Текст книги "Социология власти. Теория и опыт эмпирического исследования власти в городских сообществах"

XVI. Марксистские исследования власти в 1960-1980-х годах

Марксистские исследования власти в городских сообществах получили наибольшее распространение в 1960-1980-х годах, когда стали очевидными недостатки ранних подходов, отразивших соперничество элитистских и плюралистических исследовательских проектов. Рост интереса к марксистским моделям объяснения власти был обусловлен и рядом новых тенденций в развитии городской политики: исход среднего класса из центра и соответствующее снижение налоговой базы, усиление расовых и социальных конфликтов, активизация городских общественных движений – эти темы, традиционно находившиеся в поле зрения исследователей марксистской ориентации, стали интересовать исследователей других направлений.

Марксисты считали, что «конвенциональная» политическая наука оказалась не в состоянии комплексно исследовать городскую политику, поскольку, как правило, уделяла внимание вторичным факторам (например, технологическим изменениям, миграции населения), не затрагивая ее фундаментальных оснований, связанных с потребностями капитализма в воспроизводстве дешевой и легко контролируемой рабочей силы и возрастанием капиталистического производства. Другая проблема в исследовании городской политики, на которую указали неомарксисты, заключалась в том, что источники конфликтов в городском политическом пространстве ограничивались сферой взаимоотношений между отдельными акторами городской политики, группами и организациям и анализировались вне контекста фундаментальных противоречий капиталистического способа производства. При этом отсутствовал анализ связи между социальной структурой города и классовыми отношениями в обществе [Jaret, 1983: 499–500; Mingione, 1996b: 218; Castells, 1978: 6-11].

Проблемное поле и дизайн марксистских исследований выстраивались в соответствии со следующими базовыми идеями. Возможности проведения демократической политики – как на городском уровне, так и в обществе в целом – изначально ограничены императивами экономической системы, ориентированной на извлечение прибыли. Городские политические институты представляют собой часть государственной структуры, обеспечивающей поддержание существующих капиталистических отношений. Государственные институты – как на местном, так и на национальном уровне – выполняют преимущественно две функции[405]405
  Дж. О’Коннор [O’Connor, 1973] назвал их функциями «аккумуляции» и «легитимации».


[Закрыть]. Во-первых, они обеспечивают воспроизводство капиталистической системы – его правовой, финансовой и производственной подсистем, коммуникаций, транспорта, рабочей силы. Во-вторых, государство осуществляет поддержание социального порядка путем регулирования и сглаживания социального (классового) конфликта, неизбежного в условиях эксплуатации наемного труда. Последнее достигается с помощью нейтрализации «опасных» ценностей и установок, уступок угнетенным классам и укрепления репрессивных институтов [Pickvance, 1995: 253–254]. Таким образом, в местной политике отражаются проблемы и противоречия, возникающие в процессе реализации базовых функций капиталистического государства; при этом властные отношения закрепляют преимущества господствующего класса. Соответственно, кризисные тенденции в развитии в городской сферы, трудности и проблемы, с которыми сталкивается городская политическая система, представляют собой не случайные явления, обусловленные несовершенством управленческой деятельности и ошибками его субъектов, а отражают общий кризис капиталистического социума, обусловленного противоречиями между производительными силами и производственными отношениями; их преодоление связано с изменениями в самой системе общественных отношений и «отменой капитализма» [Tabb, Sawers, 1978: 17], а «изучение социальных отношений на определенных территориях возможно только на основе более общей социальной теории» [Mingione, 1996а: 111].

Эти идеи являются основными маркерами марксистской традиции и в том или ином сочетании используются для ее выделения из общего спектра подходов к изучению городской политики. Например, М. Геддес относит к марксистским те теории, которые «помещают “город” и “политику” в марксистское теоретизирование по поводу капитализма». Последнее, по его мнению, подразумевает три базовых принципа: 1) город рассматривается как место противоречивого и обусловливающего кризисы накопления капитала, 2) капиталистические классовые отношения определяют фундаментальные перспективы развития городской политики[406]406
  «Конфликты в пространстве проживания… представляют собой отражение лежащего в их основании противоречия между капиталом и трудом. Апроприаторы и строители являются посредниками в конфликте – они оказываются между капиталом и трудом и тем самым заслоняют собой противоречие между ними. Видимый конфликт вокруг окружения (борьба против домовладельцев или программ реконструкции города) скрывает суть – борьбу между капиталом и трудом» [Harvey, 1976: 289].


