Текст книги "Крестовый поход детей"

Глава 16. Цимцум

Раввин Самуэль сидел в кругу солдат Железных врат. У каждого было по ружью или по автомату.

Ваганту нелегко было уговорить своих позволить этим вооруженным людям свободно перемещаться по Городу. Поначалу было немало напряженных моментов и подозрений с обеих сторон.

Молодые солдаты молча слушали, что говорил им раввин. Джон наблюдал за ними. Они внимательно вникали в слова своего учителя, время от времени кивая. У некоторых из них на голове была кипа – ритуальный головной убор правоверных иудеев.

Джон подошел поближе. В первое мгновение на него обратилось несколько недоверчивых взглядов, но затем все повернулись обратно и сосредоточились на словах своего духовного наставника.

Вагант остался стоять в стороне, прислонившись спиной к колонне на приличном расстоянии от этой группы.

– Подумайте над тем, что я расскажу вам, – продолжал раввин. – В 1942 году в лагере уничтожения Берген-Бельзен за две недели до Песаха группа пленных евреев пришла к ребе из Блужова Исраэлю Спира и попросила его о совершенно немыслимой вещи. Сознавая, что этот Песах может стать последним в их жизни, они обратились к ребе с просьбой выпросить у коменданта лагеря муки и воды вместо хлеба и позволения соорудить печь, чтобы приготовить неперебродивший хлеб, необходимый для проведения Седера[15]15
  Ритуальный ужин на Песах.


[Закрыть]. Не забывайте о том, что жизнь всех этих заключенных висела на волоске. Но даже несмотря на это, они хотели соблюсти все предписания.

Джон завороженно слушал. Сперва он подошел поближе, потом сел рядом. Двое ребят подвинулись, чтобы освободить для него место.

Раввин дружелюбно улыбнулся и продолжил:

– В своем простодушии они полагали, что немцы оценят экономичность этого предложения, ведь оно означало, что евреи сами должны были взять на себя изготовление хлеба. Восемьдесят евреев отважно подписали петицию и попросили раввина представить ее коменданту лагеря. Руководство неожиданно дало разрешение. Теперь евреи могли приготовить мацу. Накануне Песаха ребе объявил, что тайно проведет в своем бараке Седер. Вы должны понимать, что подобные вещи в Берген-Бельзене карались смертью, если о них становилось известно охране. Тем не менее, той ночью более трехсот человек решили подвергнуть себя опасности и принять участие в Седере.

Самуэль закрыл глаза. Он легонько покачивал головой вперед-назад. Потом снова открыл глаза.

– В определенный момент Седера, когда в рассказе о рабстве евреев в Египте раввин дошел до слов Авадим hаину ле Пар’о бе Мицраим… Ата б’ней хорин… «Рабами были мы у фараона в Египте, а теперь мы свободные люди…», Ребе почувствовал, что печаль охватывает сердца верующих. Многие из них плакали. Что значили эти слова в Берген-Бельзене в 1942 году?

Самуэль остановился. Одного за другим оглядел он молодых людей, сидевших вокруг него. Последнее, что он увидел, были глаза Джона Дэниэлса.

Священник пожал плечами.

Самуэль улыбнулся. Потом, снова оглядев худые и отчаявшиеся лица собравшихся, произнес:

– Почему этот Седер отличается от других Седеров? У нас нет ни четырех бокалов вина для благословения, ни столов с вкусной пищей, ни дорогой посуды. У нас нет ни ребенка, который задал бы четыре вопроса, ни трав, которые мы ели бы, вспоминая далекий исход из Египта. Наша маца, так не похожая на мацу, которую мы ели до войны, больше напоминает о том, где мы находимся сейчас, чем о том, где мы были когда-то. И только горьких трав – «марора» – в этом году в нашем распоряжении сколько угодно. Но и здесь, в пучине мрака и отчаяния, мы можем вспомнить Исход и отпраздновать Пасху, и именно поэтому на самом деле мы свободны. Потому что свобода зависит не от того, где вы, а от того, кто вы такие.

Джон Дэниэлс поднял взгляд. На глазах некоторых молодых людей, сидевших в кругу, блестели слезы.

