошо, меня кормили, дали новую непальскую одежду. В свою очередь, я выполнял разную работу по дому и собирал хворост в джунглях. Все же я чувствовал себя одиноко и тоскливо среди чужих людей и часто, бродя один в джунглях, садился под деревом и рыдал. Я начинал познавать, что мечта и действительность не одно и то же…

Пробыв некоторое время в Симана, я рассказал Ринга Ламе, как мне хочется попасть в Дарджилинг. К моей радости, он ответил: «Хорошо, я сам отправляюсь туда по делам и возьму тебя с собой». Впервые я увидел автомобиль, а когда мы приехали в Дарджилинг, там оказалось ещё много такого, чего мне не приходилось видеть раньше. Дарджилинг уступал по размерам Катманду, но был гораздо больше похож на современный город; там имелась даже железная дорога. По улицам ходило много чилина-нга; в основном англичан. До сих пор я ещё ни разу не видел европейцев.

Сначала я остановился не в самом Дарджилинге, а в деревне Алубари, что значит «место, где растёт картофель». Привёз меня туда Ринга Лама; я поселился у его двоюродного брата Поури. У Поури было пятнадцать коров, на мою долю выпал уход за ними и другие хозяйственные работы. Здесь я начал учиться непальскому языку, который очень употребителен в Дарджилинге, и ещё местному языку – ялмо. Лучшим моим учителем оказался один человек по имени Манбахадур Таманг – мы косили вместе траву на корм коровам, – и я был очень благодарен ему. Мы и сейчас с ним добрые друзья; недавно он работал каменщиком на строительстве моего нового дома. Мы часто вспоминаем те дни, особенно как однажды собирали хворост на запретном участке и нас застал сторож: он привязал нас к дереву и отхлестал плетью.

Время от времени Поури посылал меня в Дарджилинг продавать молоко; каждый раз я чувствовал себя на седьмом небе. Город расположен на северном склоне крутого холма, а километрах в восьмидесяти от него, за глубокими долинами Сиккима, начинаются отроги восточной части Главного Гималайского хребта с Канченджунгой в самой середине. Часто смотрел я на вздымающуюся к небесам белую вершину и испытывал радостное чувство: её вид напоминал мне, что и в этом, новом для меня, чужом краю я не слишком далёк от любимых гор. Впрочем, Дарджилинг и сам по себе был настоящим чудом для деревенского парня. У подножья большого холма раскинулась старая часть города. Здесь все напоминало Катманду: базары, храмы и тесные, кишащие людьми улочки. Зато повыше, в новой части, все было иначе, все было необычно. Здесь находились дома англичан и богатых индийцев, роскошные магазины и чайные дома, кинотеатр. Тут же стояло правительственное здание, а также дворец магараджи и отель, похожий на дворец. Глядя на все эти чудеса, я порой совершенно забывал о своих бидонах.

Однако вскоре мои мысли целиком поглотило ещё более волнующее событие: началась подготовка новой экспедиции на Эверест. Ранней весной 1933 года из Англии прибыли альпинисты. Весь город был взбудоражен приготовлениями. Руководитель экспедиции Хью Раттледж устроил свой штаб на веранде Плэнтерс Клаб, и чуть ли не все дарджилингские шерпы отправились к нему устраиваться на работу. Тут уж мне окончательно стало не до молока, я мог думать только о том, как попасть в экспедицию, как убедить их взять меня.

Сначала я боялся идти сам в Плэнтерс Клаб и попросил своего друга Даву Тхондупа замолвить за меня словечко. Его уже приняли, однако мне он отказался помочь, сказал, что я слишком молод. «Но я уже взрослый и не слабее других», – возразил я. Тем не менее Дава Тхондуп и другие шерпы продолжали твердить: «Нет, нет, ты слишком молод». Они решительно отказывались сделать что-либо для меня, и я был зол, как никогда ещё в моей жизни.

Тогда я попробовал устроиться сам, но все получилось навыворот. Когда я впервые попал в Дарджилинг, у меня были длинные косички, как у всех мужчин в Соло Кхумбу. Горожане смеялись надо мной, обзывали девчонкой, и я постригся коротко. К тому же я носил непальскую одежду, которую мне дал Ринга Лама. Все это годилось для Дарджилинга, но для экспедиции оказалось неподходящим, потому что англичане решили, что я непалец, а они набирали только шерпов. К тому же я не мог показать никаких бумаг или удостоверений о том, что работал с экспедициями. Наверное, так случается со многими молодыми людьми, когда они впервые устраиваются на работу. Вас спрашивают: «Вам приходилось делать эту работу раньше?» Вы отвечаете: «Нет». Вам говорят: «Нам нужны только опытные люди». Вы уходите, чувствуя, что никогда в жизни не поступите на работу только потому, что не работали раньше.