[Закрыть], 3) наполнение идеологическим содержанием таких категорий, как «городской», и признание «буржуазным» отделение «политического», «социального» и «экономического» [Geddes, 2009: 55].

Вышесказанное разделяется практически всеми исследователями неомарксистской ориентации. Основные различия между ними обусловлены главным образом расхождениями в понимании степени автономии государства и его частей, которая необходима для успешного выполнения им своих основных функций. Исследователи, тяготеющие к инструменталистским объяснениям политики и власти (С. Кокберн, Дж. Лоджкин, Э. Хэйес), подчеркивали единство институтов капиталистического государства, действующего как единое целое. Городская политика и местные политические институты обладают ограниченной автономией и, по сути, задаются сверху; они скорее создают «видимость участия», но, не имея реальной власти, фактически реализуют интересы тех слоев, которые доминируют в обществе в целом. Поэтому изучение собственно городской политики имеет ограниченную значимость, так как ее динамика формируется главным образом за пределами городского пространства.

Несколько иное объяснение было предложено сторонниками структуралистского подхода (С. Дункан, М. Гудвин, М. Кастельс, Р. Хилл). По их мнению, для успешного выполнения государством функций аккумуляции и легитимации нужна существенная автономия в отношениях между а) государством и господствующим классом и б) между различными частями государства, в том числе между центральными органами власти и структурами городского управления. Данный подход уделяет существенное внимание взаимодействию различных групп господствующего класса, уступкам, которые они вынуждены делать для сохранения стабильности, и другим способам сглаживания классового конфликта. В нем городская политика становится более значимым объектом исследования, чем в инструменталистском подходе[407]407
  Различение на «инструменталистов» и «структуралистов» имеет место и в контексте объяснения распределения власти в обществе в целом (см. [Gold, Lo, Wright, 1993: 268–276; Jessop, 2004: 10–11]). Поэтому вполне естественно, что неомарксистские эмпирические исследования власти в городе классифицируются в соответствии с их близостью к инструменталистскому или структуралистскому подходам [Pickvance, 1995: 254, 259; Hill, 2000: 50].


[Закрыть].

Инструменталистский подход был реализован Синтией Кокберн в исследовании местной политики в Ламбете (административный округ Лондона, Великобритания). Центральная идея исследования выстраивается вокруг понятия «местное государство» (local state), которое по своему объему шире понятия «местное самоуправление» (local government), охватывая все государственные (управленческие) функции на местном уровне и символизируя «фундаментальное единство всех частей государства» [Cockburn, 1977: 47]. Кокберн отмечает, что местную власть принято рассматривать как механизм помощи людям, средство защиты от жизненных неудач, бедности; и если органы местного самоуправления не обеспечивают реализацию интересов граждан, то они считаются плохо работающим или неэффективным. При этом не учитывается, что она является «частью структуры, которая в целом и в долгосрочной перспективе имеет иные интересы» [Ibid.: 41].

Кокберн непосредственно отталкивается от идеи Маркса о том, что государство при капитализме – это инструмент классового господства буржуазии [Ibid.: 42], и указывает на необходимость отказаться от сведения местной власти к деятельности муниципальных органов. Она подчеркивает, что многие важные вопросы решаются на других уровнях государственного управления, и чтобы увидеть классовый конфликт, необходимо выйти за границы отдельно взятой территории[408]408
  Здесь Кокберн фактически указывает на один из главных недостатков ранних исследований власти в американских городских сообществах – «локализм» и недооценку роли центров власти, находящихся за пределами городского политического пространства, но во многом определяющих его содержание и характер.


[Закрыть]. При этом не стоит полагаться на формальную независимость муниципальной власти от государства: при капитализме она фактически подчинена центральному правительству [Ibid.: 46]. Как и ожидала Кокберн, местный городской совет в Ламбете в ряде ситуаций действовал не как защитник людей, проживающих на его территории, а как выразитель интересов иных социальных групп.

