Текст книги "Королева острова"
![](/books_files/covers/thumbs_240/koroleva-ostrova-311423.jpg)
Автор книги: Ванесса Райли
Жанр: Историческая литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 10 (всего у книги 35 страниц)
Демерара, 1782. Семья
По пути обратно в Обитель я считала свои монеты. Солнце опускалось за горизонт. Велик был соблазн потанцевать в порту, но хозяева борделей относились ко мне настороженно. Я увела из той жизни шесть девушек и обучила их работе домоправительницы. Мое дело росло. Даже Томас Кинг нанял мою протеже в свое поместье «Дружба».
– Мисс Долли, можно пройтись с вами до Обители?
– Хорошо.
Ди-Пи Саймон жил на плантации рядом с поместьем Келлса. Симпатичный креольский мальчуган, в котором смешалась кровь евреев-сефардов, испанцев и капелька черной. Смуглый паренек был из хорошей семьи; казалось, он с первого взгляда влюбился в мою дочь.
– Как поживает мисс Шарлотта?
– У нее все хорошо, Ди-Пи. Я передам, что ты о ней спрашивал.
Он побежал дальше по дороге. Шарлотта была слишком юна, ей едва исполнилось одиннадцать. Вряд ли лет через восемь Ди-Пи будет влюблен в нее по-прежнему.
Сердца переменчивы. Стоит ли полагаться на то, что все будет длиться вечно? Я ускорила шаг, решившись поговорить с Келлсом. Нам нужно было обсудить наше будущее.
Мимо, поправляя треуголку, прошел французский офицер, для которого я на прошлой неделе подыскала прислугу. Длинный синий сюртук в сочетании с красными бриджами выглядел нарядно. Офицер направлялся к рынку. Демерара отошла французам, которые отвоевали ее у голландцев. Губернатор Кингстон, сменивший ван Схейленбюрха, сдался.
Salut французам!
Мне больше не нужно было скрывать свое католическое вероисповедание. Я бы отпраздновала, но бедный Келлс поставил на голландцев и проиграл. Он больше не имел власти. Выбрал не ту сторону. Смотреть на то, как рушатся его политические планы, было больно.
Келлс воспринял все это тяжело и стал более замкнутым – отшельником для внешнего мира. Обители это пошло на пользу. Последние три месяца он был папой Келлсом – любящим отцом для Шарлотты и заботливым для Эдварда. Мало-помалу дело двигалось, но теперь у меня не осталось сомнений. Он полюбил нашего сына.
На крыльце меня встретил Полк.
– Мисс Долли, вы вернулись! А мы тут все перепугались. – Хмурое лицо здоровяка меня встревожило. – Доктор вот только ушел. Масса с малышом Эдвардом.
У меня замерло сердце, а потом подскочило в груди. Я помчалась по коридору к спальне.
– Келлс!
Тот приложил палец к губам.
– Он едва дышал, Долли. Я не знал, что делать. – Он сидел в моем кресле-качалке с Эдвардом на руках, не отрывая взгляд от нашего ребенка, будто пытался заставить легкие малыша работать как надо. – Мы едва его не потеряли… Я молился. Бог послал в ответ чудо.
Я упала мужу на колени. Мой сын, мой малыш был жив. Его маленькая грудь тяжело вздымалась, но воздух входил и выходил. Эдвард негромко сопел с присвистом.
Келлс погладил меня по щеке.
– Ему уже лучше. Эдвард – красивый мальчик, Долли. У него мой благородный подбородок.
– Так и есть. – Глаза у меня жгло. А я-то ликовала из-за денег, а не находилась там, где была нужна. – Хорошо, что ты оказался рядом.
Келлс положил зевающего Эдварда в красивую колыбель, ту самую, где когда-то спала Шарлотта.
– Такой славный мальчик.
По лицу Келлса текли слезы. Он опустился на колени и стал напевать гимн, что пела мне перед сном мами.
