Текст книги "Око Марены"

Правда, поначалу Иван заглянул в покои брата Юрия, чтобы вместе с ним ехать в Переяславль-Залесский. Однако там его ждало разочарование, ибо тот, немного поколебавшись, поступил более хитро. Опасаясь Константинова гнева и новой опалы, а следовательно, и потери Суздаля[86]86
  Константин, чувствуя скорую смерть от неизлечимой нутряной болезни, примирился с братом Юрием, отозвал его из Городца Радилова, расположенного на Волге, и дал ему Суздаль, обещая передать после своей смерти и Владимирское княжение, лишь бы тот стал вместо отца его малолетним детям и не обидел их.


[Закрыть], он не стал противиться новому повелению, но сам, удержав Ивана до выяснения, немедленно пошел к старшему брату и прямо с порога заявил:

– Брате мой любый. Весь я в твоей воле. Как повелишь, тако и буде по слову твоему. Одначе невдомек мне, почто решил ты все отменить.

– Один добрый человек глаза открыл, – заявил Константин. – Веришь ли, брате, с заутрени самой и до вечерни беседовали мы с ним, и часы оные как миг единый пролетели. Да ты ить видал его, когда мы с ним тут сидели. Воистину, святой он человек. – И с блаженной улыбкой на лице добавил: – Завтрева поутру сызнова обещал заглянуть. Вот ужо потолкуем. – И он, тут же спохватившись, виновато предложил: – Да и ты к нам присоединяйся.

– А при чем тут дела мирские и душеспасительные беседы? – сдерживая себя, поинтересовался Юрий. – Како их твой святой человек увязал друг с дружкой?

– Стыдись, брат, – укоризненно посмотрел на него Константин. – Лишь тот, кто токмо едино по названию христианин, а не по сути своей, нарядит рать, дабы побивать своих же братьев-христиан, чиня тягости телам их и ввергая себя оным в геенну огненну. Нам-то с тобой чем рязанский князь навредил? На нашу землицу покусился али на наших с тобой братовьев меч занес? – И он торопливо перекрестился.

– Он на тебя его занес, – напомнил Юрий.

– Вот, забыл, – спохватился его старший брат. – Заговорились мы о фаворском свете, и забыл я спросить отца Николая. Ну ничего, завтра вопрошу. Поглядим, что он мне на то поведает. Одначе не мыслю я, что столь святой человек станет духовником у безбожного братоубийцы.

Дальнейший разговор цитировать смысла не имеет, ибо на протяжении последующих двух часов на все вопросы брата Константин отвечал исключительно в той же тональности и даже похожими словами.

Попытка Юрия исправить положение тоже ни к чему не привела. Единственное, что он сумел, так это не допустить повторной встречи загадочного священника со старшим братом. Описав внешность княжеского собеседника, которого он хорошо запомнил, Юрий срочно разослал половину людей, которые имелись у него под рукой, на его поиски. Еще десяток он выставил у терема Константина Всеволодовича, с приказом немедленно схватить появившегося визитера и сунуть в поруб.

По счастью, розыскным делом ни один из дружинников Юрия ранее не занимался, а потому шерстили торжище, которым они занялись в первую очередь, крайне неумело, наделав шуму, но так и не отыскав «опасного еретика», как назвал его князь. Зато об опасности, которая грозит отцу Николаю, прослышал вернувшийся в ту пору Любомир и немедля известил о том рязанских купцов. Рано поутру они, невзирая на уговоры священника оставить его в покое, чуть ли не насильно погрузили его в сани, поручив двум своим помощникам гнать что есть мочи в Рязань.

Грешно, конечно, поступать так с духовным лицом, но ведь для его же блага. К тому же боярин Хвощ заявил перед отъездом, что они за него в ответе и ежели с его головы упадет хоть волос, то… Он не договорил, но увесистый кулак, который боярин им показал, был красноречив сам по себе, не нуждаясь в словесной приправе.

Однако хоть повторная встреча и не состоялась, но Константину Всеволодовичу вполне хватило и первой, так что он на все уговоры Юрия отвечал односложно и наотрез отказался отменить команду о роспуске ополчения. Более того, он еще и отправил грамотку в Муромское княжество, увещевая Давида Юрьевича тоже отказаться от похода.

