Автор книги: Тимофей Веронин
Жанр: Языкознание, Наука и Образование
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Античный эпос, по словам А. С. Янушкевича, «стал у Жуковского не бегством в мир патриархальной утопии… а возвращением к проблемам современности»[187]187
Янушкевич А. С. В мире Жуковского. М., 2006. С. 283.
[Закрыть]. В поэме изображен путь человека через страдания и горести домой, на родину, в семью. Общее содержание произведения становилось для Жуковского символом человеческой жизни, ибо каждый из людей должен пройти нелегкий путь духовного становления, чтобы вернуться к порогу своей вечной родины.
Жуковский «ищет в поэме Гомера, – пишет тот же исследователь, – идеал человеческого существования в семье, в обществе, противопоставляя его «сатанинскому визгу нашего времени», новейшей поэзии, «конвульсивной, мутной и мутящей душу»[188]188
Там же. С. 285.
[Закрыть]. Жизнь, изображенная в «Одиссее», чужда революционному духу «взволнованного мира», который обступал поэта в Европе 1840-х годов. Дух этот выражался в первую очередь в гордости своим разумом, который хочет все перевернуть с ног на голову и устроиться в земном мире без Бога, но зато комфортно и сыто. Миросозерцание древнего язычника, отраженное у Гомера, выглядело совсем по-другому. Античный человек жил с непоколебимым сознанием того, что все в мире зависит от высших сил. Он непрестанно обращался к ним за помощью, он жил верой в них. При этом он твердо знал, что есть высший нравственный закон, который ничей разум отменить не может и который распространяется и на богов, и на людей. Античный человек имел внутренний строй-порядок, он четко знал иерархию ценностей и не дерзал бунтовать против общего устроения. Быть может, именно эта сторона гомеровского эпоса и притягивала Жуковского.
Кроме того, Гомер был дорог ему детскостью своего миросозерцания, непосредственностью, высокой безыскусностью художественного выражения. «В Гомере искусства нет, – писал Жуковский, – он младенец, постигнувший все небесное и земное и лепечущий на груди своей кормилицы-природы. Это тихая, светлая река без волн, чисто отражающая небо, берега и все, что на берегах живет и движется»[189]189
Наше наследие. 2003. № 65. С. 84.
[Закрыть]. Сам поэт в эти годы заново открывает для себя детскую душу. Он тесно общается со своими детьми, занимается с ними, составляя для этого специальные таблицы, сочиняет для своих детей стихи, которые теперь входят во всякую антологию детской поэзии («Птичка», «Жаворонок» и др.). По-новому приобщившись к детству, Жуковский, быть может, захотел поглубже войти в древность, в детство человечества, когда люди обладали наивной мудростью, видели мир живым и не расчлененным холодной логикой научного мировоззрения.
Переводя Гомера, Жуковский не оставлял мысли о произведении, напрямую связанном с его христианским опытом. Еще в 1830-е годы у него возникает грандиозный замысел эпического произведения, где бы отразилась вся история христианства, но приступить к нему он смог только в последний год жизни, и вместо обширного эпического полотна вышла исповедальная поэма о духовном пути христианина. Поэма эта получила название «Агасфер» и стала единственным оригинальным эпическим произведением поэта.
В 1851 году, через два дня после начала болезни, приведшей поэта к почти совершенной слепоте, и за девять месяцев до смерти, Жуковский приступил к реализации своего замысла. «Почти через два дня после начала моей болезни, – писал Жуковский в письме к П. А. Плетневу, – загомозилась во мне поэзия, и я принялся за поэму, которой первые стихи мною были писаны назад тому лет десять, которой идея лежала с тех пор в душе неразвитая и которой создание я отлагал до возвращения на родину… Вдруг дело само собою началось: все льется изнутри»[190]190
Жуковский В. А. Сочинения. Т. 3. С. 548.
[Закрыть]. Основная тема поэмы – это обращение грешной души ко Христу. Само повествование Агасфера о своих скитаниях и нравственных борениях имеет целью пробудить и обратить заблудшую душу Наполеона Бонапарта, тоскующего в своем одиноком заключении на острове Святой Елены. Бывшему императору Агасфер рассказывает, как он оттолкнул от дверей своего дома идущего на распятие Спасителя, как услышал от Него таинственное проречение о своем бессмертии до Второго пришествия, как затем в день гибели Иерусалима обнаружил эту свою неспособность к смерти и проникся страшной ненавистью ко Христу и Его Церкви и как потом достиг возрождения и очищения после встречи с первыми христианскими мучениками и апостолом Иоанном Богословом.
