Текст книги "Комедианты"

Глава 16

– А тебе не кажется, Карл, что он становится опасным? – спросила она, садясь на манер психоаналитиков на стул у изголовья его кровати.

– Они все либо опасны, либо бесполезны, и тут мы с тобой ничего не можем поделать.

– И все же он становится опасным, – она закурила сигарету, и выпустила вверх струю дыма, – у него открываются глаза.

– Вот именно.

– Ты не боишься создать себе второго врага?

– Таковы правила этой игры, милая. Шаг вправо, шаг влево, а иначе и не стоило вообще ничего затевать.

– Знаешь, иногда мне кажется, что это не мы проводим эксперимент, а наоборот, эксперимент создал нас, чтобы мы его проводили.

– Скорее всего, так и есть на самом деле. По крайней мере, мне ни разу не удалось навязать ему свою волю.

– Так навяжи ее сейчас, возьми его, арестуй, закрой, изолируй.

– А если он тот, кого мы ищем?

– Тем более, Карл.

– Я слышу страх, или мне кажется?

– Ты прав, я боюсь, и с каждым днем боюсь все сильней. У меня предчувствие, а ты знаешь, что это не просто так.

– Кому как не мне знать силу твоих предчувствий. Но пойми, это самая козырная карта в колоде… И потом, как ты себе это представляешь?

– Что?

– Ну то, на чем ты настаиваешь.

– Хочешь, я его уберу?

– Боюсь, ты не справишься. Он уже не тот, и потом, как ты объяснишь там свое поведение?

– Но я могу просто исчезнуть.

– Еще никто не исчезал, чтобы уйти от них.

– А этот твой…?

– Ты не он. И потом, они сразу поймут, что это с моей подачи.

– А если вызвать группу?

– И расписаться в собственном бессилии?

– Мы проиграем, Карл, я чувствую, мы проиграем.

– С таким настроем, да.

– Мы упускаем время.

– Пойми, девочка моя, мы не готовы, мы совсем не готовы…

– К чему?

– Вот именно, к чему? Все говорит о том, что он – это он, а, следовательно…

– Ты боишься вмешательства?

– Я боюсь сверхсильного вмешательства, и я не хочу брать ответственность на себя. К тому же для равновесия не хватает еще нескольких сил.

– Ты о чем?

– Скоро узнаешь.

– Ты говоришь загадками.

– Так в свое время открыли несколько планет. Высчитали, что на данных орбитах должны быть планеты, иначе…

– Ты чувствуешь еще чье-то влияние?

– Я чувствую, что оно должно быть, но я его не вижу, и это меня настораживает. Невидимый враг – самый страшный.

– В таком случае…

– В таком случае, мы будем ждать. Свари, пожалуйста, кофе.

– Но, Карл!

– Не спеши. В свое время мы подключим к нему всех, кого надо. В свое время, когда это будет продиктовано экспериментом.

– Давай сделаем это сейчас?

– Для того чтобы вызвать Редактора, нужен веский мотив.

– Редактора?! Неужели все так серьезно?

– Это серьезней, чем ты думаешь. Ты не представляешь себе всего масштаба происходящего, поэтому…

– Я, кажется, поняла! Ты боишься, что результат кардинального решения…

– Вот именно, результат кардинального решения. Мы абсолютно не понимаем, с чем приходится иметь дело.

– По-твоему, он еще опасней?

– Я этого не знаю, и это неприятней всего.

– Так что же нам делать?

– Ждать.

– Ждать чего?

– Ждать, когда сдадут нервы у кого-то еще.

Глава 17

– Игорек, – услышал я знакомый женский голос сквозь сон, – Игорек.

Она сидела на стуле, где до этого лежала моя одежда. Я отчетливо видел ее силуэт на фоне окна. Это была Она! Дама под вуалью! В моей спальне! Первым моим чувством был шок, настоящий, вышибающий последние остатки мозгов шок. Я готов был, как юный пес, которого берут на прогулку, носиться по комнате и лаять в потолок. Это была она! Я хотел вскочить на ноги, кинуться к ней, к ее ногам, кричать о своем обожании, но внутреннее чутье, которое с каждым днем становилось все более опытным, да и сама дама остановили меня.

– Тише, глупыш, тише. Постарайся не двигаться.

– Это ты? – прошептал я идиотский вопрос, все еще не веря в свое счастье.