Как бы то ни было, в 1933 году я получил отказ. Экспедиция выступила из Дарджилинга, а я остался…

Ещё много месяцев я продолжал смотреть за коровами Поури и продавать молоко. Среди моих покупателей была молодая женщина из племени шерпа, Анг Ламу. Она родилась в Дарджилинге и работала там в качестве айя, домашней работницы. Я никогда не обращался к ней на родном языке, а только на непальском, и она даже не знала, что я шерпа. Встречаясь, мы каждый раз препирались.

– Раз я все время покупаю у тебя, ты должен наливать мне с походом, – говорила она.

– Не могу, – отвечал я.

– Ты страшно жадный, – продолжала она.

– А ты надоела мне своей торговлей.

В этом нет ничего примечательного, и я, вероятно, давно успел бы позабыть об этом, если бы Анг Ламу не была теперь моей женой.

Прожив в Дарджилинге около года, я узнал от людей из Соло Кхумбу, что родители считают меня мёртвым. Я решил вернуться повидать их, но Поури не хотел отпускать меня. Он сказал, что я должен найти себе замену, если хочу уйти. Тогда я отправился в город, нашёл желающего и привёл с собой, после чего быстро двинулся в путь, не давая Поури времени придумать новое возражение.

Придя домой, я убедился, что земляки сказали правду: родители и в самом деле готовились совершить по мне обряд как по мёртвому. При виде меня они расплакались, потом ужасно обрадовались; на этот раз дело обошлось без колотушек. За время моего отсутствия в Соло Кхумбу произошло землетрясение; часть нашего дома обвалилась, и я первым делом помог починить его. А потом стал делать ту же работу, что прежде: пасти яков. На следующее лето я впервые отправился в Тибет, за солью, которой у нас в Соло Кхумбу всегда нехватка. Через большой перевал Нангпа Ла («Ла» означает по-тибетски «перевал») я пришёл в посёлок Тингри Гангар около Ронгбука, по ту сторону Эвереста. Я воспользовался случаем посмотреть знаменитый монастырь Ронгбук. Он намного больше Тьянгбоче и насчитывает свыше пятисот монахов и монахинь. Как раз здесь неподалёку разбивали базовый лагерь все английские экспедиции на Эверест, да только в этом, 1934 году, восхождений не было. А не то соль не скоро попала бы в Соло Кхумбу!

Прошло несколько месяцев, и отец снова попросил меня отправиться в Тибет с тем же поручением. Но к этому времени я уже твёрдо знал, что никогда не буду счастлив, живя в Соло Кхумбу. Поэтому вместо Тибета я снова двинулся в Дарджилинг. Хотя мой отец так никогда и не собрался туда, я видел его дважды на протяжении следующих пяти лет: он ходил через Нангпа Ла в 1935 и 1938 годах, чтобы повстречаться с участниками экспедиций на Эверест. Мать же я не видел до 1952 года, когда участвовал в швейцарской экспедиции, пытавшейся взять Эверест с юга.

Попав снова в Дарджилинг, я не стал возвращаться в Алубари, к коровам и картофельному полю, а устроился в самом городе. Шерпы селились в основном в двух районах – в Тоонг Соонг Бусти и Бхутиа Бусти («бусти» означает «деревня»). Я остановился в Тоонг Соонге, где и прожил большую часть последующих лет. Мне посчастливилось стать жильцом у Ангтаркая. Уже тогда он был опытным альпинистом, а в настоящее время Анттаркай – один из самых прославленных шерпов. Скоро ко мне перестали относиться как к чужаку. Поблизости жил мой старый друг Дава Тхондуп (ныне тоже один из ветеранов), и, куда ни повернись, везде были другие шерпы, прославившиеся на Эвересте и в иных местах.