В сущности, между последней поэмой Жуковского и «Одиссеей» есть прямая связь. Там и там мы видим возвращение героя.
Только в «Одиссее» он возвращается к временному земному пристанищу, в «Агасфере» же – к вечному, к Богу. «Обращение поэта к истории вечного скитальца, – пишет Янушкевич, – итог его размышлений об «Одиссее человеческого духа»[191]191
Янушкевич А. С. В мире Жуковского. С. 293.
[Закрыть].
При этом рассказ об Агасфере – это не просто художественный вымысел, но и в какой-то степени история духовной жизни самого Жуковского. Конечно, поэт не был до такой степени чужд Богу, как его герой в начале своего пути, но в минуты горького и живого покаяния Жуковский ощущал всю глубину и силу своей оторванности от Небесного Отца.
Фигура Агасфера, старца, пережившего всех родных и близких, блуждающего посреди чуждого ему мира, во многом напоминает Жуковского в последние годы жизни. За его спиной осталась потеря любимых людей: Андрея Тургенева, сестер Протасовых, Пушкина, Козлова и многих других. «Наш здешний мир переходит на ту сторону. Все отделяется от жизни. Остается одна строгая должность» [192]192
Веселовский А. Н. В. Н. Жуковский. С. 201.
[Закрыть], – писал поэт после кончины Александры Воейковой, и это настроение владеет им до последних дней.
Одинокий Агасфер находит в конце поэмы духовное примирение с Богом, и его душевный мир является отражением тех настроений, в которых жил сам поэт в последние годы. Это, во-первых, радость от безусловной преданности Спасителю. Агасфер говорит:
Того же самого ищет Жуковский. В письме к А. М. Тургеневу он говорит старому другу: «Но да будет воля Твоя! Это я всякий день читаю, но еще не достиг до того (далеко, далеко не достиг), чтобы вся моя жизнь была не иное что, как это слово; пока этого не будет, жизнь не должно считать жизнью»[194]194
Веселовский А. Н. В. Н. Жуковский. С. 342.
[Закрыть]. Во-вторых, Жуковского и его героя сближает отношение к смерти. Они оба созерцают ее без ужаса и отторжения, но со священным благоговением. Агасфер называет смерть «давно утраченным благом», «неоценимым сокровищем» и говорит:
Жуковский в статье-письме Гоголю «О смерти» пишет: «Смерть есть великое благо и для живых, и тем большее благо, чем милее нам был наш умерший». Смерть близкого, по мысли Жуковского, дает нам возможность встать лицом к лицу со Спасителем. «Ценою бедствия покупаем мы лицезрения Бога»[196]196
Там же. С. 219.
[Закрыть]. Кончина дорогих людей никогда не побуждала Жуковского к ропоту, но возводила его душу к созерцанию тайн вечности. Благоговейно-трепетное отношение к смерти пронизывает все творчество нашего поэта: от стихов на смерть Андрея Тургенева и элегии «На кончину ее величества королевы Вертимбергской» до написанной в 1850 году статьи «О смертной казни», где Жуковский предлагает окружить смерть преступника таинственной и благоговейной обстановкой, чтобы казнь превратилась из «кровавого зрелища для глаз… в таинственное, полное страха Божия и сострадания человеческого для души»[197]197
Там же. С. 287.
[Закрыть].
Рядом с постижением священной таинственности смерти стоит у Агасфера живое и радостное переживание таинства Евхаристии, которое глубоко родственно рассуждениям Жуковского о Причащении в его заметках. Герой поэмы говорит о принятии Святых Таин как о «великом мгновении». В момент причащения перед ним «все земное исчезает», он «чувствует одно / Всего себя уничтоженье в Божьем / Присутствии неизреченном»[198]198
Там же. С. 490.