– Я это, я, – она говорила со мной, как с маленьким ребенком.

– Я всю жизнь мечтал об этом.

Странно, но я совсем не стеснялся говорить ей подобные вещи.

– Я знаю… – мне показалось, она улыбнулась.

– Ты мне снишься?

– Не совсем. Скорее, я как видение.

– Я когда-нибудь увижу тебя? По-настоящему?

– Если будешь вести себя правильно, да.

– Что я должен делать?

– Для начала выслушай меня внимательно. У нас не так много времени.

– Говори.

– На тебе ставят эксперимент.

– Я понял.

– Они считают, что ты тот, кого они ищут.

– А кого они ищут?

– Они, похоже, и сами затрудняются сформулировать. Сейчас тебя временно оставили в покое. Пользуйся этим, набирайся сил. Они скоро тебе понадобятся. Убегать бесполезно. Они найдут тебя везде. Даже из-под земли вытащат, так что готовься к бою.

– Из меня плохой боец.

– С закрытыми глазами да. Но если они успеют открыться…

– Что для этого надо сделать?

– Ничего. Все что нужно они уже сделали за тебя. Тебе остается ждать.

– И все?

– Используй каждое мгновение. Соберись, расслабься и позволь этому в тебе происходить.

– Чему?

– Сначала это будет легкое недомогание. Как при гриппе. Потом появятся притчи.

– Как та?

– Как та.

– Я еще не отблагодарил тебя.

– У тебя еще будет возможность не только отблагодарить, но и отплатить.

– В чем сила этих историй?

– Каждая притча – это вход.

– Любая?

– Любая. Всех времен и народов. А иначе это не притча, а всего лишь сказка. В каждой притче содержится мистический ключ.

– Но что надо делать, чтобы его понять?

– Ничего. Впусти в себя притчу, и она сделает все сама. Впрочем, твои тело, подсознание и инстинкты и так уже все знают.

– Кто такой Дюльсендорф?

– Дюльсендорф, наверно, самая загадочная фигура своего круга.

– Какого круга?

– Эксперимент многогранен. Он как матрешка – каждый новый уровень включает в себя предыдущий и добавляет что-то свое.

– Сколько всего уровней?

– Не знаю, но ты вряд ли когда-нибудь столкнешься с кем-то из более высокого круга.

– Тогда расскажи мне о нем.

– Я это и пытаюсь сделать. Дюльсендорф опасен. К тому же ему уже много лет. По крайней мере, несколько сотен. Как я понимаю, когда-то давно эксперимент позволил ему открыть секрет долголетия. Опасайся его больше всего. У него всегда есть туз в рукаве. К тому же это он организатор и вдохновитель данного этапа эксперимента.

– А Цветиков?

– Цветиков – технический директор, он разговаривал с властями, добивался финансирования, создавал отчеты. В самом же эксперименте он не понимал ничего, как, собственно, и все они. Даже Дюльсендорф, хотя он больше других понимает, с чем имеет дело. Именно он решает, какой аспект эксперимента требует наибольшего внимания и участия.

– А мне он рассказывал, что стал жертвой эксперимента.

– Когда эксперимент стал давать поразительные результаты, Дюльсендорф решил рискнуть. С его стороны это был отчаянный, безрассудный поступок. Он настоял на том, чтобы все было по-настоящему, к тому же он разработал для себя отдельную подготовительную программу, позволившую ему перестать быть организатором и стать только жертвой эксперимента. Он там был на общих основаниях, и если бы он не открыл ворота, его ждала бы смерть.

– Но зачем? Ради какой цели?

– Ради знания. Дюльсендорф фанатик. Ему не нужны ни деньги, ни власть. Он обожает вспоминать историю похорон Александра Великого. Когда его хоронили, руки свободно свисали из гроба. Этим он хотел показать, что как пришел сюда с пустыми руками, так и ушел. Дюльсендорфу нужны полные руки, он хочет во всем разобраться, понять то, что является непознаваемым по своей природе, и ради этого он готов на все.

– А Света?

– Она никто. Одна из бесчисленных ассистенток. Правда, она предана ему, как собака, да и он относится к ней с несвойственной ему нежностью, но, если вдруг потребуется для эксперимента, он, не задумываясь, пустит в нее пулю или всадит нож.