Так и получилось, что Иван прибыл к Ярославу лишь с сотней дружинников, которых Юрий, сам отказавшись ехать, выделил брату якобы для сопровождения.

Выслушав неожиданные новости, переяславский князь лишь криво ухмыльнулся и заявил, что оно даже лучше, поскольку ничего иного от «ростовского болящего» ожидать и не приходится. Того, что его огорчила весть от Юрия, которую привез Иван, он никак не показал, хотя изрядно рассчитывал на его дружину, но особенно на дружину старшего брата, которую в народе уже успели прозвать богатырской. Действительно, народец в ней был подобран один к одному что по своей стати, что по ратному умению.

Опять же и ополчение – считай, две его трети как корова языком слизала. Впрочем, относительно него Ярослав не особо переживал: все равно на поле боя почти всегда главным действующим лицом были, есть и будут конные дружины, которых, не считая его собственной, оставалось еще две – Святослава и Владимира, так что конницы хватало. Да и пеших ратников, которых он продолжал собирать со своих земель, благо, что воля Константина на них не распространялась, тоже было в достатке.

В конечном счете в первых числах января сводная рать четырех князей Владимиро-Суздальской Руси стала выглядеть значительно скромнее, хотя все равно достаточно внушительно. В авангарде ее была полутысячная дружина Ярослава. Его сопровождали Иван вместе с князем Ингварем и его боярами и дружинниками. Далее шли конные вои младших Всеволодовичей: Владимира и Святослава, общим числом чуть менее пяти сотен.

Замыкали конный строй несколько бояр Юрия со своими ратниками, как конными, так и пешими, вызвавшимися добровольно, поскольку их князь ясно сказал:

– Ежели кто желает подсобить моей молодшей братии, то я перечить не стану, – и при этом так хитро подмигнул, что стало ясно – еще и рад будет.

Вслед за всадниками на несколько верст растянулась пятитысячная рать из простых мужиков, набранных в деревнях близ Переяславля-Залесского, Юрьева-Польского и Стародуба.

По пути к ним присоединились еще несколько Ярославовых бояр, которые тоже привели с собой немалое число людишек из Твери, Москвы, Дмитрова и прочих мелких городков, расположенных на западных окраинах обширных княжеских владений. Правда, к ним должна была присоединиться еще и дружина Давида Юрьевича, которую прождали близ града Москов дня три, но тут снова получилась осечка. Вместо нее прибыл гонец, извещавший, что по слову Константина Всеволодовича дружина и ополчение в Муроме распущены.

Вообще-то Давид Юрьевич, давно уже ходивший в подручниках у владимиро-суздальских князей, после того как получил из Ростова Великого первое из распоряжений о походе на южных соседей, не особо колебался. Хоть и был он богомолен, но зато имел двух молодых сыновей. Ну Святослав после его смерти сядет в Муроме – это понятно, а младшего Юрия куда? Как бы не вышло меж ними раздоров – ведь, окромя стольного, нет больше градов в его княжестве. Разве что взять какое-нибудь селище побольше, огородить его стенами да выделить в удел меньшому. Но и тут опаска – не примет ли сынок это за насмешку, уж больно он горд. А тут под шумок можно что-нибудь отхватить у рязанцев.

В сомнения его ввел Хвощ, который появился буквально через несколько дней после изгнания из Ростова. Выслушав слова боярина о молоте и наковальне, Давид Юрьевич вновь призадумался. Получалось, что городок то ли удастся отхватить, то ли нет – бабушка надвое сказала. Еще неведомо, каково оно обернется, а вот касаемо ответной мести – жди точно. Да, скорее всего, ему придут на помощь полки с севера, вот только к тому времени Муром окажется в руинах, да и сожженных селищ тоже будет предостаточно. Однако свое повеление относительно ополчения отменять не спешил.

Но тут, на счастье, прибыл новый вестник из Ростова Великого. И хоть скуповат был Давид Юрьевич, но гонца за столь добрые вести одарил щедро – и кубком серебряным, и гривнами, и перстень с синь-лалом[87]87
  Синь-лал – так на Руси называли сапфир, в отличие от просто лала (рубина).


[Закрыть] с мизинца снял. Уж больно все хорошо теперь получалось.

