Текст книги "Лиза из Ламбета. Карусель"

Глава 9

Через пару дней Бэзил женился, и когда Фрэнк, помогавший ему в ходе весьма неприятных процедур в муниципалитете, вернулся к себе, то увидел Реджи Бассетта, который удобно устроился в одном кресле, положив длинные ноги на другое. Рядом лежали сигареты Фрэнка и стоял стакан виски с содовой.

– Вижу, вы чувствуете себя как дома, мой друг.

– Я проходил мимо, и у меня не было никаких дел, так что я решил заглянуть. Моя мама считает, ваше общество положительно на меня влияет. Свадьба закончилась?

– Что вам об этом известно? – резко спросил Фрэнк.

– Больше, чем вы думаете, старина, – с ухмылкой ответил Реджи. – Мать сообщила мне, причем в назидательных целях. Она говорит, Кент женился на официантке, и это следствие того, что он вращался в дурной компании и ходил по пабам. Для чего он это сделал?

– На вашем месте я не совал бы нос в чужие дела, Реджи.

– Если все из-за того, что он обрюхатил ее, то он полный осел. Если бы я влип в подобную историю, то скорее устроил бы так, чтобы дамочка просто исчезла.

– Меня ждет работа, мой друг, – заявил Фрэнк. – С вашей стороны было бы лучше уйти.

– Ладно! Только я еще немного выпью, – сказал Реджи, подливая себе виски. – Собираюсь встретиться за чаем с миссис Кастиллион.

Фрэнк насторожился, но ничего не сказал. Реджи посмотрел на него, улыбнувшись с неимоверным самодовольством, и подмигнул:

– Неплохо я поработал, да? Учитывая, что мы знакомы всего две недели. Но с женщинами так и надо – быстрее брать их в оборот. Я заметил, что поразил ее еще на первой встрече, и приступил к решительным действиям. Я знал, что она нормальная женщина, и просто сообщил ей, чего хочу. И в самом деле, она оказалась дамой без предрассудков! Я пришел к выводу, что мне нравятся леди, Фрэнк. Не нужно ходить вокруг да около. Можно тут же браться за дело, не заботясь о проклятой высокой нравственности.

– Да вы философ, Реджи.

– Думаете, я издеваюсь, но это не так. Я прочту вам письмо, которое она мне написала. Кстати, я собираюсь дать ей ваш адрес на тот случай, если мать обо всем узнает.

– Если письма на ваше имя придут сюда, мой друг, они тут же вернутся к почтальону.

– Вы гнусный подлец, вам это никак не повредит, – сердито ответил Реджи. – Но если думаете, что это помешает ей писать мне, то ошибаетесь. Она не постыдилась бы отправлять письма и на адрес моего репетитора. Говорю же, я должен прочесть вам ее послание, оно довольно забавное.

Реджи вытащил из кармана письмо, и Фрэнк узнал крупный почерк миссис Кастиллион.

– А вам не кажется, что это непорядочно – показывать личные письма, которые вам написала женщина?

– Чушь! – воскликнул Реджи и рассмеялся. – Если она не хотела, чтобы кто-то их видел, нечего было писать.

С явной гордостью он зачитал отрывки из послания, которое не оставило бы никаких сомнений у председателя суда по бракоразводным делам по поводу того, какие отношения связывают счастливую пару. Любовь наивной женщины льстила самолюбию Реджи, и он находил удовольствие главным образом в том, чтобы хвастаться этим. Некоторые нежные выражения он произносил с особой экспрессией.

– «Ваша до конца дней», – закончил он. – Боже правый, какую чушь пишут женщины! И самое смешное, что это всегда одна и та же чушь. Но в ее искренности не возникает сомнений, правда? Она зашла так далеко, как только могла.

– Любезный юноша! – сказал Фрэнк. – А ваша мать знает, что вы водите дружбу с миссис Кастиллион?

