Текст книги "Чартизм"

Глава III
Новый закон о бедных

Чтение отчетов комиссии по закону о бедных, при определенном уровне доверчивости, – сплошное удовольствие. Кажется, что для всех несчастий Англии хватит одного лекарства – отказа от «пособий»1313
  Outdoor relief (англ.) – форма помощи неимущим в виде денежных средств, еды, одежды, без необходимости получателя числиться в работном доме или богадельне.


[Закрыть]. Англия больна недовольством, обессиленная лежит она на краю своей постели в невежестве, отчаянии, мотовстве, жажде, непредусмотрительности, поедает социальную помощь и ждет, пока вниз по восточной круче, словно падающий Гиперон, не спустится комиссия по закону о бедных, взывая: «Да будут работные дома, и хлеб скорби, и вода скорби в них!» Инновация была проста, как и все великие инновации. И глядите, в соответствии с наивной надеждой в каждом квартале тотчас, как возникли стены работных домов, нищета и нужда испарились, с глаз долой – из сердца вон, и растворились в пустоте; производство, бережливость, высокая рождаемость, рост зарплат, мир во всем мире и любовь к ближнему в отчетах комиссии по закону о бедных – вот что, бесспорно, быстро или не очень к радости всех партий случилось бы. То был итог благочестивых желаний. Мы прочли четыре таких ежегодных отчета, породив гамму мыслей; не считая членов комиссии бесчеловечными, каковыми их считали противники; скорее чувствуя благодарность за то, что такие люди и такой орган существуют; с нарастающим убеждением в том, что природа, которая ничего не делает просто так, их самих или их поправку в закон о бедных создала с определенной целью. Мы надеемся доказать, что они и их поправка были необходимым элементом – суровым, но спасительным элементом прогресса.

Эта поправка к закону о бедных, которая, как иногда говорят, должна представлять собой «основную заслугу» реформистского кабинета, указывает, как можно подумать, скорее на дефицит всяких заслуг. Для того чтобы сказать беднякам: «Вы будете есть хлеб скорби и пить воду скорби и будете несчастны, пока живы», – нужно не столько прикладывать риторические умения, сколько обладать крепким желудком. Если бедняков сделать несчастными, их станет меньше. Это секрет, известный каждому крысолову: отмени социальные гарантии, донимай постоянным мяуканьем, напугай, и, попавшись в ловушки, твои «рабочие на пособиях» исчезнут и перестанут существовать для правящих кругов. Получится быстрее, чем при использовании мышьяка, может, даже гуманнее. От крыс и бедняков можно избавиться; гуманность оказалась формой старой доброй мясорубки, способной перемалывать с любой скоростью, и для ее обретения не нужен был никакой призрак чартизма или реформистское министерство. Более того, когда слышишь о «полном использовании всей имеющейся рабочей силы» этим новым институтом скорби – о труде, который хочет быть использован, но не сможет найти себе хозяина, не остается ничего, кроме как открыть рот. То, что страдающий и незанятый труд в результате должен «исчезнуть», – довольно естественно; с глаз долой – но не из бытия же? То, что нам известно наверняка, это то, что «ставки сокращены», ибо на них не прожить; что статистические данные еще не зафиксировали большого роста голодных смертей; это нам известно, но в конце концов ничего кроме этого. Если это и есть «полное использование всей имеющийся рабочей силы», тогда оно вполне реально.

На самом деле думать, будто бедняки и неудачливые люди есть лишь помеха, которую нужно стереть или уменьшить, а по возможности и избавиться, вымести с глаз долой, не очень-то хорошо. Соотношение хороших и плохих достижений в этой запутанной мировой схватке, где, как всегда считалось, председательствует слепая богиня, на самом деле является работой зрячего бога или богини и требует только одного – невмешательства: какое героическое усилие или гениальное вдохновение было необходимо для того, чтобы научить этой истине хоть кого-нибудь? Застегнуть карманы и встать по стойке смирно – это ведь несложное предписание. Laissez-faire, laissez-passer!1414
  Laissez-faire, laissez-passer (франц.) – принцип невмешательства; экономическая доктрина, согласно которой государственное вмешательство в экономику должно быть минимальным.