Ярослав, выслушав муромчанина, оглядел приунывших братьев и с кривой ухмылкой заметил Святославу:

– Чтой-то не больно горазд ратиться твой тестюшка.

Тот лишь мрачно нахмурился и виновато склонил голову, будто это он сам не выделил брату рати.

– Да ты не печалуйся, – счел нужным ободрить брата Ярослав. – Мы и без его дружины обойдемся. К тому ж ежели вои у Давида Юрьевича таковские, как он сам, то они нам токмо в обузу – иноки в седле все одно монахами останутся. Так что оно и к лучшему. Нам и того, что собрали, излиха хватит.

Тут он не кривил душой. Общее количество собранного войска на подходе к Коломне достигало уже девяти тысяч человек, из коих свыше полутора составляла конница, и Ярослав был уверен, что этих сил ему вполне хватит для победы. Более того, после некоторого раздумья он пришел к выводу, что и впрямь хорошо, коль старший брат отказался принять участие в походе. Тогда получилось бы, что силища превысила два с половиной десятка тысяч, и рязанский князь, проведав о ней, чего доброго, вовсе отказался бы от сопротивления, а Ярославу, кровь из носа, нужно было победное сражение.

Во-первых, смыть им позор на Липице, а во-вторых, после битвы отодвинуть Ингваря от рязанского стола куда сподручнее – чьи люди бились, такому князю и в Рязани сиживать. Ну и, в-третьих, – гораздо проще не вымучивать из князя Константина отречение от княжества, а попросту лишить его головы.

А вот у самого Ингваря на душе скребли кошки. Скребли, невзирая на более чем двукратный численный перевес в живой силе – и это по самым скромным подсчетам, а скорее всего, трехкратный; несмотря на то что руководили ратью испытанные в многочисленных боях и весьма умудренные воеводы, а во главе ее ехал Ярослав Всеволодович. И был князь-изгой куда мрачнее всех остальных владимирских князей, которые выглядели беззаботными и веселыми.

Впрочем, оно и понятно, ведь никто, кроме него, не видел пеший строй ратников рязанского князя, грозный в своей неодолимой монолитности. И днем и ночью звучал в его ушах ровный, все учащающий свой неудержимый ритм бой бубнов и барабанов, пророчащих разрушение и гибель всему живому. И пусть пока ничто не предвещало беды, но Ингварь сердцем чувствовал ее приближение, и чувство это все более росло по мере того, как они подходили к рубежам Рязанского княжества, приближаясь к Коломне.

Подошли их рати к граду, как Ярослав и планировал, скрытно, где-то за час до рассвета. Правда, ради этого пришлось не спать всю ночь, но оно того стоило. Однако, невзирая на темноту, в город ворваться все равно не удалось. Судя по всему, их ждали. Реальным подтверждением тому были бдительные часовые на стенах и у наглухо запертых ворот, а также начисто опустевшие посады, в которых удалось отыскать лишь с десяток древних стариков, не желавших покидать родную избу даже под страхом смерти.

Ярослав поморщился. Был бы то какой иной град, не колеблясь приказал бы его обойти и попробовал выйти на Оку, а далее на Переяславль Рязанский. Там, взяв город, передохнул, а затем двинулся берегом главной рязанской реки, по пути запаливая один град за другим, пока не дошел бы до стольной Рязани или не встретился с выставленным князем Константином войском.

Дальнейшее виделось тоже простым и ясным – как только удастся вытащить Константина в чистое поле, разметать его войско, а столицу сжечь. Ярослав хорошо помнил свою обиду на рязанских жителей, которую они ему причинили за время его недолгого, всего несколько месяцев, княжения в этом строптивом юго-восточном княжестве[88]88
  В 1208 г. владимиро-суздальский князь Всеволод Большое Гнездо вместо плененных им рязанских князей посадил на Рязанское княжение своего сына Ярослава.


[Закрыть].

До сих пор, хоть и прошло почти десять лет, помнился ему тот знобкий холодок, который всякий раз охватывал его, тогда еще семнадцатилетнего юношу, при очередном сообщении о гибели того или иного тиуна, оставленного в рязанских градах его отцом. Да мало того, пропадали и дружинники в самой Рязани. Позже их иной раз находили, но мертвыми. И всякий раз никаких следов неведомых убийц.