Между фракциями господствующего класса неизбежно возникают противоречия: хотя их перспективы объективно зависят от процветания капиталистической системы в целом, краткосрочные интересы, например финансового сектора города, могут отличаться от интересов промышленников. В таких ситуациях государство ориентируется на общие интересы класса капиталистов и стремится поддерживать их культурное и политическое господство над рабочим классом, необходимое для воспроизводства капитализма [Ibid.: 47]; именно в этом контексте оно действует как единое целое. В Ламбете бездомные обнаружили, что различные государственные институты – полиция, местный совет, структуры и службы управления энергетикой, отоплением и др. – демонстрируют «практическое единство в попытках положить конец скваттированию». Единство деятельности государственных структур отражается и в идеологических практиках государства: оно создает впечатление, что ориентируется не на частные интересы отдельных групп, а выражает общий интерес и политическое единство «народа и нации», боссов и рабочих [Cockburn, 1977: 47–48].

Другой вывод, который естественно вытекает из общей концепции Кокберн и подтверждается результатами ее исследования, состоит в том, что наиболее важные интересы правящего класса реализуются через центральные институты государства. Кокберн приходит к выводу, что в Ламбете интересы господствующего класса (к которым она относит собственников земли, девелоперов, руководителей бизнес-организаций, профессионалов) реализуются прежде всего через аппарат центрального правительства, который «редко замечает местный совет» [Ibid.: 45][409]409
  Кокберн подчеркивает, что «наиболее важные вопросы, которые их волнуют – налоги, политика занятости, гранты, сферы контроля, – решаются в Вестминстере и Уайтхолле» [Cockburn, 1977: 45].


[Закрыть]. При этом место проживания не имеет принципиального значения: большинство представителей господствующего класса живет за пределами округа, но реализует в нем свои деловые интересы. Таким образом, местная арена политики имеет для этих групп маргинальное значение.

Главная роль, которую выполняет «местное государство» – это поддержание воспроизводства рабочей силы через обеспечение населения различными услугами (жилье, образование, здравоохранение): «нас обслуживают ради нашей рабочей силы» [Ibid.: 2]. Она вполне соответствует логике распределения функций капиталистического государства, ориентированного на «воспроизводство условий, которые поддерживают накопление капитала» [Ibid.: 51]. В связи с этим Кокберн подчеркивает, что «государство благосостояния» нельзя считать более выгодным для рабочих, чем для капиталистов: «То, что нам нужны услуги, не означает, что капиталистам не нужна рабочая силы. То, что нам нужны рабочие места, не означает, что капитализм не эксплуатирует рабочих. Здесь нельзя считать чистые потери и выгоды» [Ibid.: 55–56].

Местные муниципальные структуры также выполняют важные функции сглаживания конфликтов между властью и населением и координации интересов различных фракций правящего класса. По мнению Кокберн, стремление повысить эффективность данной функции государства стало одной из причин внедрения системы «корпоративного управления» (corporate management) на местном уровне и стратегии «развития сообщества» (community development) [Ibid.: 51]. Эти стратегии были направлены на создание более интегрированной системы управления: с одной стороны, реформы были ориентированы на укрепление контроля над финансами совета и рабочей силой, с другой – объявлялся курс на «демократизацию» через «участие», «открытие дверей совета» и развитие общественных организаций.

Вместе с тем необходимость осуществления данной функции дает некоторые шансы рабочему классу и позволяет ему «добиваться уступок». Кокберн отмечает, что степень господства зависит и от степени сопротивления со стороны рабочего класса, особенно в тех случаях, когда капитал и государство утрачивают инициативу [Ibid.: 50–51]. Но шансов добиться существенных выгод крайне мало, а в случае серьезного вызова государство может продемонстрировать свое «репрессивное лицо». Классовая природа власти наиболее наглядно проявила себя в ситуациях с ликвидацией дешевого жилья и мерах против скваттеров. В Ламбете было снесено много еще вполне пригодного жилья, в то время как возможности строительства нового жилья были ограничены. Это привело к тому, что многие территории длительное время оставались неиспользуемыми; при этом новые дома долго не заселялись. Описывая эти и другие ситуации, Кокберн пыталась «развеять миф о местной власти как честном посреднике», который стремится исключительно к гармонизации интересов жителей территории.