– Скажи… – я не знал, как задать ей этот вопрос, – а то, что он рассказывал о тебе…

– Не совсем. Он всегда берет что-то реальное за основу, но так все перевирает… В какой-то степени в происшедшем был виноват мой отец. Когда-то в детстве он тоже стал жертвой эксперимента, правда, проходившего немного в другой форме. Ему тогда удалось от них бежать. Он бежал, и бежал в реале, что было единственным случаем в истории эксперимента. Со временем он решил, что о нем забыли. Он обзавелся семьей… Они решили, что мне мог передаться его дар.

– И ты прошла через этот ад?

– Дар открывается только как третье дыхание. Ты либо просыпаешься. Либо погибаешь. Третьего не дано.

– Почему ты не можешь вернуться?

– Я слишком далеко ушла, и теперь я не могу самостоятельно открыть ворота. Для этого мне нужен ты.

– Но ведь ты смогла помочь мне тогда, на костре, да и сейчас…

– Я использую твою силу. Ты еще не умеешь ей управлять, но у тебя она уже есть.

– Твой отец…

– Он тогда с ними со всеми обошелся круто.

– Они этого заслужили.

– Отец ищет тебя. Он хочет помочь. Ты его последняя надежда.

– Значит, и твоя тоже?

– Ты, главное, доживи до того момента, когда у тебя откроются глаза.

– А как я об этом узнаю?

– Не беспокойся, ты об этом узнаешь. А теперь мне пора. Извини.

Она встала со стула, а я провалился в сон.

Глава 18

– Не помешал? – На губах вошедшего играла не предвещающая ничего хорошего улыбка.

– Да теперь уж… – пробормотал Дюльсендорф и опустил глаза.

Стучаться надо, хотела, было, сказать Света, но вместо этого молча забилась в угол, откуда смотрела на гостя исподлобья.

– Можно? – спросил гость, садясь на диван. – Я принес к чаю пирожные. – Он протянул коробку, в каких обычно продают торты.

– Поставь, пожалуйста, чайник, – попросил Дюльсендорф, и Света удалилась на кухню.

– Как поживаете? Я вижу, у вас тут идиллия.

– Какая тут может быть идиллия… – вздохнул Дюльсендорф.

– Когда шляются всякие, – подхватил вошедший.

– Вы придаете своей персоне слишком большое значение.

– Как и все мы. Хотя, впрочем… но это неважно.

– А что в таком случае важно?

– Важно? Важно… Наверно, вам будет важно узнать, что я иду на «вы».

– Вы объявляете мне войну?

– Что-то вроде того.

– И пришли вы, чтобы сказать мне об этом?

– Да, Дюльсендорф. А еще чтобы попить с вами чаю и поболтать ни о чем. Вы любите болтать ни о чем?

– В зависимости от обстоятельств.

– Вот именно, в зависимости от обстоятельств.

– Скажите, а зачем вы это делаете?

– Начинаю войну?

– Нет, зачем вы мне об этом говорите?

– Это утонченная месть, Дюльсендорф. Я совсем не получу удовольствия, уничтожив вас внезапно. Это слишком безболезненно. Теперь же вы будете мучиться, делать поправки, совершать движения, и кто знает…

– Не сделаю ли я роковую глупость?

– Вы ее уже сделали. Вы упустили сначала меня, потом ее, а теперь и его. Вы теряете все значимые фигуры, Дюльсендорф, и начальство, я имею в виду ваше настоящее начальство, вынуждено будет принять меры.

– Я им нужен. Без меня…

– Им от вас никакой пользы. Вы же скрываете всю более или менее важную информацию.

– Ну, это недоказуемо.

– Отнюдь нет.

– Хотите сказать…

– Нет, Дюльсндорф, это будет опять слишком мелко.

– А что же тогда не мелко? Привязать меня к столбу и кидать томагавки?

– Нет, Дюльсендорф. Индейцы пытали свои жертвы из уважения. Если вы помните, способность переносить пытки считалась у них хорошим тоном. Пытая, они тем самым признавали в противнике достойного человека. Я же обрекаю вас на совершенно иные пытки, пытки презрением. Знаете, какое самое изощренное наказание для изменившей тебе супруги? Равнодушие. Полное равнодушие. Это ничего не значит! А, следовательно, она тоже ничего не значит. Совсем ничего. Ни одна женщина не согласится быть никем… Ладно, Дюльсендорф, мне пора. Попью с вами чаю как-нибудь в другой раз. Пирожные кушайте смело, они не отравленные.