[Закрыть]. В Причастии исчезает преграда между Агасфером и прочим миром. Евхаристия для него – это восстановление связи не только с Богом, но и со всем космосом, окончательное преодоление вечного одиночества:
Когда живые все – и царь, и нищий,
И счастливый, и скорбный, и свободный,
И узник, и все мертвые в могилах,
И в небесах святые, и пред Богом
Все ангелы и херувимы, в братство
Единое совокупляясь, чаше
Спасенья предстоят – о, в этот час
Я людям брат! Моя судьба забыта[199]199
Жуковский. III. С. 490.
[Закрыть].
И последнее, что в особенности сближает героя поэмы с ее автором, – это способность Агасфера к поэтическому созерцанию мира. Он говорит о своем умилении «среди Господней природы», о том, что созерцание природы становится для него «сладостным глубоким постиженьем величия и святыни» Создателя. Вместе с молитвенным предстоянием Богу в его душе пробуждается поэзия, которую Агасфер называет «земной сестрой небесной молитвы» [200]200
Там же. С. 491.
[Закрыть].
Поэма эта является последней главой русского романтизма. Агасфер – типичный романтический герой, наделенный главной, по мнению Юрия Манна, чертой такого рода персонажей, – отчужденностью. Шествующий через века, отвергнутый и Богом, и людьми старик своей чуждостью всему живому может поспорить только с лермонтовским Демоном. Но Жуковский дает возможность своему герою преодолеть романтическую отчужденность. Через доверие Промыслу, через Евхаристию, через благоговейное созерцание природы он возвращается к утраченному единству с мирозданьем.
Таким образом, Жуковский показал, что путь преодоления романтизма лежит не через натурализм и критический реализм, которые сводят все многообразие человеческого бытия к психологическим и социальным вопросам и вовсе отворачиваются от неба[201]201
Вспомним примечательное заявление Белинского в статье «Взгляд на русскую литературу» 1846 года: «Да и что путного может увидеть в небе поэт нашего времени, если он совершенно чужд самых общих физических и астрономических понятий и не знает, что этот голубой купол, пленяющий его глаза, не существует в действительности, но есть произведение его же собственного зрения, ставшего центром видимой им сферической окружности; что там, на высоте, куда ему так хочется, и пусто, и холодно, и нет воздуха для дыхания, что от звезды до звезды и в тысячу лет не долетишь на лучшем аэростате… То ли дело земля! – на ней нам и светло и тепло, на ней все наше, все близко и понятно нам, на ней наша жизнь и наша поэзия» (Белинский В. Г. Полное собрание сочинений: В 13 т. Т. 10. М., 1956. С. 35).
[Закрыть], а через изображение духовного пути человека, его нелегкого поиска восстановления связи с таинственной и вечной основой жизни. Не этим ли путем пошли в конце концов величайшие писатели второй половины XIX века Лев Толстой и Достоевский? В образ Агасфера Жуковский вложил то, что составляло главное сокровище его духовного опыта. В поэме он изобразил путь своей души от теплохладного духовного состояния, которое для острого покаянного переживания становится равносильным отторжению Спасителя, к живому преданию себя всего воле Божией. Именно в таком чувстве оканчивал свой земной путь Жуковский.
Весной 1852 года он тяжело заболел и пригласил к себе духовника. Отец Иоанн Базаров оставил нам воспоминания о последних днях Жуковского. Из них мы узнаем, что перед последним причастием умирающий поэт мучился от мысли, что будет с его детьми после потери отца. Эта мысль не давала ему покоя, он даже думал отложить причащение. Но отец Иоанн нашел веские доводы, убедившие поэта причаститься. «В святом таинстве, – сказал священник, – нужно различать две стороны: раз человек приходит к Иисусу Христу, ища покаянного душою примирения с ним; в другой раз Он Сам приходит к человеку и требует только отворить Ему двери сердца». «Так приведите мне Его, этого святого Гостя»[202]202
Жуковский в воспоминаниях современников. С. 452.
[Закрыть], – проговорил Жуковский сквозь слезы. «Наконец, – вспоминал отец Иоанн далее, – я ввел к нему детей его. Он вместе с ними прочитал Молитву Господню и исповедание перед причащением. Причастились дети, принял и он причащение. Тотчас в нем заметна стала перемена. Он умилился, подозвал детей и сквозь слезы стал говорить им: “Дети мои, дети! Вот Бог был с нами! Он Сам пришел к нам! Он в нас теперь! Радуйтесь, мои милые!” Он очень был встревожен умилением»[203]203
Там же. С. 453.