А еще к холодку примешивалось тоскливое бессилие, ибо он совершенно не представлял, что тут можно предпринять в ответ и как обезопаситься самому. «Ныне Путяту забили, а там, глядишь, и до меня вскорости доберутся», – поневоле приходило ему на ум, и он до боли стискивал кулаки, ерзая на княжеском стольце и чувствуя, насколько ненадежно под ним деревянное креслице.

Как знать, если бы не то недолгое княжение в Рязани, закончившееся бесславным отъездом вместе с отцовским войском и возвращением в свой град Переяславль, куда отец снова поставил своего сына, он бы, возможно, иначе повел себя и в Великом Новгороде – не так резко, не так бескомпромиссно. Да и не стал бы он с первых же дней правления стравливать меж собой бояр-союзников и бояр-противников, стремясь сразу и до конца извести крамолу.

И правильно тогда поступил его вернувшийся в Рязань батюшка, когда, прислушавшись к сыновним жалобам на строптивость и непокорность местного населения, повелел спалить дотла весь град. Ярослав до сих пор хорошо помнил злорадство, охватившее его при виде зарева гигантского пожара.

Теперь он и сам сможет повторить дело отца. Вот только князь Всеволод вначале приказал всем жителям с женами, детьми и легким скарбом выйти в поле, а уж потом запалил город. Помнится, Ярослав очень сожалел тогда об этой отцовской мягкотелости. Он сам, будь его воля, выводить людишек не стал бы. Пусть сами спасаются из огня, а уж кто не успеет, на то божья воля.

Ныне он уже не тот – слава богу, научился сдержанности. Опять же сказывался опыт, приобретенный в Великом Новгороде. К тому же со своими будущими подданными можно и впрямь вести себя поласковее, чем обычно. Ну хотя бы на первых порах. Пока не привыкнут.

А вот если жители Рязани, как и здесь, в Коломне, порешат боронить город, то тем хуже для них – пусть горят заживо. Хотя лучше бы было вначале все-таки разбить их рати, тогда и они станут куда уступчивее. Что не удалось на Липице с одним Константином, должно получиться под Рязанью с другим – в этом Ярослав ни секунду не сомневался. Непобедимый Удатный остался в Новгороде, да и будь он поближе – все равно не пришел бы на помощь братоубийце.

То, что Ингварь рассказывал про воев Константина, Ярослав ни на минуту не принимал в расчет. Известное дело – у страха глаза велики. Просто против его мужиков рязанский князь выставил других, чуть более организованных – вот и все, и говорить больше тут не о чем. Владимирцы рязанцев завсегда били, побьют с божьей помощью и на сей раз. Тем более что нападения беспечный князь, успокоившись своей бескровной победой, наверняка так скоро не ждет, а стало быть, рать свою, и без того вдвое, если не втрое меньшую, чем у них, наверняка распустил.

Ингварь же, похолодев, смотрел на крепкие коломенские стены и башни с явственно видными следами свежего ремонта, и вспоминал Ольгов. Именно так начинался и его собственный неудавшийся набег на Константиновы владения. В тот раз тоже подошли к крепости, когда еще не рассвело, а во граде уже ведали о могучей силе, идущей из Переяславля-Залесского. Как, откуда – поди узнай. Даже заминка с пороками была аналогичной, только у Ингваря их задержала в пути слякотная непогода, а у Ярослава они были просто не готовы. Неужто и далее так же?

И тут его размышления прервал до боли знакомый барабанный бой откуда-то со стороны Коломенки[89]89
  Коломенка – река, приток Москвы-реки. На стыке этих рек, примерно в семи километрах от впадения Москвы-реки в Оку, стоит Коломна.


[Закрыть], и вдалеке, у самого леса, омываемого с одной стороны этой небольшой речушкой, показалось трое всадников с белым стягом.

Снова все точь-в-точь как и тогда…

Глава 10
Не в силе бог, но в правде

 
Недавно кровь со всех сторон
Струею тощей снег багрила,
И подымался томный стон,
Но смерть уже, как поздний сон,
Свою добычу захватила.
 

Александр Пушкин

Пимен с закрытыми глазами продолжал вспоминать, как все происходило.