– У кого-нибудь есть вопросы? – спросил раввин.

Джон смущенно поднял руку.

– Я скорее хочу сказать одну вещь, чем задать вопрос.

Джон откашлялся.

– По тому, как вы говорите, Ребе, я чувствую, что ваша вера тверда.

Сидевший справа молодой человек справа немного отодвинулся от него. То же сделала девушка слева.

Самуэль улыбнулся.

– Иногда да, иногда нет. Обращайся ко мне на «ты», прошу тебя. Мы служим одному господину.

– Не все так думают.

– Но мы-то с тобой ведь да, не так ли?

Отец Дэниэлс кивнул.

– Мой вопрос связан с тем, о чем ты говорил, когда я только пришел и еще не сел с вами. О вере, которая не гибнет, несмотря на все препятствия. В мире столько зла, что верить во благого Бога по-настоящему трудно. Один мой друг слышал твою проповедь…

– Это не проповеди. Я считаю, что это скорее дружеские беседы. Полагаю, ты спрашиваешь о том, что такое Цимцум.

Джон Дэниэлс улыбнулся.

– Ах, вот что это за слово. Цимцум. Да, именно. Я хотел бы, чтобы ты рассказал о нем.

Раввин вздохнул.

– Это непростая вещь. Я и сам не могу утверждать, что понимаю ее до конца. А уж чтобы объяснить ее… У нас ведь меньше получаса до отправления.

Пораженный этой новостью, Джон резко обернулся. Вагант хитро пожал плечами.

– Я думал, ты знаешь, – сказал молодой раввин. – Но теперь вижу, что это не так. Ты пойдешь с нами?

– Конечно.

– Тогда у нас будет время поговорить о Цимцуме. А ты, может быть, в ответ тоже расскажешь мне о кое-каких вещах, которые я слышал о тебе и которые вызывают мое любопытство.

– На мой взгляд, это будет честный обмен.

– Посмотрим. Быть может, да. Честный обмен – вещь редкая.

С неожиданной ловкостью раввин вскочил на ноги. Остальные последовали его примеру.

Джон с удивлением заметил, что раввин тоже поднял с пола автомат и походный рюкзак.

Тот заметил его взгляд.

– Евреи на собственном опыте узнали, что Бог существует и иногда помогает нам, но всегда лучше… идти ему навстречу. Проще говоря, не сидеть сложа руки. Поэтому мы можем постоять за себя. Никаких новых Освенцимов.

Он иронически отдал честь Дэниэлсу и пошел прочь.

– Я раньше никогда не видел евреев, – сказал Вагант. Он подошел к Дэниэлсу и встал прямо у него за спиной, но не смог застать священника врасплох. Чувства священника были невероятно обострены.

– Насколько я знаю, не все они евреи, – добавил начальник разведки. – То есть, они иудеи по вере, но не евреи по крови. Но, как бы то ни было, это ребята надежные. Они умеют сражаться. Прекрасное приобретение для твоего крестового похода.

Дэниэлс повернулся лицом к молодому человеку.

– Это не мой крестовый поход.

– Хрена лысого не твой. Надеюсь только, что оно того стоит. Я уже потерял слишком много друзей. Я хочу, чтобы все это кончилось. И кончилось хорошо. То есть, хорошо для нас.

Джон не ответил – не видел смысла. Ему казалось, что ничего из того, что ждало их, не зависит от него.

– Ты уверен, что мы готовы?

– Не готовы. Но дети этих людей, и дети раввина в том числе, находятся в руках головорезов. Они готовы отправиться туда даже без нас. Мы не можем ждать.

Дэниэлс вздрогнул.

– Пойдем, – сказал Вагант, ударив его по плечу. – Пора выступать в поход. Прости, что я не сказал тебе раньше, что мы отправляемся так скоро. Считай это небольшим наказанием за те неприятности, что ты успел нам доставить.

