Текст книги "Пророчество льда"

На половине фразы Маидум снова атаковал. Быстро, с напором и без лишней суеты. Наташа, которую он плотно прижимал к себе, словно бы и не существовала, так естественны и легки были его движения.

Наши клинки коснулись друг друга, выбивая тонкую струйку искр. Можно было провести ответный выпад, но маг умудрился отпрянуть в сторону и вновь укрыться за телом заложницы. Моей реакции и ловкости не хватало. Все было как всегда, но почему-то Маидум не уступал. Он словно предвидел мой следующий шаг и был готов отразить любую атаку. Может, эти силы появились вместе с печатью хана, которую он присвоил себе. Может, мы скользим сквозь миры, где он в выгодном положении. Он пустынный воин! Ему для его успеха нужен простор, пространство, что случится, если лишить его свободы действий?

Повинуясь моему приказу, пространство смялось, как лист бумаги. Хлопнуло ставнями окон, зеркалами, отбросило блик и новое отражение.

Вокруг были только полки и стеллажи, забитые книгами и свитками. Каменный пол гулко отреагировал на наше появление, отозвавшись звонким эхом в темном зале. Позади меня горел свет. Как все это знакомо. Чахлый огонек, точно такой же, как я когда-то нес перед собой в этих самых древних хранилищах библиотеки. На секунду мне показалось, что Маидум испугался, но это было не так. Его взгляд быстро очертил позицию, и он резко сместился вправо, туда, где свет не слепил. Наташа от всех этих перемещений совсем потеряла сознание и теперь безвольно повисла на плече Маидума.

Краем глаза я видел, что свет исходит от маленького огарка свечи в руках у мальчишки. Он был худой, светловолосый, в потертой кожаной куртке.

– Пытаешься играть на своем поле! Не выйдет Хаттар. Чтобы ты не делал, ты мертвец. Твое время давно кончилось. И это только агония, судороги твоего бессилия.

Мальчишка смотрел мимо нас. Он вроде бы и был совсем рядом, но в то же время мы словно и не существовали для него вовсе.

Я пригнулся и нанес удар. Сложный, на пределе возможной для меня скорости, так быстро, как только сумел. Маидум, как и прежде, спрятался за свой живой щит, на мгновение потеряв из виду мой клинок. Острое лезвие, словно живое, перескочило в левую руку, и холодная сталь мгновенно впилась в напряженное тело противника. Маидум отпрянул, встав между двумя полками, так, что мне нельзя было подойти к нему со стороны, но и он лишал себя маневра и возможности нанести сильный ответный удар.

Мальчишка нас не видел. Он спокойно закрепил свечу на краю резной стойки и раскрыл маленькую книгу, обложку которой я не мог не узнать. Это был именно тот самый загадочный манускрипт, который стал причиной всех моих приключений. Не мог вспомнить, чтобы эта книга попадалась мне в детстве. В те годы, когда я часами бродил по залам библиотеки и совершенно терял счет времени.

Мальчишка раскрыл книгу и долго изучал надписи. На его лице не дрогнул ни один мускул, словно он смотрел на пустую стену.

Маидум осторожно отступал в глубь прохода, я не отставал. Теперь он не тратил силы на бесполезную болтовню, и еще мне показалось, что он боится. Я словно почувствовал запах страха, неуверенности и отчаянья.

Голос мальчишки в наступившей тишине зазвучал особенно четко. Он читал то, что было написано в книге. Хотя мне точно известно, что станицы в ней пусты. И так было всегда.

 
Я видел рождение ветра
От пепла ночного костра.
Я видел движение света
Сквозь пыльную прорезь окна.
Я слышал песни пустыни
И грозные возгласы гор…
 

– Замолчи, дьявольское отродье! Не смей!

 
…Вдыхая запах полыни
С рекою вел разговор…
 

– Я убью тебя, щенок! Прекрати!

 
…И звезды расспрашивал часто,
Себе выбирая путь.
Не знал, что это опасно,
И не смел с дороги свернуть.
 