[Закрыть] Разве то, что происходит, должно происходить: «вдова, рвущая крапиву, чтобы накормить ею своих детей, и надушенный сеньор, изыскано бездельничающий у oeil-de-boeuf1515
  Oeil-de-boeuf (франц.) – букв. «бычий глаз»; маленькое овальное окно.


[Закрыть], владеющий алхимией, с помощью которой он заберет у вдовы треть ее крапивы и назовет это законной рентой»? То, что написано и принято, разве не написано черным по белому, разве не видно своим творцам? Справедливость есть справедливость; но всякая юридическая бумажка носит природу Таргума1616
  Таргум – общее название для переводов Ветхого Завета на арамейский язык.


[Закрыть] или является священной. Короче, наш мир требует только одного – чтобы его оставили в покое. Только борьба, безумная мировая борьба между папскими тиарами, королевскими мантиями и нищенскими кафтанами, рыцарскими лентами и плебейскими висельными веревками, где Павла вздернут, а цезарь Нерон будет, посиживая, играть на скрипке; вот это здорово, вот это должно продолжаться; и кто бы ни упал, тот должен лежать и быть растоптан: подобный фундамент должен быть главным социальным принципом, если таковой вообще имеется в поправке к закону о бедных, которая должна иметь достоинство смело отстаивать его супротив всего остального. Вот главный социальный принцип, в который, к примеру, автор этой работы не будет верить, несмотря ни на что, но всем и всегда будет твердить, что он ложен, еретичен и заслуживает порицания больше всего на свете!

И все-таки, как мы уже отметили, природа ничего не создает просто так; даже поправку к закону о бедных. Потому мы в то же время далеки от того, чтобы присоединиться к голосам, поднимающим крик против членов комиссии по закону о бедных, словно они волки в человеческом обличье; словно их поправка была лишь чудовищным и омерзительным деянием, заслуживающим немедленной отмены. Они – не волки; они люди, переполняемые теоретической идеей: их поправка, объявленная ересью и ложью, по старинке заслуживает похвалы в качестве полуправды; она определенно нуждалась в воплощении. У природы не было более прямого пути по избавлению от социальной помощи, чем создание человека, верящего в теорию, согласно которой отказ от нее и есть решение всех проблем. На самом деле, если мы взглянем на старый закон о бедных, представляющий противоположный социальный принцип, согласно которому дары фортуны – это не дары справедливости, мы поймем, что он сделался невыносимым, вредным и что, если Англия не хотела скорого начала анархии, от него надо было избавиться.

Сколь бы хорошим он не задумывался, любой закон, который стал поощрять мотовство, лень, рождения вне брака и пьянство, должен был быть отменен. Любыми способами, особенно теперь, надо доносить до людей мысль о том, что лентяям нет места в нашей Англии. Кто не работает, кто не запасает, пусть уходит; пусть знает, что закон обеспечит его не мягкой подушкой, а камнем под голову; что по закону природы, с которым закон Англии на длительных промежутках времени не борец, он приговорен избавиться от этих привычек или его с презрением выпихнут с планеты, работающей по иным – отличным от его собственных – принципам. Кто не проявляет способностей, у того нет потребностей: вот самый справедливый закон на свете. Любой при желании мог бы проповедовать сей закон всем сыновьям и дочерям Адама, ибо он применим ко всем без исключения, и воплотить его практически в качестве Бастилии закона о бедных – на всех! Тогда бы, воистину, было бы у нас «идеальное общественное устройство»; и «земля обетованная и работный сад, в котором, кто не работает, тот побирается или ворует» – тогда было бы у нас на деле то, что через множество изменений и борьбу само стремится пробить себе путь.