Глава 17. Поход

К центральному вокзалу можно было подойти несколькими путями. «Но только один из них не является гарантированным самоубийством», – в очередной раз повторил сам себе Вагант. Несмотря на то, что ему бесконечно твердили в последние несколько часов, он никак не мог убедить себя в этом, глядя на стрелку дозиметра, опасно приближавшуюся к красному сектору.

Выйти из полуразрушенного входа станции Буонаротти, а потом сразу вернуться в укрытие железобетонного туннеля, проходящего на пятиметровой глубине.

– Мы пройдем по линии метрополитена до станции Дуомо, а уже оттуда направимся к центральному вокзалу, – сказал Серджио Крисмани своим союзникам на совещании накануне вечером. – Я боюсь радиации больше, чем любого врага. Мы хорошо вооружены, но не против этой опасности.

При этих словах люди из Города утвердительно закивали. Серджио, военачальник города Железных врат, подробно описал препятствия, ждавшие их на пути к крепости Сынов Гнева. Подробностей у него и у его помощников оказалось предостаточно. Парадоксальным образом создавалось впечатление, что для них главной проблемой было добраться до цели живыми и здоровыми. Как будто все остальное – сражение и то, что должно было произойти вслед за ним, – было всего лишь мелочью, чистой формальностью, с которой они справятся без особых проблем.

– А почему мы должны идти через Дуомо? – спросил Вагант.

– Потому что это самый верный путь.

– Как это? Это же должна быть самая многолюдная зона города. Сплошная неизвестность. Где больше людей, там выше опасность.

– Больше людей? Когда-то. Теперь уже нет. Радиация сильно поразила этот район. То немногое, что продолжает там жить, живет под землей.

Дозиметр подтверждал его слова.

Чем ближе они подходили к центру города, тем губительней становилась окружающая среда и тем более пустынными и разрушенными – станции метрополитена. Объяснялось это очень просто – в центре города не было ничего полезного: куча деловых центров и бутиков, но очень мало еды и ни одного молла наподобие торгового центра Бонола. Центр зависел от окраин: когда цивилизация пала, он быстро вымер, в то время как периферийным общинам удалось выжить. Раньше, до катастрофы, чем ближе ты подъезжал к центру, тем просторней и чище становились станции. Теперь все было ровно наоборот. По мере того, как они продвигались – с трудом, шаг за шагом – к сердцу Милана, станции становились все более убогими и темными. Груды обломков и грязь делали их похожими на пещеры, в которые никогда не ступала нога человека. И только трупы – много, чудовищно много незахороненных трупов – напоминали о том, что когда-то эти туннели были пульсирующими артериями и венами большого города. Большая часть останков превратилась в кости, обернутые пыльным тряпьем. Но самыми страшными были не эти. Настоящий ужас вызывали мумифицированные тела, встречавшиеся на самых хорошо защищенных от внешнего мира станциях. В свете фонариков они появлялись из темноты, из ниоткуда, словно выныривали прямиком из преисподней. В памяти Ваганта навсегда запечатлелся образ одной семьи: мужчина, женщина и трое детей, сгрудившихся на полу в углу станции Лотто. Они обнимали друг друга, словно ища защиты в этих объятиях. Как могли они защитить друг друга, Бог знает. Вагант заметил, что Дэниэлс осенил их тела крестным знамением. Почему именно их из сотен увиденных ими трупов? И из сотен растоптанных ими трупов, судя по чудовищному треску под сапогами, когда солдаты шли по тоннелям и переходам? Вероятно, ответ заключался в идеальной сохранности тел. Казалось, они просто заснули. И только с близкого расстояния становились заметны провалившиеся и почерневшие глазницы и стянувшаяся, облезшая кожа у рта, обнажившая зубы.

Дэниэлс по-прежнему оставался для Ваганта загадкой. Его исцеление от слепоты было потрясающим, как и то, что он смог так долго выживать на поверхности, – если, конечно, ему можно было доверять. А Вагант все более убеждался в том, что доверять можно. Этот человек был сильным союзником. Если, конечно, это был человек. Как ни старался Вагант отвлечься и не думать о тайне Джона Дэниэлса, она была из тех, что лишают сна. В присутствии священника трудно было не только действовать, но даже рассуждать нормально. Самым загадочным для молодого начальника разведки было то, что периодически фигура священника начинала двоиться, и на нее накладывался другой, бестелесный, но все же не похожий на привидение, образ молодой, очень красивой женщины. Как в тот момент, когда Джон говорил с Самуэлем – раввином и предводителем города Железных врат. Казалось, что девушка-призрак слушает раввина так же внимательно, как и священник.