Маидум двигался быстро, но было видно, что рана серьезно повредила ему плечо. Запах страха плыл в воздухе, словно аромат вянущего куста шиповника. Мое сердце сковал холод. Уверенность и спокойствие сбросили напряжение уставших мышц. Я успокоился. Спина выпрямилась, плечи расправились. Стойка стала уверенной и даже дерзкой. Открытой, легкомысленной и свободной.

Один короткий прыжок, один выпад разделял сейчас пустынного воина и мальчишку. Еще мгновение – и случится непоправимое, но на моих губах замирает сдержанная улыбка…

Мальчишка кладет книгу обратно на полку, берет свечу, смотрит в пространство перед собой, сквозь озлобленного воина, который стремится к нему, сквозь темноту его окружения, сквозь время и отражения миров, сквозь себя самого, прямо мне в глаза. Легкий выдох – и чахлый огонек исчезает, позволяя душному мраку наброситься на нас как дикому зверю. Мальчишка задул свечу, и тьма поглотила это пространство.

Ждать мгновения, когда взойдет солнце. Это ли не смысл жизни? Увидеть величественное шествие звезд в бесконечности небесной дали. Не это ли смысл? Видеть, как снежинка тает на твоей ладони, впитывая в себя тепло, расплачиваясь за это совершенной геометрией колючих кристаллов. Рождая новую жизнь, новый свет. Пусть в отражении, пусть на мгновение, но все же…

Мои волосы коснулись плеч, стали светлыми, словно седыми. В бесцветных глазах отразилась тонкая линия горизонта, и только бусинка зрачка зияла бездонным провалом бесконечной тьмы. Не было уже тугой и скрипучей одежды, вместо нее почти невесомая шуба из белых шкур горных волков. На поясе, расшитом серебром, пустые ножны, закрепленные так, что их невозможно снять.

Клинок с тихим шелестом скользнул в них, щелкнул замок.

– Твоя жизнь и смерть, Маидум, пустынный воин, дело времени. Рано или поздно это произойдет. Может, сейчас, может, потом. Мне это не интересно.

Сколько хватало взгляда в расступившийся мрак, всюду снег, наледи и торосы. Холодный ветер метет поземку, и легкие снежинки уже сверкают, уловив первые солнечные лучи.

Маидум стоял напротив. Рана, нанесенная мной, оказалась намного серьезней, чем я думал. У него уже не было сил держать на руках Наташу, потерявшую сознание, он и сам на ногах-то еле стоял. Кровь багровыми каплями ударялась о снег и тут же растворялась в нем, чуть протапливая, расплываясь розоватым оттенком.

Я без опаски подошел ближе. Ветер словно только и ждал момента, кода я сдвинусь с места, и тут же резко сменил направление, усилился. Маидум невольно пошатнулся и отступил на несколько шагов назад. Короткий меч из рук он не выпускал. Просто привычка не расставаться с оружием, или он все еще хочет драки?

Я поднял Наташу на руки. В ее лице читалась тревога. Дыхание было ровным, сердце все еще билось, часто-часто. Она была как раненая птица, такая трепетная и беззащитная, готовая принять любой удар судьбы. Ее психика не выдержала перегрузки скольжения сквозь изнанку миров, когда два обезумевших мага выворачивали друг другу сознание, расточая драгоценные силы и время. Она лишилась чувств, не способная воспринять все то, что с ней так внезапно приключилось. Да и кто бы смог принять это спокойно, если только не считать все это сном.

Я повернулся спиной к Маидуму. Напасть со спины для него ничего не стоит. Но делаю первый шаг.

Гул вулкана, земля содрогается, пышет в лицо жаром и смрадом.

Листаю отражения, чуть прикрыв глаза. Следующий шаг.

Вершина скалы, бирюзовое небо искрится звездами, солнечный свет режет глаза, а под ногами океан из пушистых облаков, чуть сероватых, кучных, суровых. Редкие клубы, словно перья, отрываются из плотной гущи, подхваченные ветрами, и, разодранные в клочки, растворяются, не оставляя и следа. Еще один шаг, прямо в пропасть.

Туман окутывает со всех сторон, сгущается. Призрачные тени скользят сквозь него, искажая пространство. Где-то над головой, очень высоко, светит солнце. Его самого не видно, только свет, растворенный в тумане, как мед в молоке. Ветер, словно заботливая нянька, поддерживает нас плотным потоком. Следующий шаг.