Однако важность участия в коллективных действиях обусловлена не только возможностью влиять на местную политику, которая в любом случае остается, но и тем, что оно стимулирует рост классового сознания: «Необходимо понять, что мы вовлечены в борьбу в сфере капиталистического воспроизводства. Наряду с борьбой в производственной сфере – в шахтах и на фабриках, есть и борьба в сфере воспроизводства – в школах, в сфере обеспечения жильем, на улице, в семье». Жилищная проблема, социальные льготы и выплаты, школьное образование являются объектами не только экономической, но и политической борьбы, и в этом их значение [Ibid.: 163].

Инструменталистский подход был реализован и американским исследователем Эдвардом Хэйесом в исследовании в Окленде [Hayes, 1972]. Кто правит в Окленде? Ответить на этот вопрос, содержащийся в названии его книги, Хэйес пытается с помощью двух ракурсов анализа городской политики: кто оказывает на нее наибольшее влияние и кто извлекает наибольшую выгоду[410]410
  Эти критерии часто используются и другими исследователями (см., напр.: [Domhoff, 1998: 18–23]).


[Закрыть]. При этом Хэйес не ограничивает пространство власти ареной принятия решений, предполагая возможность ее существования в виде структурных преимуществ (benefit structure), и акцентирует внимание на роли идеологии как фактора, обусловливающего поддержание «правил игры» и институциональных преимуществ господствующих групп [Ibid.: 4]. Тем самым Хэйес фактически использует «многомерную» концепцию власти, что вполне естественно для исследователей марксистской ориентации.

Общий вывод, к которому приходит Хэйес по результатам своего исследования, состоит в том, что в Окленде правит бизнес. Хэйес прослеживает основные этапы эволюции политической системы Окленда и показывает, что доминирование бизнеса имело место на протяжении многих десятилетий. Оно проявлялось в том, что в городской политике реализовывались основные интересы местного бизнеса – поддержание низкого уровня налогообложения и ограничение политического влияния социалистов и профсоюзов; процесс принятия решений был ориентирован на извлечение максимальной прибыли, а не на удовлетворение нужд населения; требования широких масс населения города часто игнорировались [Hayes, 1972: 17, 198]. В частности, местные власти не были склонны существенно расширять сферу услуг, в чем были заинтересованы многие жители города; постоянно откладывались проекты по борьбе с бедностью [Ibid.: 46]. Так и не была реализована потребность в воспроизводстве социального жилья и дешевых рабочих мест; бедные платили высокие налоги, а система социальной поддержки и пособия оставались минимальными. В специальной главе, посвященной жилищной политике в городе, Хэйес показывает, что действия местных властей в этой сфере фактически не только не были направлены на решение жилищной проблемы как таковой, а прямо вели к сокращению жилищного фонда[411]411
  Было ликвидировано много дешевого жилья, например, в 1955–1970 гг. – около 9 тыс. домов, что очень существенно для сравнительно небольшого Окленда [Hayes, 1972: 102–103].


[Закрыть] ради поддержания выгодных местному бизнесу коммерческих проектов [Ibid.: 75][412]412
  Бизнес получал выгоду даже в процессе строительства общественного жилья, в том числе через налоговые льготы [Ibid.: 84–85].


[Закрыть]. Хэйес отмечает, что местные власти, по сути, противодействовали правительственным программам строительства нового жилья, поскольку эти программы увеличивали издержки корпораций через рост налогов и (или) создавали конкуренцию частному сектору [Ibid.: 68].

Оценивая ресурсы и влияние бизнеса в Окленде, Хэйес обращает внимание на то, что бизнесмены всегда численно преобладали в институтах местной власти [Ibid.: 33, 45–36, 40], а силовые структуры часто непосредственно использовались в борьбе против оппонентов бизнеса[413]413
  «Полиция постоянно защищает интересы местных собственников и одновременно контролирует и ограничивает влияние рабочих и чернокожих» [Ibid.: 40].


[Закрыть]. Бизнес оказывает и наибольшее влияние на процесс принятия решений. Оценивая его, Хэйес различает «систематическое» (systematic) влияние бизнеса и «специфические интервенции» (specific interventions) бизнеса. Первое включает в себя и формирование структур, которые благоприятствуют реализации интересов бизнеса. К их числу он относит создание автономного Совета по контролю за территорией порта, выгодную для продвижения интересов бизнеса систему выборов и организацию местной власти. Рассматривая системное влияние бизнеса на городскую политику в Окленде, Хэйес отмечает, что его эффективность была обусловлена тремя факторами: 1) бизнесмены имели значительный интерес к местной политике, 2) обладали набором общих целей и 3) контролировали ресурсы, которые высоко ценились политиками, и тем самым контролировали самих политиков. Местные власти находились в зависимости от бизнеса, без которого они не могли реализовать многие программы развития; фактически регрессивная шкала налогообложения благоприятствовала бизнесу и существенно ограничивала финансовые возможности местных властей; в целом налоговая система функционировала в интересах имущих классов [Ibid.: 192–193].