– Ты спросил меня, что такое Цимцум, – сказал раввин. – Не так-то просто объяснить это. Чтобы хоть как-то подойти к этому понятию, можно сказать, что это способ, которым Бог присутствует в мире, одновременно отсутствуя в нем. Буквально это слово означает сокращение. Для каббалистов Цимцум – это порождающее миры сокращение божественной энергии. Похоже на то, как трансформатор снижает напряжение тока, пока оно не становится достаточно слабым, чтобы с электричеством могла справиться лампочка. Таким же образом божественная энергия, видимо, сократилась для того, чтобы с ней могли справиться созданные Богом миры. Однажды один раввин привел такое сравнение: действие Цимцума сходно со снижением уровня усиления в стереосистеме. Если репродукторы в колонках качественные, при убавлении громкости сигнал не теряется: снижается только количественная характеристика воспринимаемого человеческим ухом звука. Точно так же, чем сильнее действие Цимцума, тем меньше мир будет сознавать божественную энергию, которая создала и поддерживает его.

Самуэль на мгновение прервался.

– Я привел тебе пример, а на самом деле я не знаю, насколько он ясен. Я никогда не видел стереосистему. Я знаю, что это такое, но у меня ее никогда не было.

– Нет-нет, пример как раз очень ясный.

Молодой раввин удовлетворенно кивнул.

– Каббалистам известно множество Цимцумов, которые порождают бесчисленные миры. По их мнению, наш мир – последний из миров, поскольку уровень Цимцума в нем так высок, что божественная энергия практически недоступна для восприятия. Будь он еще хоть немного выше, мир вообще не смог бы существовать. Поскольку существование требует хотя бы минимальной связи с первоисточником всего, с Создателем. Есть и другой тип Цимцума, описание которого дал великий рабби Ицхак Лурия, назвавший его Ари[16]16
  Самуэль допускает ошибку: на самом деле, рабби Ицхак Лурия (1534–1572) называет первое сокращение «Цимцум алеф», а второе – «Цимцум бет». «АРИ» – это не название одного из видов цимцума, а аббревиатура, которой называли самого рабби Ицхака.


[Закрыть]. Думаю, это именно то, о чем ты спрашиваешь. Это первоначальный Цимцум, отличающийся от остальных. Ари, как иррациональное число Пи, преобразует бесконечный круг в доступную для измерения линию. Представь себе предшествовавшее созданию первоначальное состояние бесконечного света, в котором ничто не может существовать. Прежде чем сотворить миры, Бог полностью устраняет свою энергию и создает тотальную пустоту. Только после этого из окружающего вакуум света Бог вытягивает тонкую линию, которая поддается измерению, и при помощи этой линии создает бесконечный ряд миров. Это и есть Цимцум, который рабби Лурия называет Ари.

Лицо Самуэля засияло.

– Этот Цимцум Ари – способ, при помощи которого Бог создает пространство, в котором может существовать наш мир и мы в нем. Для этого он и скрывает свой свет: чтобы мы, его создания, имели свободу выбора. Но и даже скрытый, он по-прежнему присутствует; более того, его отсутствие в некотором смысле делает его присутствие более интенсивным. Я понимаю, что это звучит парадоксально. Но наше ограниченное человеческое сознание не может полностью проникнуть в замысел Творца. Быть может, единственный способ вместить Цимцум в ограниченное сознание человека – это притча. Точнее, даже притча о притче…