– Rop tú mo baile…
Взыграли его корни. Келлс был добрым католиком, пока не начал заигрывать с англиканцами. Сердце мое болело за него; щеки мужа покраснели от вины. Он потерял свою мечту, но, быть может, познал силу семьи.
Rop tú mo baile…
Rop tú mo baile…
Встав на четвереньки, он поцеловал Эдварда в лоб.
– Отдыхай, мой мальчик.
– О чем эта песня, Келлс? Она преследует меня всю жизнь.
Он поднялся и помог встать мне; наши пальцы сплелись.
– Будь моим видением[36]36
Будь моим видением (древнеирландский: Rop tú mo baile или Rob tú mo bhoile) – традиционный христианский гимн ирландского происхождения.
[Закрыть], будь мне отцом, будь сыном. Ты как видение, Долли. Ты подарила Обители семью. Вот для чего я построил дом. Наверное, я был слеп. – Он поцеловал меня в лоб и на миг задержал в объятиях. – Спасибо.
Келлс направился к двери.
– Я отвергал Эдварда не из-за цвета кожи и не из-за глупого предположения, что сын меня выдаст. – Его голос, слезливый и хриплый, оборвался. – Мой первенец умер из-за лжи, в которой я жил. – Он вытер щеки. – Я не хотел, чтобы на Эдварда пало проклятье.
– Ты не проклятье! Ты спас его сегодня. Взгляни на Обитель, на свое производство рома. Ты все это создал, они процветают.
– Прости меня, Долли, да только вкуса победы не ощущаешь, если ты разрушил все своими руками.
Прибежала Шарлотта и обняла его за талию.
– Папочка Келлс, Эдварду лучше?
– Да, моя калинь бьог[37]37
Cailín beag — маленькая девочка (ирл.).
[Закрыть], моя крошка. Он спит, наша красавица-мама вернулась, и теперь все будет хорошо.
– Ты все можешь исправить, папа! А мы почитаем еще одну главу? Я закончила все дела по дому.
Вид у Келлса был нерешительный, но я кивнула.
– Я присмотрю за ним, папочка. Иди с нашей девочкой.
Он едва заметно улыбнулся, взял Шарлотту за руку и ушел.
Я опустилась на пол у колыбели и стала напевать сыночку, держа его за крошечный палец. Зачем нужны мечты, если из-за них я рискую семьей? Или если мне приходится выбирать, стремиться ли к звездам или гладить теплый пальчик моего ребенка.
Так, стоя на коленях, я молилась за семью, что создала. Семья должна была жить и процветать вместе с моими мечтами, а не вместо них.
Демерара, 1782. Прощение
Я протирала книги в кабинете Келлса и проверяла, все ли соответствует моим требованиям.
– Ты слишком много работаешь, Долли.
Книги стояли ровно, корешками наружу, а на мужчину за столом я не обратила внимания. Это были его обычные жалобы.
– В Обители никакими обязанностями не пренебрегают. И у меня есть три новые домоправительницы.
Он вздохнул, размышляя над письмами из Шотландии. Из его стакана пахло ромом.
– Странное слово – «пренебрегают».
Из коридора донесся топот драгоценных ножек.
– Прости, там дети. Сейчас я их угомоню.
– Нет! – Он скомкал лист бумаги. – Пусть. Мой отец был слишком суров и никогда не разрешал детям играть или танцевать в коридорах дома. Позволь это Шарлотте и Эдварду.
Он говорил печально и опустошенно, это был вовсе не тот счастливый мужчина с множеством планов, которого я когда-то знала. Я скучала по нашим разговорам, по его смеху… по нему самому.
– Давай поговорим, Келлс?
Он посмотрел на меня, плотно сжав губы.
– Кинг решил воздержаться от дальнейших вложений в Демерару. Тебе же он передал поздравления с успехом твоего предприятия. Красивая женщина, которая оказывает важные услуги, всегда в выигрыше.
Он сказал это негромко. Келлс снова проиграл, и ему казалось, что я победила. Но мои несколько контрактов не могли превзойти его продажи рома. Или он пытался таким образом признать мои задатки – что однажды я смогу заработать столько же, сколько он, или даже больше.