Под мягкой подошвой сапога скрипнула половица. Здесь темно. Только в конце длинного коридора тусклый свет лампы. Резкие тени, стена словно разрезана на две части. Вот сторона света, вот сторона тьмы. В этом мире все поделено.

Мне знакомо направление, но прежде я не был здесь. И знания не мои, а ее, дремлющей на моих руках, готовой в любую секунду прийти в чувства.

Женщина за столом, в белом халате, прекратила писать, прислушиваясь к звуку. Я скользнул в узкий проход приоткрытой двери.

Пестрая мозаика желтых и оранжевых фонарей бросала причудливые блики на стекло, залитое струйками дождя с обратной стороны. Тяжелые капли барабанили по железному карнизу, выбивая известный лишь им одним, загадочный ритм.

У больничной кровати горел ночник. Тихо гудели приборы, попискивали и скрежетали почти беззвучно. Я лежал рядом с окном. Лицо словно восковое. Но грудь еле заметно колышется, а это значит, я живой и все еще дышу. Сколько же прошло времени. День? Неделя? Месяц?

На тумбочке рядом с кроватью пушистый плюшевый медвежонок уставился в пустоту пластмассовыми глазами-бусинками. Большое спелое яблоко рядом с игрушкой заполнило все вокруг своим изысканным, тонким ароматом.

Я усадил Наташу на стул возле кровати. Чувства уже вернулись к ней, и она вот-вот проснется. Сердце в ее груди стало биться реже и ровней, мышцы расслабились. Она спала.

Еще раз взглянул на себя самого, укрытого теплым одеялом, прикованного к постели. Коснулся своей собственной руки и только одними губами прошептал:

– Просыпайся.

Эпилог

Самат хлестал вино как заправский алкоголик. Марак к своему кубку даже не притронулся, а Син только вдыхал его яблочный аромат.

– Скажи, Хаттар, – спросил Самат, вытирая подбородок пухлыми пальцами. – Как ты понял, что нельзя было убивать этого выскочку?

– Я этого не понимал, мне просто стало жаль его. Еще я подумал, что, оставляя его в живых, я даю ему шанс.

– Великие духи! Когда ты кромсал меня на части, в тебе не возникло жалости перед старым воякой?!

– Ну, во-первых, я не знал, кого убиваю. Но было бы намного хуже, знай я, кто ты на самом деле, кромсал бы с еще большим остервенением. Ты ведь, старый прохвост, хотел меня отравить.

– Ну а во-вторых?

– Во-вторых, сам дурак, нашел тоже, с кем связываться.

– А с кем, собственно? – спросил Марак, выпадая из своей неизменной задумчивости. – Ведь тебя так много.

– Все три твои тела, Хаттар, – вмешался Син, – стали самостоятельны и независимы.

– Одно из них смертно.

– Все смертно, Хаттар. Между тобой и Алексеем появился еще один призрак, и он достаточно силен, чтобы осознать себя. И сейчас он живет в тебе. Он соткан из памяти того мира, где твое смертное тело. Он связующее звено между вами. Не сбрасывай со счетов его знания, умения, комплексы и страхи. Держи на коротком поводке.

– Влиять на собственную судьбу?

– Тяжелым путем и битвой ты доказал свое право на это. Но главное – ты осознал, что можешь себе это позволить. Доступно, и всегда так интересно…

Марак наконец отпил из своего кубка и как-то очень напряженно улыбнулся. Посмотрел на меня, снова приподнял бокал и осушил его залпом до дна.

Воздух был холодным и влажным. На колеса моей коляски налипли желтые листья, я пытался сбросить их, но они прилипали к все еще непослушным пальцам.

Наташа выключила телефон и повернулась ко мне, присела на корточки, положив руки мне на колени укрытые теплым пледом.

– Димка приедет? – спросил я, чуть прикрывая глаза.

– Сказал, что стоит в пробке, может, минут через двадцать вырвется. Прогуляемся еще немного, свежий воздух тебе не повредит.

– Ты все еще злишься на меня за то, что я не остался тогда с тобой?