Осенью 1934 года все говорили о состоявшейся летом немецкой экспедиции на Нанга Парбат, в далеком Кашмире. Разговор был невесёлый, потому что там случилось ужасное несчастье. С этой экспедицией пошло много шерпов, причём большинство впервые оказались так далеко от дома, и вот шестеро из них погибли вместе с четырьмя немцами во время страшной бури на горе. Не в одном доме в Тоонг Соонг Бусти царило горе, но вместе с тем мы гордились стойкостью и выдержкой наших людей. Дава Тхондуп и Анг Тсеринг, которые тоже участвовали, но остались живы, рассказали мне о подвиге их друга Гьяли, известного больше под именем Гайлая. В самый разгар бури Гайлай находился высоко на горе с руководителем экспедиции Вилли Мёрклом. Шерпа чувствовал себя хорошо и смог бы, наверное, добраться до нижнего лагеря. Однако по мере того как они спускались, Мёркл все больше ослабевал и в конце концов оказался не в состоянии двигаться дальше. Тогда Гайлай предпочёл остаться и умереть, чем бросить его одного.

Хотя я ещё ни разу не участвовал в восхождении, этот рассказ заставил меня гордиться тем, что я шерпа.

В это время года, конечно, никакие экспедиции не выходили в горы, и мне пришлось вооружиться тёрпением. Как и в Соло Кхумбу, в Дарджилинге произошло землетрясение; я работал одно время на восстановлении часовни при школе св. Павла. Мне платили двенадцать анна в день – на первый взгляд очень незначительная сумма, но тогда это считалось неплохой платой; в такое время года мало кто из шерпов мог рассчитывать на лучшее. За исключением горстки купцов и торговцев, мы все были очень бедны. Жили в деревянных сараях с жестяными крышами; обычно в одной комнате ютилась целая семья. Ели мы рис и картофель. Зарабатывали очень мало, даже в разгар сезона; и если тем не менее ухитрялись сводить концы с концами, то только потому, что довольствовались малым.

В начале 1935 года я женился. Мою первую жену звали Дава Пхути, а «пхути» означает «счастливая жена, приносящая детей», что очень скоро оправдалось. Дава Пхути родилась, как и я, в Соло Кхумбу, я встречал её там, но ближе узнал уже в Дарджилинге. Мы нашли себе в Тоонг Соонг Бусти отдельную каморку и были очень счастливы, однако пробыли вместе совсем недолго, потому что теперь, наконец, после долгой поры надежд и ожиданий, началась моя жизнь в горах.

4
ДВАЖДЫ НА ЭВЕРЕСТ

Говорят, что надо начинать с малого, а затем уже переходить к большому, но не так получилось у меня. Моя первая экспедиция, в 1935 году, была на Эверест. В том году англичане в пятый раз вышли на штурм горы.

Первый отряд ходил в 1921 году; он не ставил себе целью взять вершину, а только совершил разведку. Тогда-то и нашли путь через Тибет к северному склону Эвереста. Нам, шерпам, казалось странным, что делают такой крюк, чтобы выйти к Чомолунгме. Объяснялось же это тем, что англичане имели разрешение на въезд только в Тибет, тогда как в Непал вплоть до недавнего времени доступ людям с Запада был совершенно закрыт.

Из района монастыря Ронгбук, севернее Эвереста, экспедиция 1921 года совершила много вылазок на ледники к перевалам в поисках проходов к вершине.

В конце концов решили, что наиболее удобный путь проходит по правой ветви Ронгбукского ледника, затем по крутой снежно-ледяной стене к перевалу на высоте более 6600 метров, который назвали Северным седлом. Знаменитый альпинист Джордж Лей-Меллори добрался вместе с несколькими товарищами до этого седла, и хотя сами они не были подготовлены для дальнейшего продвижения, но решили, что нашли подходящий путь к вершине. Позднее они попытались все же найти и другие подходы и поднялись к перевалу Лхо Ла, откуда открывается вид на юго-западный склон Эвереста и почти до Соло Кхумбу. Однако Меллори решил, что эта сторона вряд ли подходит для восхождения; к тому же она лежит в Непале, куда они не имели доступа. Только тридцать лет спустя была сделана первая попытка взять вершину с юго-запада.

В 1922 году состоялась первая настоящая экспедиция. В ней участвовало много англичан и шерпов. Они разбили лагерь на леднике, на Северном седле и на крутом гребне выше седла. Отсюда наиболее сильные восходители достигли высоты 8138 метров. Это значит, что им оставалось всего около семисот метров до вершины и что они поднялись выше, чем кто-либо до них. Но тут по крутым склонам ниже Северного седла пронеслась лавина, и целый океан снега захлестнул шедших попарно носильщиков. Тогда-то и погибло семеро шерпов. Это была самая крупная катастрофа за всю историю Эвереста.