То, что принцип «нет труда – нет денег» должен быть в первую очередь распространен на ручной труд и четко доведен до ума каждого представителя рабочего класса, в то время как множество представителей других классов все еще не будут ему подчинены, – вполне естественно. Пусть он будет введен и доведен до ума там; увы, не столь простыми методами, как «отказ от пособий», но абсолютно другими, более дорогостоящими методиками, которыми, однако, владеет щедрое провидение и которыми не брезгуют последние поколения (если мы, конечно, поймем их стремления и желания). Работа – вот дело человека на этой Земле. Каждый день стремится вперед, и потому он покажется короче, когда тот, кто не работает, как бы его не называли, не посмеет показаться в нашем квартале имени солнечной системы, но пойдет бездельничать куда-нибудь еще. Есть ли планета лентяев? Пусть честный рабочий радуется тому, что такой закон – первый закон природы – с умом применяется и к нему; и надеется, что вскоре все остальное станет вершиться с умом. Вот начало всех начал. К тому же мы находим новый закон о бедных «защитой для бережливого рабочего от мотовства и беспутства»; защитой, имеющей невыразимое значение; мы видим в ней полдела – омерзительные полдела, если смотреть с точки зрения результата в целом; и все же без этого полдела результата в целом не достичь. Пусть мотовство, лень, пьянство, непредусмотрительность примут назначенную Богом судьбу, дабы смогли воплотиться в жизнь их противоположности. Пусть на исполнителей закона о бедных смотрят как на полезных трудяг, которых природа снабдила цельной теорией вселенной, пусть смотрят на них так, будто они могут совершить предписанное и преуспеть, несмотря на серьезное противодействие.

Мы будем превозносить новый закон о бедных, как вероятный набросок некоего общего обвинения, адресованного от высших классов низшим. Любое общее обвинение, в отличие от взаимных нападок, варьирующихся от прихода к приходу, есть символ темноты, невыразимого смятения. Наблюдаемое центральным правительством, неважно как управляемым, оно наблюдается из центра. Постепенно оно станет яснее, а затем однажды станет видно повсеместно; вне зависимости от существующей власти, оно справедливо и мудро, так как укоренено в истине, а значит, со временем его можно будет усвоить. Так давайте же поприветствуем новый закон о бедных в качестве тяжкого начала чего-то большего, тяжкого окончания чего-то большего! Самая твердая и бесплодная почва заключает в себе непаханую целину, новые недра, которые никогда не видели солнца; на которой, однако, совершенно не растет трава и которая никому «пособий» давать не будет. Терпение: трава и перегной спокойно и тихо лежат внутри, под поверхностью; а вспахивание недр есть первый шаг в любом реальном земледелии; с благословения небес и с их помощью эта почва даст благие и славные плоды.

Ибо, воистину, требование бедного рабочего все же несколько отлично от того, что выйдет в итоге его исполнения сорок третьим законом Елизаветы1717
  Речь идет о 39 и 43 законах Елизаветы, так называемых «старых законах о бедных», главными достижениями которых были пособия для неимущих, налог в пользу бедных и обязанность церковных старост и специально избираемых магистратов давать бедным работу, отмененные новым законом о бедных (1834).