Не обращая внимания на горечь в его словах, я сосредоточилась на важном. Он помнил, что я привлекательна. Это я предпочла избегать его постели, избегать его прикосновений при каждом удобном случае. Разве мы не стали другими в роли отца и матери для наших детей? Разве не стоит нам примириться?
Я схватилась за свой кружевной лиф с атласным корсажем цвета желтой папайи.
– Подать тебе ужин в столовую?
– Может, поужинаем здесь, вдвоем?
– Я не голодна.
– Тогда и я не голоден. – Он коснулся пальцем ямочки на подбородке – я так давно ее не целовала. – Долли, какое у тебя платье… Оно чудесное.
Под платьем у меня были пышные юбки. Этот подарок он прислал мне из своего последнего путешествия. Белый муслин и атлас прятали мои формы.
– Ты… прекрасна.
– Спасибо.
Он не отвернулся. Возможно, я стала интересовать Келлса больше чернильных закорючек, что так его раздосадовали.
Он взял перо, затем снова отложил.
– Я все еще наказан?
Не так уж я его и наказала.
– Разве это наказание, если я тоже страдаю?
– Да, просто не слишком действенное.
Перо снова оказалось в его руке, балансируя на сгибе пальца. Как и прежде, как всегда, когда я не лгала себе, я чувствовала его прикосновения, поглаживание сильных рук даже с другого конца комнаты.
Я не хотела быть такой слабой. Между нами не все обстояло гладко, но прошло много времени с тех пор, как я впервые ощутила желание. В двадцать шесть лет я уже повзрослела настолько, чтобы испугаться и признать, что мне нужен мужчина.
– Разве не безумие – позволить мужчине, который причинил мне боль, снова приблизиться и сломать меня?
– Сломать тебя, Долли? Ни за что. Возможно, немного согнуть.
Келлс встал из-за стола. Сложил руки поверх жилета черного шелка с вышивкой в виде свитков и негромко запел мой гимн на английском.
– Ты – мое видение…
Затаив дыхание, я отложила ткань и протянула ему руку.
– Иди ко мне, Козевельд, если хочешь.
В распахнутом жилете, покачивая бедрами, он пошел вперед.
Встал ко мне близко-близко, потянул меня за локон, распрямляя прядь по щеке. Потом отпустил ее, и та отскочила назад, снова закручиваясь тугой пружинкой.
– Полагаю, поужинать здесь или в моей спальне – вдвоем, только ты и я, будет неплохо?
– Никакого ужина. Я желаю другого.
На губах его появилась улыбка, легкая ухмылка, которая затем исчезла вместе с остальным миром, когда он меня поцеловал.
Все вернулось: его руки, сжимающие мою грудь, шорох атласа, уступающего жару его ладоней. Пальцы, касающиеся всего, что так в них нуждалось.
Я закрыла глаза и превратилась в пламя, пока он расстегивал мое платье. Келлс обнимал меня, отыскивая в облаке кружев и шелка, а потом нашел – нашел жаждущей и такой горячей.
– Долли, мы должны…
Я поцеловала его: сильно, а затем медленно.
– Делай, не обещай.
В его объятиях я ощутила неистовый сладкий вкус рома и поняла, что мы тонем. Я крепко обхватила его за шею, уткнувшись лицом в накрахмаленный шейный платок и смачивая ткань слезами.
– Не на полу, только не на полу.
Он обнял меня. Мое сердце гулко стучало в унисон с сердцем Келлса.
– Сомневаюсь, что мы сумеем добраться до спальни и не попасться на глаза Полку или нашим детям.
Нашим. Нашим! Вместе мы могли бы править миром.
– Ты сильный. Я в тебя верю.
Келлс рассмеялся, и хмельной всхлип зародился у меня в горле. Келлс запер дверь и поманил меня к себе. Я бросилась к его столу.
Сдвинув в сторону конторские книги, он уложил меня на свои драгоценные записи.