И все-таки в 1924 году англичане и шерпы пришли снова. Состоялась та самая знаменитая экспедиция, во время которой Меллори и Эндрью Ирвин пропали без вести, пытаясь взять вершину. На этот раз выше Северного седла был уже не один, а два лагеря. Снаряжение для второго из них, на высоте 8170 метров, доставили трое шерпов – Лакпа Чеди, Норбу Йишай и Семчумби. Оттуда полковник Нортон и Т. Соммервелл совершили ещё до исчезновения Меллори и Ирвина смелую попытку взять вершину, причём Нортон побывал на высоте около 8600 метров. Это достижение оставалось мировым рекордом, пока мы с Раймоном Ламбером не поднялись ещё выше с другой стороны горы во время первой швейцарской экспедиции 1952 года.

Четвёртая попытка взять Эверест состоялась лишь в 1933 году, как раз когда я безуспешно старался попасть в экспедицию. Результаты были примерно те же, что в 1924 году, с той разницей, что никто не погиб и уже несколько альпинистов – Харрис и Уэджер, а также Фрэнк Смайс (его напарник Эрик Шиптон остановился несколько ниже) – достигли почти той же точки, что Нортон. И на этот раз снаряжение для наиболее высокого, VI лагеря доставили шерпы. Здесь отличились Ангтаркай, Пасанг, Ринцинг, Олло, Дава, Черинг и Кипа. Англичане называли их «тиграми». Только с 1938 года это стало официальным почётным званием, и тем носильщикам, которые забирались выше всех, вручали медали Тигра. Однако неофициально звание «тигра» бытовало уже с двадцатых годов, и наши люди носили его с гордостью.

Но вот пришёл 1935 год и с ним мой первый шанс.

С самого начала года шло много разговоров о предстоящей новой экспедиции, но, как всегда, начались трудности с разрешением на въезд в Тибет, и прошло много времени, прежде чем Эрик Шиптон, руководитель экспедиции, прибыл в Дарджилинг. Решено было не ходить на штурм вершины, а ограничиться, как в 1921 году, разведкой. Дело в том, что муссон, который начинает дуть с юга в июне месяце, застиг бы восходителей на Эвересте, а это означало почти верную смерть: южный ветер приносит с собой бури и лавины. Вместе с тем разведка не явилась бы пустой тратой времени; англичане надеялись найти лучший путь для экспедиции следующего года, нежели обычный, через Северное седло.

Я чуть было не остался опять, как в 1933 году. Сирдаром – начальником носильщиков – был в этой экспедиции Карма Паул, делец из Дарджилинга. Он не знал меня, а я по-прежнему не мог показать никаких справок. Мистер Шиптон и тогдашний секретарь Гималайского клуба мистер У. Кидд опрашивали желающих шерпов, однако брали только тех, кто либо ходил в горы раньше, либо был рекомендован Карма Паулом. Я ужасно расстроился. Но потом англичане объявили, что им нужны ещё два носильщика. Желающих оказалось более двадцати, и я встал в шеренгу, надев новую куртку цвета хаки и короткие штаны. Мне казалось, что я выгляжу опытным восходителем. Мистер Шиптон и мистер Кидд проверяли кандидатов одного за другим; когда подошла моя очередь, они спросили справку. Это был ужасный миг. Я приготовился доказывать и объяснять, но в то время, когда мне было всего двадцать лет, я ещё не говорил ни по-английски, ни по-индийски и смог только показать жестами, что справки не имею. Они поговорили между собой, потом предложили мне выйти из шеренги. Я решил, что все кончено. Однако когда я повернулся, чтобы уйти, они окликнули меня: в число двоих избранных вошли я сам и другой молодой шерпа, Анг Черинг, позднее погибший на Нанга Парбат[2]2
  Есть много других носящих имя Анг Черинг, в том числе один награждённый медалью Тигра. Это имя очень распространено среди шерпов, и я постараюсь не смешивать тёзок в моей книге.


[Закрыть].