Дэниэлса поразили слова раввина, открывшие перед ним новые горизонты. Ему вспомнилась одна компьютерная игра его времен, Fallout 3. Уже будучи семинаристом, он время от времени позволял себе развлекаться играми. И эта стала его любимой. Действие происходило в мире после ядерной катастрофы, среди мутантов и каннибалов. Практически предсказание того, что произошло в действительности. Но мир игры был смесью будущего и пятидесятых годов, с роботами, будто вышедшими прямиком из фильмов категории Б, и с песнями Билли Холидей в качестве саундтрека. Однажды он прошел игру до конца, исчерпав все возможности исследования этого виртуального мира. А потом один из его однокашников дал ему add-on – DLC, как его называли, – загружаемый контент под названием «Операция Анкоридж». Джон установил ее. Как только он запустил игру, его персонаж получил радиосигнал с приказом двигаться к определенной позиции. И там, где до вчерашнего дня находилась гладкая стена, теперь появилась дверь. Джон открыл ее. За дверью располагалась лестница, ведущая прямо на место действия. Мир, казавшийся досконально изученным, вдруг превратился в новый, открытый для исследования. Этот DLC создал новый мир внутри старого. Точно так же слова раввина из Бонолы открывали сознанию бесконечные новые просторы.

– Можем назвать ее «притчей о мудреце и ребенке», – продолжал Самуэль. – Представь себе, что ты пожилой мудрец, который должен научить чему-то очень юного ученика. У тебя есть глубокие познания, мудрость, которую ты приобрел немалыми усилиями, с юных лет внимая великим мудрецам, впитывая каждое их наставление, а потом день за днем обдумывая, многие годы посвятив размышлениям в спокойной обстановке, вдали от любых других забот. Добавил к этим наставлениям собственные размышления, обогащенные путешествиями и опытом. В определенный момент на твоем пути внезапно словно открылся новый горизонт: ты увидел все очень ясно и понял, каким образом разрозненные элементы соединяются в простую и очевидную абсолютную истину. Ты хотел бы передать это понимание своему юному ученику, но как сделать это? Ученик живет в совершенно другом мире, у него нет ничего из твоего опыта. Он никогда не испытывал той глубины понимания, которая достигается многочасовыми размышлениями над одним вопросом. Вывали на ученика свои знания, и он не вынесет из них ничего, кроме ошеломления и смятения. И все-таки способ есть. Начни думать еще глубже о представлении, которое хочешь передать ему, еще сосредоточенней, чем когда-либо раньше. Стремись к тому, чтобы достичь сущности этого представления, его ядра. Но чтобы сделать это, ты должен преодолеть форму, которую оно приняло в твоем сознании, ты должен освободить его от шелухи своих мыслей и своего опыта, оголить его и выделить ядро, квинтэссенцию, отправную точку. Выделив эту точку, ты должен посмотреть на мир своего ученика, понять, как он живет изо дня в день, когда не сидит перед тобой и не слушает твои наставления. Ты должен стараться понять, как он видит и воспринимает мир, встать на его точку зрения. Только в таком случае ты сможешь провести яркую линию от той сущностной точки, которую ты выделил, и довести ее до мира своего ученика. В этот момент ты должен стараться думать так же, как его сознание. Стараться придумать наилучший способ сделать так, чтобы он понял то, что ты видишь столь ясно. И каждый раз, когда ты будешь находить способ, который будет казаться тебе верным, ты не будешь довольствоваться им и станешь искать другой метод подвести эту идею еще ближе, все ближе и ближе к его миру. Но работа еще не закончена. Проблема заключается в том, что, хотя ты и старался спустить представление до уровня своего ученика, оно все равно остается идеей. А ученик не живет в мире идей, он живет в мире вещей, до которых может дотронуться, людей, которых знает, событий, которые ему известны. Поэтому ты должен совершить еще один шаг: придумать притчу, которая облачит твое представление в материю известного ученику мира. Ты сочинишь историю, которую ученик легко сможет понять и запомнить, которая будет иметь для него прямое значение и которую он легко сможет изучать. Эта притча будет пространством, в котором он сможет познакомиться с твоими идеями, но не как с идеями, а как с элементами истории, которая могла бы произойти и в его жизни, в его мире. Когда ты, учитель, думаешь об этой притче, ты помнишь все мельчайшие подробности того, что хочешь передать своему ученику. Для тебя это не притча, а твоя идея, рассказанная в форме истории. А для ученика это, наоборот, именно история. Если он хороший ученик, он продолжит рассказывать эту историю самому себе, повторять ее много раз подряд. Становясь старше, приобретая знания, опыт и мудрость, он начнет понимать эту притчу, проникать на все новые и новые уровни ее смысла. Пока – возможно, спустя четыре десятилетия поисков истины – не начнет понимать идею именно так, как понимал ее учитель. Можно сказать, что все это время учитель жил внутри него.