[Закрыть].
На следующий день, за несколько часов перед смертью, Жуковский сказал жене, что в то мгновение, когда причащались дети, он видел живого Спасителя. «Да, друг мой, – говорил он, – это было не видение, я видел Его телесным образом; я видел Его, как Он стоял сзади детей моих в то время, когда они приобщались Святых Таин. Он будет с ними. Он мне Сам сказал это»[204]204
Жуковский в воспоминаниях современников. С. 455.
[Закрыть]. Последние часы жизни провел поэт в необыкновенно мирном, возвышенном состоянии. Поздно вечером он подозвал к себе дочь Сашу и сказал: «Передай матери: я теперь нахожусь в ковчеге и высылаю первого голубя – это моя вера, другой голубь мой – это терпение»[205]205
Там же.
[Закрыть]. «Поистине, как голубь, чист и цел» был Жуковский в те мгновения, когда его душа готовилась к переходу в неведомое Там, куда с молодости влеклось его сердце и куда ушли все его «милые спутники». Смерть поэта была тихой и светлой. Она пришлась на пасхальное время, и, вспоминая похороны Жуковского, его духовник писал: «Когда я, стоя лицом к лицу умершего, возгласил: “Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ”, – то мне казалось, что он сам еще внимает сему торжественному гимну сквозь охладевшие черты еще жившего выражением лица своего. Признаюсь, никогда еще и мне самому не доводилось чувствовать всю великость истины, заключавшейся в этой торжественной песни воскресения, как в эту минуту, над бренным остатком человека, которого душа была глубоко проникнута живою верою во Иисуса Христа!»[206]206
Там же. С. 454.
[Закрыть]
И. В. Киреевский, прочтя последнюю поэму Жуковского вскоре после его смерти, писал: «Читал “Агасфера” в сердечном восхищении, и хотя основание поэмы сказка, и сказка нелепая… однако к этой сказке положено столько прекрасного, столько истинного, что ее нельзя читать без глубокого умиления»[207]207
Киреевский И. В. Разум на пути к истине. М., 2002. С. 434.
[Закрыть]. И эти слова точно характеризуют не только это произведение Жуковского, но и все его творчество: он нередко брал за основу чужие легенды, сказки и баллады, которые могли показаться нелепыми, но в лучших своих произведениях насыщал их живым чувством, подлинным опытом внутренней жизни. Через искусственный сюжет и сказочно-фантастические образы передавал поэт итоги размышлений и созерцаний своей души, напряженно предстоявшей тайне мира. Он учил русского читателя размышлять и чувствовать и в определенный период времени сумел выразить то, что было близко многим его современникам. И хотя потом его творчество перестало казаться актуальным, однако современники с интересом встречали те произведения, которые создавал поздний Жуковский, и радовались их теплу и свету. «О, как они и грели и сияли, твои, поэт, прощальные лучи», – писал Тютчев в уже упоминавшемся здесь стихотворении «Памяти Жуковского». Эти «прощальные лучи» озаряли русскую поэзию первой половины XIX века и продолжали согревать нашу словесность в последующее время.
Глава 4
«Мне тошно здесь, как на чужбине». Творчество И. И. Козлова и К. Ф. Рылеева в контексте русского романтизма
Поэты, вступившие в литературу в конце 1810-х – начале 1820-х годов, когда творчество Жуковского уже начинало терять свою актуальность, так или иначе выражали разные стороны романтического миросозерцания и в то же время продолжали, подобно Батюшкову и Жуковскому, сближать жизнь и поэзию. С одной стороны, они тяготели к изображению сильных чувств, необычных положений, героических характеров, художественный мир их произведений был нередко противопоставлен обыденности, обыкновенности. Но с другой – все они выражали в поэтическом творчестве свою личность. Подчас невольно и подсознательно делали поэзию исповедью сердца, дневником внутренней жизни. И в этой двойственности не было противоречия, потому что навеянные западным романтизмом чувства, сюжеты и герои нередко совпадали по духу с тем, что искали в своей внутренней жизни наши поэты. Они увлекались Байроном и другими романтиками не по случайной моде, а по совпадению своих душевных исканий с теми, которые встречали они в западной литературе. Более того, как и в случае с Жуковским, сама жизнь создавала для них ситуации романтического характера, в которых невольно приходилось отрываться от обыденного и утешения искать в необычном, ярком и сверхъестественном.