– Я злилась на тебя прежнего. Злилась на себя за то, что не понимаю, что делаю, и не могу разобраться в своих собственных чувствах. Но теперь все не так. Ты изменился.

– Что стало не так?

– Все. И вроде бы ничего. Изменился взгляд, но может быть, я ему раньше просто не придавала значения. Говорить стал как-то иначе, как будто с акцентом. Тише, спокойней, уверенней. Словно ты сам определил для себя, что тебе нужно, что собираешься делать, чем жить. Голова вон вся седая стала, врачи говорят, что такое бывает после травм. И длинные волосы тебе тоже очень идут.

– Ты ведь все время была рядом?

– Не могла я тебя бросить, понимаешь, не могла. За все эти три месяца домой только на час на два в день и заходила. И вот, видишь, не зря. Врач говорит, что все будет хорошо. Ты три месяца бока отлеживал, любой тут ходить разучится. Ты и раньше-то все больше в седле. Теперь о мотоциклах забудь. Ножками будешь топать. Скоро снег выпадет, будем с тобой на лыжные прогулки за город выбираться, я такое место хорошее знаю. Подожди, опять Димка названивает, может, из пробки выбрался.

Наташа отошла немного в сторону. Я смахнул с колеса листья и поднял голову к небу. Серые, рваные тучи ползли над угловатыми крышами домов, над деревьями, сбросившими жухлую листву, над птицами и людьми, над машинами, отражаясь в лужах.

– Скоро снег выпадет, – повторил я сам себе. – И спрячет всю эту серость и грязь. Подморозит сырой и простуженный воздух. Взбодрит. Интересно, а Хаттар, чем он сейчас занят?

Ветер дунул очень резко и неожиданно. Наташа приподняла ворот пальто, прижала трубку телефона плечом к уху и стала поправлять плед, плотнее меня укутывая.

Снежинки возникали словно бы из воздуха, не сыпались с неба, а рождались прямо на глазах колючими хлопьями. Кружили над головой, прилипали к одежде, снова уносились вдаль вслед за холодным ветром.

– Смотри, настоящая метель. Первые числа октября, что-то рановато.

– В самый раз, но если тебе не нравится, пусть еще будут солнечные дни. Я в этом году лето так и не застал.

– Синоптики снегопад не обещали, но пусть будет. Все чище, чем эта слякоть да грязь под ногами.

Наташа встала позади коляски и покатила меня к воротам, куда Димка должен подогнать машину, чтобы отвезти нас домой. Мы двигались по широкой аллее вдоль чугунной ограды. Сразу за ней – узкая улочка, на которой еле-еле могли разъехаться вечно спешащие куда-то машины.

Он стоял под прозрачным колпаком автобусной остановки. Я знал, куда направлен его взгляд. Хоть и трудно было узнать его в современной одежде, в длинном сером пальто, в шляпе с широкими полями. Синасир смотрел в мои глаза. В руках он держал книгу в потертом, как будто старинном переплете. Шевелил губами, будто заучивая прочитанные там строки. А я слышал каждое слово. Словно эхом отраженное в моем сознании, знойным ветром пустыни иссушающее горло, брошенное в глаза пригоршней песка. Со стороны могло показаться, что человек стоит и просто читает книгу в ожидании своего автобуса, но я-то точно знал, что все страницы этой книги пусты.

 
Как птицы глаз, кристалла грань точна.
И ветер пеплом смоет тени сна.
Очередной кувшин не выдержит накал.
И пустит дым для тысячи зеркал.
 
 
Безмолвный крик вдохнет пустой эфир.
Закружит дикий хоровод Сатир.
Распустит ленту – спутанный клубок.
Совьет узор из мыслей слов и строк.
 
 
Как прочитать по линии руки?
Забытый алфавит. Шаги легки.
И новый будет взгляд, и вздох при этом.
Ну а предмет останется предметом.
 
 
Песок пустыни первый даст урок.
Открытой книги непонятных строк
Восторг и боль он пишет как признанье.
Любое выполнит – наказ или желанье.
 

А метель становилась все сильней и сильней. Снежная метель заполнила собой этот мир, она дробила его осколками колючих снежинок, пронизывала холодом, звенящей тишиной. Пришло ее время.