[Закрыть]. Когда горе настигает рабочего, его не поддерживает институт батраков, щедрые, как никогда ранее, церковные пособия или свободные и непринужденные работные дома; однако не этого он просит, пусть и слова его рассыпаются в крик; не ради этого, но ради чего-то совершенно иного бьется его сердце. Оно бьется «во имя справедливости»; во имя «справедливой оплаты труда» – и не только о деньгах речь! Вечно трудящийся работяга радовался бы (хотя пока ему кажется, что нет), если бы нашел себе начальника, правящего им мудро и с любовью: разве это не входит в «справедливую оплату» его труда? За человечность и человеческое к нему отношение, за то, чтобы видеть себя человеком – вот за что он борется. Хотя разве мы не можем сказать, что в конце концов он борется даже не за это, а за то, чтобы ему предоставили руководство и управление, которое сам себе он обеспечить не может и без которого в нашем столь сложном мире он более не может жить? То, за что он борется, и что ни при каких условиях не даст ему закон Елизаветы – так это то, чтобы его направили на путь зарабатывания. Пусть он избавится от этого закона; и радуется, что поправка к закону о бедных, какой бы жесткой и противной его собственной воле она ни была, увела его от них. То была – если вообще была – сломанная соломинка; да и нельзя было схватиться за нее изувеченной правой рукой. Пусть он отбросит ее, эту сломанную соломинку, и ищет у неба совершенно иной помощи. Его рабочая правая рука и промышленность, что вложена в нее, разве не есть «скипетр нашей планеты»? Кто может работать – тот прирожденный царь всего на свете; пока он един с природой, он господин всего и вся, он и жрец, и царь природы. Тот, кто не работает, каковы бы ни были его внешние атрибуты, – тот не иначе как узурпатор трона; он прирожденный раб всего и вся. Пусть человек гордится своим трудом, своими способностями и знает, что его права не имеют ничего общего с законом Елизаветы.

Глава IV
Лучшее крестьянство на свете

Новый закон о бедных как сигнал – очень ясен: кто не работает, тот не живет. Всегда ли может бедняк, желающий трудиться, найти себе работу и жить на одну зарплату? Статистические исследования, как мы уже поняли, не могут ответить на этот вопрос. Имеющееся законодательство предполагает, что ответ на него – положительный. Всеобъемлющий постулат, о котором следовало заявить открыто, который следовало демонстрировать всем, который следовало сделать бесспорным для всех! Тот, кто хочет трудиться, но не может найти себе работу, представляет собой, может быть, самое грустное зрелище, которое только являет неравенство судьбы. Бернс с чувством выражает это ощущение: бедняк ищет работу, ищет позволения трудиться, дабы иметь крышу над головой и еду! Но ему ничего не остается кроме как стать вровень с четвероногими тружениками этой планеты, которая принадлежит ему! Нет лошади, жаждущей трудиться, но не получающей при этом крова и пищи в качестве платы за свой труд; того, что вынужден искать и постоянно тщетно выпрашивать двуногий рабочий. Он ничей – этот двуногий рабочий; он даже не чей-то раб. Но все же он – двуногий рабочий; ныне говорят, что в нем есть бессмертная душа, посланная с небес на землю; а он ищет работу! Нет, а что скажет законодатель, если выяснит, что работу он найти не может; что ответ на его постулат не положительный, а отрицательный?

Вот один факт, приводимый статистикой, – самый изумительный факт, вывод из которого и подвигнул нас написать это. В Ирландии насчитывается около семи миллионов рабочих, треть из них, что показывает статистика, тридцать недель в год не имеют даже нужного для пропитания количества третьесортной картошки. Может статься, это самый красноречивый факт из всех, что были нанесены на бумагу на любом языке за всю мировую историю. Нужны ли были Ирландии изменения и преобразования? Ею управляли и руководили «мудро и с любовью»? Правление и руководство белых европейских мужчин, закончившееся многолетней недостачей картошки для трети населения, – следовало бы сдернуть пелену с их глаз и вывести их из здания суда под конвоем честных полицейских; в безмолвии; ожидающих приговора измениться или умереть. Все люди, мы повторяем, были созданы Богом и несут в себе бессмертные души. «Бескартофельный» ирландец сделан из той глины, что и расчудесный лорд‒наместник1818
  Лорд-наместник – персональный представитель монарха Великобритании в крупной административной единице.


[Закрыть]. Но он ведь не какая-то «бескартофельная» пародия на человека: у него есть жизнь, данная ему небесами всего один раз, и его судьба в вечности ада или рая зависит от нее. Безмерным полон он, оно вне его, вокруг него; чувствами полон он, такими, что и Шекспир бы не описал; желаниями полон он, абсолютными, словно самодержец российский! Долго уже учили его трижды славные люди и институты, долго вели его, руководили им, и вот к чему его привели, вот чему научили – вечной нехватке третьесортного картофеля. О, благородный, здравомыслящий, отполированный до блеска читатель, по волшебству перенесись-ка в оборванное пальто и пустую голодную лачугу – да подумай о своем брате, человеке, вынужденном питаться кореньями!