Особенно характерен в этом смысле пример Ивана Ивановича Козлова (1779–1840), чья поэма «Чернец» стала одним из самых показательных произведений русского романтизма. До сорокалетнего возраста Козлов был обычным преуспевающим чиновником, добрым семьянином с любящей женой и двумя детьми. Стихов он не писал, особенной страсти к литературе не испытывал, любил, конечно, поэзию, как все любили в то время, но не более. И вот в его жизни случаются трагические события. Сначала у него отнимаются ноги, а затем, в 1821 году, наступает полная слепота. Слепой, обездвиженный, мучимый порой страшными болями, он не впадает в отчаяние, но находит внутренние силы для полной и многосторонней жизни.
С одной стороны, помогает ему в этом углубившееся под действием несчастья религиозное чувство. Сохранился замечательный дневник Козлова, который свидетельствует о духовной чуткости его личности. Неоднократно он восторженно пишет о причащении. «Я провел ночь в молитве, – читаем мы в дневнике 1839 года. – Причастие. Моя душа была в небесном восхищении: никогда я не испытывал более чистого и радостного ощущения. Я многократно целовал свой образ Богородицы “Всех скобящих радости”»[208]208
Грот К. Я. Дневник И. И. Козлова // Старина и новизна. СПб., 1906. XI. С. 63.
[Закрыть]. «Это один из прекраснейших дней моей жизни, – писал он годом ранее. – Пришли мне прочесть чудные молитвы утреннего правила, затем дочь моя принесла мне мой образ Божьей Матери “Всех скорбящих радости”. Я к нему прикладывался с пламенной любовью. Затем мой духовник соблаговолил меня исповедать и удостоил меня, грешного, св. Причастия Тела и Крови Спасителя нашего Иисуса Христа. Ты, мой Бог, видишь сердце мое»[209]209
Там же. С. 60.
[Закрыть]. Достойно замечания, что слепец Козлов испытывает глубокое благоговение перед иконами Божьей Матери, почитает и целует их. Душа ясно ощущает присутствующую в них святыню. Дневниковые записи Козлова дышат миром, мы видим, что он готов терпеть свои страдания и безгранично предан Богу. «Я лег спать с сердцем сокрушенным, но с надеждой, что божественный Спаситель Иисус Христос во всем будет мне милосердным»[210]210
Там же. С. 66.
[Закрыть], – такой записью заканчивается его дневник.
Но с другой стороны, записи Козлова обнаруживают его эстетическую восторженность. Он многократно пишет, какое счастье доставило ему чье-то чтение поэтических произведений, но особенно интересна заметка по поводу французской балерины Марии Тальони, гастролировавшей в Петербурге. «Алинька (дочка Козлова. – Т. В.), – пишет поэт, – говорила о великом удовольствии, ею испытанном в балете. Чудная танцовщица Таллони (Козлов так пишет ее фамилию. – Т. В.), я не могу тебя видеть танцующей, но мое воображение понимает и чувствует всю поэзию твоих танцев: тогда я вижу тебя!» Далее он говорит, что даже целовал подаренную ему фигурку балерины. «Это безумие, – пишет он по этому поводу, – но будем безумны!»[211]211
Грот, К. Я. Дневник И. И. Козлова. С. 59.
[Закрыть]
Козлов начинает с новой силой воспринимать поэзию. Его друзья – Жуковский, Александра Воейкова, Александр Тургенев и другие – часто навещают его, читают ему книги, советуют попробовать свои собственные поэтические силы. И Козлов открывает для себя мир поэзии. Он слушает стихи на нескольких языках, и его душа, потеряв земное зрение, обретает особенную силу воображения и остроту восприятия поэзии.
Причем наиболее сильное впечатление произвел на несчастного слепца Байрон, который в это время во многих русских сердцах порождал ответный отклик. «Много читал Байрона, – записал в своем дневнике Козлов. – Ничто не может сравниться с ним. Шедевр поэзии, мрачное величие, трагизм, энергия, сила бесподобная, энтузиазм, доходящий до бреда, грация, пылкость, чувствительность – я в восхищении от него. Но он уж чересчур мизантроп, я ему пожелал бы – более религиозных идей, как они необходимы для счастия. Но что за душа, какой поэт, какой восхитительный гений! Это просто волшебство!»[212]212
Там же. С. 40.