03.09.03 – 25.09.04

Потусторонним вход воспрещен

Часть первая

Бестолковый турникет не стал принимать мою карточку, а сразу же пронзительно заверещал, давая тем самым понять, что пропускать меня в метро он не собирается. Просто так, без всякой причины. Хотя причины, наверное, были, вот только мне не дано их узнать. Трудно сказать, что ему могло не понравиться в этом билете, где еще оставалось не меньше семи поездок из десяти, но своенравный механизм меня не пропустил. Несколько секунд понадобилось для того, чтобы изучить картонку со встроенным чипом на предмет механических повреждений, вмятин, заломов, но ничего подобного на куске плотной бумаги не наблюдалось. Неужели сотовый телефон в кармане мог на нее так повлиять?! Жаль если она размагнитилась. Повторять попытку или подходить к другому автомату не имело смысла, ведь прямо передо мной шустрый старичок прошел без всяких задержек. Значит, проблема была в карте. Отойдя чуть-чуть в сторону, чтобы не мешать другим и не стоять задумчивым мысом в этом людском потоке, я стал осматриваться. Очередь в кассу весьма внушительная, стоя в ней, потеряю минут пятнадцать, не меньше. Идти напролом или пристроиться к кому-то за спину – не в моих привычках. Тем более что рядом с эскалатором маячила серая тень дежурного милиционера, который далеко уйти не даст. Долго не раздумывая, я открыл бумажник, достал оттуда пару мятых десяток, быстрым шагом подошел к контролеру и, сунув ей в руку зеленые бумажки, не задерживаясь отправился в проход для льготников. Попытка сработала. Контролер даже глазом не повела. Да и немудрено, первый раз, что ли? Так я купил себе лишние пятнадцать минут, а может, и больше, потому что мою карту могли и не поменять на новую так просто. Возможен был вариант, что в час пик, в конце рабочего дня, мне пришлось бы долго доказывать свое право на подобный обмен. Следовательно, времени я купил себе гораздо больше. А со злополучной картой разберусь в другой раз.

Глубокий тоннель метро, по которому меня тащил громыхающий эскалатор, встретил довольно упругим потоком ветра с резким, но до боли знакомым пряным запахом. Что это был за запах, сказать трудно. Я мог себе представить его отдельные компоненты, но весь он, в целом, описанию не поддавался. Лично для меня этот привычный аромат (назовем его так) был неразрывно связан с десятками довольно стандартных ассоциаций, осевших в сознании еще с детства. Это запах суеты, но в то же время и спокойствия, ощущение безопасности и защищенности, которое вселяли тугие и массивные своды подземных галерей. Он напоминал мне о том, что нужно быть бдительным, и не отступать от предписанных правил, но в то же время умиротворял, успокаивал, расслаблял. Можно сказать, что он был уютным. Вот, именно так! Он был уютным, знакомым и предсказуемым. Иногда мне кажется, что метро не может существовать без этого запаха. Они неразрывно связаны между собой. Он просто неповторим.

Народ толпился, наступая друг другу на пятки, спешил, сам не зная куда и зачем. Вот суетливая парочка крепких молодых ребят пронеслась мимо по левому ряду грохочущей лестницы. Куда бегут? Нет никакой уверенности в том, что поезд стоит у перрона. Но даже если он там есть, стоит ли риска быстрой пробежки та самая минута, что как раз и является интервалом в расписании? Думаю, нет. Выигрывать четверть часа, почти не рискуя, логично. Имея вероятность переломать кости в самых непредсказуемых местах, бороться за лишнюю минуту – неоправданный риск. Так мне кажется. Хотя это только мое мнение. А оно в такой толпе бегущих и спешащих людей не в счет.

Я много лет хожу по этому маршруту и поэтому могу пройти его даже с закрытыми глазами, просто считая шаги. Или того проще, не задумываясь, словно на автопилоте. Вторая дверь, второй вагон от головы состава, как алгоритм какой-то, как программа. Поезда еще нет, но я точно знаю, к какому месту следует подойти, чтобы без промаха попасть в дверь и не мешать при этом выходящим. Это скучно только в тот момент, когда начинаешь об этом думать. Все остальное время голова тут совершенно ни при чем.