От проблем общества не надо избавляться, их надо исправлять; везде и повсюду, даже в аду, если в них найдется хоть капля чего-то достойного и хорошего. Дорогу смягчающим обстоятельствам, жалости, терпению! И все же когда результатом такой деятельности оказывается многолетний голод – споры, смягчающая логика, жалость и терпение по данному вопросу можно считать иссякнувшими. Можно считать, что с таким положением вещей придется покончить. Что каждый честный человек – естественный его враг. Что каждый честный человек, каких бы взглядов он не придерживался, будь то в политике или где еще, встанет и скажет: «Так более продолжаться не может, небо восстает против этого, земля восстает против этого; скорее Ирландия превратится в выжженную безлюдную пустыню, чем это будет продолжаться». Беды Ирландии или «справедливость для Ирландии» – не об этом мы сейчас пишем. Это сложный, глубокий вопрос, до дна которого не долетит и факел. Ибо угнетение проникло гораздо дальше, чем просто в экономику Ирландии; оно проникло внутрь ее сердца и души. Ирландский национальный характер деградировал, разрушился; и пока он не начнет восстанавливаться, не восстановится и все остальное. Неметодично, бездумно, жестоко, лживо – чего вы добьетесь от бедного ирландца, действуя таким вот образом? «Лучший народ на свете, – как сказала нам одна ирландская дама. – Не считая двух вещей: они постоянно лгут и воруют!» Народ, известный тем, что не говорит правду и не действует праведно, такой народ мертв даже для самой идеи о процветании. Такой народ более не трудится, основываясь на природе и действительности; он трудится, основываясь на фанатизме, имитации, ничтожестве; а получающийся результат, вполне естественно, оказывается не чем-то, а ничем – даже картошка и та третьесортная. Дефицит, тщетность, смятение, безумие в нем орудуют не первый год. Такой народ жив не порядком, а беспорядком, протекающим через каждую его вену; а потому лекарство от него, если такое и есть, должно быть помещено в самое его сердце: не только ситуация вокруг него, но и он сам должен измениться. Бедная Ирландия! И все же не позволяйте честному ирландцу, видящему и знающему все это, отчаиваться. Разве не может он сделать что-нибудь, дабы противостоять вредной лжи, где бы он ее не находил, и превратить ее в полезную и благословенную правду? Каждый смертный может и должен сам быть честным человеком – это великое свершение и родитель великих свершений; так один желудь, в конце концов, может всю землю покрыть дубами! Каждый смертный может что-то сделать – так пусть делает, и будь, что будет!

Мы, англичане, даже сейчас платим горькую дань за долгие века несправедливости по отношению к соседу нашему – Ирландии. Не сомневайтесь: несправедливости было полно; иначе Ирландия не была так несчастна. Земля добра, она в изобилии посылает нам еду и приплод; если, конечно, в это дело не вмешивается человеческая глупость. То был страшный день, когда Стригул1919
  Ричард де Клер (граф Стригул), по прозвищу Стронгбоу (1130—1176), являлся одним из крупнейших баронов Валлийской марки. В 1169 г. он по приглашению Дермота Мак-Мюрро, свергнутого короля Лейнстера, отправился на завоевание Ирландии, захватил Уэксфорд, Уотерфорд и Дублин и в результате женитьбы на дочери Дермота получил право на корону королевства Лейнстер.


[Закрыть], впервые вмешался в дела этого народа. У него не получалось их истребить: им пришлось объединиться и истребить его! Были среди них жесткие и милосердные люди; несправедливые правители и справедливые; враждовавшие друг с другом с большой долей насилия пять диких веков назад; жестокие и несправедливые продолжали творить свои непотребства, в итоге получив то, что мы имеем сейчас. Англия виновата перед Ирландией; и наконец, в полной мере пожинает плоды несправедливости пятнадцати поколений.