Некоторые шерпы постарше ворчали по поводу того, что взяли меня, новичка. Но я был так счастлив, что не обиделся бы даже, если бы они меня поколотили. Плата за день составляла двенадцать анна, за каждый день выше снеговой линии она повышалась до рупии, так что при хорошей работе я мог получить больше денег, чем имел когда-либо. Однако не деньги были для меня главным. Главное – что я наконец-то восходитель и иду на Чомолунгму! В 1953 году, встретившись с Шиптоном на приёме в Лондоне, я напомнил ему, что это он восемнадцать лет тому назад дал мне мой первый шанс.

Подобно предыдущим экспедициям, мы вышли из Дарджилинга на север – сначала все вверх и вниз, вверх и вниз, пересекая глубокие долины Сиккима, затем через высокие перевалы в Тибет. По прямой расстояние от Дарджилинга составляет всего около ста шестидесяти километров, но нам пришлось пройти почти пятьсот, двигаясь по широкой дуге на север, потом на запад. Это был долгий поход по дикой бесплодной местности; сильный ветер нёс густую пыль. Но одним из преимуществ старого, северного маршрута было то, что он позволял везти снаряжение на мулах чуть ли не до самого подножья горы, между тем как на новом пути через Непал столько рек и висячих мостов, что приходится все переносить на своих плечах.

В экспедиции 1935 года насчитывалось всего двенадцать шерпов, зато англичане набрали много других носильщиков, в основном тибетцев. Они не участвовали в восхождении, а только присматривали за мулами и помогали развьючивать их в базовом лагере.

На пути через Тибет мы двигались медленно, проводя различные исследования. И когда пришли в Ронгбук, то не сразу направились на Эверест, а совершили восхождение на несколько меньших вершин и перевалов вокруг. Однако нам не удалось найти лучшего маршрута, чем старый, через Северное седло, и в конце концов мы подошли к правой ветви Ронгбукского ледника, где разбивали лагерь предыдущие экспедиции. Здесь меня порадовал неожиданный гость из Соло Кхумбу – отец. Он услышал про экспедицию и перешел Нангпа Ла, чтобы навестить нас. Отец не стал участвовать в восхождении, а только побыл некоторое время в лагере; здесь-то он и встретил йети во второй раз в своей жизни, о чем я расскажу позже.

Поблизости от лагеря III, ниже Северного седла, мы сделали интересное, но печальное открытие. Годом раньше англичанин Морис Уилсон втайне отправился на Эверест всего лишь с тремя тибетцами[3]3
  В предисловии к русскому изданию книги Ханта «Восхождение на Эверест» ошибочно указано, что с Уилсоном ходили шерпы. (Прим. пер.)


[Закрыть], собираясь взять вершину в одиночку. Он не вернулся с горы. Теперь мы нашли его тело. Оно лежало в старой изодранной палатке – один скелет с остатками сухой промёрзшей кожи, изогнутый в странном положении, словно Уилсон умер, пытаясь снять ботинки. Один ботинок был даже снят, и пальцы скелета держали шнурок от второго. Очевидно, Уилсон вернулся к палатке после попытки забраться на Северное седло, не нашёл никого из своих носильщиков и умер от холода или истощения. Мы похоронили его под камнями морены рядом с ледником.

Носильщики Уилсона были из Дарджилинга, их звали Теванг Ботиа, Ринцинг Ботия и Черинг Ботия. Впоследствии я встретил их там и спросил, как было дело. Они рассказали, что следовали по обычному маршруту всех экспедиций, только им приходилось остерегаться встреч с патрулями и чиновниками, потому что Уилсон не имел разрешения на въезд в Тибет. Добравшись до монастыря Ронгбук, они отдыхали там пятнадцать дней, потом принялись за разбивку лагерей на Ронгбукском леднике. После лагеря III тибетцы не захотели идти дальше, и завязался спор. В конце концов Уилсон сказал: «Хорошо, я пойду на Северное седло один. Ждите меня здесь три дня». И он пошёл. Носильщики, по их словам, выждали условленное время, потом ушли. Правду ли они говорили, нет ли – одно было ясно: они ничего не сделали для того, чтобы помочь Уилсону. Я возмущался, и мне было стыдно, потому что они были обязаны либо выйти на поиски, либо по меньшей мере ждать ещё его возвращения. К тому же я увидел у них много денег, которые, очевидно, принадлежали Уилсону.