– Их не убьют? – не выдержав, спросил он у князя, глядя на всадников, подъезжающих все ближе к четверке князей Всеволодовичей – Ярослав немного впереди остальных.

Рязанский князь помешкал с ответом. Сидя возле соседней бойницы, он глубоко вздохнул и наконец произнес:

– Это война. Всякое может быть. Хотя… парламентеров убивать вообще-то не принято…

«А вот тут сходится не все, – почти радостно подумал Ингварь, глядя на неспешно направляющихся к ним рязанцев. – Ныне в парламентерах сызнова Хвощ, как и в Ростове, а у меня был иной». И в его душе вновь разгорелась надежда, что все закончится благополучно.

К тому же Ярослав, как воевода, намного опытнее в ратных делах, нежели он сам, да и сторожа[90]90
  Здесь: передовые отряды, дозоры разведчиков.


[Закрыть], которая первым делом была разослана во все стороны, не присылала своих воев с тревожными известиями, а значит, все спокойно и их никто не окружал. Следовательно, на сей раз Константин решил в связи со значительной силой неприятельского войска не распылять свою дружину и пешцев, а собрать всех в единый кулак, то есть получалось и тут отличие, притом немалое.

Ингварь еще раз окинул беглым взглядом воев из ополчения, стоящих позади дружин. Выглядели они славно. Из мужиков его собственного града, коих сам Ингварь вывел ратиться два месяца назад, лишь каждый второй был вооружен копьецом, каждый пятый – хорошим, добротным мечом. Шеломы и вовсе имелись только у каждого двадцатого, а более-менее приличной бронью обладал далеко не каждый дружинник – половина из них обходились куяками[91]91
  Куяк – кожаная безрукавная рубаха с нашитыми на нее металлическими бляхами.


[Закрыть]. Луки и то были через одного – куда там тягаться с рязанцами.

У Ярославовых воев иное. Редко-редко можно было увидеть у них рогатину, ослоп или кистень, не говоря уж о вилах и косах. Да и с защитными доспехами дело обстояло не в пример лучше. А уж что касаемо дружинников, то тут чуть ли не на каждом втором была надета надежная добротная кольчатая бронь, оставляющая незащищенной лишь ноги, да и то ниже колена, а на прочих колонтари[92]92
  Рогатина – самодельное охотничье копье, от боевого копья отличалось широким лезвием-рожком; ослоп – палица, дубина с набитыми гвоздями, кистень – оружие, состоящее из деревянной рукояти и прикрепленной к нему на цепи гири; кольчатая бронь – кольчуга; колонтарь – кольчуга без рукавов.


[Закрыть]. Конечно, у пешцев дела обстояли куда хуже, но по сравнению с ратниками Ингваря небо и земля. И опять же количество. Даже если Константин не успел распустить свое войско, то все равно на сей раз ему противостояло втрое больше пешцев и вдвое – конных дружинников.

– Коли ты мне двухродный правнук, то Константин, стало быть, внучок, – усмехнулся Ярослав, обращаясь к Ингварю. – Ну-ну. Я так мыслю, что ежели этот внучок, – насмешливо подчеркнул он последнее слово, с улыбкой глядя на приближающихся всадников, – в безумие впавши, порешил остановить нас на своих рубежах, то лучше он и придумать не мог… для своих дедушек, – с благодушной улыбкой пояснил он братьям, стоящим подле него в нетерпеливом ожидании рязанских парламентеров. – Вот уж кого никак не ждал увидеть ноне! – громко закричал он спустя пару минут, встречая боярина Хвоща.

И впрямь. Всего несколько недель назад в покоях владимирского князя между ними состоялся нелицеприятный разговор. Тогда знатный рязанец имел куда более потерянный вид, а речь вел все о мире да о дружбе, норовя уговорить хозяина терема подписать договор с рязанским тезкой. И вот новая встреча, хотя на сей раз Хвощ выглядел значительно бодрее и увереннее.

– К кому ж ты ноне пришел на поклон, боярин? – неласково встретил князь Ярослав боярина, едва тот успел подъехать и сойти с коня.

