Текст книги "Отпуск за свой счет"

Теперь тут трудились техники, устанавливая свет, оператора возили на тележке между деревьями, словом, шла обычная суета, сопровождающая рождение каждого киноэпизода. Вокруг толпились любопытные, несмотря на то, что их периодически просили отойти подальше. Режиссер, не выпуская Катиной руки, ходил по площадке и всех спрашивал: «А где Имре, не видели?» Все его только что видели, хотя никто толком не знал, где он. Режиссер каждый раз извинялся перед Катей, говорил, что задержит ее еще на минуту, и все повторялось до тех пор, пока не обнаружился Имре – фотограф. Потом Катю ставили около ротонды, сажали в плетеное садовое кресло, набрасывали на плечи газовый шарф и делали фотопробы, хотя Катя каждый раз пыталась объяснить, что она не собирается сниматься. Но ее никто и не слушал, словно бы она была частью декорации.

Юра и Ласло стояли в стороне, в толпе зрителей, и не знали, что им делать: то ли спасать Катю, то ли любоваться ею – уж больно хороша она была, освещенная юпитерами.

А пока разворачивались эти неожиданные для Кати события, автор воспользовался случаем, чтобы поделиться своими соображениями о пользе киносъемок:

– Есть сравнительно немного явлений, которые воспринимаются во всем мире одинаково. Среди них не последнее место занимает киносъемка. По своему влиянию на поведение человека она даже превосходит неполное солнечное затмение и выигрыш любимой футбольной команды. Магнитное поле, возникающее вокруг проходящей на натуре съемки, столь велико, что притягивает все живое, находящееся в радиусе двух-трех километров. Возраст, пол, занятость на работе роли не играют. Эта сила прямо пропорциональна количеству снимающихся любимых актеров, мастерство же режиссера значения не имеет. Готовый фильм может быть хорошим и плохим, интересным и неинтересным; съемки – интересны всегда. Более того, съемки будущего плохого фильма практически ничем не отличаются от съемок будущего гениального. Это, может быть, не очень справедливо, но что поделать, кино не юстиция, на справедливость тут и не рассчитывают. В живописи еще хуже. Маленькая акварель, которую художник при жизни не мог продать даже за ужин, после его смерти иногда кормит наследников много лет, причем три раза в день.

Хождение на съемки – занятие опасное. Оно порождает разочарование. Эпизод, производящий при съемке неизгладимое впечатление, причем не один, а несколько раз, в кинозале можно вообще не увидеть. А если и увидишь, то расстроишься – тогда он казался таким значительным… Мы вообще склонны думать, что все, что происходит при нас, имеет особое значение.

Вторая опасность, подстерегающая зрителя на съемочной площадке, – несоответствие живых кумиров тому облику, который они имеют на экране. Когда выясняется, что Он мал ростом и кривоног, а Она – дылда и ее снимают поэтому всегда сидя, нервное потрясение бывает столь велико, что наиболее слабонервные вообще перестают ходить в кино и переносят свою нерастраченную любовь на домашних животных.

Но при всем при этом топтание на съемках – занятие полезное. Во-первых, оно укрепляет здоровье, все-таки свежий воздух. Во-вторых, оно сближает людей. Даже заклятые соседи, имеющие диаметрально противоположные взгляды по всем жизненным вопросам, здесь находят давно утраченный общий язык и в конце даже начинают вновь обращаться друг к другу по имени – если вспоминают его.

К тому же, не следует забывать, что съемки, как это ни странно, ведутся не для нас…

Наконец фотопробы были сделаны, и режиссер подошел к Кате.

– Все хорошо. Еще некоторые формальности – утвердить все это у руководства, но здесь нет проблем.

– Послушайте, – не выдержала наконец Катя. – Вы что, глухой? Не слышите, что вам говорят? Я не собираюсь сниматься, я вообще уезжаю завтра, мы здесь проездом.

– Ну, хорошо, я договорюсь, – режиссера ничем нельзя было смутить. – В посольстве? С кем? Меня там все знают. Продлить визу – нет проблем.

Катя вздохнула, словно говорила с тяжелобольным, и сказала тихо и внятно:

– До свидания.