– Еще бы! Сначала мать полагала, что она немного вульгарна, но потом заглянула в «Список поместного дворянства» и, обнаружив, что ее дедушка был лордом, решила: все в порядке. Моя мать в некотором роде страдает снобизмом, знаете ли. Ее домоправитель был в Сити, и она взяла себе в голову, что Кастиллионы пригласят нас к себе в Дорсетшир. Ей-богу, если это случится, я изрядно повеселюсь. – Реджи взглянул на часы. – Мне пора бежать, иначе я опоздаю на чай.

– Разве вам не надо заниматься?

– Надо, но занятия подождут. Видите ли, я не собираюсь на следующий экзамен. Мать дала мне денег на репетитора, а я их спустил, так что я скажу ей, что сдал. Все равно в конце концов все сложится как нельзя лучше.

– Разве это не жульничество?

– О чем вы? – удивленно спросил Реджи. – Она держит меня на чертовски коротком поводке, а мне нужно откуда-то брать деньги. Все так или иначе достанется мне, когда она отправится на тот свет, так что это не имеет никакого значения, как вы понимаете.

– А как насчет милой леди, с которой вы ужинали в субботу?

– О, я бросил ее. Я думаю, миссис Кастиллион обойдется мне намного дешевле. У нее полно денег, и будь я проклят, если пойму, почему мужчина всегда должен раскошеливаться на женщину.

– Мой мальчик, вы пытаетесь объединить два противоречащих понятия – любовь и бережливость.

Реджи отправился на Бонд-стрит и принялся бродить туда-сюда в ожидании миссис Кастиллион. Прождав полчаса, он разозлился и отнюдь не с радостным видом встретил свою даму, когда та наконец приехала.

– И долго вам пришлось ждать? – беспечно поинтересовалась она.

– Да, долго, – ответил он.

– Это вам только на пользу.

Она впорхнула в кафе, и они заказали чай.

– Не могу есть эти пирожные, – заявила она. – Скажите, чтобы принесли другие.

Вторая тарелка также не пришлась ей по вкусу, и она потребовала третью.

– Думаю, первая партия была лучше всего, – заключила она в итоге.

– Могли бы и сразу съесть то, что дают, и не поднимать шум! – воскликнул Реджи, который был очень капризен, но не выносил привередливости в других.

– Этой женщине больше нечего делать, так почему мне не побеспокоить ее? И вела она себя в высшей степени нахально, я хотела бы пожаловаться на нее.

– Если вы это сделаете, я пойду и скажу, что она ни в чем не виновата.

– Это отвратительное место. Не понимаю, почему вы предложили встретиться здесь, придется съесть пару конфет, чтобы хоть как-то прийти в себя.

Осмотревшись, она заметила коробку с шоколадными конфетами, изысканно украшенную лентами и искусственными фиалками.

– Можете купить их мне. Я люблю конфеты, а вы?

– Я тоже, когда за них платит кто-то другой.

Она откинула голову и расхохоталась так громко, что все стали оборачиваться и смотреть на них. Реджи занервничал:

– На вашем месте я не устраивал бы спектакль. Посетители таращатся на вас.

– Ну и пусть! Дайте мне сигарету.

– Здесь нельзя курить.

– Почему нельзя? Вон та женщина курит.

– Да, но она могла бы вести себя более пристойно.

– Чепуха! Это леди Визард. Только ваши подруги с Пикадилли вечно думают о соблюдении правил приличия. Они так боятся показаться непохожими на настоящих леди, что их всегда можно отличить по особой чопорности.

Миссис Кастиллион, напудренная и надушенная, была одета вычурно, но никто не мог обойти ее по части модных тенденций. И она выказала удивительную прозорливость, когда заявила, что свободные манеры отличают ее от лиц чрезмерно добродетельных. Она бросила взгляд через столик на леди Визард, одетую не менее интересно, но с величайшей тщательностью, присущей женщинам с сильным характером. Она сидела с молодым лордом де Капитом, и миссис Кастиллион рассказала Реджи о последнем скандале, разгоревшемся вокруг этой пары.

– Вы ведь знаете, что она мать мистера Кента? Кстати, это правда, что он женился на женщине с улицы?

– Да, – сказал Реджи. – Глупый осел!

Он живо поведал ей об интрижке все, что было известно ему. Непостижимо, каким образом подробнейшие новости о приключениях Бэзила распространились среди всех его друзей, когда только Фрэнк и мисс Ли, в высшей степени благонадежные люди, знали все обстоятельства.

