Текст книги "Лиза из Ламбета. Карусель"

– О, Белла, Белла, не говорите так! Вы разбиваете мне сердце.

– А вы думали, с моей стороны это самопожертвование! Я спросила вас только потому, что хотела быть с вами каждую секунду: если бы вы заболели, я не смогла бы вынести и мысли о том, чтобы к вам прикасался кто-то другой. Я была одинока, ужасно одинока, и теперь я хотела сделать последнюю попытку стать счастливой.

Она рухнула в кресло и закрыла лицо, но Герберт, встав на колени рядом с ней, взял ее за руки.

– Посмотрите на меня, Белла… Я думал, вы предложили это, поскольку знаете: мне придется оставить работу в банке и найти человека, который ухаживал бы за мной. Я никогда не подозревал, что вы действительно испытываете ко мне такие чувства. И мне стыдно, потому что я был слеп. Но разве вы не знаете, что больше всего на свете мне хотелось бы всегда быть с вами? В этом случае моя болезнь больше меня не волнует, ведь она принесла мне счастье, на которое я и не надеялся. Белла, если вы ничего не имеете против того, что я беден, и болен, и недостоин вас, вы выйдете за меня замуж?

Ее тихие рыдания прекратились, и лучезарная улыбка прогнала печаль прочь. Какое-то мгновение, пока Белла осознавала значение слов Герберта, она смотрела на него с неким сомнением, потом, наклонившись, поцеловала его руки.

– О, мой дорогой, вы сделали меня такой счастливой!

Когда они наконец пошли к мисс Ли, заплаканные глаза Беллы лучились невыразимым счастьем. И почтенная дама, взглянув на Герберта, больше не удивлялась увлечению своей кузины, потому что его лицо, такое честное и милое, было подобно лицу молодого красивого святого на старинном полотне.

Глава 12

У Фрэнка вошло в привычку после работы приходить на чай к мисс Ли, но когда он прибыл на Олд-Куин-стрит в тот день, она удивилась бледности его лица, на фоне которой неестественным блеском сияли его темные глаза. Они казались больше, чем когда-либо, и его обеспокоенный вид подсказал ей, что он испытывает страдания: его губы были плотно сжаты, словно он твердо вознамерился держать себя в руках.

– Вы так опоздали, – заметила она. – Я думала, вы не придете.

– Я очень устал, – ответил он напряженно.

Она налила чай и, пока он ел и пил, взялась за чтение вечерней газеты, чтобы дать ему возможность взять себя в руки. С восхитительной проницательностью она одна из всех друзей Фрэнка умела распознавать его душевное состояние. И хотя мисс Ли никогда не намекала на свою осведомленность, понимая, что для него будет унизительно осознание того, насколько плохо ему удается скрывать свои чувства, она могла совершенно незаметно управлять им. Наконец, сходив за табаком, поскольку они разместились в библиотеке, он раскурил трубку. Дым тяжелыми клубами окутал его.

– Очень успокаивает? – спросила мисс Ли улыбаясь.

– Очень!

Дожидаясь, пока он будет готов к разговору, она вернулась к газете, и хотя чувствовала, что он с любопытством буравит ее взглядом, не обращала на это внимания.

– Ради всего святого, положили бы вы эту газету! – наконец раздраженно воскликнул он.

С едва заметной улыбкой она выполнила его просьбу.

– У вас выдался трудный день, Фрэнк?

– О, просто ужасный! – ответил он. – Не знаю почему, но у меня возникло ощущение, что теперь все это обрело для меня большее значение, чем когда бы то ни было. Я не мог не думать о том, какие мучительные страдания испытал этот бедный юноша, когда я сказал ему, что его грудная клетка затронута болезнью.

– Жаль, что все это так банально, – пробормотала мисс Ли. – Чахоточный поэт и преданная старая дева! Это ужасающе избитая история. Но богам не хватает оригинальности: они всегда пытаются произвести эстетическое впечатление, столкнув трагическое с обыденным… Полагаю, вы совершенно уверены, что у него туберкулез?

– Я обнаружил бациллы в слюне. Где они оба сейчас?

– Белла увезла его в Теркенбери, и я пообещала последовать за ними в понедельник. Она собирается замуж за этого юношу!