[Закрыть] Сила эстетического восприятия перевешивает в данном случае религиозное чувство. Духовный бунт, подчас даже богоборчество Байрона не отвращают Козлова, его привлекает сила выражаемых английским романтиком чувств, внутренняя энергия его творчества. Эта энергия, нашедшая выражение в экспрессивном лирическом стиле его поэм, сыграла, думается, наибольшую роль в распространении байроновского творчества в русском обществе. Козлов, заметим, делает оговорку, что Байрону не хватает «религиозных идей», но эстетический восторг все-таки перевешивает эту отрицательную сторону, и наш поэт долгие годы завороженно чтит, читает и переводит Байрона, являясь одним из самых последовательных проводников его влияния в русской культуре 1820-х годов.
Важнейшее произведение Козлова – поэма «Чернец» – была, безусловно, подражанием английскому романтику Вслед за Пушкиным поэт-слепец развивает жанр романтической поэмы байроновского типа. Этот жанр становится самым характерным литературным жанром русской литературы 1820-х годов. Он сыграл важную роль в подготовке русской психологической прозы и просуществовал вплоть до начала 1840-х годов. Главная особенность романтической поэмы – это сосредоточенность внимания на главном герое. Его личность более всего занимает автора, все остальное является только проекцией этой личности, отражением ее внутренних переживаний. Романтический герой обладает сильными страстями и глубокими переживаниями, которые отделяют его от прочего мира. Нередко он разочарован во всевозможных идеалах, но это разочарование тоже имеет характер сильной страсти. Переживания героя чаще всего окрашены в мрачные тона. Его мрачная задумчивость остается загадкой для большинства. Он одинок, причем одиночество его носит, как правило, непреодолимый, онтологический характер. Кроме того, для романтической поэмы характерна экзотическая обстановка, сложная любовная интрига, отрывочность и недосказанность повествования, а также лирический стиль, с помощью которого автор выражает свое эмоциональное отношение к повествованию, используя риторические вопросы, восклицания, обращения к читателю и героям. Самыми популярными романтическими поэмами в 1820-е годы были южные поэмы Пушкина, они вызвали наибольшее количество подражаний. И только «Чернец» Козлова по популярности соперничал с «Кавказским пленником», «Бахчисарайским фонтаном» и «Цыганами». В отличие от большинства авторов романтических поэм того времени, Козлов был независим от пушкинского влияния. «Своеобразное сочетание байронизма с религиозной мечтательностью школы Жуковского, – пишет Жирмунский, – определило собой особенности этого произведения, единственного имевшего огромное влияние на современников независимо от Пушкина и рядом с ним»[213]213
Жирмунский В. М. Пушкин и Байрон. Л., 1978. С. 232.
[Закрыть].
В чем же главные особенности центрального произведения поэта-слепца и почему оно нашло широкий отклик среди современников? В своей поэме Козлов сумел воплотить в байроновском жанре то, чего, по его собственному мнению, так не хватало английскому романтику, а именно религиозные идеи. Сохранив особенности байроновской манеры, изобразив типичного романтического героя, одинокого, мрачного, задумчивого, Козлов повел его путем покаяния и примирения с Богом и людьми. Тот процесс отчуждения, который, по словам Юрия Манна, у героев Байрона, «однажды начавшись, прогрессирует с нарастающей силой»[214]214
Манн Ю. В. Русская литература XIX века. Эпоха романтизма. М., 2007. С. 133.
[Закрыть], у Козлова развивается иначе. Герой стремится преодолеть свою отчужденность, она для него является не гордой позой, а болезненным состоянием, которое необходимо изжить.
Сюжет «Чернеца» во многом напоминает «Гяура» Байрона. Главный герой английской поэмы страстно любил одну девушку, но их счастье было разрушено, и девушка умерла по вине некоего человека. Гяур полон священной ненависти к виновнику несчастья. Он считает своим долгом отомстить ему, ищет этого и, когда наконец убивает своего врага, то испытывает радость и удовлетворение. В своей предсмертной исповеди Гяур нимало не кается в убийстве, будучи уверенным, что он совершил должное.