Идя рядом с раввином, Джон чувствовал, как его шаги становятся все легче и легче. Молодой, вдохновенный голос звучал глухо через респиратор противогаза, но слова были чисты и прозрачны, как свежая вода. Было видно, как глаза Самуэля смеются под стеклами, пока он говорит.

– Так что же ты сделал, будучи учителем? Ты применил Цимцум. В присутствии твоей мысли места для мысли ученика не остается. Преодолев самого себя, уйдя в тень, ты отдал всего себя. Точно так же Творец удаляет свой бесконечный свет, чтобы уступить место созданию. Он делает это ради нас, ради своих созданий. И именно эта пустота, именно Его отсутствие свидетельствуют о Его присутствии, и для Него свет остается таким же ярким, как и прежде. Конечно, отношения между учителем и учеником отличаются от отношений между Богом и его созданиями. У учителя есть его ученик, в то время как у Бога изначально нет ничего. Сперва он должен создать своего ученика. Будучи учителем, ты даешь свои знания. Творец же дает свою сущность. Поэтому, когда ты чувствуешь себя брошенным посреди мрака, вынужденным принимать трудные решения и сталкиваться с ужасающими препятствиями, когда ты чувствуешь отчаяние и одиночество, думай о своей жизни и обо всем окружающем тебя мире как о притче – и не более того. В этой притче есть Бог. И его присутствие сильнее всего проявляется именно в самых темных углах. В Цимцуме.

– Это и есть Цимцум? Бог, создающий в самом себе пустоту, чтобы освободить место для создания?

– В целом, да. Самый цимес. Хотя какой цимес после наступления Мрака.

– Вы называете это Мраком?

– А вы как?

– В Новом Ватикане это называли Страданием. Швейцарские гвардейцы называли его FUBARD – день, когда всему пришел полный…

Внутри сознания Дэниэлса послышался смех Алессии, словно звон золотых монет в хрустальной чаше.

– Тебе смешно?

– Очень.

– Рад за тебя. Где ты была все это время?

– Здесь, рядом с тобой.

– Я тебя не замечал.

– Ты все время на чем-то сосредоточен. Тебе стоит больше заботиться о том, что есть, а не о том, что случится потом.

– Кажется, я не понимаю тебя.

– Ты видишь воду, но не видишь реку.

– Какую реку? – спросил Дэниэлс. Но смех Алессии растаял. Как будто он всего лишь приснился ему.

– Какую реку? – переспросил Вагант. Джон пришел в себя.

– Я думал вслух.

– Здесь нет рек. Те, что были когда-то, давно забраны в трубы и теперь текут под землей.

– И кто знает, быть может, они уже снова стали чистыми.

– Вот именно – кто? И я бы еще добавил: кому до этого есть дело? Постарайся сосредоточиться, священник. Мы вступаем на вражескую территорию.

– Откуда ты знаешь?

Вагант направил электрический фонарик в глубину туннеля и показал пальцем на предельно недвусмысленный знак. Перед ними стоял вырванный с корнем турникет, на одну из осей которого надели череп. В череп вбили дюжину проржавевших гвоздей, составлявших ужасающий, богохульный нимб.

Под этим предупредительным знаком висела надпись на итальянском, гласившая:

ДЕРЖИТЕСЬ ПОДАЛЬШЕ

ЗАПРЕТНАЯ ЗОНА

Под ней располагался ряд китайских иероглифов, которые ни один из присутствующих не мог прочесть.

Крисмани покинул голову колонны и подошел к ним.

– Плохо дело, – прошептал он. – Я не знал, что они успели распространить свою сферу влияния до станции Пагано.