– Что?! – изумился Фрэнк.

– Она хочет взять его с собой за границу. Вы не думаете, что если он перезимует на природе на юге, то у него появится хоть какой-то шанс?

– В девяти случаях из десяти природа не хочет лечить человека, она хочет уложить его в гроб.

Встав со стула, Фрэнк принялся мерить шагами комнату. И вдруг он резко остановился напротив мисс Ли.

– Помните, ваш друг мистер Фарли говорил нам на днях, что боль облагораживает человека? Я хотел бы устроить ему экскурсию по больничным палатам.

– Не сомневаюсь, что если мистеру Фарли будут удалять зуб, он позаботится о том, чтобы ему сделали хороший наркоз.

– Полагаю, служители Бога оправдывают боль лишь потому, что она якобы совершенствует характер, – горячился Фрэнк. – Если бы они не были столь невежественны, то знали бы: она не требует никакого оправдания. Можно с таким же успехом утверждать, что сигнал об опасности совершенствует движение поезда, ведь в конце концов боль – это не что иное, как указание нервов на то, что организм находится в обстоятельствах, пагубных для него.

– Не надо читать мне лекций, Фрэнк, будьте умницей! – ласково пробормотала мисс Ли.

– Но если человек видит столько же боли, сколько я, он знает, что она не облагораживает, а огрубляет. Она заставляет людей погружаться в себя и делает их эгоистичными. Вы и представить не можете, как страшны проявления эгоизма при физических страданиях: капризы, нетерпение, несправедливость, жадность. Я мог бы назвать десяток-другой не самых страшных пороков, которые порождает боль, но ни одной добродетели… О, мисс Ли, когда я вижу все мучения этого мира, я так благодарен за то, что не верю в Бога!

Фрэнк заметно волновался и беспокойно расхаживал по комнате.

– Долгие годы я день и ночь трудился над тем, чтобы отличить правду от лжи. Я хочу ясно оценивать свои поступки и идти по жизни твердым шагом, но все равно попадаю в лабиринт из зыбучих песков. Я не вижу смысла в устройстве этого мира и иногда прихожу в отчаяние. Все, кажется, лишено смысла, как в безумном сне. В конце концов, ради чего все это: усилия, борьба, надежда, любовь, успех, неудача, рождение, смерть? Человек отделился от дикой природы исключительно потому, что был свирепее тигра и хитрее обезьяны. И наименее вероятным мне кажется предположение, что в один прекрасный день человечество достигнет состояния, близкого к идеальному. Мы верим в прогресс, но прогресс – это не что иное, как перемены!

– Признаюсь честно, – перебила мисс Ли, – иногда я спрашиваю себя: что поимели японцы, когда позаимствовали цилиндры и брюки у западной цивилизации? Интересно, есть ли причины у малайцев в лесах или канаков на островах завидовать лондонским обитателям трущоб?

– И чем все это закончится? – продолжал Фрэнк, слишком поглощенный своими мыслями, чтобы слушать. – Какая от этого польза? Несмотря на все усилия, я до сих пор даже смутно не представляю ответ. И я не знаю, что есть добро, а что – зло, что высоко, а что низко. Я не знаю, имеют ли слова какой-то смысл. Иногда люди кажутся мне калеками, которые вечно пытаются скрыть свое уродство, толпятся в душной комнате, освещенной одной коптящей свечкой. И они жмутся друг к другу, желая согреться, и вздрагивают при каждом неожиданном звуке. И думаете, в ходе эволюции выжили именно самые лучшие и благородные, чтобы их гены передались другим? Нет, как раз самые хитрые, грубые и сильные.

– Меня ужасно утомила бы необходимость столь сильно напрягаться, дорогой Фрэнк, – ответила мисс Ли, еле заметно пожав плечами. – Один мудрый человек сказал, что в отношении мироздания можно задать немало вопросов, а ответить нельзя ни на один. В конце концов, все мы признаем этот факт, и это не мешает нам принимать пищу с удовольствием, хотя вопросы по-прежнему себе задаем. Что касается меня, я считаю, что у прогноза о конце человечества не больше оснований, чем у средневековой гипотезы (простите, если покажусь вам слишком начитанной), будто небесные тела движутся по кругу, потому что это самая идеальная геометрическая фигура. Но уверяю вас, я не испытываю ни малейших проблем со сном по ночам. Я тоже пережила волнительный период в молодости, и, если пообещаете, что не сочтете меня занудой, я расскажу вам об этом.