Как ни странно, но эта простая фраза подействовала. Режиссер вдруг сообразил, что Катя действительно уходит. И его лицо сразу стало растерянным и грустным.

– Но как же? Вы не понимаете. У вас талант, я вижу. Это ваш шанс. Его нельзя упускать. Вы потом этого себе никогда не простите.

– Я уже слышала однажды нечто похожее, – сказала Катя, посмотрев на Юру. – С меня хватит. – И она пошла в гостиницу.

Режиссер и Юра, словно парализованные, неподвижно смотрели ей вслед – пока она шла из света площадки в сумрак сада, а потом снова возникла у ярко освещенного подъезда отеля.

Катин автобус проезжал через деревню Ормашаг. Перед многими домиками странно высились одинокие деревья: тонкие с кроной на самой макушке.

– Здесь мы имеем, – объясняла гид, – характерный местный обычай. Молодые люди, кто имеет любимую, должны в ночь на первое мая посадить у нее перед домом дерево. Выкопать в лесу, принести и посадить. И утром все видят, как он ее любит. Чем выше дерево, тем крепче. И это дерево должно простоять месяц, весь май. А тридцатого его спиливают, и тогда родители девушки устраивают как бы прием в честь ее возлюбленного.

– А свадьба когда? – спросила одна из туристок.

– О, это как договорятся. Может быть, осенью, когда убран урожай.

– А если она разлюбит за это время? – спросил один из туристов.

– Или он? – уточнила туристка.

– О, тогда хорошо, – сказала гид.

– Что же хорошего? – удивилась туристка.

– Хорошо, что не поторопились. Значит, дерево было большим, чем любовь.

– Значит, липа была, – сказал турист.

– О, липа… Это порода дерева?

– Нет, – сказала туристка, – это порода мужчин. Обманывают которые. – И она посмотрела на Катю. Катя безучастно смотрела в сторону.

– О, я поняла, – обрадовалась гид, – это идиоматический оборот.

– Да, это точно, оборот. Иногда в такой оборот попадешь, не знаешь, как выбраться, – сказала туристка и снова посмотрела на Катю.

– Ладно, – сказала Ада Петровна. – Кончайте.

Когда Катин автобус въехал в Печ и подрулил к отелю «Паннония», первое, кого увидела Катя, был Юра, прохаживающийся около подъезда.

– О! Привет, – пошел он ей навстречу, как будто они заранее договорились о свидании.

– Здравствуй, – спокойно сказала Катя.

Юра посмотрел на ее прическу и деланно улыбнулся.

– Помяла все-таки. Я ж предупреждал.

Катя поправила волосы.

– Слушай, – сказал Юра. – Мы тут с Ласло неподалеку… Тут дом его… Бабушка. Она ждет нас.

– Счастливо, – сказала Катя.

– Нет, тебя тоже. – Юра оглянулся и помахал через стекло рукой Ласло, сидящему в холле гостиницы.

– Здравствуйте, Катя, – сказал, подходя, Ласло.

– Здравствуйте, Ласло.

– Слушай, скажи ей. Не верит. Насчет бабушки.

– Она очень вас просит. Ждет. Это близко отсюда, – сказал Ласло.

– Неудобно, – сказала Катя. – Я ведь не одна. У нас программа.

– Вечером мы вас обратно доставим – в отель, – Ласло подошел к гиду, что-то ей сказал. – Нет проблем, – вернулся он к Кате.

Катя посмотрела на Аду Петровну, словно спрашивая у нее совета. Ада Петровна деланно равнодушно пожала плечами:

– Отчего ж не поехать. Поезжай. Надо укреплять дружбу между народами.

– Я не знаю, – нерешительно сказала Катя. – Не хочется мне.

– Ну, раз не хочется, тогда другое дело. Тогда не езжай, – сказала Ада Петровна.