Экспедиция 1935 года была моим первым походом на большие вершины, и я пережил много волнующего. Тем более, что речь шла не о какой-нибудь горе, а о самом Эвересте – о великой Чомолунгме. Вот мы стоим на леднике, выше любого другого живого существа, а прямо перед нами, прямо над нами высится башня из камня и льда, вздымаясь в небо ещё на три с лишним, почти четыре километра. Странно даже подумать, что мой родной дом находится всего в нескольких километрах отсюда, что это та самая гора, под сенью которой я вырос и пас яков своего отца. С северной стороны она выглядит, конечно, совсем иначе, и мне с трудом верится, что это она.

Все же я верил. И не только потому, что так говорили другие, – я чувствовал это всем сердцем, я знал: другой такой огромной и высокой горы не может быть.

Работать приходилось тяжело. Между нижними лагерями мы ходили с ношами от двадцати семи до сорока килограммов, выше – около двадцати пяти. И мало было подняться один раз, мы ходили вверх и вниз, вверх и вниз, день за днём, неделю за неделей, пока не перенесли все палатки, все продовольствие и снаряжение. Меня это нисколько не беспокоило, потому что я, как все шерпы, приучен носить большой груз. Я думал: «Вот первый случай осуществить мою мечту».

Впервые попав в экспедицию, я увидел, конечно, много нового. Нам выдали специальную одежду, обувь, очки. Мы ели странную пищу из жестяных банок. Мы пользовались примусами, спальными мешками и всевозможным другим снаряжением, с которым мне ещё никогда не приходилось иметь дела. Многое мне предстояло узнать и относительно восхождений. Снег и лёд не составляли сами по себе никакой новости для парня, выросшего в Соло Кхумбу, но тут я впервые познакомился с настоящей техникой лазания: пользование верёвкой, вырубание ступеней во льду, разбивка и сворачивание лагеря, выбор маршрута, не только скорого, но и надёжного. Носильщик-новичок, я не получал ответственных поручений. Но я работал усердно, старался быть во всем полезным, и думаю, что начальники были мной довольны. Высоту я переносил легко, хотя никогда ещё не поднимался так высоко. Вместе с другими шерпами я доставил груз к Северному седлу – на высоту свыше 6600 метров.

Дальше экспедиция не пошла. Так как она занималась только разведкой, то не располагала ни необходимым снаряжением, ни достаточным количеством людей, чтобы подниматься выше. И именно тут, на седле, перед тем как нам возвращаться, я впервые обнаружил, что отличаюсь чем-то от других шерпов. Остальные были только рады спуститься обратно. Они шли на восхождение как на работу, ради заработка, их не тянуло выше. А я был страшно разочарован. Мне хотелось продолжать подъем. Уже тогда я испытал то, что испытывал потом каждый раз, попав на Эверест: меня тянуло все дальше и дальше вверх. Мечта, потребность, неудержимое влечение – назовите это как хотите. Но в тот раз я, конечно, ничего не мог поделать. Мы спустились с седла и вскоре ушли совсем. «Ну, хорошо, – сказал я сам себе, – тебе всего только двадцать один год. Будут ещё экспедиции. И скоро ты станешь настоящим Тигром!»

Вернувшись в Дарджилинг, я оставался некоторое время дома с женой Дава Пхути. У нас родился сын, мы назвали его Нима Дордже. Это был очень красивый мальчик, он даже получил первый приз на конкурсе малышей, и для меня было тяжёлым ударом, когда он умер в 1939 году всего четырех лет.

Осенью 1935 года я отправился в свою вторую экспедицию, но моё участие оказалось очень незначительным. Альпинисты намеревались взять Кабру (около 7200 метров) в Северном Сиккиме, недалеко от Канченджунги. В хорошую погоду Кабру видно из Дарджилинга. Восхождение совершали инженер индийского министерства почты и телеграфа Кук и его друг немец; носильщиками были, кроме меня, Анг Черинг, Пасанг Пхутар и Пасанг Кикули. Пасанг Пхутар – один из моих старейших друзей, недавно он помогал мне строить новый дом. Пасанг Кикули уже в то время был одним из наиболее прославленных шерпов. Он погиб четыре года спустя смертью храбрых, участвуя в американской экспедиции на К2.

Как самый младший из носильщиков, я нёс самый большой груз, тридцать шесть килограммов риса, но все же пришёл первым в базовый лагерь. На этом мои обязанности закончились, и я вернулся в Дарджилинг. Мистер Кук и его друг успешно штурмовали в ноябре вершину Кабру, только, к сожалению, с ними не было никого из шерпов.