Колеса скрипели на поворотах, издавая отвратительные резкие звуки, но никто не реагировал, потому что привыкли к скрежету, к тесноте и душной, спрессованной атмосфере. Никто не разговаривал, головы пассажиров забиты чем угодно, но только не светскими беседами. Это ближе к вечеру, чуть позже, появятся болтливые компании, не стесненные в вагоне давкой усталых работяг и бюджетных служащих. Их рабочий день кончается немного позже, хотя это тоже личное и очень неточное наблюдение.

Мне удалось занять уютный закуток у не открывающейся двери с правой стороны. Там не так сильно толкают, пробираясь к выходу, и плотно прижать в этом уголке не у всех получается. Стоял расслабленно, привычно упираясь спиной в дверь с надписью: «НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ», вцепившись левой рукой за изогнутый поручень, правой придерживал сумку, глаза закрыты. Впитываю пространство. Почитать книжку в такой давке не удастся, да и не люблю я читать в трясущихся вагонах, будь то метро или загородная электричка. Вот я и стою, закрыв глаза, и пытаюсь по шуму, суете, толкотне и еще десятку признаков определить окружающих меня людей. Это как игра, и мне она кажется довольно забавной, расслабляет, отвлекает. Вот справа от меня встала женщина. От нее пышет теплом, как от раскаленной печи, духи – немного вызывающие и старомодные, душные. Не дешевые, но из разряда таких, которые не дарят своим женам. Но женщина уже зрелая, подростки и студентки такой запах не одобрят, им нужно что-то более дерзкое. Свежий лак в волосах, его даже не запах, а вонь особенно отчетлива. Много косметики, помада и пудра тоже благоухают. Дышит тяжело, сипловато, шумно. Все время перешагивает, удерживая равновесие – значит, неудобная обувь или слишком высокий каблук. А возможно, и то и другое. Может, неправильная постановка ног? Я давно заметил, что в метро правильно встать тоже важно. Скорее, у нее просто недостаточно опыта. Редко бывает в подземке, на работу ходит пешком, или вообще живет не здесь, а в подмосковном городке. Здесь нет смысла гадать. Не нужно цепляться за детали, сейчас они не так значительны, главное – составить общую картину.

Дамочка полная, вес не меньше восьмидесяти, это не сложно определить по пространству, которое она занимает, рост метр шестьдесят пять, может чуть меньше, ее дыхание как раз на уровне моего плеча. Нужно иметь некоторую настойчивость, чтобы в переполненном вагоне пробиться от входа к тихому местечку, это маленький принцип, которого она придерживается, возможно, что не единственный. Тоже характеристика, между прочим.

Открываю глаза, мне скоро выходить, и нужно проверить свои наблюдения, это самый важный и интересный момент во всей игре. Почти ни одной ошибки. Наличие очков я, естественно же, определить не мог, как и вульгарно красные, хоть и ухоженные ногти на пухленьких пальцах, стянутых дешевыми на вид кольцами. Вытравленные до цвета слоновой кости волосы и истеричный блеск в затененных глазах – последние штрихи к общему портрету. Во всем остальном – угадал.

Сейчас моя остановка, буду пробиваться к выходу.

Стоило только податься вперед и сделать первый шаг, как эта дама тут же сдвинулась влево, занимая то место, где я стоял. Сделала она это с таким видом, словно я должен был уступить ей это место уже давно. Обозначая свою надменность и полное пренебрежение, она плотно сжала губы, как бы сдерживая порицания в мой адрес, резко и еле заметно дернула головой и быстро скользнула по мне полным презрения взглядом. Ее оплывший, вспотевший подбородок вздернулся, и с этого момента я для нее перестал существовать.

Выбираться из плотной толпы приходилось довольно резко и даже грубо. Никто не потрудился сдвинуться даже на полшага и уступить дорогу. Хотя все были предупреждены о том, что люди позади собираются выходить. Тоже обычное явление. Я по этому поводу даже не раздражаюсь, привык, наверное.