– Пожалуйста, расскажите, – попросил Фрэнк.

Он сел, вперив в мисс Ли проницательный взгляд, и она, словно не раз обдумывала этот вопрос, заговорила быстро, ее мысли были упорядочены, а фразы – красивы.

– Знаете, я воспитывалась в строжайших евангелистских принципах, повелевавших верить в определенные догмы под страхом осуждения на вечные муки. Но в двадцать лет, точно не знаю почему, все это стало мне чуждо. Видимо, вера – вопрос темперамента. Добрая воля никак с этим не соотносится, и когда я думаю, насколько невежественна была, то поражаюсь, что таких непродуманных доводов хватило для разрушения предрассудков, сложившихся за много лет. Тогда я была уверена, что Бог не существует, а теперь настаиваю на том, что я не уверена ни в чем: это помогает избежать неприятностей. Кроме того, каждый раз, когда принимаешь какое-то решение, лишаешься объекта для размышлений. Но все же я не могу удержаться от мысли, что для здравого взгляда на жизнь необходимо убедить себя в том, что нет никакого бессмертия души.

– Как может человек вести на земле спокойную однообразную жизнь, если его волнует мысль, что будет с ним в другой жизни? – неистово прервал ее Фрэнк. – Бог – это сила, выталкивающая центр тяжести человека из его собственного тела.

– Мы договорились, Фрэнк, что я изложу свои взгляды, – ответила мисс Ли с некоторой резкостью, поскольку не терпела, когда ее перебивали.

– Простите меня, – улыбнулся Фрэнк.

– Но я согласна, что ваша ремарка, хотя и не своевременна, все же не лишена смысла. – Она продолжила: – Когда человек уверен, что незначительная планета, на которой он живет, и время – это все, что касается его лично, он может осмотреться по сторонам и подстроиться под то, что его окружает. Он шахматный игрок с определенным числом фигур, который может ходить определенным образом. Никто не спрашивает, почему ладья ходит прямо, а слон – наискосок. Просто нужно это принять, и человек мудрый играет по этим правилам, независимо от того, чем окончится игра. Играют не ради победы, ибо победить невозможно, а ради достойной борьбы. И если человек действительно мудр, он никогда не забывает, что в конце концов это всего лишь игра и не стоит воспринимать ее слишком серьезно.

Мисс Ли остановилась, подумав, что сейчас самое время дать Фрэнку возможность вставить комментарий, но поскольку он промолчал, она сама прервала паузу:

– Я думаю, самая ценная мысль, которую я усвоила за свою жизнь, кроется вот в чем: каждый вопрос можно рассмотреть с двух сторон настолько обоснованно, что не останется никакой разницы, к какому лагерю примкнуть. Это сделало меня терпимой, и я могу с равным интересом слушать и вас, и моего кузена Элджернона. Откуда мне знать, имеет ли Истина одну форму или много? Скольким ошибкам она потворствует с улыбкой на лице и в ветхих одеждах? В каких противоречивых обличьях она предстает, более своенравная, чем апрельские ветры, более непредсказуемая, чем болотный огонь? Лишь слабые люди утверждают, будто все вокруг есть суета, поскольку удовольствие от всего эфемерно: возможно, нищий и успокаивается, глядя на могилы королей, но тогда он не только нищий, но и глупец. Удовольствия жизни иллюзорны, но когда пессимисты жалуются, что человеческие радости ничего не значат, поскольку преходящи и нереальны, они несут чушь. Никто не знает, что есть реальность, и мало кто думает об этом. Мы интересуемся лишь тем, что лежит в сфере иллюзий. Как глупо говорить – мираж в пустыне некрасив только потому, что это оптический эффект!

– Значит ли это, что жизнь не что иное, как путешествие, которое совершает человек, ничем не связанный и беспрестанно скитающийся по изменчивому морю?