– Послушайте, Реджи, вы пойдете со мной завтра в театр? Леди Паперли раздобыла ложу на «Красавицу из Петербурга» и попросила меня привести с собой кавалера.

– Я ваш кавалер? – спросил Реджи.

– А почему нет?

– Это звучит неимоверно вульгарно. Можно подумать, вы говорите о своем лакее.

В ответ миссис Кастиллион рассмеялась, причем невероятно громко, так что посетители кафе, к смущению Реджи, снова обернулись.

– Какой вы зануда! Это сказывается воспитание вашей мамочки? Знаете, она та еще старая развалина.

– Спасибо!

– Но я собираюсь пригласить ее в Джейстон на Рождество. Мы планируем устроить прием в загородном доме, и я хочу позвать мисс Ли и доктора Харрелла. Мне он не особенно нравится, но мисс Ли без него не поедет. Жаль, что она не моложе, правда? Тогда они могли бы говорить на философские темы с большей пользой. Ходят слухи, она обожает молодых мужчин. Интересно, что она с ними делает… Думаете, она была очень распутна в юности?

– Она сущая развратница, это я знаю наверняка, – ответил Реджи, вспомнив, как часто в школьные годы щедрая дама вкладывала ему в руку чаевые.

– Уверена, что-то здесь было нечисто, – рассудила миссис Кастиллион. – Не зря она так долго жила в Италии.

– Моя мать считает ее честнейшей женщиной из всех, кого она когда-либо знала.

– На вашем месте я не стала бы постоянно ссылаться на мнение матери, Реджи. Мне вполне хватает Пола, чтобы еще слушать ваши россказни. Полагаю, придется пригласить эту старую курицу на Рождество: она ужасна, но богата, как никто, к тому же прекрасно общается с вашей матерью. Пойдемте. Меня тошнит от этой дыры.

Когда Реджи попросил счет, он обнаружил, что коробка конфет стоила пятнадцать шиллингов, и, поскольку предпочитал тратить деньги исключительно на себя, остался не слишком доволен. Миссис Кастиллион ждал извозчик, и она предложила подвезти кавалера до Гросвенор-Гарденс, где ее ждали на чай.

– Я хорошо провела время, – сказала она, когда они приехали. – Дали бы вы извозчику пять шиллингов. До свидания, Реджи. Не опаздывайте завтра. Где мы поужинаем?

– Мне все равно, если это будет дешево, – сказал он, уныло протягивая извозчику пять шиллингов.

– О, я заплачу за ужин, – заявила миссис Кастиллион.

– Ладно, – ответил он, просветлев. – Тогда пойдемте в «Карлтон».

Миссис Кастиллион зашла в дом, а Реджи, ненавидевший ходить пешком, желая сэкономить деньги, с угрюмым видом побрел домой в Слоан-Гарденс. Фрэнк проявил величайшую мудрость, когда сказал, что любовь и бережливость редко идут рука об руку.

– Все это стоило мне больше фунта, – бормотал Реджи. – Я мог бы сводить Мэдж на ужин три раза за эти деньги, и будь я проклят, если бы она вела себя так вульгарно, как эта «женщина без предрассудков».

Но на следующий день они встретились в вестибюле «Карлтона» и отправились на ужин. Официант принес винную карту.

– Что будете пить? – спросил он.

– Что-нибудь шипучее.

Это полностью соответствовало желаниям Реджи, а поскольку он не собирался оплачивать ужин, то постарался заказать шампанское, которое нравилось ему больше всего и отнюдь не отличалось дешевизной. Он льстил себе, считая, что обладает изысканным вкусом, но пил спиртное с особенным удовольствием, поскольку цена была высока. Миссис Кастиллион, слишком сильно напудренная, как увядающая роза, которую в выгодном свете разместили в витрине, дабы ввести в заблуждение покупателя и убедить его в ее первой свежести, была в прекрасном расположении духа. Довольная своим видом, как и видом привлекательного юнца напротив, томная и чувственная, как пробуждающийся Адам кисти Микеланджело, она говорила очень быстро и чрезмерно громко. Настроение Реджи улучшалось по мере усиления действия алкоголя, и его сомнения относительно того, стоит ли заводить роман с женщиной высокого положения, вскоре развеялись. Глядя на ее великолепное дорогое платье, он ощущал дрожь и с удовлетворением ласкал взглядом бриллианты у нее на шее и в светлых волосах. Его переполняли новые ощущения, когда он ужинал с хорошо одетой богатой женщиной в ресторане, и он буквально раздувался от гордости, считая себя крайне удачливым ловеласом.