– Распространить свою сферу влияния? Кто?

– Лос Чинос. Похоже, у нас неприятности. Серьезные неприятности.

Китайское присутствие в Милане восходило к 1920–1930 годам, когда некоторое количество иммигрантов – бродячих торговцев из уезда Вэньчэн в провинции Чжэцзян – прибыло в Милан из Франции в поисках новых рынков сбыта. Впоследствии, когда на их родине к власти пришла коммунистическая партия, миграционный поток из Китая прервался, но возобновился в 1979 году. Перед тем, как произошел ядерный апокалипсис, китайская община Милана насчитывала – по крайней мере, согласно официальным данным – более десяти тысяч постоянных членов и концентрировалась в основном на улице Паоло Сарпи, в так называемом миланском чайнатауне.

Однако название «Лос Чинос», как пояснил Крисмани, появилось уже после Страдания, когда китайская община сперва встретилась, а затем слилась с южноамериканской, жившей до катастрофы в районе центрального вокзала. В результате смешения возникло невообразимо агрессивное городское племя. В рядах Лос Чинос было больше латиноамериканцев, чем китайцев, но их главари по-прежнему назывались лаобань, что на китайском означает «начальник», «хозяин». Эквадорская группировка «Latin King» смешалась с Триадами[17]17
  Китайские тайные преступные группировки.


[Закрыть], набрав при этом солдат из всех местных миноритарных групп, от филиппинцев до перуанцев. Они контролировали станции Москова, Ланца и Кардона.

Эта информация дорого обошлась городу Железных врат, как в смысле денег, так и в отношении человеческих потерь. Она была далеко не исчерпывающей.

– Мы не знаем, сколько их и где находится их столица, – пояснил Крисмани, – но это самые проклятые сукины дети города после Сынов Гнева. Видимо, они начали экспансию – черт знает, с чего бы. На станциях Пагано и Кончилационе совершенно нечего ловить…

– Они ваши враги?

– Нет. Как я уже сказал, мы никогда не сталкивались с ними. Но, учитывая, что они никому не друзья, можно точно сказать, что и не нам тоже.

– Есть ли какой-нибудь способ избежать встречи с ними? – спросил Дэниэлс.

Крисмани отрицательно покачал головой.

– Мы вступили на их территорию. Одно это уже равнозначно объявлению войны.

– Вот дерьмо, – прорычал Вагант.

Потом, повернувшись к своим солдатам, сказал:

– Будьте начеку, ребятки. Мы на индейской территории.

– Индейская территория… Что это значит?

В голосе Алессии слышалось детское любопытство.

– Это такое выражение, которое использовалось в одной очень давней войне, – рассеянно ответил Джон. – Войне, которая шла очень, очень много лет назад.

– Ты что, сам с собой разговариваешь? – спросил его Вагант.

Джон покраснел. Он опять не заметил, что говорит с Алессией вслух.

– Постарайся не зевать, – сказал начальник разведчиков.

«Нет, – поправил себя Джон, – не начальник разведчиков, а глава Города, с тех пор, как умер Управляющий».

– Я велел Даниэле прикрывать тебя, но даже она не способна сотворить чудо, если…

В это мгновение разразился ад.

Разорвав темноту, единичные выстрелы и очереди молниями осветили пространство подземной станции. Из-за сгоревшего вагона шел заградительный огонь, столь же интенсивный, сколь и неэффективный. Солдаты двух городов ответили на этот беспорядочный обстрел точным и прицельным огнем. В свете фонариков, закрепленных на автоматах и ружьях, было видно, как поверхность вагона покрывается отверстиями. Рикошетные выстрелы попадали в стены, от которых летел град осколков, не менее опасных, чем сами пули.

– По краям! Продвигайтесь вперед по краям! – приказал Вагант, лично ведя атаку, целью которой была правая сторона вражеской баррикады. Через некоторое время Крисмани с двумя помощниками установили тяжелый пулемет и начали уничтожать его огнем вагон и все, что находилось за ним. Создавалось впечатление, что ржавый металл плавится, обнажая разодранное дымящееся мясо нападавших.