А потом она махала рукой вслед удаляющемуся автобусу, увозившему Катю, а автор не удержался, чтобы не заметить по этому поводу:

– Да… Женское непостоянство – вещь непостижимая. По загадочности с ним может сравниться только тунгусский метеорит. С одной стороны, непостоянство женщин выводит из себя ровные мужские души, привыкшие знать наперед все, что может быть, и не знать того, чего быть не может. Но – с другой – что было бы в мире, если бы все, что обещают женщины, свершалось? Не говоря о том, что половина человечества давно бы уже горела в аду, ниспосланном пророчествами другой половины, очень скоро вообще некому стало бы и гореть, ибо каждая женщина хоть раз в месяц клянется, что ее глаза никогда больше не увидят этого… (дальше можно подставить любой эпитет), и если бы эти клятвы не нарушались через минуту или день (это зависит от климата), то опасения демографов насчет перенаселения земли не имели бы под собой никакой почвы. Так что можно назвать женское непостоянство слабостью, а можно – силой. Откуда посмотреть…

Ласло, подобно Кате, рано потерял мать и воспитывался у бабушки. Они жили недалеко от Печа, в селе Чёкёс. Это очень самобытное место, в нем до сих пор сохранились старинные и кажущиеся странными обычаи. Тут еще можно увидеть старух, носящих не темное платье, а белое, ибо этот цвет считается более приличествующим для пожилого возраста. А на похороны надевают траур желтого цвета.

Когда Катя увидела бабушку Ласло в белом, она, с присущей ей сдержанностью, ничем не показала своего изумления, словно и не мыслила себе, что в этом возрасте можно носить что-нибудь иное. Юре не удалось скрыть удивления, и Ласло пришлось совершить небольшой экскурс в историю родного края.

Бабушка давно не видела внука и была, конечно, очень рада его приезду, но, как и Катя, своих чувств не показала. Внук был с гостями, и она не могла допустить, чтобы они подумали, что им она рада меньше. За обедом она всячески потчевала Катю и Юру; Катю особенно – то ли ей казалось, что Катя недостаточно упитана, то ли ей еще что-то казалось…

– Вы прямо как моя бабушка, – сказала Катя. – Она тоже – пока я не лопну…

Ласло перевел. Бабушка усмехнулась и что-то ответила.

– Бабушка говорит, – сказал Ласло, – что бабушка – понятие интернациональное. У них во всем мире одни и те же привычки. Она говорит, – продолжал Ласло, – что каждый человек должен прежде всего быть накормлен и у него должна быть крыша над головой. А уже потом можно спрашивать, как его зовут и откуда он и куда идет.

Катя засмеялась.

– Ну точно как моя. Позовет ученика – взбучку устроить, а сначала кормить его начинает. А они все это знают, прикидываются страшно голодными. Ну, пока она накормит, уж и забудет, зачем звала. И все понимает, а каждый раз на эту удочку…

– Удочку? – переспросил Ласло. – Это что?

– Это выражение такое. Попадается – в смысле.

– А, понял, – сказал Ласло и перевел, показав в конце фразы на стоящий в углу спиннинг.

Бабушка закивала.

– Она говорит, – сказал Ласло, – что это они думают, что она у них на крючке. А на самом деле – они у нее.

– А вы вместе живете? – спросила бабушка Катю.

– Нет, – сказала Катя с сожалением. – Я сейчас в Сибири работаю. Пишем письма друг другу.

– Часто?

– Нет, к сожалению, – сказала Катя. – Через день.

Ласло помедлил, потом нехотя перевел. Бабушка посмотрела на него и ничего не сказала. Ласло виновато пожал плечами.

Потом бабушка что-то спросила Юру.

– Она спрашивает, – сказал Ласло, – есть ли у тебя бабушка.

– Нет, – сказал Юра. – Была. Но я ее не помню.

– Она спрашивает, знаком ли ты с Катиной бабушкой?

– Нет, – сказал Юра. – Пока нет. Но надеюсь… – И он многозначительно посмотрел на Катю.

В холле гостиницы Катя и Юра сидели за маленьким столиком в баре.

– Вот… – сказал Юра. – Вот мы и съездили в Венгрию. А ты не верила. Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…

Катя молчала.

– И то, что я говорил тогда, там, о чем мы… ну, помнишь… это все тоже – не сомневайся. А?

Катя молчала.

– Ну чего ты молчишь все?

Катя смотрела на Юру очень внимательно, как смотрят на человека или в первый, или в последний раз. Юра, по-видимому, ощущал что-то, и это лишало его обычной уверенности.

– Вы когда обратно? Послезавтра?

– Да.

Я встречу.