Иначе решена эта же тема у Козлова. Его герой тоже полон высокого любовного чувства, и его возлюбленная отвечает взаимностью, но вмешательство третьего лица, польского хорунжего, приводит ее к гибели. Однако, в отличие от Гяура, Чернец не культивирует в себе чувства ненависти к своему врагу, не считает необходимостью мстить ему. Все же роковой случай сводит его с хорунжим, и Чернец в порыве внезапного гнева убивает своего врага. Байроновский герой не испытывал мук совести от совершенного убийства. Более того, оно приносит ему удовлетворение. Чернеца же с самого начала настигает жгучее раскаяние. Он понимает, что своим грехом он навсегда разорвал связь со своей возлюбленной. Теперь он не увидит небесного мира, не сможет вступить в общение с обитателями рая и поэтому горестно вопрошает:
Для Козлова, как и для Жуковского, любовное чувство требует нравственной чистоты, оно становится духовным ориентиром для любящего. В покаянных муках Чернец приходит в монастырь и в предсмертной исповеди с искренним раскаянием обнажает перед игуменом свою душу В ответ ему даруется прощение грехов, открывается путь к Небу и является бесплотный образ возлюбленной. Так любовное чувство тесно переплетается с духовным очищением, и спасение души героя, прощение его небесами, а значит, возвращение его к Богу одновременно является для него обретением потерянного любовного счастья. «Ты здесь опять!.. Конец разлуки! – восклицает Чернец, созерцая явление своей возлюбленной. – Зовешь!.. Моя!.. Всегда!.. Везде!.. О, как светла!.. К нему!.. К тебе!..»[216]216
Там же. С. 27.
[Закрыть]
В целом поэма Козлова была близка к творческой манере Жуковского. Сильные чувства, необыкновенные и страшные события в конце концов находят исход в религиозном примирении и покаянии героя. Думается, что именно в этом причина успеха «Чернеца». С одной стороны, он ярко изобразил байронического героя, который в то время привлекал сердца читателя, а в особенности читательниц, волновал своими загадочными и мрачными чувствами, своим трагическим одиночеством. Но с другой стороны, в русском обществе сохранялось традиционное христианское миросозерцание, нашим читателям по душе был путь героя Козлова, они не были готовы еще к байроновскому бунту против основ христианской нравственности во имя абсолютной свободы личности. Привив Байрону «религиозные идеи», Козлов нашел отклик в сердцах русских людей, которым эти идеи были еще очень дороги.
Показательна еще одна поэма Козлова – «Княгиня Наталья Борисовна Долгорукая». Это произведение основано на подлинных воспоминаниях Долгорукой о своей трудной судьбе. Она жила во второй трети XVIII века и, выйдя замуж за князя Ивана Долгорукого, попавшего вместе со всем своим семейством в опалу, этим обрекла себя на долгие скитания и несчастья. Закончила она свою жизнь в одном из киевских монастырей и, будучи монахиней, написала воспоминания о своей молодости, которые отчасти использовал Козлов. Сличая мемуары Долгорукой и поэму Козлова, можно легко заметить, как романтическое сознание по-своему преломляет действительность. Козлову чужды обыденные положения, а также мудро-спокойные религиозные рассуждения монахини Нектарии, которые пронизывают все повествование мемуаристки. Поэт измышляет новые сцены: например, появление княгини в собственной усадьбе и беседа со священником, который рассказывает ей о ней самой, не ведая, что она стоит перед ним. Образ главной героини выполнен в традициях романтической поэмы. Она таит в себе сильные страсти. Одинокая страдалица, отверженная миром, она живет только чрезвычайно пылкой, страстной любовью к мужу. Все это совершенно не соответствует тому благоговейно-мирному тону, которым ведутся «Записки» Долгорукой. И даже та любовь к мужу, которую она в самом деле пронесла через всю жизнь, носит в ее воспоминаниях мирный, духовный характер. По ее утверждению, она любит его за то, что он был для нее подлинным воспитателем, учителем духовной жизни и наставником в добре. Одна из ключевых сцен поэмы – прощания с миром и пострижения в монахини – очевидно, противоречит этому ровному, теплому чувству. Козлов описывает борьбу в душе героини между любовью к давно погибшему мужу и стремлением к иноческому званию, хотя на самом деле «Записки» Долгорукой никакого повода подозревать в ней подобную борьбу не дают. Но в том-то и дело, что писатель-романтик не стремится создавать исторически-достоверную картину, ему также не нужна жизненная правда. Его цель – поразить читателя сильными чувствами и необычными положениями. Искать глубину и поэзию в обыденном и каждодневном романтики и не хотели, и не могли.