Специфические интервенции бизнеса проявлялись в его влиянии на выбор тех или иных решений в определенных сферах городской жизни; они результировались в налоговых послаблениях, практически полном отсутствии общественного жилья, контроля за рентой и участия бизнеса в программах защиты бедности. Проекты обновления города были реализованы в интересах бизнеса и банков [Ibid.: 120–122]. Тем самым политические процессы в Окленде не подтверждают распространенную в американской (плюралистической) политологической традиции идею об автономии политической и экономической сфер, а демонстрируют их тесное переплетение [Ibid.: 10]. Хэйес считает, что сам по себе высокий уровень бедности в городе был в значительной степени обусловлен политикой местных корпораций, ориентированной исключительно на извлечение прибыли и обусловливающей высокий уровень безработицы [Ibid.: 68]. Корпорации нередко участвовали в различных программах, где сосредоточивались значительные общественные ресурсы, и даже инициировали их. Но эти программы не угрожали интересам бизнеса, а наоборот, могли давать дополнительные доходы, например, через подготовку рабочей силы. Что касается федеральных программ борьбы с безработицей, то их Хэйес оценил скромно: по его мнению, они не столько увеличивали занятость, сколько создавали видимость деятельности [Ibid.: 178, 195].

Хэйес не утверждает, что только бизнес оказывает влияние на городскую политику; определенную роль в ней играли рабочие и этнические организации. При этом не всегда усилия бизнеса оказывались успешными. Он приводит ряд примеров, когда бизнесу не удавалось навязывать свою волю, а некоторые решения местных властей были приняты под влиянием рабочих и бедных слоев. Однако Хэйес подчеркивает, что наличие правящей или доминирующей группы в городской политике проявляется не в том, что группа всегда выигрывает: «ни одна из правящих групп в истории не соответствовала этому требованию». По его мнению, показателем власти в данном случае выступает тот факт, что в большинстве случаев «интересы бизнеса реализовывались в городской политике, тогда как пожелания других групп не артикулировались, игнорировались или успешно блокировались». Так или иначе, «Окленд демонстрирует паттерны элитизма и классового правления, а не плюрализм». И хотя Хэйес не склонен считать политическую систему Окленда «правлением бизнеса», он отмечает, что термин «правящий класс» вполне подходит для обозначения места бизнеса в городской политике [Hayes, 1972: 40, 160–196].

Примером исследовательского проекта, выполненного в русле структуралистского подхода, является исследование Мануэля Кастель-с а в Париже. Оно имело две цели: 1) анализ городской политики на основе марксистской методологии с ее классовым подходом, акцентом на воспроизводстве рабочей силы и коллективном потреблении и 2) выявление способности разных социальных классов использовать власть для достижения своих целей через изучение деятельности социальных движений и групп давления. В центре внимания Кастельса находится развитие городского пространства как места борьбы между трудом и капиталом, которая, возникнув на рабочем месте, все более перемещается в сферу проживания и воспроизводства рабочей силы. Исходный пункт рассуждений Кастельса заключается в том, что «городской кризис представляет собой определенную форму более общего кризиса, обусловленного противоречием между производительными силами и производственными отношениями». Экономическая, технологическая, социальная и пространственная концентрация средств производства и потребления обусловлена логикой концентрации капитала и политического управления. Из этого вытекают два вывода: 1) «структурно и исторически городские и экологические проблемы тесно связаны между собой и с фундаментальными противоречиями капиталистического способа производства на его монополистической стадии»; 2) эти противоречия обусловливают существующие формы городской социальной организации [Castells, 1978: 5].

Развитие капитализма сопровождается существенным расширением «коллективного потребления» (жилье, транспорт, образование, социально-культурные блага и т. п.). Отчасти это обусловлено тем, что господствующим классам значительно легче пойти на уступки в сфере потребления, чем в сфере производства или в вопросах распределения политической власти, а технологический прогресс расширяет возможности реагировать на требования в этой области и одновременно обеспечивать воспроизводство рабочей силы. В этом проявляется значимость феномена коллективного потребления – как в контексте его использования для аккумулирования капитала, так и в плане смягчения напряженности в социальных отношениях [Ibid.: 17–18].