Сказав это, гость поднялся и вышел из вагона.

– Карл, это он? – спросила встревоженная Света.

Дюльсендорф утвердительно кивнул.

– Почему ты позволяешь ему так себя вести?

– Потому что он вне досягаемости.

– Но ты бы мог…

– Если бы я мог, он бы не пришел. Он очень осторожен, несмотря на видимую бесшабашную наглость.

– Что ему надо?

– Он хочет меня уничтожить.

– Убить?

– Это было бы слишком просто.

– Тогда…

– Тогда ты сейчас соберешь свои вещи и уедешь отсюда на край света. И лучше всего, если никто, ни одна живая душа не будет знать, куда ты делась.

– Я не брошу тебя.

– А чем ты мне сможешь помочь? Пойми, в таких делах ты балласт, а мне надо быть налегке. Ты – уязвимое место.

– Не прогоняй меня…

– Это решенный вопрос. Собирайся.

– А что будешь делать ты?

– Воевать. И в первую очередь, я навещу объект. Но это немного погодя.

Глава 19

Часы показывали что-то около четырех ночи. Странный, удивительно яркий сон потряс меня до глубины души. Я вышел на кухню и жадно осушил полчайника воды. Немного полегчало. Можно было возвращаться в постель, хотя вряд ли я смог бы быстро заснуть. Я принес себе еще одну подушку и устроил высокое ложе, с которого удобно наблюдать за игрой теней на тюлевой занавеске.

Сначала не было ничего интересного, но потом, после того, как в окно ворвался свет фар проезжающей мимо машины, я отчетливо увидел забавную физиономию коровы, которая ловко ела что-то похожее на лапшу китайскими палочками.

– Привет, – сказала она, видя, что я на нее смотрю.

– Привет.

– Как дела?

– Ничего.

– Что-то приснилось?

– Да. Странный такой сон.

– Расскажи.

– Была бесконечная абсолютная тьма. И был ровный круг света метра два в диаметре. В центре этого круга сидел я, как обычно сидят японцы. Сколько я там сидел, не знаю. Похоже, само понятие времени было чуждо этому месту. И вот в круге появилась девушка. Она была совсем еще юной, обнаженной и удивительно красивой. Она держала в руке цветок лотоса, а на губах у нее играла улыбка. И было что-то дьявольское в этой улыбке. «Убирайся прочь!», – крикнул я ей. «Это тебе». – Она положила цветок возле меня на пол. «Убирайся!», – крикнул я снова и выбросил цветок за круг.

Корова почесала нос палочкой и чихнула.

– Должна заметить, хреновый сон.

– Ты трактуешь сны?

– Берусь иногда, когда сон мне понятен.

– А мой сон тебе понятен?

– Твой сон проще простого. Тьма – это мир во всем его многообразии.

– Никогда не думал, что мы живем во тьме.

– Круг света символизирует ту часть бытия, что ты познал на сегодняшний день.

– Негусто.

– Я бы даже сказала, ничто.

– А девушка?

– Девушка – это жизнь или природа. С одной стороны, она юная и красивая, с другой, у нее улыбка дьявола. Лотос символизирует высший мистицизм бытия. Рожденный в грязи, он проходит сквозь воду и расцветает, поднявшись над всем. Цветок лотоса – это наивысший момент мистицизма. Но ты отбросил цветок. Ты испугался и все испортил. Ты испугался ее улыбки и совсем не уделил внимания ее красоте. Такова твоя роковая ошибка.

– А у тебя есть сны?

– Не знаю.

– Что значит, не знаю?

– Я сама сон. Или ты думаешь, что умеешь разговаривать с тенями наяву?

– Так ты сон?

– Не совсем. Есть тонкая грань между сном и смертью, и ты сейчас на ней, поэтому можешь управлять сном.

– Но почему раньше ничего такого не было?

– Раньше в тебе это спало, а теперь просыпается. Раньше ты мог только мельком видеть свою незнакомку, а совсем недавно ты разговаривал с ней почти до утра.

– Но как?!

– Тише, не кричи. Не я одна умею входить в чужие сны. Нас много, и не всем ты по нраву.

– Ты с ней знакома?

– Я о ней слышала, как и все мы.