– К тебе, княже, – невозмутимо ответил Хвощ и уточнил, старательно выдерживая взятый независимый тон: – Но не на поклон, а дабы упредить тебя. – И он хладнокровно поинтересовался: – Повелел мне князь Константин проведать, пошто ты непрошеным под град сей пришел, да еще столь много людишек вместях с собою привел?

– Дерзок ты, – нахмурился Ярослав. – И за речи твои надобно было бы тебя наказать примерно, дабы другим неповадно было, да видя лета твои преклонные, прощаю я тебя на первый раз, боярин. Но с условием – поведай, где сам князь ныне пребывает?

– Угроз твоих я не боюсь и поведаю о князе своем не потому, что я их спужался, а едино лишь по его повелению, ибо затем и прислан им, – строго ответил парламентер. – А пребывает князь Константин недалече, ибо на днях решил поохотиться в здешних лесах, и не далее как ныне замыслил устроить большой пир для всех своих людишек. Ежели держать путь прямиком вон к тому леску, – кивнул Хвощ, показывая назад, – то он там близ него и пир затеял.

– Лесок вижу, а князя твово чтой-то не зрю, – настороженно протянул Ярослав.

– Правее он расположился, близ самой реки Коломенки, – безмятежно пояснил Хвощ. – Отсюда его и впрямь не видать – пригорок мешает, а как взберешься на него, так он враз перед тобой и предстанет, яко на ладони. Чай, и двух верст не будет, так что домчишь живо.

– Домчу, не сумлевайся, – сурово усмехнулся Ярослав.

Намек, прозвучавший в его обещании, боярин уловил, но сделал вид, будто его не понял, и все так же степенно продолжил:

– Коли ты, княже, мирным гостем к нам – добро пожаловать. Чара крепкого меда и для тебя отыщется. Да и братьев твоих меньших тоже просим отведать что бог послал, – с достоинством поклонился он остальным князьям, безмолвно сгрудившимся за спиной Ярослава.

– Уж лучше пущай твой князь к нам идет с повинной главой! – не выдержав паузы, откликнулся Владимир.

– Коли мы б у тебя были в Стародубе, так и поступили бы, – возразил боярин. – Ныне же вы на земле рязанской. Гости, стало быть. А посему вам надлежит к шатру его ехать. Виниться же ему не перед кем, да и не в чем.

– Я с братоубийцами никогда рядом не сиживал и ныне не сяду, – резко ответил Ярослав. – А ежели князю твоему своей дружины и воев не жаль, то пусть он сам с повинной головой, на милость нашу надеясь, немедля явится. А коли нет…

– Вот, стало быть, какие вы гости, – протянул Хвощ. – Тогда повелел мне князь упредить вас всех, что угощение для тех, кто на рязанскую землю с мечом пришел, у него иное припасено. Словом, сам выбирай, какое тебе больше пиршество по нраву – за трапезой, с речами да шутками, али кровавое. А мне тут боле делать неча. – И он, неспешно усевшись на коня, тронулся в обратный путь.

Ярослав уже повернул голову, чтобы распорядиться дать всем дружинам и ополчению немного передохнуть, но тут к нему обратился один из парламентеров, который замешкался с отъездом.

Рязанский князь, внимательно наблюдавший из сторожевой башни за происходящим, затаил дыхание. Сейчас должно было произойти то, о чем шел разговор на самом последнем совещании, состоявшемся не далее как позавчера. Присутствовали на нем все воеводы полков, а также дружинные сотники, и, по настоянию Вячеслава, были приглашены даже десятники. В конце него, когда казалось, что все вопросы обсуждены и уточнены, воевода сказал:

– Идут скрытно, значит, хотят подойти к Коломне неожиданно, ночью, ближе к рассвету.

– О том уже говорено, – хмуро проворчал Ратьша, до сих пор переживавший, что по причине болезни не сможет принять личное участие в грядущей битве.

Хоть ему и была доверена оборона Коломны, если вдруг Ярослав рискнет немедленно пойти на ее штурм, но это все не то. Так мало того, теперь получается, что ему уже и в этом вроде как доверия нет.