– Не совсем. Бури не свирепствуют постоянно, как и ветер не шумит каждую секунду. Иногда он дует ровно и сильно, так что корабль несется вперед, а моряк ликует, наслаждаясь своим мастерством, и восторгается бескрайним горизонтом. Иногда море спокойно, как спящий юноша, и благоуханный воздух, теплый и свежий, наполняет сердце ленивым удовольствием. Океан хранит свои бесчисленные тайны, откровения и самые разные чувства. Так почему же нельзя взглянуть на этот путь как на приятное путешествие, во время которого суровую погоду обязательно нужно принимать наряду с хорошей? И без сожаления ожидать конца и радоваться даже в разгар урагана или бури при воспоминаниях о счастливых беззаботных днях? Почему не уйти из жизни с такими словами: «Я знал и горе, и радость, и страдания, которые окупались удовольствиями. И пусть дорога со всеми ее опасными поворотами привела меня в никуда, пусть я возвращаюсь усталым и постаревшим в тот порт, откуда вышел со множеством надежд, зато я рад, что мне довелось пожить на этом свете»?

– Это значит, что при всем вашем опыте, образованности и умении думать вы не нашли абсолютно никакого смысла! – воскликнул Фрэнк, совершенно обескураженный.

– Я изобрела некий смысл. Как критик, растолковывающий значение символической картины, или школьник, трактующий отрывок, которого совсем не понимает, я по крайней мере сделала свою речь логичной. Я стремилась к счастью и думаю, что в целом нашла его. Я жила, повинуясь инстинктам, и пыталась испытать каждое чувство, которое предлагала познать моя интуиция. Я намеренно отворачивалась от того, что казалось уродливым и скучным, всей душой стараясь сосредоточиться на созерцании Прекрасного, которое рассматривала, как я надеюсь, с тонким пониманием Нелепого. Я никогда особенно не утруждала себя размышлениями о современных понятиях добра и зла, поскольку знала: все относительно. Но я всегда пыталась устроить свою жизнь так, чтобы, во всяком случае, в моих глазах из поворотов вырисовывался красивый узор на фоне темной бессмыслицы.

Мисс Ли замолчала, и необычная улыбка тронула ее губы.

– Но я должна сказать вам, что в отличие от мистера Шенди, который так долго работал над трактатом по обучению сына, что к моменту его окончания Тристрам уже вырос и все это стало ненужным, я не тянула с раздумьями над своей жизненной философией, до тех пор пока не стало бы слишком поздно воплотить в жизнь ее основные принципы.

– Ужин подан, мадам, – объявил дворецкий, войдя в комнату.

– Ничего себе! – воскликнул Фрэнк, вскакивая. – Я и не подозревал, что уже столько времени.

– Но вы ведь останетесь? Думаю, вы не удивитесь, что и для вас накрыли местечко за столом.

– Я заказал ужин домой.

– Уверена, он окажется не так хорош, как мой.

– Никогда еще не видел человека, который кичился бы мастерством своей кухарки больше, чем вы, мисс Ли.

– Подобно тому, как человеку намного легче быть философом, чем джентльменом, мой дорогой, проще культивировать христианское мировоззрение, чем кулинарное искусство.

Они отправились вниз, и мисс Ли приказала, чтобы открыли бутылку шампанского мисс Дуоррис. Она, проявляя цинизм, верила, что плотная еда – эффективный способ избавиться от большинства физических мучений. Кроме того, героически (ведь она была ленивой женщиной) пыталась развлечь своего гостя. Она говорила на самые разные темы, весело и с нежностью, в то время как Фрэнк, закончив ужинать, бесконечно курил трубку. Наконец Биг-Бен пробил двенадцать, и, изрядно повеселев и погрузившись в философские размышления, Фрэнк поднялся и взял за руки мисс Ли.

– Вы золотая женщина! Я был практически раздавлен, когда пришел, а вы вдохнули в меня жизнь.

– Не я! – воскликнула она. – А шоколадное суфле и шампанское. Я всегда считала, что человеческая душа особенно восприимчива к кулинарному искусству. Лично я никогда не ощущаю такого душевного подъема, как после легкого переедания. На вашем месте я не стала бы так сжимать мне руки.