– Зачем? Нас встретит автобус.

– При чем здесь автобус? Ну при чем здесь автобус?

Катя не отвечала. Юра помолчал, потом спросил другим тоном.

– Слушай, да, пока не забыл – дай мне свой адрес, на всякий случай.

– Адрес? – удивилась Катя. – У тебя же он есть. Был, во всяком случае.

– Ну да, конечно, но чтобы не искать.

– А… А зачем он тебе?

– Как – зачем? Напишу.

– Зачем?

– Привет! Зачем люди пишут друг другу?

– Да, действительно… Зачем?

– А ты не знаешь?

– Я? – Катя пожала плечами. – Теперь нет. А когда знала, никто не писал.

– Катя, я же объяснил! Бывают же обстоятельства… Ну что ты, в самом деле… Ну, мало ли… Главное, что все позади…

– Да, это верно. Это – главное.

– Нет, я не это имел в виду. Опять ты за свое, ей-богу! Ну сколько можно? Господи! – в сердцах сказал он. – И кто тебя только воспитывал?

– Бабушка, – кротко сказала Катя.

– Она небось литературу преподает, твоя бабушка.

– Да.

– Оно и видно. Начитанная ты больно. Только в книгах – все с самого начала… Все гладко… Все тип-топ… И ангелы с трубами… А в жизни…

Катя помолчала немного, потом тихо сказала, скорее себе, чем ему:

– Да, ты прав. Я, наверное, действительно книжная дура. А дур надо учить… – Снова помолчала и добавила: – Конечно, лучше бы не ты, лучше бы другой кто…

– Катя… – Юра взял ее за руку.

– Но в конце концов кто-то же должен. Бабушка уже старая. И такая же, как и я, глупая. Она до сих пор считает, что Татьяна не должна была писать Онегину, что это неприлично…

– Катюша…

– Мы с ней даже чуть не поссорились из-за этого. Я дома не ночевала – у подружки. А выясняется, неправы обе.

– Как это обе, кто-то ведь?…

– Обе. И она так и не вышла замуж, когда дедушка погиб. Все были недостаточно благородны.

– Ты что же, как она, хочешь?

– Она не хотела. Получилось.

– Катюша. О чем ты говоришь?…

– А… Действительно. Ерунду какую-то. Извини. – Она отхлебнула кофе. – Холодный. – И поднялась. – Ладно, я пойду.

– Погоди.

– Неудобно. Тебя Ласло ждет.

– Подождет.

– Да и пора тебе – опоздаешь.

– Плевать.

– Ну зачем же такие сложности?

– Ну хорошо, а когда мы увидимся? Послезавтра? – Он посмотрел на Катю, она пожала плечами. – Я тебя встречу.

– Ты это уже говорил.

– Да, слушай, а где тот чертов прибор?

– А что? – удивилась Катя.

– У тебя?

– У меня.

– Принеси.

– Зачем?

– Ты же мне его подарила.

– Но ты не захотел.

– Кто старое помянет… Принеси.

– А неприятности?

– Ничего. Переживу.

– Отнимут ведь.

– Твой подарок? Я им отниму… – сказал он, поднимаясь, и это был прежний Юра, уверенный в себе и неотразимый.

Ада Петровна просматривала в холле у киоска французские газеты. Окликнула Катю.

– Ну? Ты видела? – Она развернула газету. На фото Кате вручали «Питон». – Я права была. Реклама – двигатель торговли.

– А что там пишут?

– Это и пишут. Вот… Рукопожатие через Урал. «Питон» переползает из Европы в Азию. Ишь ты – «переползает».

– Как-то я тут получилась… Не очень…

– Нда, лучше бы ты вообще не получилась. А то как бы теперь чего не получилось.

– Вы прямо всего боитесь. Я же ничего плохого не сделала.

– А хорошего что?

– Ну как… У испытателей будет хороший прибор. Они сделают хорошую работу. Ее внедрят, будут хорошие результаты. Всем будет хорошо.

– А мне?… – спросила Ада Петровна.

– А что? – спросила Катя.

– А то. В торгпредство вызывают.

– Вас?

– И тебя, между прочим, тоже…

Они вошли в кабинет торгпреда. Он встал из-за стола.