На моей станции было душно. Воздух какой-то чрезмерно влажный и тягучий. Забавно, я всегда считал Шаболовскую довольно глубокой, летом она казалась прохладней, чем остальные, но только не в этот раз. Люди, спускающиеся с поверхности, заметно нервничали, торопились. Шагая по гладкому полу, я вдруг понял, что у меня разболелась голова, не сильно, но, как всегда, не вовремя. Почему-то начал нестерпимо зудеть старый шрам на правой руке. Весь день сегодня какой-то суетный и бешеный, вот и зуд у меня тоже на нервной почве.

Только приближаясь к выходу, я понял, в чем причина внезапно возникших болей. На улице собиралась разразиться настоящая буря. Вроде бы еще полчаса назад не было даже намека на такую грозу, а сейчас нате вам, свинцовое небо, усиливающийся порывистый ветер поднимает серую пыль с горячего асфальта, словно хулиган, дергает прохожих за одежду, сбрасывает с торговых столиков газеты, ворошит и разбрасывает мусор, скопившийся в переполненных урнах. Совсем недалеко сверкнула молния, и прокатился суховатый громовой раскат. Дождя еще не было. Мне следовало поспешить, если я хотел успеть домой до начала ливня. Но, видимо, не суждено. Первые крупные капли шмякнулись на землю, небо стало еще темней. Молния сверкнула снова. Совсем близко. Гром был просто оглушительным. Я задержался на секунду, глядя на уютный магазинчик, где могли продаваться зонтики, но быстро отбросил эту мысль: не бывает зонтиков в лавочке, торгующей джинсами. Тем более что имеющихся при себе денег все равно не хватит, а ветер дул так сильно, что от зонтика будет мало проку. Даже если он там и продается.

Ускорив шаг, я подошел к табачному киоску, купил три пачки сигарет и, не беря сдачи, поспешил перебраться на другую сторону улицы. Напротив меня, через дорогу, высился огромный решетчатый конус телебашни. Грозовые тучи плыли так низко, что верхушки гигантской антенны не было видно. Это показалось мне довольно необычным. Хотя что я мог знать о грозовых тучах? Ровным счетом ничего, и на какой высоте им положено быть, я тоже не знал.

При такой быстрой ходьбе курить не стал, хоть организм и требовал очередную дозу никотина. Больше всего хотелось попасть поскорее домой непромокшим и наблюдать грозу уже в окно. Мне всегда нравилось подобное зрелище. На улице бушует стихия, а ты сидишь в своей уютной квартире грея руки на кружке с ароматным чаем, чуть кисловатым от ломтика лимона.

Дождь усиливался. Если еще минуту назад упавшие капли можно было видеть на сухом асфальте как жирные кляксы, то сейчас они барабанили сильней, прибивая пыль. Мощенная плитами дорожка, даже под плотными сводами раскидистых крон тополей, успела намокнуть и стала опасной. Мои кроссовки несколько раз скользнули, и я чуть не упал. В этот момент я просто запретил себе торопиться. Поддавшись этой животной панике, чуть не свалился. Ведь не боюсь же грозы, и промокну если – не страшно, какого черта! Идиот, куда спешу?! Тонкая струйка дождевой воды скользнула по лицу и защипала кожу. На тротуаре мгновенно образовались лужи, и я шлепал по ним, не утруждаясь обходить. Капли дождя и ветер вымочили мне всю спину и ноги. Спереди я странным образом оставался почти сухим. Но вот уже и мой дом. Знакомый поворот, я не спешу, сворачиваю на узкую дорожку. Но не только пешеходы поддались панике, водителей тоже не миновала эта участь. Взвизгнув на повороте тормозами, во двор въезжала зеленая легковушка. Скорее всего, импортная, не сильно-то я в них разбираюсь, да и какая разница. Машина неслась так, словно сорвалась с цепи. Водитель даже газ не сбросил. Судя по тому, что крыло и дверь были заметно помяты, ездок он был еще тот. Я как раз проходил мимо огромной рытвины в асфальте, успевшей заполниться водой. Слева невысокий забор и два старых тополя. Запрыгнув на бордюр, я прижался к стволу одного из них. Машина окатила меня таким щедрым фонтаном грязной воды, что я даже выругался. При этом она по-прежнему не сбавила ход и унеслась дальше, в глубь дворов.