– Вы единственная женщина из всех, кого я знаю, с кем так же интересно говорить, как с мужчиной.

– Ей-богу, была бы я на двадцать лет моложе, наш юноша предложил бы руку и сердце мне!

– Скажите лишь слово, и я поведу вас к алтарю.

– На сегодняшний день я должна гордиться, что получила предложение на пятьдесят седьмом году жизни. Но если я выйду за вас замуж, куда же вы будете ходить днем на чай, мой дорогой?

Фрэнк рассмеялся, но его голос, когда он ответил, зазвучал так, как будто он был готов разрыдаться.

– Вы милое, доброе создание. И я уверен, что никогда и вполовину не буду предан любой другой женщине так, как вам.

Его чувства, должно быть, тронули мисс Ли, потому что в ее интонации не слышалось больше привычной холодной сдержанности.

– Не будьте полным глупцом, мой дорогой! – воскликнула она и, когда за ним закрылась дверь, мысленно добавила: «Благослови Бог этого мальчика! Жаль, что я не его мать».

Глава 13

Два дня спустя мисс Ли отправилась в Теркенбери. На станции ее встретила Белла и рассказала, что, как они и договорились, пока ни слова не было сказано о предстоящей свадьбе. Она просто объявила, что Герберт Филд, которого она желала познакомить с отцом, придет на чай. Декан с радостью приветствовал мисс Ли.

– С вашей стороны любезно и просто прелестно озарить своим светом нашу провинциальную темноту, моя дорогая! – заявил он, взяв ее за руку.

– Не берите меня за руку, Элджернон. Мне сделали предложение вечером в субботу, и я до сих пор вся дрожу.

– О, Мэри, вы должны нам об этом рассказать! – с восторгом откликнулась мисс Лэнгтон.

– И не собираюсь! Я сказала Элджернону только потому, что заметила: обычный мужчина не испытывает никакого уважения к одинокой женщине, если на ней нельзя жениться.

– Но почему вы не привезли своего друга, доктора Харрелла? – поинтересовался декан. – Я только сегодня купил латинский гербарий, составленный в семнадцатом веке, который, я уверен, заинтересовал бы доктора.

– Можно подумать, он понял бы хоть слово, мой дорогой Элджернон! Кроме того, я подумала, одного уголька из пылающего огня вам будет вполне достаточно.

– Ах, Полли, не хотел бы я примерить ваши туфли в Судный день[54]54
  Игра слов: to be in somebody's shoes – быть в таком же положении, как кто-либо; букв.: примерить чьи-то туфли (англ.).


[Закрыть], – покачал он головой.

– Я очень сильно сомневаюсь, что вы сможете в них влезть, – быстро ответила мисс Ли, выставив вперед маленькую изящную ножку.

– Гордыня – это грех, моя дорогая! – Декан погрозил ей пальцем. – Гордыня всякого рода, ибо сам Люцифер не мог пожелать более ясного видения этого порока.

– Мне все равно, Элджернон: если меня поджарят на костре, значит, поджарят, – засмеялась мисс Ли. – Я знаю, что не глупа, и, если уж на то пошло, у меня шестой размер перчаток.

Подали чай, и наконец явился Герберт Филд. Декан, которому всегда нравилось общаться с молодежью, тепло пожал ему руку:

– Я слышал о вас от Беллы. Не могу взять в толк, почему раньше она не позволяла мне увидеть вас.

Он говорил с юношей о своей старой школе и, обнаружив, что его интересуют традиции Теркенбери, очень оживился. Он принес из кабинета недавно приобретенные плиты из старых церквей этого города, и Белла, наблюдая за отцом и Гербертом, отметила, как контрастируют светлые волосы юноши с седыми волосами декана, когда они склонились над артефактами под светом лампы. Ее приводила в восторг мысль о том, что между ними может возникнуть дружба, и она всем сердцем желала, чтобы их всех ждало еще много прекрасных вечеров с дискуссиями о книгах и картинах. А пока она сидела, нежно взирая на них, как будто оба были ее детьми.