Передав что-то, он коснулся ее пальцев.

– Не надо, – сказала она. – Я от этого вся дрожу.

Видя, какое это производит впечатление, миссис Кастиллион использовала все свои приемы и уловки.

– Будь проклят театр! Жаль, что нам придется туда идти.

– Обязательно. Леди Паперли явится со своим спутником, а мы должны ее сопровождать.

Реджи доставляло удовольствие сидеть в одной ложе с титулованной особой, и он знал, что это порадует мать.

– Почему вашего мужа никак не сделают баронетом? – простодушно спросил он.

– Моя свекровь не желает раскошеливаться. Видишь ли, Пола вряд ли можно назвать гением, ему польстила бы приставка к имени, но в последнее время цены выросли, и за титул баронета нужно платить наличными.

У Реджи был зверский аппетит, и он с великой радостью сидел за столом весь этот долгий ужин. Когда принесли десерт, он закурил сигарету и вздохнул с глубочайшим удовлетворением.

– И все же говорят, что удовольствия интеллектуальные превыше удовольствий гастрономических, – вздохнул он.

Он остановил на миссис Кастиллион тяжелый взгляд, и, как у большинства мужчин, его сердце наполнилось любовью, сопровождающей приятный процесс усвоения пищи, и он одарил ее особенно сладострастной улыбкой:

– Послушайте, Грейс, думаете, вы могли бы улизнуть на выходные куда-нибудь?

– О, я не могу так рисковать. Это было бы слишком опасно.

– Только если мы не отправимся в какое-нибудь тихое местечко. Это было бы потрясающе!

Ее сердце забилось быстрее, и под этим прекрасным ленивым взглядом она ощутила приятную слабость. Его ладонь лежала на столе, большая, мягкая и гладкая, и при мысли о том, что он прикоснется к ней, ее охватило возбуждение.

– В следующем месяце Пол собирается поехать с выступлениями на север, – призналась она. – Это наш шанс, правда?

Риск завораживал ее, и симпатия к Реджи резко сменилась неистовой страстью, ради которой она была готова поставить на карту все, что угодно.

– Послушайте, у меня появилась мысль, – прошептала она, и ее глаза сверкнули. – Поедем в Рочестер. Помните, на днях Бэзил Кент рассказывал об этом месте? Я могла бы сказать, что хочу полюбоваться видом, или придумать что-то еще. Полагаю, это жуткая дыра и никто, кроме американцев, туда не ездит.

– Хорошо, – согласился он. – Это будет превосходно.

– А теперь нам пора. Попросите счет.

Миссис Кастиллион ощупала карманы, затем, откинув голову, визгливо рассмеялась.

– В чем дело?

– Я забыла кошелек. И все-таки придется платить вам. Вы не против?

– К счастью, мать дала мне пятерку сегодня утром, – без энтузиазма ответил он, а когда отсчитывал блестящие соверены, мысленно добавил: «Видит Бог, когда-нибудь я ей это припомню».

Прибыв в театр, они увидели, что леди Паперли еще не появилась, а поскольку не знали номера ложи, то были вынуждены ждать у входа. Они простояли там почти полчаса, и миссис Кастиллион все больше распалялась с каждой минутой.

– Это жутко отвратительно и ужасно невежливо с ее стороны! – воскликнула она в десятый раз. – Жаль, что я приехала, и, ради Бога, перестаньте стоять с таким кислым видом. Неужели не можете повеселить меня какой-нибудь историей?

– Я думал, вы в состоянии подождать пару минут и без таких омерзительных приступов ярости.