Вода стекала по стволу прямо мне за ворот, одежда прилипла к телу, джинсы стали тяжелыми и тугими. Настроение резко испортилось. Кислые струи хлестали с неба плотным потоком. Немного посветлело. Это казалось неестественным. Я взглянул на небо. В черных тучах возникла светлая брешь, и в нее ворвался яркий солнечный луч. Пучок света попал прямо на меня. Я даже замер от удивления, зрелище было очень красивым. Стоял, как на темной сцене под лучом прожектора, а вокруг бушевал ураган, хлестал ветер. И все это казалось какой-то бутафорией, декорацией, мрачным сном, плодом воображения больного сюрреалиста в момент выхода из глубокой депрессии.

Ударила молния. Сильно и хлестко. Грохот был таким, что казалось, меня разорвет на мелкие кусочки. В ту секунду в моей голове возникла мысль о контузии, но так и не успела достигнуть логического завершения. Дерево за моей спиной нелепо изогнулось, словно ожившее, и лопнуло, взорвалось изнутри. Глубокие трещины раскололи весь ствол. Я этого не видел, но почувствовал всем телом. В глазах появились темные пятна, дыхание перехватило. Теперь не было никаких сомнений, молния ударила именно в это дерево, а через мокрую древесину угодила в меня. Как нелепо, я даже испугаться не успел. Тело стало бесчувственным, каким-то чужим, словно чугунная чурка. Не было ни боли, ни судорог, просто онемение и полное безразличие ко всему. Потемнело, и туча на небе закрыла солнечный луч. Все вокруг погружалось во мрак и звенящую тишину. Я опустил взгляд и увидел разряд мелких, ярко-голубых искр, пробежавших по моей груди. Затем кто-то задернул шторы, и опустилась тьма. Уютный городской мирок перестал существовать, и я растворился в этой темноте и безмолвии, провалился в звенящую бесконечность.

* * *

Наверное, так умирают. Вокруг темно и тихо, никаких ощущений, отсутствовало все – звуки, краски, самого пространства словно бы не было. Мысли текут ровно и стройно, не путаются. Скользят параллельно, плавно. Их можно наблюдать как течение полноводной реки. Но эти мысли не мои. Они вокруг, я словно плыву в реке этих мыслей, не чувствуя ни времени, ни пространства – ничего.

Если это смерть, то какая-то она тихая и, надо же, невообразимо скучная. Если что-то другое, то что?

С некоторым усилием, с каким-то напряжением воли я вспомнил, что не закончил какой-то путь. Я не понимал, что происходит, и не знал, что делать, а самое главное, чем делать. От меня ничего не осталось. Ничего привычного, того, что можно описать или пощупать. Того, чем можно действовать и на что опереться. Я все понимал, но не своим собственным сознанием, а каким-то посторонним, тоже принадлежащим мне, но бесконечно далеким и очень, очень отрешенным. Всюду был только я сам, даже мрак и тишина – это все был я. И весь этот вяло текущий источник мыслей – это тоже я. Бесконечный, размазанный на миллионы лет и пространств, в бесконечности космоса и сиянии звезд. Как же я был огромен и силен. Чувство величайшей радости охватило меня. Ни с чем несравнимое ликование и восторг заполнили меня – вселенную, и меня – маленький атом в этой необъятной бесконечности.

Все вернулось мгновенно. Тяжелые канаты мышц, стержни костей, тугая оболочка кожи. Тесная и промокшая одежда. Боль, распускающаяся во мне огненным колючим репейником, заполняющая собой все существо, всего меня, мой маленький космос. Больше было обиды, чем боли. Обиды за то, что тебя оторвали, как ломоть, от чего-то огромного и сильного, уютного и знакомого. От того, что, наверное, является самым важным в жизни, тебя – большого, настоящего. Тебе показали заманчивый мир, показали, как он прекрасен и велик, но после этого снова бросили в самый низ, к началу пути, в грязь и тесноту душных пространств. Это было сродни изощренной пытке, терпеть которую не было никаких сил.