– А вы – это кто?

– Мы – это мы, зачем тебе это?

– Ну, знаешь, говорящие коровы – это все-таки чудо.

– Ты дурак. Ты всю жизнь живешь среди настоящих чудес, которых ты не замечаешь. Чудесно все: трава, деревья, вода, время. Ты думаешь, ты смог хоть что-то в этом понять? Ты просто привык и перестал видеть. Тебя удивляет говорящая корова? Но все на свете имеет свой язык, надо только уметь его понимать.

– И раз я с тобой разговариваю…

– Это я разговариваю с тобой. Так что особо не обольщайся на этот счет. У тебя только немного приоткрылись веки, на какие-то доли миллиметра, ровно настолько, чтобы уловить существование света. Даже не свет, а только сам факт его существования.

– И что, это безнадежно?

– Если бы это было безнадежно, я бы с тобой не разговаривала. У тебя открываются глаза, и это важно. На сегодняшний день это самое важное, что могло с тобой произойти. С одной стороны, это величайшее благо, с другой – величайшая опасность. Для кое-кого ты начинаешь представлять опасность.

– Для кого? Для Дюльсендорфа?

– Давай обойдемся без имен.

– Но…

– Если я тебя не переоценила, и ты не болван, ты сам во всем разберешься. Ну а если ты болван, все равно ничего не поймешь.

– Я ничего не знаю о них.

– А тебе и не надо знать о них ничего. Для тебя важнее совсем не это.

– Тогда что?

– Помнишь Борхеса?

– Что именно?

– «Молитву».

– Я когда-то ее читал, и она произвела на меня неизгладимое впечатление, но сейчас я ее почти не помню.

– Сейчас для тебя важна последняя строка: «Хочу умереть раз и навсегда, умереть вместе со своим всегдашним спутником – собственным телом».

Глава 20

Было уже темно, когда вокзал вытолкнул меня из своего чрева в чужой, враждебный мне город. Несмотря на то, что все еще была первая половина осени, было ощутимо холодно. Город был чужим не только потому, что я был там впервые. Он был чужим по духу, по своей природе, по той атмосфере, которую смело можно назвать душой города.

«Когда отряд въехал в город»… Вовик по-своему воспринимал эту строчку. Любитель бродяжничать, он объездил всю округу. Приедет куда-нибудь и долго бродит по улицам, пока не начнет чувствовать настроение, – от дома к дому, от улицы к улице…

Возле меня остановился автобус, из открытых дверей которого повеяло теплом. Ехать мне было некуда, поэтому можно было ехать куда угодно. Кроме меня в салоне было еще несколько человек. Я выбрал себе место в самом конце автобуса. Наверно, работали доставшиеся по наследству инстинкты, заставляющие забиваться в самый дальний и темный угол.

– Оплачиваем проезд, – меланхолично произнесла уставшая кондукторша.

– Почем опиум?

– Четыре.

Отсчитав положенную сумму (у меня было полкармана мелочи), я вновь углубился в свои мысли.

Автобус остановился в очередной раз. Выплюнув пожилую супружескую пару, он принял на борт молодую, не старше двадцати пяти, красивую девушку. Длинные пушистые белые волосы, трогательное, немного детское лицо… Она подождала кондуктора, после чего села передо мной. Я закрыл глаза и вдохнул в себя ее приятный, слегка уловимый запах.

– Простите, мисс, где вы предпочитаете знакомиться? – решился спросить я.

– Уж точно не в автобусах, – ответила она, но без неприязни.

– Тогда, может быть, познакомимся где-нибудь в другой обстановке?

– Может быть, когда-нибудь…

– Когда-нибудь не получится. Я не местный и вряд ли когда-нибудь окажусь здесь вновь… Разве что вы меня пригласите.

– Не думаю.

Автобус остановился, скорее всего, возле какого-нибудь рынка, потому что в салон стали набиваться не очень опрятного вида люди с большими сумками.

– Сядьте рядом. – Она подвинулась к окну.

– Не хотите, чтобы кто-то из них сидел рядом с вами?

– Они вечно грязные, и вечно от них чем-то воняет, – брезгливо произнесла она.

– Значит, я сегодня работаю злом меньшим?

– Что-то вроде того. – Она улыбнулась.

– Тогда, может быть, познакомимся?

– В автобусе?

– Только имена.