– Вот, значит, это вы и есть… – Он взял со стола газету. – Похожа. У вас там все такие шустрые – в Верхнеярске? Чего ж тогда так медленно строите? Надо же… – он показал на стол у стены, где рядышком стояли семь приборов в фирменной упаковке, а рядом знакомый уже «Питон». – Все тебе.

– Мне?

– Вон: «СССР, Котовой». На деревню – дедушке.

– А что это? – не поняла Катя.

– Что? Конкуренция. Французы лезут в Сибирь на русский рынок, чем мы хуже? И пожалуйста: ФРГ, Япония, Бельгия… Американский даже один. Что прикажешь с ними делать?

– Я?

– Ты. Тебе же прислали. Ты такой крупный ученый… Давай, измеряй, если есть что.

– Я не просила, – испуганно сказала Катя.

– Я тоже.

– А что же теперь делать?

– Теперь? Может, надо было раньше подумать?

– Отдайте обратно.

– Обратно? Легко сказать.

– Ну, возьмите. Пригодятся.

– Кому?

– Многим.

– Ara. A потом придут к тебе корреспонденты ихние и спросят: как, мол, наши приборчики?… А ты скажешь, спасибо, хорошо. А они напишут: советские гидростроители дают высокую оценку продукции такой-то фирмы. А внешняя торговля, между прочим, – монополия государства, а не частных лиц.

– Но я же не виновата…

– А я? А расхлебывать-то мне. Вон: семь красавцев, семь скандалов.

– Почему семь – шесть. Этот мой, – Катя положила руку на «Питон».

– Как это – твой? Он конфискован на таможне у одного нашего инженера.

Катя замолчала и поглядела в окно, словно что-то пыталась там увидеть. Торгпред невольно тоже поглядел туда, но ничего интересного не заметил.

– Ты чего? – спросил он удивленно.

– Дело в том, – сказала Катя, – что подарили его мне. Вон, там написано. – Она кивнула на газету.

– Минуточку. А как он попал?…

– А я ему подарила.

– Кому?

Катя помолчала, потом тихо сказала:

– Инженеру.

– Что значит – подарила? А документы на вывоз у тебя есть?

– Еще нету. Но вы ведь дадите? – она грустно улыбнулась торгпреду.

– Я? С чего бы это?

– Вы ведь торговый представитель.

– Представитель. Но – государства.

– А разве государство не заинтересовано, чтобы его граждане работали на хороших приборах?

– Слушай… Ты когда уезжаешь?

– Завтра.

– Ну, вот и езжай с богом.

– Так я возьму тогда? – она взяла чемоданчик.

Торгпред с изумлением посмотрел на Катю, потом вдруг хитро улыбнулся:

– Минуточку. А остальные как же?

– Я не знаю, – сказала Катя. – Это – не мои.

– Как не твои? Вон, читай – все твои.

– А что же я с ними со всеми буду делать?

– Лететь, – сказал торгпред и довольный засмеялся.

Будапештский аэропорт. Туристы сидели в зале ожидания, обложенные сумками, пакетами, свертками. Одна Катя держала на коленях лишь свою старую шляпу, которая, как ей казалось всего две недели назад, в этом сезоне должна была быть особенно модной. На ней было ее прежнее платье.

По радио объявили:

– Пассажира Котову просят зайти на таможню.

– Ну, ты даешь, – ахнула соседка. – Откуда они прознали?…

На таможне Катя увидела торгпреда.

– Вот это вот она и есть – сама товарищ Котова, Советский Союз, – представил ее торгпред.

– Такая молодая? – удивился таможенник и оглядел Катины ящики с приборами. – И уже такая известная. Даже адреса не указывают.

– А зачем? – сказала Ада Петровна. – У нас ее любой мальчишка знает.

Таможенник уважительно поцокал языком, подвинул Кате квитанцию.

– Распишитесь, пожалуйста. Это для нас. – Катя расписалась. – А это для меня лично, если можно. – Таможенник протянул ей красочный буклет Аэрофлота. – Автографы собираю. У меня уже есть ваша хоккейная сборная, три космонавта, Игорь Моисеев, а теперь – вы.

Катя в нерешительности посмотрела на торгпреда.

– Давай, давай, – сказал он. – Слава обременительна.