Все, о чем мы хотели сказать, так это о нашем выводе из печального факта о трети «бескартофельных» – вкупе с хорошо известным фактом, что ирландцы говорят лишь на частично понятном диалекте английского и для них стоимость проезда в поезде один фунт четыре пенса! Толпы несчастных пьяных ирландцев бродят по нашим городам. Дикие ирландские изгнанники, псевдоискусные, беспокойные, безрассудные, несчастные и осмеянные, приветствуют вас на всех улицах и переулках. Английский кучер бьет «милетца» кнутом и проклинает его, если тот начинает крутиться рядом; пока последний протягивает свою руку, прося подаяния. Он – самое болезненное зло из тех, с которыми наша страна сталкивалась. В своих лохмотьях, с присущей ему дикостью, стоит он там, готовый взяться за любую грязную работу; при оплате, которая позволит ему купить себе картошки. А приправой ему будет соль; он спит в любом свинарнике, псарне, насесте во флигеле; и носит обноски, надеть или снять которые практически невозможно, разве что на праздники или красные дни календаря. Саксонец, не готовый так жить, работу не найдет. Он тоже может быть невежествен; но он еще не опустился с планки благопристойной человечности до планки убогой обезьяноподобности – он так не может. За океаном лежат девственные американские леса; нецивилизованный ирландец не силой своей, а полной ее противоположностью выдавил местного саксонца и занял его место. Там пребывает он в своей грязи и неразумии, в своей лживости и алкогольном насилии – готовое ядро деградации и беспорядка. Тот, кто борется и плывет против течения, теперь своими глазами может лицезреть пример того, как человек живет, погружаясь на дно. Пусть тонет; он не худший из людей; не хуже другого точно. Мы изобрели карантин против чумы; но против этого не ввести карантина; да и против чего он вообще возможен? Жалко смотреть. Британскую землю саксонцы очистили, вспахали и вырастили на ней урожай – она их дом для них самих и для их предков. Под небесами нет такой силы, которая смогла бы выбить их оттуда; они – саксонцы изо всех сил, крепко схватятся и скинут (с помощью неба и своего саксонского юмора) захватчика в море. Но узрите: идет армия, вооруженная лишь лохмотьями, невежеством и наготой; и хозяева земли саксонской, словно парализованные невидимой магией, бегут за тридевять земель и прячутся в трансатлантических лесах. Неужто это и есть «отмена унии»?2020
  Расторжение англо-ирландской унии – требование, выдвигавшееся ирландским национальным движением 30‒40 гг. XIX в., изложенное во второй петиции чартистов парламенту.


[Закрыть] «По воле Божьей, – как сказал Вильгельм III, – ты был королем Ирландии и мог приказать ей двинуться куда угодно». Вот это попробуйте отменить!