– Ну ладно.

– Игорь.

– Даша.

– Мне действительно очень приятно. Без балды.

– Вы к нам по делам?

– Не знаю.

– Не знаете?

Я действительно не знал, что я здесь делаю.

– Это, наверное, странно?

– Как начало романа.

– А в каком бы жанре вы написали бы этот роман?

– Не знаю. Наверно, это был бы мистический детектив.

– Да? О чем?

– О человеке, который сам не знает, почему он что-то делает.

– А кто знает, почему он что-то делает и делает ли вообще?

– Вы так считаете?

– Это не я… Это… Есть такая гипотеза, что на самом деле мы ничего не делаем. Все происходит само. Мы не рождаемся – это происходит, мы не умираем, мы не влюбляемся, мы не хотим есть, и так далее. Так называемая свобода воли – это вымысел. Нам только кажется, что мы что-то делаем, что-то решаем, что-то выбираем. На самом деле, данный человек в данных условиях не может поступить по-другому…

– Ложись! – крикнула она.

Не успев ничего сообразить, я уже лежал на полу рядом с ней, а вокруг стреляли из автоматов, сыпались стекла, летели брызги крови, падали тела людей.

– Надо уходить. Ты можешь открыть люк?

Мы лежали как раз возле люка в днище автобуса.

– Я попробую, если он не закрыт.

– Попробуй, иначе нас изжарят живьем.

К счастью, люк оказался незапертым, и мы без особого труда перебрались под автобус.

– И что теперь? – спросил я Дашу, чувствующую себя совершенно спокойно в этой ситуации.

– Теперь люк. Не можем же мы просто так лежать и ждать под автобусом.

На этот раз мне пришлось изрядно повозиться, чтобы отодвинуть крышку люка, оказавшегося на наше счастье как раз под автобусом.

– Ты можешь быстрей! – торопила меня Даша.

– Лучше бы помогла, чем бурчать.

– По правилам, я не могу вмешиваться.

– Что?!

– Ничего!

Крышка люка, наконец, поддалась.

– Лезь давай.

– Даму вперед.

Дашу упрашивать не пришлось.

Люк, похожий сверху на обыкновенный канализационный, оказался входом в сложную сеть тоннелей и ходов. Наверно, это был один из тех «входов», которыми пользуются диггеры. Несмотря на полумрак (странно, но там не было темно), светлую курточку, обтягивающие джинсы и туфельки на высоких каблучках, Даша чувствовала себя в тоннеле, как дома. Я же постоянно обо что-то спотыкался, бился головой, натыкался на всевозможные выступы и коммуникационные системы.

– Осторожно, – сказала Даша, и я тут же шлепнулся в какой-то ров, по которому с бешеной скоростью текла вода.

«Словно какашка в канализации», – подумал я, когда меня понесло вместе с потоком. Через некоторое время поток настолько замедлился, что я смог выбраться на берег. Откуда-то слышались голоса. Медленно, чтобы не шуметь, я пошел на звук, который доносился из бокового коридора, освещенного отблесками пламени.

Коридор заканчивался огромной залой, выложенной белым мрамором. У дальней стены залы было небольшое возвышение, круглый бассейн радиусом метра полтора. Посреди бассейна «рос» грандиозный цветок лотоса, выполненный из прозрачного кристалла. Внутри лотоса горел огонь, заставляющий светиться и без того прекрасный цветок. Кроме лотоса помещение освещали факелы, горящие вдоль стен. В зале были люди. Человек пятьдесят. Одеты они были в длинные, как у кук-клукс-клановцев, белые балахоны. Люди читали хором молитву на каком-то непонятном мне языке. Никто не обращал на меня внимания, да я и старался не высовываться.

Молитва оборвалась на полуслове, и началась песня. Это была странная, магическая песня, перерождающая все внутри. Внезапно мной овладела неведомая доселе сила, и я твердым шагом направился к бассейну. Люди расступались, давая мне дорогу. Подойдя к бассейну, я сначала омыл водой руки, потом лицо, потом принялся жадно пить немного горчащую воду. Все это время люди продолжали петь.

Напившись, я повернулся к ним лицом и жестом приказал остановить пение.

– Моргана! Мне нужна Моргана! – трижды прокричал я в наступившей тишине.