Катя вздохнула и старательно вывела свой первый в жизни автограф.

Группа шла к самолету. На тележке везли багаж. Семь ребят из Катиной группы тащили семь ящиков с приборами. Катя бережно несла шляпу.

И вот она уже летела домой. Поглядеть на нее – так она выглядела почти так же, как и тогда, когда уезжала, и вместе с тем, что-то в ней изменилось. Она уже не походила на ту наивную девочку, которая две недели назад вот так же вот смотрела в иллюминатор, пытаясь разглядеть в облаках воздушные замки. Сейчас она не видела за окном ничего, кроме пустоты – почти такой же, что была в ее душе.

Автор сказал:

– Каждый человек после отпуска всегда выглядит чуть иначе, чем до него. Это естественно – он стал старше. Две недели – срок небольшой, но за него иногда можно прожить больше, чем за несколько лет. Еще древние египтяне заметили, что возраст определяется не годами, а напряженностью чувств. Может, поэтому некоторые женщины кажутся вечно молодыми. В этом смысле отпуск, проведенный в поисках счастья, всегда оказывается за свой счет, даже если он оплачен профсоюзом…

К Кате подсела Ада Петровна.

– Юра встретит? – спросила она.

– Не знаю.

– Но ты бы хотела?

– Не знаю.

– Смешно. Когда ты впервые пришла, я подумала, вот сумасшедшая. Потом – вот наивная. Когда полетела – вот, думаю, везучая.

– А теперь?

– А теперь я думаю, что лучше сожалеть о ненайденном, чем о потерянном.

– Вы о Юре?

– Нет, нет, я о своем. У каждого – свой Юра.

– Николаевич?

Ада Петровна усмехнулась.

– А твоего как отчество?

– Не знаю.

– Не знаешь отчества?

– Не знаю – мой ли…

Ада Петровна достала из сумки визитную карточку.

– Вот. Приходи завтра вечером. Тут телефон и адрес. Я же не такая знаменитая, меня мальчишки не знают.

– Спасибо, – сказала Катя. – Но вы от меня, наверное, уже не знаете, как отделаться?

– Не знаю. Потому и зову.

Юра встречал ее с цветами. И даже не один. С ним был его приятель, известный киноактер. Юра подошел к дежурной в зале прибытия.

– Что, будапештский рейс уже впустили?

– Не знаю, – сухо сказала дежурная. – Выйдут – увидите. Юра посмотрел на приятеля. Тот вздохнул и подошел к дежурной. Она увидела его и только и сказала:

– Ой… Это вы?…

– Я, – скромно сказал актер. – А это мой друг. Мы встречаем из Будапешта нашу киноактрису. Хотелось бы не омрачать встречи.

– Вы проходите. Только не здесь, а то все полезут. Вы с той стороны, через зал депутатов.

– Спасибо.

– Скажите… Вы извините, вот мы спорили: у вас мальчик или девочка? Клава говорит, она читала, что сын, а мне один пилот сказал, что вы с дочерью летели.

– В настоящее время, – сказал актер, – у меня только голубой пудель и язва желудка. Передайте это, пожалуйста, Клаве и вашему другу-пилоту.

Они сидели в зале ожидания для депутатов. К ним подошла девушка в форме, поставила на стол две чашки кофе.

– Вот, – сказала она, – пожалуйста. Этот вот – без сахара, как вы любите. – И она подвинула чашку актеру.

– Кто вам сказал, что я так люблю? – удивился актер.

– У нас одна стюардесса читала ваше интервью.

– Она ошиблась. Это Марчелло Мастроянни пьет несладкий. И вот – мой друг. А я – три куска. – Он взял сахар у Юры и сказал ему: – Что у тебя за манера рассказывать о своих привычках? – И улыбнулся девушке: – А вы не посидите с нами? Скрасили бы, так сказать.

– Не могу, работа. Я вам скажу, когда их подвезут. А что за актриса? Демидова?

– Нет, это новая кинозвезда. На наших экранах она еще не сверкала.

– Иностранка?

– Нет, наша. Но в экспортном исполнении.

– А вы дома тоже все время вот так вот, шутите?

– Дома? Трудно сказать, поскольку дома я практически не бываю.