Что до бедных «иберийских» ирландских братьев, что они могут поделать? Не могут же они остаться дома и умереть от голода? Вполне естественно, что они приходят сюда, делаясь нашим проклятьем. Увы, но и для них здесь не медом мазано. Нет ничего хорошего или радостного в том, чтобы бичевать их за это; только плохое. Но мы избрали такой образ действий, и он оказался довольно эффективным. Теперь же настало время выбрать: должны ли мы помочь ирландцам или уничтожить их. Благовидная помощь, оказанная в ответ на тот или этот призыв, более не действенна; она должна основываться на искреннем желании и фактах, должна найти свое отражение в настоящем, которое ответит началом улучшения жизни наших несчастных братьев. Они более не могут жить в сердце цивилизации, постоянно испытывая страшный голод. Ибо мы полагаем, что саксонские британцы никогда не согласятся опуститься вместе с ними до такого состояния. Божьей милостью живет в саксонцах подлинная изобретательность; методичность, проницательность, перманентная добропорядочность; рациональность и правдивость, которую природа не отрицает; к тому же в глубине их сердец сидит берсерк, который гниению предпочтет что угодно, включая разрушение и саморазрушение. Да не проснется он – этот берсерк! Глубоко спрятанный, лежит он во тьме, словно веселое синее пламя, за слоями условностей, традиций и спокойного трудолюбия – все стоит на нем, все он оживил и сделал плодотворным: справедливость, ясность, молчаливость, упорство, неторопливое неутомимое усердие, ненависть к беспорядку, ненависть к несправедливости – этому худшему виду беспорядка, все, что характеризует этих людей; их внутренний огонь, утверждаем мы, как любой подобный огонь должен оставаться скрытым. Глубоко скрытым; но пробудимым и неистощимым; да не проснется он! С этим сильным молчаливым народом теперь шумные и горячные ирландцы объединены общим делом. Ирландия впервые столь странным образом оказалась в одной лодке с Англией, и теперь они либо поплывут, либо утонут, но обязательно вместе; бедность Ирландии медленно, но неизбежно передалась и нам, став нашей бедностью. Ирландский народ надо исправить и защитить, хотя бы ради Англии. Жаль, что с обеих сторон все равно останутся бедные рабочие, болью оплачивающие поведение непослушных Стиргулов, Генрихов, Макдермотов и О’Донохью! Сильные едят недозревший виноград, в то время как у слабых выпадают последние зубы. «Проклятья, – гласит пословица, – как куры, они всегда возвращаются назад».

Правда, теперь, как нам кажется, английская статистика, учитывая, что на нас каждый день обрушивается новый поток лучшего крестьянства на свете, сможет наполнить свою данаидскую бочку проблемами рабочего класса; и заключить, что каждый человек, который снимет статистические очки со своего носа и просто взглянет на ситуацию, сможет увидеть – в городе и на деревне, что состояние многочисленной нижней прослойки английских рабочих все ближе и ближе подходит к состоянию ирландцев, конкурирующих с первыми на всех рынках труда; что какой бы ни была работа, нуждающаяся лишь в физической силе и некоей сноровке, – плата за нее будет приближаться не к английской, а к ирландской ставке: будет чуть превосходить ирландскую, то есть такую, на которую можно тридцать недель в год питаться не иначе, чем третьесортным картофелем; превосходить, но уменьшаться с каждым часом, с каждым новым пароходом мигрантов, приближаясь к минимуму. Полмиллиона ткачей, работающих по пятнадцать часов в сутки, но при этом все равно способных заработать лишь на самую простую еду; английские батраки, сидящие на зарплате в девять или семь шиллингов в неделю; шотландские батраки, «трудящиеся на половине всех молочных ферм, но при этом никогда не пробовавшие молока, ибо они не в состоянии его себе позволить» – вот что мы видим; некоторых из них мы видели своими глазами. Учитывая все это, вполне понятно, почему зарплаты так называемых «квалифицированных рабочих» во многих случаях должны быть выше, чем когда-либо ранее: гигантский паровой двигатель гигантской английской нации нуждается в одних рабочих и избавляется от других. Но, увы, большая часть рабочих неквалифицированны: миллионы остаются и должны оставаться неквалифицированной физической силой; пахари, землекопы, точильщики; дровосеки и водоносы; только слуги парового двигателя – лишь главные его слуги и те, кто непосредственно обслуживает его механизм, должны быть квалифицированны. Английская торговля протянет полученную ими ткань через весь мир; тонкую, нет, пожалуй, даже колеблющуюся от натяжения, она протянет ее даже в самые далекие уголки планеты. Огромный машинный демон дымит и грохочет повсюду на территории нашей страны, пыхтя выполняет он всю главную задачу; способный менять свою форму подобно самому Протею2121
  Протей – в греческой мифологии старец предсказатель, который знал тайны богов и был способен принимать любой облик.