– Уж я услужу этой женщине так, как она услужила мне. Полагаю, она ужинает сейчас где-нибудь со своим проклятым кавалером. Разве вы не можете заплатить за ложу, чтобы мы вошли?

– С какой стати? Они нас пригласили, и мы должны здесь ждать, пока они не появятся.

– Если бы я вам хоть немного нравилась, вы не отказывались бы выполнять мои просьбы.

– Если ваша просьба покажется мне благоразумной, я ее выполню.

Реджи и сам отличался вспыльчивостью, которую, при попустительстве матери, так и не научился сдерживать. И, увидев, что миссис Кастиллион рвет и мечет от нетерпения, он демонстративно принял спокойный вид, который раздражал еще больше, чем если бы он суетился или кипел от злости. Дама попыталась пробить броню его безразличия острым языком и стала ругать его. Через некоторое время он без особых волнений отплатил ей той же монетой:

– Если вы недовольны мной, я, пожалуй, пойду. Думаете, вы единственная женщина на свете? Меня уже почти тошнит от вашего сварливого характера! Боже правый, если такое приходится терпеть женатому мужчине, то упаси меня Бог от женитьбы!

Они замолчали. Даже под слоем пудры щеки миссис Кастиллион неистово багровели. Но когда наконец появилась леди Паперли в сопровождении крепкого юнца военного вида, миссис Кастиллион, встретив ее улыбкой и теплыми словами, поклялась, что они только приехали. Реджи, не столь привыкший к правилам поведения в приличном обществе, не мог скрыть плохого настроения и пожимал руки с мрачным молчанием.

После спектакля Реджи посадил миссис Кастиллион в экипаж, но не стал пожимать ей руку, и на его красивом лице отражалось недовольство, что сильно обеспокоило ее, ведь то, что сначала казалось ей мимолетным увлечением, непостижимым образом превратилось в отчаянную страсть. В душе она была блудницей и долгие годы порой серьезно, а порой не очень флиртовала то с одним, то с другим мужчиной. Но она главным образом жаждала восхищения и общества человека, готового выводить ее в свет и оплачивать маленькие прихоти. И хотя некоторые воспринимали интрижку серьезно, она всегда сохраняла трезвость ума и бросала поклонников, если они начинали доставлять беспокойство. Но теперь, когда она уезжала одна, ее сердце сжимала тупая голодная боль, она испытывала муки, видя злость в прекрасных глазах Реджи, и с печалью вспоминала поспешный поцелуй, которым он одарил ее позавчера в такси.

– Наверное, он не вернется, – прошептала миссис Кастиллион и вдруг расплакалась.

Она была немного напугана, понимая, что находится во власти распущенного эгоистичного мальчишки, которого она нисколько не волновала. Любая женщина могла бы легко заменить ее, ведь, как ни прискорбно, она видела, что он просто ослеплен ее богатством и блеском бриллиантов. Ему нравилось ужинать в ее доме, и его самолюбию льстило, когда он обнимал роскошно одетую женщину. Но ей не хватало силы характера, чтобы стоять на своем, и она поддалась любви, не думая о том, в какую пропасть позора и мучения она ведет. Отправившись к себе в комнату, она села писать жалобное письмо Реджи. Увидев такое унижение, те, с кем она жестоко играла в былые времена, почувствовали бы себя отмщенными.

Не злитесь на меня, дорогой, мне это невыносимо. Я люблю вас всем сердцем и душой. Простите, что ужасно вела себя сегодня вечером, но я ничего не могла с собой поделать и впредь буду сдерживаться. Напишите и скажите, что прощаете меня, потому что у меня кровь стучит в висках, а сердце изнывает от тоски по вам.

Я люблю вас – я люблю вас – я люблю вас.

Грейс.

Она свернула письмо и собиралась положить его в конверт, когда ей на ум пришла одна мысль. Несмотря на ветреность, миссис Кастиллион была наблюдательна и заметила, что Реджи не любит тратить деньги. Она подошла к ящику и вытащила десятифунтовую банкноту, которую приложила с постскриптумом.