– Все время играете?

– Все время.

– И все время разные роли?

– Все время одну и ту же.

– Ну да… Кого же?

– Актера высшей категории, – мрачно сказал актер.

– До чего же вы забавно говорите… А правда, что у вас жена замминистра?

– Кто?

– Девочки говорили.

– А в каком министерстве – не говорили?

– Нет.

– Жалко.

– Ой, ну почему все так любят сочинять? И главное, так авторитетно.

– Обидно. А у нас сценарии писать некому.

– Вон, – сказала девушка. – Идут.

В зал ожидания вошла Катя. Юра уже встал ей навстречу, но тут он увидел, как к ней подошел таможенник, они поговорили и пошли куда-то. За ними поплыли ящики. Через некоторое время Катя вышла: в руках у нее была только шляпа.

– Катя! – крикнул ей через барьер Юра. Она увидела его, помахала рукой.

Юра заметил, что актер несколько разочарован ее видом, – он ожидал, очевидно, увидеть совсем иное, и сказал как бы извиняясь:

– Понимаешь, – группа, коллектив. Неудобно выделяться…

И вот они уже стояли втроем, все трое ощущая некоторую неловкость.

– Симпатичная штучка, – сказал актер, разглядывая Катину шляпу. – Умеют делать, черти…

– Ну, хорошо, – сказал Юра. – Чего мы стоим? Поехали.

– Куда? – спросила Катя.

– Как куда? Ко мне. Стол накрыт.

– Но мне домой, – сказала Катя.

– Куда домой? – не понял Юра. – В Верхнеярск?

– Домой – домой. К бабушке.

– Но слушай, это же глупо.

– Почему? У меня еще два дня отпуска.

– Вот и хорошо. Проведешь их здесь. Подготовлена культурная и деловая программа.

– Да нет, Юра, спасибо, в другой раз.

– Какой другой раз? О чем ты говоришь? Уже все договорено. Завтра тебя ждут на киностудии. Будет кинопроба. Скажи спасибо, – он кивнул на приятеля.

– Спасибо, – сказала Катя, – но это лишнее.

– Иметь лишнюю роль никогда не лишне, – заметил актер. – Или вы теперь только в зарубежных?

– Да нет, что вы, это ведь так… Случайно.

– Все так начинают. А некоторые даже…

– Нет, но я и начинать не хочу.

– Это хорошо. Молодец, – похвалил актер. – У нас не любят, кто сам хочет. У нас любят уговаривать. Но не пережимайте.

– Ладно, – решительно сказал Юра. – В общем, никуда ты не едешь, ни к какой бабушке, едем ко мне, там все обговорим.

– Нет, Юра, я поеду домой.

– Ну, ладно, братцы, – сказал актер. – Вы тут решайте, я пока колесами займусь. Ехать все равно надо. – И он ушел.

На площади, на стоянке такси, стояла огромная очередь. Актер стал чуть в стороне.

– Слушай, я не понимаю тебя, – кипятился Юра. – Ведь если утвердят, ты понимаешь, что это значит? Это же – другая жизнь…

– Я понимаю. Но я не хочу другой.

Около актера выстроилась очередь такси. Шоферы спорили:

– Со мной поехали, начальник, – доказывал один. – Аппаратик вон, новенький…

– Ты на этой неделе Олега Попова возил? Хватит с тебя, – отвечал ему другой.

Не слушай их, шеф, – возражал третий. – Они ж темные люди, они ж в кино не ходят, они же тебя только по ящику смотрят…

Подошел диспетчер.

– В чем дело, братцы? Почему не работаем? Вон где очередь, а ну-ка… – Он козырнул актеру. – Здравия желаю. А где вещички?

– Там вон.

– Понял. Сейчас все будет. Бурдюков! – крикнул он стоящему в хвосте таксисту. – Обслужи культурно. – И подмигнул актеру. – Новичок. Моральное стимулирование.

Юра злился.

– Ну что с тобой, я не понимаю?

– Со мной ничего, Юра. Со мной все в порядке.

– Значит – со мной?

– И с тобой все в порядке.

– Так что же тогда?

– А как Ласло, приедет?

– Да что тебе Ласло?