Но несмотря на расширение коллективного потребления, в котором заинтересована основная масса населения, частнокапиталистические формы производства ресурсов коллективного потребления оказываются недостаточными, что стимулирует государство принять активное участие в данном процессе. Государство все более активно вовлекается в поддержку тех секторов, которые менее выгодны (с точки зрения капитала и извлечения прибыли), но необходимы для функционирования экономики; теперь именно оно становится главным поставщиком услуг, поддерживающих воспроизводство рабочей силы.

Однако вторжение государства в сферу формирования городского пространства, по мнению Кастельса, не столько решает проблему, сколько усугубляет ее. Перекладывая издержки производства и воспроизводства рабочей силы на общество, но при этом оставляя прибыль в частных руках и обеспечивая накопление капитала, государство способствует росту городских бюджетов и, соответственно, аккумулированию налоговых сборов [Ibid.: 42]. Вмешательство государства в процессы воспроизводства рабочей силы не только максимизирует регулятивную роль государства, но и существенно политизирует данный процесс, превращая государство в объект политических требований со стороны различных социальных групп, которые ранее были направлены против экономических акторов, например работодателей. Кроме того, данная тенденция оказывает существенное влияние на процессы интернационализации капитала: для транснациональных кампаний фактическая поддержка скрытых аспектов производства крайне выгодна и позволяет переложить ответственность за инфраструктуру на местную власть и национальное государство [Ibid.: 19–20].

Исследуя процессы трансформации городского пространства в Париже, Кастельс обнаружил отмеченную им и другими исследователями закономерность неравномерного развития городской территории. Обновление практически не затронуло центр города, где были наихудшие жилищные условия; оно имело место прежде всего в тех районах, которые были заселены иммигрантами и другими низкостатусными группами, и этот фактор играл более значимую роль, чем физическое состояние сооружений.

Кастельс убежден, что программа обновления города изначально не была направлена на расширение общественных благ (школы, свободное пространство и т. д.) [Ibid.: 95–96]. Он считает, что результатом городского обновления стала еще большая сегрегация населения города, вытеснение низших страт за пределы Парижа в менее благоустроенные пригороды и расширение площадей, занятых офисами [Castells, 1978: 107]. Тем самым программа обновления не просто стимулировала процесс специализации производственного пространства, но фактически обусловливала его. При этом рост офисов следует рассматривать и как проявление разделения труда и создания больших организаций монополистического капитала. Эта тенденция непосредственно поддерживалась теми структурами, которые осуществляли программу обновления, отражая пространственную логику наиболее динамично развивающихся секторов международного монополистического капитализма [Ibid.: 99].

Зачем государству нужно тратить усилия на поддержание этих тенденций? Кастельс считает, что ответ на этот вопрос лежит в сфере политики: государство обеспечивает электоральную стабильность для действующей власти и снижает вероятность протеста. Программа обновления города разрушала зоны, где были сильны позиции левых; поэтому замена рабочих на офисных работников положительно (с точки зрения власть имущих) сказывалась на электоральном поведении [Ibid.: 104]. Электоральный контроль над Парижем имел для голлистов особое значение, – ив контексте событий 1968 г., когда город стал центром народных выступлений, и в плане идеологической демонстрации Парижа как центра бизнеса и культуры. Кастельс не был склонен считать это результатом осуществления конкретных интенций правящего класса; по его мнению, здесь скорее реализовалась вполне очевидная «логика интересов правящего класса», которая имеет тенденцию ограничивать все то, что ему мешает [Ibid.: 107].

Однако господствующие социальные тенденции не реализуются автоматически, а проявляют себя через борьбу, конфликт, конфронтацию целей и коллективную мобилизацию. Поэтому Кастельс рассматривает деятельность различных групп, акцентируя внимание на том, какое влияние на нее оказала программа обновления города [Ibid.: 107]. Хотя он и выделяет классовые отношения как основу социального конфликта в городском политическом пространстве[414]414
  Кастельс в тот период времени четко идентифицировал себя в русле марксистской традиции, считая ее своей «интеллектуальной матрицей» [Castells, 1978: 296].