– Сторожа упреждена, опять же ныне у меня эвон сколь людишек, так что, ежели князь Ярослав восхочет на приступ идти, выстоим легко, – мрачно пояснил он и с упреком покосился на Вячеслава, но тот пояснил:

– За град при столь опытном воеводе я был бы спокоен, даже имей он вдесятеро меньше людей. Но сейчас речь о другом. Думается, люди Ярослава после бессонной ночи будут усталые, поэтому желательно начать битву, не давая им отдохнуть.

– Хорошо бы, – согласился Ратьша. – Но о таковском ты и не помышляй. Князь хошь и забияка, а передых воям непременно даст.

– Даст, – кивнул Вячеслав. – А чтобы не дал, надо его как следует обозлить. – И он принялся излагать свою задумку, уверенно заявив в конце: – Полагаю, что после таких слов он сразу на нас ринется.

– А ты не мыслишь, что допрежь того за таковскую речь и сам парламентер наш главы лишится? – осведомился Ратьша.

– Может, – не стал спорить Вячеслав. – Зато подумайте, сколько голов сохранится, если мы его так раззадорим. – И он поочередно обвел вопрошающим взглядом присутствующих на совещании. – Ну, кто самый отважный?

– Я посол, потому мне и сказывать, – первым подал голос Хвощ. – К тому ж, княже, ежели бы не моя промашка в Ростове, глядишь, этих ратей и вовсе бы не было.

– Не столь велика твоя вина, чтоб головы за нее лишаться, – возразил Константин. – Да и исправил твою промашку отец Николай. Те, что ныне идут сюда, ослушники моего ростовского тезки, а потому вины за тобой я не зрю.

Нет, рязанскому князю очень понравилась идея Вячеслава, которую тот заранее обсудил с другом, так что совсем отказываться от нее он не собирался. Но и перспектива в одночасье лишиться опытного дипломата его совершенно не устраивала. Тем более что они с воеводой успели сформулировать и требования к будущему дерзкому парламентеру. Помимо того что он должен вызваться добровольно, имелось и еще несколько условий, а Хвощ ни одному из них не соответствовал.

– Тогда я, – выставил свою кандидатуру Ратьша. Представив, как он нагло дерзит надменным владимиро-суздальским князьям, старый воевода немедленно оживился и, высоко вскинув голову, горделиво пообещал: – Уж я таковского ему наговорю – вмиг за меч ухватится.

– Нет, – твердо произнес Константин, не теряющий надежды, что старик со своими мудрыми советами еще сможет оправиться от болезни и не раз пригодится в будущем тому же Вячеславу.

– Дак ведь терять мне неча, пожил я довольно, так что…

– Нет, – снова повторил рязанский князь. – И не только потому отказываю, что слишком сильно дорожу тобой, воевода, хотя хватило бы и этой причины, но имеется и другая. – И он пояснил: – Одно дело – выслушать оскорбления от старого. Оно вроде бы и обидно, но в ярость человек может и не впасть. Совсем иное – от молодого. Вот тогда Ярослав и впрямь рассвирепеет не на шутку.

– Я уже толковал с одним переяславским князем, теперь для ровного счета могу и с другим, – с улыбкой вызвался княжий тезка Константин.

На сей раз князь даже не успел отвергнуть очередного добровольца, поскольку подал голос стоящий у самого входа дружинный десятник Радунец.

– Тебе тоже не след – кому тогда засадный полк вести? Зато моя головушка, брате двухродный, и половины твоей не стоит, потому дозволь мне, княже. Опять же верткий я, улизну.

Константин согласно кивнул и заметил:

– Коль вернешься оттуда, считай, что битву сотником начнешь.

– И не сумлевайся, – выпятил грудь Радунец. – Ежели так, то беспременно возвернусь.

И вот теперь единственный из оставшихся парламентеров, якобы поправлявший стремя, а потому и замешкавшийся подле коня, наконец неспешно уселся в седло и, еще раз поглядев в сторону удалявшегося Хвоща, весело улыбаясь, заметил Ярославу:

– Коли то последнее твое слово было, княже, тогда выслушай, что мне рекла одна мудрая вещунья. А поведала она мне, что тебе, князь Ярослав, на роду написано с Константинами в свары не лезть, а коли ослушаешься, то быть тебе завсегда битому. И не суть важно, какой из них пред тобой встанет – ростовский ли, рязанский ли…

– Ах ты!.. – Побагровев, Ярослав потянул из ножен меч, но брат Святослав вместе с боярином Творимиром удержали руку, напомнив, что нет вины в речах парламентера, сколь бы дерзки они ни были, ибо за непочтительное слово главный ответчик тот, кто послал его.