– Просто так. То вы все вместе, а то…

– Не знаю. Катя, слушай… Глупо так, посреди площади… Что мы, дома не можем? Поехали, там все обсудим. Не захочешь, уедешь.

– Не захочу, Юра, поэтому лучше сразу.

– Мама хотела тебя видеть. Обед приготовила.

– Передай ей привет. Я обязательно пришлю ей варенье. И вот – отдай это Лене, – Катя достала из чемодана набор косметики.

– Я не вижу ее. Так что не смогу.

– Не видишь? Почему?

– Ну… Так получилось.

– Поссорились, что ли?

Появился актер. За ним семенил Бурдюков и два носильщика.

– Вот, – сказал актер.

Шофер хотел было взять чемодан, но его опередил носильщик:

– Минуточку, а как насчет узкой специализации?…

Второй носильщик захватил сумку, и Бурдюкову ничего не оставалось, как взять Катину шляпу.

По дороге к такси Юра придержал Катю.

– Тебе когда на работу?

– Через два дня.

– Я, может, тогда приеду к тебе. Пробью командировку и приеду.

– А чем же государство виновато? – спросила Катя.

Сели в такси. Катя сказала шоферу:

– Пожалуйста, Шереметьево-один…

Мчится по шоссе «Икарус», летит, подобно своему предку, рассекая упругий воздух. Из кабины водителя кажется, что парит он над землей – остаются внизу и крыши обгоняемых машин, и стайки велосипедистов, и одинокий всадник, пылящий по обочине, и старушка, бредущая с узелком на соседний хутор, и мальчик на трехколесном велосипеде, едущий по тротуару…

Мчится «Икарус» сквозь тоннели, по мосту, через виадук, через железнодорожные переезды…

Мчится навстречу слепящему солнцу, надвинув на лобовое стекло темный козырек, и в дождь, включив два солнца противотуманных фар…

Мчится по четырехрядному шоссе и по проселочной дороге, вдоль взлетной полосы аэродрома – под взмывающими лайнерами и вдоль берега озера, обгоняя катера на подводных крыльях…

Мчится, чтобы легко взобраться на железнодорожную платформу, вползти в зев транспортного самолета, нырнуть в трюм теплохода…

Мы не видим водителя, видим только его руки, легко вращающие баранку, видим приборную доску, мигающие указатели поворотов и стрелку спидометра, словно залипшую на цифре «90»…

Меняется пейзаж за окном – степи сменяются горами, а горы – лесами, все больше елей и все меньше берез и все чаще включает рука водителя отопление салона…

Мчится «Икарус», мчится навстречу своей судьбе, словно что-то торопит его, заставляя не знать отдыха ни днем, ни ночью, останавливаясь только у бензоколонок, будто кто-то ждет его там, в конце пути…

Катя спала. По-видимому, ей что-то снилось. И, похоже, что-то тревожное: она металась, вскрикивала, плакала. Потом вдруг села и открыла глаза. Сначала даже не поняла, где она. Обвела глазами комнату – увидела с детства знакомые вещи. Улыбнулась. Но улыбка все еще была грустной. Встала, подошла к столу. Завтрак был накрыт салфеткой, около чашки лежала записка от бабушки. Катя прочитала ее, улыбнулась на этот раз уже не так грустно. Подошла к окну, отдернула одну из штор. Удивилась: напротив их дома стояли люди и смотрели куда-то левее и выше. Она отдернула вторую штору и увидела прямо перед собой дерево – гладкое и ровное. Посмотрела наверх: только на самой макушке зеленела крона. Катя распахнула окно и глянула вниз. У подножия дерева, свернувшись, спал мужчина. Около него стояла воткнутая в землю лопата.

– Юра, ты?… – тихо ахнула Катя.

Мужчина поднялся. Это был Ласло. Он поднял голову, посмотрел на Катю и улыбнулся, словно говоря: «А вот и я…»

– А вот и он, – сказал автор. – Мы же говорили вначале, что неразделенной любви практически не бывает. Хорошего человека всегда кто-нибудь полюбит. А то, что это сделал совсем другой, в общем-то ничего не меняет. Потому что еще неизвестно, кто тут другой, а кто – тот самый. Это еще Кате предстоит выяснить. Впрочем, не будем забегать вперед…