В течение зимы я, подобно большинству шерпов, отдыхал и работал от случая к случаю в районе Дарджилинга. Это позволяло мне находиться вместе с женой и малышом; я очень любил их и был счастлив с ними. Но я был молод и непоседлив и знал теперь, после первых походов, что не могу жить без гор. Ранней весной 1936 года опять закипели приготовления, и в этом году я снова участвовал в двух экспедициях.

Первая экспедиция собиралась на Эверест, и на этот раз я не столкнулся ни с какими затруднениями, потому что англичане пригласили почти всех прошлогодних участников. Снова с нами был Эрик Шиптон, а также Фрэнк Смайс и многие другие знаменитые английские альпинисты. Руководил отрядом Хью Раттледж, возглавлявший экспедицию 1933 года. Возраст не позволял мистеру Раттледжу самому подниматься на большую высоту, но он был замечательный человек, приветливый и сердечный, и все шерпы радовались, что работают с ним. Никогда ещё на штурм Эвереста не выходило столько альпинистов. В экспедиции участвовало шестьдесят шерпов – в пять раз больше, чем в 1935 году, – и вместе с погонщиками мулов нас было так много, что мы напоминали целый воинский отряд в походе.

На этот раз мы выступили не из Дарджилинга, а из Калимпонга, примерно пятьюдесятью километрами дальше по караванному пути в Тибет. Все снаряжение было доставлено туда по канатной дороге; дальше начинался обычный маршрут. При таком количестве участников приходилось двигаться двумя отрядами с промежутком в несколько дней. Если бы мы шли все вместе, у нас полдня уходило бы на сборы и раскачку, а вторая половина – на развьючивание и разбивку ночлега. На время похода меня назначили помогать экспедиционному врачу, и я узнал от него о болезнях, повреждениях и первой помощи много такого, что пригодилось мне впоследствии.

Англичане возлагали большие надежды на эту экспедицию. Она превосходила все предыдущие не только по объёму, но и по организации и снаряжению, и все были уверены, что мы возьмём Эверест. Однако нас преследовала неудача. С самого начала и до конца стояла отвратительная погода; все то время, что мы находились около горы, пришлось как раз на разгар муссона. Мы разбили на ледниках лагери I, II и III, а снег все шёл и шёл, и когда мы принялись взбираться по крутым склонам к Северному седлу, то оказались в снегу по самую грудь. Это не только чрезвычайно затрудняло работу, но и грозило опасностями: в любой момент мы могли провалиться в скрытые под сугробами трещины. Однако больше всего нас беспокоила угроза лавин. Мысли упорно возвращались к ужасному несчастью, происшедшему здесь в 1922 году.

В конце концов некоторые из нас, и я в том числе, добрались до Северного седла. Но там нас встретила погода, подобно которой мне ещё никогда не приходилось видеть. Половину времени шёл снег, такой густой, что на расстоянии нескольких футов нельзя было различить человека, а когда кончился снегопад, подул такой ветер, что нас чуть не снесло. Только везением можно объяснить то, что нам удалось спуститься благополучно обратно к леднику. Мы стали ждать в нижнем лагере улучшения погоды, но оно так и не наступило. Шёл снег, потом дул ветер, потом опять шёл снег. Мне кажется, что некоторые все равно были готовы выступить на штурм, но Раттледж сказал: «Нет, мы не можем допустить, чтобы кто-нибудь повредил себя или погиб. Эверест никуда от нас не денется». В конце концов после ряда безрадостных недель мы двинулись в обратный путь. Нам не удалось даже взобраться выше разведочной экспедиции предыдущего года.

По крайней мере никто не погиб на Эвересте. Зато на обратном пути, около посёлка Гадонг Пага, случилась беда. Здесь протекает большая стремительная река; с одного берега на другой переброшен канат («пага» как раз и значит «канат»). Чтобы переправить человека, приходится заворачивать его в большую сетку и перетягивать по канату на другую сторону. Мы все пересекли реку этим способом. Только один шерпа отказался от сетки, заявив, что и так переберется по канату. Однако на полпути рука смельчака сорвалась, и он упал в воду. Несколько англичан разделись и прыгнули в реку, но сильное течение не позволило им добраться до него. Волосы шерпы были заплетены в косу на старинный манер, и последнее, что мы от него видели, была светлая ленточка на конце косы, мелькнувшая на поверхности в нескольких стах метрах ниже по реке.