Простите, что я сегодня забыла кошелек, деньги лежали у меня дома. Пожалуйста, заберите это в счет долга, а на сдачу можете купить себе булавку для галстука. Я хотела сделать вам маленький подарок, но боюсь купить то, что вам не понравится. Пожалуйста, скажите, что не сердитесь на меня за то, что я попросила вас сделать это самостоятельно.

Молодой человек прочитал письмо с равнодушием, но когда дошел до последних строчек, вспыхнул, поскольку мать привила ему определенные правила чести и вопреки собственной воле он не мог избавиться от мнения, что принимать деньги от женщины постыдно. На мгновение ему стало неимоверно стыдно, но банкнота была такой хрустящей, чистой и соблазнительной…

Первым его порывом было отправить деньги назад, и он сел за письменный стол. Но когда дело дошло до того, чтобы положить банкноту в конверт, он заколебался и снова посмотрел на нее.

«В конце концов, с учетом вчерашнего ужина и чая, она мне должна бо́льшую часть этих денег, и я потрачу их на нее, если оставлю их себе. Она так богата, для нее это ничего не значит. – Потом его озарило. – Я поставлю остаток на лошадь, и если она выиграет, то верну десятку. А если – нет, то я ни в чем не виноват».

И он положил десятку в карман.

Глава 10

Кенты провели медовый месяц в рыбацком домике близ Карбис-Уотер[51]51
  Теперь эта местность называется Карбис-Бэй – залив Карбис.


[Закрыть], само название которого, романтичное и музыкальное, завораживало слух Бэзила. Из окна был виден утес, поросший пахучим ракитником и лениво подползавший к кромке разноцветного моря. Старик, сдавший им жилье, отличался какой-то приветливой простотой, и Бэзил с восторгом слушал его длинные рассказы о ловле сардин, о штормах, после которых пляж был усеян обломками кораблей, и о жестоких схватках между рыбаками Сент-Ивз и иностранцами из Лоустофта. Он говорил о возрождении религиозного движения в деревне, основатели которого призывали грешников к раскаянию. Он говорил о том, как в один памятный день сам нашел спасение и теперь исповедовал вновь обретенную веру с особым рвением. Это, однако, не мешало ему зарабатывать деньги на незнакомцах в собственном доме. Высокий и костлявый, этот старый рыбак с морщинистыми щеками и с глазами, затуманившимися от того, что он слишком долго вглядывался в морскую даль, казалось, являл собой олицетворение этой земли – дикой, с заброшенными шахтами, и в то же время ласковой; бесплодной и в то же время нежной, цвета пастели. Бэзилу, истерзанному за последний месяц противоречивыми чувствами, этот край представлялся исполненным умиротворяющего очарования, с которым не сравнились бы и более выдающиеся красоты южных стран.

Однажды днем они поднялись на холм, чтобы увидеть местную достопримечательность – могильную плиту, венчавшую его вершину, и Бэзил побродил вокруг, пока Дженни, равнодушная и утомленная, присела отдохнуть. Он прогулялся по зарослям дрока, шафрана и вереска, цвета приглушенного и благородного аметиста: какой-то ребенок собрал букетик и бросил его, так что он лежал на траве, умирая, – увядающее фиолетовое пятно, как символ упадка имперской власти. По какой-то неведомой причине Бэзил вспомнил слова самого поэтичного из всех писателей-прозаиков, одаренного и простого мастера, ткущего материю из слов, – Джереми Тейлора – и повторил про себя ту грустную страстную фразу из «Смерти в святости»: «Встань с постели, выпей вино, увенчай свою голову розами и покрой кудрявые локоны маслом нарда, ибо Бог велит тебе помнить о смерти».