– Теперь лед сломан, и вы должны приходить к нам чаще, – заявил декан, взяв Герберта за руку, когда тот прощался с ним. – Я должен показать вам мою библиотеку, а если вам нравятся старые книги, осмелюсь предположить, что у меня есть некоторые их копии, которые вам, возможно, захочется прочитать.

– Это очень мило с вашей стороны, – ответил Герберт, вспыхнув, – старомодная вежливость декана немного смущала его, а благородная доброта была просто невыносима, ведь скоро ему предстояло причинить этому человеку страшную боль, забрав его дочь.

Когда Герберт ушел, декан сказал, что вернется в кабинет закончить статью об одном из последних римских ораторов, которую готовил для научного журнала.

– Не мог бы ты остаться еще на пару минут, отец? – спросила Белла. – Я хотела бы кое о чем с тобой поговорить.

– Конечно, моя дорогая, – ответил он, присаживаясь. Он повернулся к мисс Ли с улыбкой. – Раньше, когда Белла говорила, что ей нужно сказать мне что-то важное, у меня сердце уходило в пятки, поскольку я думал, что она хочет известить меня о предстоящей свадьбе. Но теперь я отношусь к этому спокойно – беседа неизменно вращается вокруг того, чтобы уговорить меня взять в хор мальчика, у которого есть все задатки, кроме голоса, или помочь с жильем какой-нибудь достойной вдове.

– Думаешь, я уже слишком стара, чтобы выйти замуж? – спросила Белла улыбаясь.

– Моя дорогая, двадцать лет ты отказывала самым достойным кандидатам. Расскажем Полли о последнем из них?

– Она нам не расскажет.

– Всего два месяца назад один из наших каноников торжественно спросил, может ли он поухаживать за Беллой. Но она и слышать об этом не пожелала – у него было семеро детей от первой жены.

– К тому же он ужасно скучный человек, – добавила Белла.

– Чепуха, моя дорогая. У него есть первое издание «Путешествия пилигрима».

– Тебе понравился мистер Филд? – тихо спросила Белла.

– Очень, – признался декан. – Он кажется тихим скромным молодым человеком.

– Я этому рада, отец, потому что мы с ним помолвлены.

Декан издал изумленный возглас. Потрясение было столь велико, что какое-то мгновение он не мог говорить, а потом его охватила дрожь. Мисс Лэнгтон взволнованно за ним наблюдала.

– Это невозможно, Белла, – пробормотал он наконец. – Должно быть, ты шутишь.

– Почему?

– Он на двадцать лет моложе тебя.

– Да, это правда. Я и не подумала бы о браке, если бы не его чахотка. Я больше хочу быть его сиделкой, чем женой.

– Но он не джентльмен, – заявил декан, мрачно глядя на нее.

– Отец, как ты можешь такое говорить?! – с оскорбленным видом воскликнула Белла, покраснев. – Я никогда не встречала человека столь кроткого душой. Он воплощение добродетели и непорочности.

– Женщины ничего в этом не понимают. Они никогда не могут сказать наверняка, джентльмен человек или нет. Кем был его отец?

– Его отец был торговцем. Но доброе сердце – это нечто большее, чем дворянская корона.

Декан поджал губы. Он уже оправился от удивления и стоял перед Беллой, суровый и равнодушный.

– Пожалуй, так. Но доброе сердце еще не делает человека джентльменом. Полли может подтвердить это, как и я.

– Самым большим негодяем из всех, кого я когда-либо встречала, оказался лорд Уильям Хизер, – задумчиво произнесла мисс Ли. – Он был обманщиком и шантажистом. Он совершил множество преступлений, крупных и мелких, и избежал тюрьмы лишь благодаря чуду и влиянию его семьи. И все же ни на мгновение никому в голову не приходило отрицать то, что он был джентльменом до мозга костей. Знатность не имеет ничего общего с десятью заповедями.

– Мэри, хоть вы меня не подводите! – воскликнула Белла. – Мне нужна ваша помощь. – Она подошла к декану и взяла его за руки. – Дорогой отец, это не мимолетная прихоть. Я серьезно размышляла над этим и могу утверждать, что мной движут отнюдь не низкие и презренные порывы. Я отдала бы целый мир, чтобы не причинять тебе боль, и если все же ранила тебя, то лишь по одной причине: я ясно вижу перед собой свой долг. Умоляю тебя дать мне согласие и вспомнить о том, что долгие годы делала все ради твоего спокойствия.