Мои ноги подкосились, и я рухнул на мраморный пол. Люди запели вновь, и мне показалось, что в своей песне они почтительно обращаются ко мне. Я лежал, и мое тело быстро немело. Я больше не чувствовал ног, рук, спины, живота, груди, шеи, лица… Из меня, как из пробитой автомобильной камеры воздух, уходила жизнь. Сначала исчезли ощущения тела, потом я перестал дышать, потом медленно, как звезды на утреннем небе, начали затухать и исчезать мысли. Последними исчезли чувства.

Я был мертв, меня больше не было, и в то же время я продолжал быть. На самом деле умерло все лишнее, наносное, искусственное, и только теперь, после смерти, я впервые стал собой, настоящим собой, тем, кем не был ни разу со дня своего рождения.

Я был собой, и предельное, бескрайнее успокоение наполняло меня.

– Постой, тебе не сюда, не сейчас… – услышал я до боли знакомый голос.

Дама под вуалью. Она тормошила меня, била по щекам, трясла за грудки.

– Ты? – улыбнулся я.

– Вставай, нам надо идти, пока еще не поздно.

– Вставать? Но куда…

– Вставай!

Я открыл глаза и увидел над головой огромную полную луну, ярко освещающую все вокруг.

– Какого черта!

Я готов был поклясться, что не далее как вчера вечером благополучно лег спать в свою постельку у себя дома за несколько сот километров до ближайшего моря. Проснулся же я на берегу. Я лежал в одежде прямо на песке (пляж был песчаным), а метрах в двух от меня, было море.

– Какого черта!

– Вставай! Нам нельзя здесь оставаться. Пойдем. – Она схватила меня за руку и пыталась поднять на ноги.

На этот раз она была в джинсах, темных кроссовках и джинсовой курточке. На голове у нее была балаклава. Лицо было открыто, но как ни старался, я не мог его разглядеть.

– Пойдем! – она еще раз дернула меня за руку.

– Хорошо, пойдем, – я встал, – только ты мне скажи…

– Потом. Они уже близко. Ты сам все скоро увидишь. Пойдем.

Она потащила меня за руку в направлении груды камней, напротив которых из воды торчал одинокий деревянный столб.

Едва мы спрятались за камнями, как на берегу появилась группа людей. Они вели на веревке, как в фильмах обычно водят рабов, человека с мешком на голове. Они остановились буквально в нескольких метрах от нас. Я отчетливо слышал их голоса, но они говорили на незнакомом мне языке, так что я не понимал ни слова. Разглядеть я тоже никого не мог – их лица скрывали маски. Они начертили на песке круг, куда поставили на колени связанного человека. Сами же они стали за пределами круга, образовав собой сложный знак. Выстроившись, они застыли в абсолютной тишине. Казалось, само время остановилось вместе с этим живым изваянием. Они стояли так достаточно долго, наверно, несколько часов, после чего подняли на ноги пленника и сорвали мешок с его головы. Я с трудом сдержал крик. Это был отец Маги!

– Успокойся, – прошептала мне в ухо Дама с вуалью, – иначе они услышат твои мысли.

Меж тем действие продолжалось. Они привязали пленника к деревянному столбу, одиноко стоящему в море. Пленник был по пояс в воде. Его руки были связаны за спиной повыше локтей. Кисти рук были связаны другой веревкой, конец которой держал один из палачей. То, что это была казнь, я уже понял. Сам же пленник был крепко привязан к столбу в районе пояса. Рядом с жертвой, чуть сзади, стоял еще один палач. В руках у него был меч. Остальные расположились в одну шеренгу почти у самого берега. Они вновь застыли на неопределенное время.

Наконец, первый луч восходящего солнца окрасил горизонт как раз там, куда были обращены лица всех участников действа. Прозвучала короткая отрывистая команда. Палач, держащий веревку, натянул ее, что было силы, а его напарник уверенно взмахнул мечом. Веревки, связывавшие руки пленника повыше локтей, упали в воду. Снова команда, еще один взмах меча, и одновременно с криком боли в воду упали отрубленные кисти рук.

Жертва забилась в конвульсиях, разбрызгивая кровь во все стороны, а палачи затянули мрачную, заунывную песню. Море окрасилось кровью. Одновременно встающее солнце окрашивало небо багрянцем. Через несколько минут все было кончено.

– Ты видел все, что нужно, – прошептала мне Дама под вуалью.