[Закрыть]; и при каждой смене своего обличья он непогрешимо сбрасывает с себя мириады рабочих и, словно завивая свою тень, раскидывает их в разные стороны то так, то эдак, превращая их в марширующие толпы, в рабочий трафик; так что даже мудрейший не знает, как он на самом деле выглядит. Вот таким вот образом он каждый день выливает на нас потоки ирландцев; затапливая нас своими отходами, входящим и выходящим материалом, так что слова о том, что состояние бедных рабочих улучшается, выглядят жестокой насмешкой.

Новый закон о бедных! Laissez-faire, laissez-passer! Владеющий лошадьми с уходом лета и окончанием полевых работ должен кормить их всю зиму. Если бы он сказал своим лошадям: «Четвероногие, у меня более нет для вас работы; но ее полно в других местах: разве не знаете вы (или мне придется читать вам лекции по политэкономии), что паровой двигатель в перспективе обеспечит больше трудовых мест? Рельсы используются на одной стороне света, каналы на другой, но гужевой транспорт тоже нужен; не сомневайтесь, где-то в Европе, Азии, Африке или Америке вы найдете занятые гужевые перевозки – идите же и найдите их, удачи!» Они выступающей верхней губой и сомневающимся фырканьем покажут, что Европа, Азия, Африка и Америка вне их досягаемости; что они не знают, нужен ли там гужевой транспорт. Они могут и не найти его там. И поскачут, растерянные, вдоль дорог, зажатые и слева и справа забором: пока, наконец, из-за голодных колик не решатся перепрыгнуть через него; они начнут поедать чужую собственность – ну и остальное нам известно. О, в этом нет радости, только грусть – счастливый смех человечества звучит натянуто, ведь в мире, подобном нашей Европе 1839 года, принцип laissez-faire применен по отношению к бедным крестьянам.

Сколь много может показать простое наблюдение за пароходами, отходящими от Дроеды или Дублина. Еще кое-что, что можно обнаружить в этом запутанном предмете, вызывает неглубокий шок, но и только: самые высокооплачиваемые рабочие – это те, кто больше всего бастует, создает профсоюзы, участвует в чартистском движении и тому подобном, короче – жалуется. Не сомневайтесь! Только высокооплачиваемые и могут жаловаться! Как ткач, который каждый день должен зарабатывать на пропитание, может бастовать? Если он начнет бастовать, голод убьет его за неделю. Он не жалуется! Однако сам по себе этот факт, если над ним призадуматься, ведет нас еще глубже к корню всего зла. Казалось бы, зарплата не показатель благополучия рабочего; но за ее исключением других параметров может и не оказаться. Зарплаты рабочих сильно разнятся в разных частях нашей страны; согласно исследованиям, ну или догадкам, мистера Симонса, интеллигентного гуманитарного исследователя, разброс не менее чем три к одному. Хлопкопрядильщики, как мы знаем, в основном получают неплохо, пока работают; их зарплата за две недели – учитывая, что также работают их жены и дети, – доходит до сумм, на которые при хорошем планировании можно жить безбедно. И все же, увы, тут, кажется, появляется маленький вопросик: почему же при всем этом безбедная жизнь для них так же далека, как и для всех остальных? На холодном очаге вечно трудящегося и вечно голодного ткача есть хоть какое-то постоянство – стабильность, подобная вечной мерзлоте; о надежде здесь и не слышали; но ведь и нездорового нетерпения нет. Снаружи кажется, что им всего достает или могло бы доставать, но изнутри видно, что не хватает чего-то существенного. Они не экономят; сегодня их профессия процветает – завтра она окажется в упадке, а ее «ближайшее будущее» и вовсе выглядит непредсказуемым; они живут как азартные игроки: то невероятные выигрыши, то голод. Черное мятежное недовольство поглощает их; а ведь оно самое несчастное чувство из тех, что может поселиться в сердце людском. Английская торговля, с ее мирового масштаба протуберанцами, с ее страшным протейским паровым демоном, любой шаг для них делает сомнительным, всю жизнь превращая в сплошное замешательство: трезвость, твердость, спокойная жизнь – эти первичные человеческие блага им незнакомы.