Декан высвободил руки.

– Я не знал, что это представлялось тебе утомительной обязанностью, – холодно ответил он. – И почему ты решила, что этот мужчина хочет на тебе жениться? – Он схватил Беллу за руку и с энергией, поразительной для человека столь хрупкого телосложения, повел ее к зеркалу. – Посмотри на себя. Естественно ли для юноши желать жениться на женщине, которая годится ему в матери? – Его тяжелый пристальный взгляд блуждал по лицу дочери и морщинкам вокруг ее рта. – Взгляни на свои руки: они почти такие же, как у старухи. Я ошибся в твоем друге. Он всего лишь беспринципный охотник за деньгами.

Белла со стоном отвернулась. Она не могла понять, как ее отец, само воплощение доброты, вдруг превратился в чудовищно жестокого человека.

– Я знаю, что стара и некрасива! – воскликнула она. – И ни минуты не верила, что Герберт меня любит. Он никогда не подумал бы о женитьбе на мне, если бы я сама не сделала ему предложение. Но я могу спасти ему жизнь, только если увезу его за границу.

Некоторое время декан смотрел в пол, погрузившись в глубокие размышления.

– Если он болен и должен уехать за границу, Белла, я готов дать ему столько денег, сколько нужно.

– Но я люблю его, отец, – ответила она, вспыхнув.

– Ты серьезно?

– Да.

Тяжелые слезы навернулись ему на глаза и медленно заструились по щекам. Когда он заговорил, в его голосе больше не звучала жестокость, его душили рыдания.

– Ты оставишь меня одного, Белла? Не можешь подождать, пока я умру? Мне недолго осталось.

– О, отец, не говори так! Видит Бог, я не хочу причинять тебе боль. У меня сердце разрывается при мысли о разлуке с тобой. Позволь мне выйти за него замуж и поезжай в Италию вместе с нами. Мы можем быть очень счастливы, все трое.

Но тут уже декан отстранился от протянутых к нему рук Беллы и, смахнув слезы, решительно выпрямился:

– Нет, я никогда этого не сделаю, Белла. Я всю жизнь пытался помнить, что я прежде всего христианский священник, но гордость за происхождение у меня в крови. Я горжусь своим родом и собственными скромными усилиями старался добавить нашему имени славы. Выйдя замуж за этого человека, ты обесчестишь себя и обесчестишь меня. Как можешь ты поменять свою известную фамилию на фамилию несчастного продавца?! Я не имею права просить тебя отказаться от брака, поскольку я старый и беспомощный и полностью завишу от тебя, но у меня есть право просить свою дочь не позорить имя семьи.

Мисс Ли никогда не видела, чтобы добрый декан проявлял подобную строгость. Неистовый пыл прогнал очаровательную мягкость, которая была самой притягательной чертой его характера, и два красных пятна зарделись на его щеках. Голос декана стал грубым, он держался прямо, сурово и холодно, словно римский сенатор, осознающий свою царственную ответственность. Но Беллу это не тронуло.

– Мне очень жаль, отец, что ты видишь все только под таким углом. Я никогда не посчитаю бесчестьем смену моей фамилии на фамилию человека, которого люблю. Боюсь, если ты не дашь мне согласия, я поступлю так, как считаю правильным.

Он окинул ее долгим изучающим взглядом.

– Это очень серьезный поступок – так ослушаться отца, Белла. Пожалуй, это происходит в твоей жизни впервые.

– Я это понимаю.

– Тогда позволь сказать тебе, что если ты покинешь дом декана, чтобы выйти замуж за этого злосчастного торговца, то ни один из вас не войдет сюда снова.

– Ты вправе запретить нам это, если считаешь нужным, отец. Я последую за своим супругом.

Декан медленно вышел из комнаты.

– Он никогда не передумает, – в отчаянии произнесла Белла, повернувшись к мисс Ли. – Он отказался когда-либо встречаться с Бертой Ли, потому что та вышла замуж за фермера. Он ведет себя кротко и мило, будто его сердце переполняет смирение, но он не лукавит, когда говорит, что гордость за происхождение у него в крови. Думаю, я одна знаю, насколько это для него важно.