Но помимо сугубо романтических произведений, которые во многом были продиктованы общими веяниями той эпохи, Козлов создает стихи, где он искренне и прямо изображает свой внутренний мир, свои задушевные переживания. Он, подобно Батюшкову и Жуковскому, делает дальнейшие шаги к тому, чтобы сделать поэзию личным дневником, исповедью сердца. Во-первых, это стихи «К Светлане», то есть к той самой Александре Воейковой, которой посвящена баллада «Светлана» Жуковского и которая стала близкой подругой семьи Козлова, сумев оказать ему очень важную сердечную поддержку в первое время его тяжкого недуга. Во-вторых, это обширное стихотворение «К другу В. А. Ж.», посвященное, как можно догадаться, Жуковскому. В обоих этих произведениях поэт говорит о своих внутренних терзаниях, которые пришлось ему вынести, после того как его настигла болезнь и слепота. И в том и в другом стихотворении он изображает искреннее религиозное чувство, способное утешить человека в таком положении. Козлов верит в то, что своим терпением, покорным несением креста болезни он сможет испросить у Бога милость для своего семейства. Он не теряет доверия к Богу и видит в Нем любящего отца и в таких словах описывает свои размышления:
Кроме того, Козлов говорит о других радостях в его трудной жизни: о дружбе, которая согревает его любовью и вниманием, о поэзии, которая дает богатую пищу его воображению, и, наконец, о снах, в которых он продолжает видеть и лица родных, и красоту мира, скрытую от него слепотой. Не случайно оба этих исповедальных стихотворения посвящены Жуковскому и его крестнице, людям глубокой религиозности, устремленным к будущей вечной жизни. Мирной надеждой на блаженную вечность заканчивается стихотворение Козлова «К Светлане»:
Козлову удается соединить искреннее духовное чувство и филигранность формы в стихотворении «Молитва», которая является сонетом и написана была в последние годы жизни. Произведение принадлежит к своеобразному жанру стихотворной молитвы, возникшему в русской поэзии по-настоящему именно в первой половине XIX века. Это, с одной стороны, обращение к Богу, но с другой – художественное произведение, выносимое на суд публики. Казалось бы, вещи несоотносимые. Но, как увидим далее, Бог нередко слышит стихотворные молитвы наших поэтов, невзирая на их публичность и литературность. Сам Козлов был очень доволен своей «Молитвой» и писал в дневнике: «Около 12 часов ночи нашло на меня вдохновение, и я сочинил молитву в виде сонета. Я в восхищении, что поместил в нее моего покровителя св. евангелиста Иоанна и Марию Магдалину, двух великих святых, столь дорогих моему сердцу»[219]219
Грот К. Я. Дневник И. И. Козлова // Старина и новизна. XI. С. 62.
[Закрыть]. В этом стихотворении выразилась верующая и смиренная душа Козлова. При чтении ощущается предельная искренность этих стихов. Они просты той высокой простотой, которая отличает подлинную поэзию. «Дай мне донесть венец мой тленный / Под игом тяжкого креста / К ногам Спасителя Христа»[220]220
Козлов. С. 312.
[Закрыть], – молитвенно взывал поэт в этом стихотворении. Вскоре ему была дана мирная, тихая смерть, которая освободила его от нелегкого креста многолетней болезни. Сразу после кончины Козлова Жуковский написал небольшую статью о нем, где говорил, что стихи поэта-слепца «с величайшей верностью выражают правду, состояние души глубоко страждущей, глубоко верующей и смиренной»[221]221
Жуковский. III. С. 217.
[Закрыть]. И в самом деле, хотя Козлов и был одним из важнейших проводников романтизма в нашей литературе, создателем одной из лучших русских романтических поэм, все же более всего творчество его ценно именно этим исповедальным лиризмом, благодаря которому мы имеем возможность увидеть красоту его внутреннего мира.
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