Стоя на краю пропасти, он оглядел долину моря и на отдалении увидел Хейл на берегу спокойной реки, похожий на старый итальянский городок, яркий и веселый, даже под этими мрачными небесами. Небо было серым и хмурым, и облака, готовые пролить дождь, проносились над вершиной холма как прозрачные лохмотья некоего умирающего языческого духа, витающего в одиночестве среди гротескных форм христианской легенды. На верху холма рядком высились засохшие деревья, и Бэзил, когда посещал это место раньше в том же году, пришел к выводу, что они диссонируют с летом, выделяясь своей отвратительной чернотой на фоне ярких красок корнуоллского июня. Теперь же природа пришла в гармонию с ними, и они стояли, сучковатые и голые, в мирной тишине. Зеленые листья и цветы желтели и увядали, эфемерные, как бабочки и легкий апрельский бриз, а деревья оставались неизменными и постоянными. Мертвые папоротники лежали повсюду, коричневые, как сама земля, они стали первыми летними растениями, которые увяли, замерзнув до смерти под прохладным сентябрьским ветром. Тишина была столь величественна, что Бэзил, казалось, улавливал в воздухе хлопанье крыльев грачей, перелетавших с поля на поле у него над головой. Бэзил особенно наслаждался уединением, поскольку привык быть один, а постоянное общество другого человека со времен женитьбы порой действительно его утомляло. Он принялся строить планы на будущее. Ничто не мешало побудить Дженни расширить круг знаний, которыми она обладала сейчас. Она ни в коей мере не отличалась глупостью, и потихоньку он, вероятно, сможет привлечь ее к тому, что интересовало его. Было бы чудесно открыть человеческой душе ее собственную красоту. Но его энтузиазм быстро иссяк, когда, спустившись с холма, он увидел Дженни, которая спала, откинув голову назад, со сползшей на один глаз шляпкой и приоткрытым ртом. Его сердце сжалось, когда он увидел ее такой, какой никогда не видел раньше: на фоне нежного совершенства пейзажа ее одежда казалась безвкусной и грубой, а при ближайшем рассмотрении под внешней красотой обнаруживалась посредственность натуры, за которую он уже успел возненавидеть ее брата.

Опасаясь, что может пойти дождь, Бэзил разбудил ее и предложил пойти домой. Она с любовью улыбнулась ему:

– Ты видел, как я спала? У меня открылся рот?

– Да.

– Ну и видок у меня был, наверное!

– Где ты купила шляпку? – спросил он.

– Я сделала ее сама. Тебе не нравится?

– Жаль, что она такая яркая.

– Яркие цвета подходят мне, – ответила она. – И всегда подходили.

Корнуоллский туман навис над землей, пронизывая все вокруг, как людская печаль, и наконец, на исходе дня упали первые капли дождя. В дымке ночи край погрузился в темноту. Но в сердце Бэзила царила еще более глубокая тьма, и по прошествии всего одной короткой недели в его душу закралось опасение, что задача, которую он так уверенно попытался решить, может оказаться ему не по силам.

По возвращении в Лондон Бэзил перевез принадлежавшую ему мебель в маленький домик, который снял в Барнсе. Ему нравилась старомодная Главная улица в этом городке, потому что она сохранила некую деревенскую простоту, и эта незатейливость хоть как-то сглаживала жуткое впечатление от длинного ряда вилл, в котором стояла и его собственная. Архитектор, проявивший изобретательность, разместил на каждой стороне по пятьдесят маленьких домиков, столь похожих один на другой, что отличались они только номерами и звучными названиями на фрамугах. Две или три недели молодые супруги распаковывали вещи, а потом Бэзил вернулся к монотонной жизни, которая ему нравилась, поскольку позволяла работать. Каждое утро он спозаранку уезжал в адвокатскую контору, где выполнял кое-какие обязанности королевского адвоката, в кабинете которого и сидел в ожидании записок. Записки так и не приходили, и около пяти часов он садился на поезд и возвращался в Барнс. За этим следовала прогулка по бечевнику вместе с Дженни, а после ужина он писал до отхода ко сну.

Теперь Бэзил ощущал некое тихое удовлетворение от брака: его дела налаживались, и он мог отдаться своим литературным амбициям. Очевидно, было какое-то волшебство в брачных узах, ибо постепенно в его сердце выросла отчетливая и глубокая привязанность к Дженни. Он был польщен ее восхищением и тронут кротостью, с которой она выполняла его распоряжения. Он искренне предвкушал рождение их ребенка. Они беспрестанно говорили об этом, оба были убеждены, что родится сын, и с удовольствием обсуждали, что с ним делать, какую прическу он будет носить, когда подрастет, и куда пойдет учиться. Когда Бэзил представлял, как эта красивая женщина будет кормить ребенка – а она никогда не была прекраснее, чем сейчас, – его сердце начинало биться быстрее от гордости и благодарности. И он ругал себя за то, что когда-то усомнился, стоит ли жениться на ней, и в какое-то мгновение медового месяца горько пожалел о своем поспешном шаге.