– Что же вы будете делать теперь? – спросила мисс Ли.

– А что я могу сделать? Я должна выбирать между Гербертом и отцом, а Герберту я нужна больше.

Они не видели декана до ужина. Наконец он спустился, облаченный в шелковые чулки и туфли с пряжками, что соответствовало его положению. Он сидел за столом молча, ел мало и не обращал внимания на беседу Беллы и мисс Ли. Время от времени тяжелая слеза скатывалась по его щеке. Он был человеком, изо дня в день следовавшим одному и тому же распорядку, и до десяти часов всегда оставался в гостиной. Поэтому и сегодня, как в любой другой вечер, сел и взял «Гардиан». Но Белла видела, что отец не читает, поскольку он целый час с отсутствующим видом смотрел в одно и то же место и периодически доставал носовой платок, чтобы промокнуть глаза. Когда часы пробили десять, он встал. Его лицо осунулось и стало серым от горя.

– Спокойной ночи, Полли, – сказал он. – Надеюсь, Белла позаботилась о том, чтобы у вас было все, что требуется.

Он шагнул к двери, но мисс Лэнгтон остановила его:

– Ты ведь не уйдешь, не поцеловав меня, отец? Ты же знаешь, у меня щемит сердце от того, что я делаю тебя таким несчастным.

– Думаю, нам не стоит больше обсуждать этот вопрос, Белла, – холодно ответил он. – Ты напомнила мне, что уже достигла того возраста, когда можешь сама принимать решения. Мне больше нечего сказать, но я не изменю своего мнения.

Повернувшись, он закрыл за собой дверь, и они услышали, как он заперся в кабинете.

– Раньше он никогда не ложился спать, не поцеловав меня, – с болью произнесла Белла. – Даже когда задерживался где-то допоздна, он приходил ко мне в комнату пожелать спокойной ночи. О, бедный папа, каким несчастным я его сделала! – Она посмотрела на мисс Ли с мукой в глазах. – Мэри, как тяжело, что в жизни невозможно сделать добро одному, не причинив боли другому! Чувство долга так часто указывает нам два противоположных направления, что удовольствие от выполнения одной обязанности сводится к нулю из-за страдания от пренебрежения другой.

– Хотите, чтобы я поговорила с вашим отцом?

– Вы ничем не поможете. Вы не знаете, какая непоколебимая решимость скрывается за его смиренными и кроткими манерами.

Декан сидел за столом в кабинете, закрыв лицо руками, а когда наконец отправился в постель, не мог уснуть, постоянно размышляя над переменами, которые произойдут в его жизни. Он не знал, как ему обойтись без Беллы, но мог бы смириться с утратой, если бы из-за молодости и положения Герберта Филда этот союз не представлялся ему неестественным и возмутительным.

На следующий день декан был бледнее обычного, ссутулившийся и изнуренный, он беспокойно расхаживал по дому молча, избегая участливых взглядов Беллы: со слабостью старика он не мог сдержать слезы, которых стыдился, и прятался, чтобы не вызывать жалость. Мисс Ли пыталась вразумить его, но у нее ничего не вышло – он то упрямился, то давил на сочувствие.

– Она не может бросить меня сейчас, Полли, – повторял он. – Разве она не видит, как я стар и как она нужна мне? Пусть подождет немного, я не хочу умирать в одиночестве, чтобы чужие руки закрыли мне глаза.

– Но вы же не собираетесь умирать, мой дорогой Элджернон. Наша семья, включая самых дальних родственников, имеет две отличительные особенности – тупоумие и долголетие. И вы проживете еще лет двадцать. В конце концов, Белла очень много для вас сделала. Неужели вы не понимаете, что она хочет чуть-чуть пожить собственной жизнью? Вы не заметили, как она изменилась за последние годы. Она больше не девочка, а женщина с определившимися взглядами, а когда у старой девы появляются свои взгляды, это уже серьезно, мой дорогой. Я всегда думаю, что долг человека – не мешать ближнему реализовать себя. Почему бы вам не изменить решение и не поехать с ними в Италию?