– Пошел вон, щенок, – злобно сплюнул Ярослав. – А своему господину поведай, что еще не успеет стемнеть, как он трижды раскается и в том, что содеял ранее, и в том, что вовремя не покорился ныне.

Радунец вновь усмехнулся и произнес:

– Воев у тебя и впрямь поболе. Это так. Токмо запомни словеса князя мово, Константина Володимеровича, что не в силе бог, а в правде. А ты бы охолонился малость да призадумался – за кем ныне ента правда? Сказывали, на Липице ты поначалу вроде тож хорохорился, даже земли все с братцем Юрием успел переделить, ан вышло инако. – И он тут же погнал коня прочь, и вовремя, ибо последние его слова вызвали у Ярослава настолько лютую ярость, что он на некоторое время даже задохнулся от гнева.

А Радунец, уже взобравшись на пригорок и донельзя довольный тем, что не только выполнил все в точности, но и при этом остался жив, вдруг спохватился, что озвучил еще не все из того, что ему велели, и, обернувшись, весело крикнул:

– Мне мой князь еще сказывал вопросить тебя, да я запамятовал, кто там от Липицы первым умчал, да столь резво, что ажно четырех коней по пути в свой терем загнал?!

Если бы не Творимир, по-прежнему удерживающий княжескую лошадь за узду, как знать, может быть, и ринулся бы Ярослав следом за парламентером, чтобы снести ему голову с плеч, но боярин, всей своей пятипудовой тяжестью повиснув на коне, успел вымолвить:

– Негоже князю за наглецом гоняться, да и слишком сладка для него легкая смерть от твоего меча опосля таких словес. Лучше попозжей с ним потолкуешь, да пообстоятельнее, дабы он хоть перед смертью уяснил себе, кому и что дозволено сказывать.

– И то верно, – прохрипел Ярослав и, обернувшись к безмолвно стоящим позади воеводам, зычно крикнул, обращаясь даже не столько к ним, сколько ко всей рати: – Славная ноне ждет вас награда, братья мои! Бог услыхал мои молитвы, и не придется нам из глубоких нор, аки медведя из берлоги зимней, князя Константина выкуривать. Сам он к нам пришел. А ну-ка, други, поглядим, сколь лапотников он привел с собой. – И он направился к пригорку, чтобы самому взглянуть на рязанскую рать и оценить ее опытным глазом.

Увиденное его не просто порадовало, но развеселило.

– И с ентим он ратиться супротив нас вышел? – присвистнул князь, испытывая даже некоторое разочарование.

«Стало быть, верно я мыслил – у страха глаза велики», – удовлетворенно подумал он, вспоминая рассказ Ингваря. И впрямь, не раз хваленный юным князем строй рязанских ратников таковым не выглядел.

«Мужики и есть мужики», – ухмыльнулся Ярослав, поскольку, по его мнению, беспорядочную толпу, угрожающе ощетинившуюся косами и вилами, можно было бы назвать как угодно, но величать ее ратью…

Конная дружина Константина скучилась на правом фланге пешцев. Прикинув на глаз ее численность, Ярослав самодовольно улыбнулся, подметив, что в ней явно меньше тысячи. Получалось, опять-таки исходя из слов Ингваря, что никто нигде больше не притаился, то есть Константин выставил все, что мог.

Единственное, что он поставил бы в заслугу неприятелю, так это выбор позиции. Очевидно, понимая всю мощь вражеской конницы, воеводы Константина постарались обезопасить хотя бы свой левый фланг, прижавшись им к крутому и обрывистому берегу реки Коломенки. Однако правый, на котором и находилась вся рязанская дружина, продолжал оставаться весьма уязвимым, и потому Ярослав решил ударить большей частью имеющейся у него конницы в бок рязанцам. К тому же отсутствие снегопадов за последний месяц-полтора играло ему на руку – промерзшая земля была наполовину оголена, особенно на начальном отрезке, и лошади, не увязая в сугробах, смогут взять отличный ход, что для успеха атаки было немаловажно.