– Прекратить огонь! – приказал Крисмани. – Не стрелять!

Прозвучало еще несколько единичных выстрелов, после чего наступила полная тишина. Запах пороха смешался с запахом взорванного цемента и крови. Особенно крови. Металлический, первобытный запах.

Вагант подошел к Крисмани.

Они вместе осмотрели лучше всего сохранившиеся трупы, обследуя их карманы и экипировку.

Мертвых было семеро. Установить это удалось только путем подсчета количества рук и ног в горелом месиве мяса и костей.

– Это не Лос Чинос, – заключил Крисмани.

– Ты уверен?

– Ну а какого ж хрена? Ты только посмотри на рожу этого придурка.

Он показал на один из трупов. Мужчина средних лет со светлой бородой и гнилыми зубами. Половина его лица была выкрашена голубой краской.

– Это один из Альберти.

– Альберти? Кто это? – спросил Джон.

– Это военная элита группы, которая называет себя Истинными Миланцами. А Альберти они называются по имени их легендарного героя.

Крисмани взял в руки оружие мертвеца.

– Теперь понятно, почему они так плохо стреляли.

Пистолет был похож на автоматическую Беретту. Но только похож. Какой-то несомненно талантливый – но все же недостаточно талантливый – оружейник сконструировал его по ее подобию. Однако мощность и, прежде всего, прицел не шли ни в какое сравнение с настоящими.

Всего несколько дней назад (хотя сейчас уже казалось, что с тех пор прошла уже тысяча лет) Вагант был бы счастлив держать в руках такое оружие. Теперь арсенал Железных врат вывел его армию на качественно новый уровень.

Они уже играли в другой категории.

– Но откуда здесь взялись Альберти? – удивленно спросил солдат Железных врат.

– И тем более на станции, находящейся под контролем Лос Чинос? – добавил другой.

Крисмани надолго задумался.

– Альберти – расисты, убежденные, что Милан принадлежит им. Они ни за что не стали бы объединяться с латиноамериканцами и азиатами.

Вагант молчал. В кулаке он сжимал окровавленный клочок бумаги, обнаруженный им у одного из убитых.

– Может быть, я могу помочь вам понять, в чем дело, – донесся из темноты мальчишеский голос. – Только будьте добры, не стреляйте, – добавил он спустя мгновение.

В свете фонарей появился темнокожий юноша, не очень высокий, худой, но не истощенный. Его худоба была скорее худобой фотомодели, чем голодающего. Он был одет элегантно, и даже его защитный антирадиационный плащ по сравнению с экипировкой солдат выглядел творением рук хорошего портного.

Он вышел вперед, держа руки за головой. С дружелюбной улыбкой, которая Ваганту показалась насквозь фальшивой. Его темные глаза говорили о веселости и о некотором уме.

Начальнику разведки пришло в голову, что юноша напоминает героя манги: восточный разрез глаз, иссиня-черные волосы, поставленные гелем, как иглы дикобраза, жокейские штаны на подтяжках.

– Добро пожаловать на территорию Лос Чинос, – произнес он с улыбкой.

Вагант подошел к нему и обыскал. Юноша кривлялся, то делая вид, что ему щекотно, то – что он наслаждается прикосновениями Ваганта.

– Он чист, – наконец заключил начальник разведчиков.

– Уж точно почище тебя, – парировал юноша фальцетом.

Вагант с отвращением поморщился.

Молодой человек протянул руку.

– Маркос Васкес.

Его протянутую руку пожал только Серджио Крисмани. Рукопожатие юноши было сухим, крепким.

– Благодарим вас за то, что вы освободили нас от этих засранцев. Мы охотимся на них уже много дней.

– Хочешь сказать, что это не ваши?

– Шутишь, что ли? Это Альберти.

– Что-то далеко за пределы своей территории они вышли.

– Вообще-то вы тоже. – Маркос пожал плечами. – Лос Чинос вообще принадлежит весь мир… А вот Альберти не на месте. И вы тоже, – заметил он почти вскользь со злобной усмешкой. – Вы вообще откуда, господа?