[Закрыть], он отнюдь не считает их единственным источником социальных изменений, а указывает на необходимость учета других факторов городской политики – автономную роль государства, гендерные отношения, этнические и национальные движения и, наконец, специфические городские движения [Castells, 1983:291].

Особое внимание Кастельс уделяет городским социальным движениям, которые возникают в ответ на неспособность государства решить проблемы коллективного потребления и объединяют различные классы и социальные страты против доминирующих интересов капитала. Для большинства жителей города многие формы коллективного потребления – жилье, инфраструктура, транспорт, здравоохранение, образование – являются неотъемлемой частью городского пространства и должны быть гарантированы; для них эти услуги важны сами по себе, и они не воспринимаются в терминах рыночной стоимости. Тем самым городские движения символизируют ориентацию на непосредственные интересы жителей города, а не на достижение экономической выгоды отдельными субъектами городской политики и (или) структурами местного самоуправления. Однако эти движения не гомогенны и внутри них неизбежны «кливиджи»: родителей интересуют школы, квартиросъемщиков – стоимость аренды, домовладельцев – решения о застройке; соответственно, политические позиции участников движений также существенно различаются и обусловлены в большей степени непосредственной заинтересованностью в определенных услугах, чем «классовыми интересами». Поэтому их роль в качестве катализатора социальных реформ довольно ограниченна: они представляют собой скорее реакцию, чем альтернативу; «социальные движения стремятся изменить город, не обладая способностью трансформировать общество» [Ibid.: 107, 327]. Результаты исследования Кастельса показывают, что движения в Париже так и не вызвали существенных качественных изменений в социальном пространстве города, которые он рассматривал в качестве основы идентификации городских социальных движений [Harloe, 1996:241].

Исследование Ричарда Хилла фокусирует внимание на характерных для марксистских исследователей проблемах неравномерности развития современного города и налоговом кризисе [Hill, 1977: 39–60; 1978: 213–240]. Целью его является установление связи между налоговым кризисом, который имел место во многих американских городах, и политической борьбой вокруг него, а также определение возможных траекторий развития американских городов [Hill, 1978: 213].

Как и другие исследователи марксистской ориентации, Хилл подчеркивает, что город есть продукт определенного способа производства. Поэтому в капиталистическом обществе характеристики города и этапы в его развитии определяются и обусловлены производством, воспроизводством и циркулированием процесса накопления капитала [Ibid.: 213–214]. Процесс урбанизации последней четверти XX в., связанный с монополистической стадией накопления капитала, характеризуется «диалектическим взаимодействием процессов централизации корпоративного контроля над капиталом, технологии, организации и децентрализации производства, занятости и торговли, поддерживаемым развитием производительных сил (прежде всего транспорта и коммуникаций) в городском пространстве». Крупнейшие города становятся центрами корпоративного управления, производственных инноваций, прогресса, услуг; при этом развитие городского и сельского пространства все более дифференцируется. Все это происходит на фоне активизации роли государства, которое превращается в важный фактор процесса накопления капитала [Hill, 1978: 214–215, 217].

Неравномерное развитие города обусловлено действием двух «законов капиталистического развития»: законом возрастания размера предприятия (law of increasing firm size) и законом неравномерного развития (law of uneven development). Согласно первому, рост капиталистического производства неизбежно обусловливает концентрацию и централизацию капитала; одновременно усложняется структура предприятий, а механизм их управления становится более комплексным. Капиталистическая конкуренция стимулирует рост и консолидацию бизнеса; его организационные структуры формируют иерархическую сеть местных, региональных, национальных и международных городских центров. Появление крупнейших корпораций изменяет экономическую структуру общества, превращая центры крупных городов в центры управления корпорациями. В результате усиливается дифференциация и иерархизация городского пространства, в котором выделяются три типа городов: 1) небольшие города, связанные с местным производством, 2) региональные города, которые координируют деятельность первых и 3) национальные и мировые центры, в которых располагается управление транснациональных корпораций. Последние и определяют общие цели и направление политики[415]415
  По мнению некоторых комментаторов, здесь Хилл не оригинален, а его типология представляется довольно примитивной на фоне имеющихся немарксистских исследований дифференциации городов [Jaret, 1983: 510].


[Закрыть].