Дженни светилась от счастья. По характеру она была ленива, и после тяжелой работы в «Голден краун» ее приводило в восторг то, что она может ничего не делать с утра до ночи. Ей нравилось, что у нее под рукой всегда находилась служанка, называвшая ее «мэм», и доставляло неимоверное удовольствие наблюдать за ее работой. Дженни также гордилась их с Бэзилом маленьким домиком и мебелью и вытирала пыль с картин с удовольствием, хотя и считала их весьма уродливыми. Бэзил говорил, что они очень красивые, и она знала, что они стоят больших денег. Дженни все больше восхищалась супругом, поскольку не могла понять его мыслей и не поддерживала его амбиции. Она боготворила его, как собака хозяина. Ей доставляли невыносимые муки его ежедневные поездки в город, и она неизменно провожала его до двери, чтобы увидеть его до ухода. Когда подходило время его возвращения, она, затаив дыхание, ждала, когда раздадутся его шаги на асфальтированной дорожке, а иногда, сгорая от нетерпения, выходила ему навстречу.

Бэзил не обладал благожелательной особенностью воспринимать людей такими, какие они есть, и не требовать от них больше, чем они могут дать. Он скорее пытался приспособить к своим собственным идеям людей, с которыми вступал в контакт. Вкус у Дженни был отвратительный, а невежество, которое даже шло хорошенькой официантке, в жене несколько раздражало. В соответствии с планом бессознательного обучения, по которому Дженни могла впитать знания, как варенье – сахар, без усилий, Бэзил подсовывал ей книги для чтения. И хотя Дженни, следуя его выбору, послушно брала их, ей это явно не нравилось. Усердно потрудившись с четверть часа, она едва не швыряла том на пол, а потом все оставшееся утро фамильярно болтала с прислугой. Если же ей хотелось почитать, она предпочитала купить бульварный роман в книжном киоске на станции, но старательно прятала его, когда приходил Бэзил. А однажды, когда он случайно нашел произведение под названием «Месть Розамунды», объяснила, что это книга служанки. Всего за один пенс миссис Кент могла получить длинную леденящую кровь романтическую историю, красивый и аристократичный герой которой удивительно походил на Бэзила, а на месте бесподобного создания, ради которого бесстрашно совершались доблестные поступки, она представляла себя. В свободной спальне под матрасом она хранила любимый роман, в котором одна весьма достойная горничная благородно принесла себя в жертву. Сердце Дженни билось быстрее, когда она думала, с какой готовностью рискнула бы собственной жизнью при подобных обстоятельствах. Не подозревая об этом, Бэзил часто говорил о книгах, которые сам ей давал, но в порыве энтузиазма так увлекался, что не замечал, насколько скудными оставались ее познания.

– Жаль, что ты не читаешь мне свою книгу, Бэзил, – сказала она как-то вечером. – Ты вообще ничего мне о ней не рассказываешь.

– Это лишь утомило бы тебя, дорогая.

– Думаешь, я недостаточно умна, чтобы понять ее?

– Что ты! Если хочешь, я буду только рад зачитать тебе пару отрывков.

– Я так рада, что ты романист. Это очень необычно! И я буду гордиться, когда увижу твое имя в газетах. Почитай мне сейчас, хорошо?

Ни один писатель, как бы яростно он ни протестовал, на самом деле не особенно сердит, когда его просят прочитать неизданную книгу. Это дитя его сердца, до сих пор хранящее волшебство, которое, когда его облекут в бездушно напечатанные буквы и закроют переплетом, растает без следа. Бэзил особенно нуждался в сочувствии, потому что не верил в себя и мог работать лучше, когда кто-то восхищался его работой. Он страстно надеялся, что Дженни заинтересуется его произведением, и только из робости мало говорил об этом до сих пор.