– Я верю в нас, Долли. – Он обхватил меня. Мы превратились в клубок рук, ног, атласа и шелка, плоти и вечности. – Никто не знает меня так, как ты. Когда я с тобой – я свободен.
Козевельд произнес мое имя и взял меня, взял все, что таилось во мне. И тогда я не смогла сдержать шепота и сказала ему три слова, которые не хотела говорить и никогда не произносила вслух.
Он эти три слова не повторил.
Демерара, 1783. Вина
Я была одета, но сил подняться недоставало. На сердце лежал камень. Прошлой ночью умер мистер Фоден.
Я закончила кормить своего новорожденного малыша, и Келлс отвез меня на плантацию Анна Катарина. Сидя у постели Фодена, я держала его за руку и смотрела в застывшее лицо моего друга. Я сохранила его облик в своем сердце. Он был для меня чудесным отцом – лучше, чем мой собственный.
Я опустилась в кресло-качалку и заглянула в колыбель. Там спала моя обожаемая крошка, посасывая свой пальчик. Роды прошли легко, куда легче, чем роды сына. Келлс был рядом. Мы вместе смотрели, как малышка дышит, хватаясь за меня, будто весь мир ей задолжал.
Мне это в ней нравилось.
Нравилась мысль, что мои дочери владеют миром. Я убедила Келлса назвать ее Катариной. Он до безумия влюбился в эту розовую малышку, и я не тревожилась, что Келлс из ревности мне откажет. Он так смотрел на меня, нежно и ласково обнимая в нашей постели, что я знала – он поймет.
* * *
Самые счастливые четыре месяца моей жизни прошли как один миг. Катарина родилась здоровой, Келлс был добр к ней, к Эдварду и Шарлотте.
И ко мне.
Я боролась с хандрой, которая одолела меня после родов, и боялась самых странных вещей. Болтала глупости о смерти и о том, как ненавижу рожать.
Козевельд понимал мои тревоги. Он был таким любящим и родным.
У нас случались мелкие размолвки, когда он получал письма и раздражался из-за них, если какая-то сделка или что-то еще шло не по плану; однако не проходило и дня, как любимый тянулся ко мне и по ночам заглаживал вину.
Теперь, когда были готовы вольные, все ли изменится? Сегодня на крыльце я помахала на прощание капитану Оуэну. Он отдал мне документы и всю оговоренную сумму. То было последнее доброе дело Фодена: он упросил па согласиться на выкуп по сорок фунтов за каждого. Еще два года назад у меня было в двадцать раз больше. Окажись па сговорчивее, Катарина бы родилась свободной.
Бедный, дорогой мистер Фоден. Он ушел. Как сильно он любил жизнь, как тяжело было смириться с его уходом.
Глаза налились слезами. Я снова содрогнулась от плача.
В комнату, пританцовывая, влетела Китти. Она уселась на пол и принялась играть с застежкой моего чемодана, то подтягивая ее, то закрывая крышку.
– Я могу пойти с тобой к мистеру Келлсу, когда ты решишь ему рассказать. Я не люблю, когда ты грустишь.
Сестра не выносила мою слабость. Ее рассказы о том, как она заставила аккуратного Полка замешивать для нее грязную глину, смешили меня.
Детская радость Китти, ее мастерство помогали избавиться от тяжести на сердце. И все же мои печали не должны были ложиться на ее плечи. Я прилепила на лицо улыбку мами.
– Присмотри за Эдвардом. Он должен быть сильным, когда на следующей неделе мы отправимся в плавание. А мы с Шарлоттой позаботимся о Катарине.
Китти обняла меня.
– У Келлса теперь есть малышка. Это должно тебя порадовать, – широко усмехнулась она. – Он никак не может ею налюбоваться.
Хорошо. Хорошо, что он так полюбил нашего второго ребенка. Возможно, в таком случае Келлс не слишком рассердится, что друзья помогают мне получить свободу. Когда я расскажу ему, что еду на Доминику засвидетельствовать вольные грамоты, возможно, он отправится со мной. Сжав бумаги в кулаке, я прошла по коридору.
Негромко постучала в дверь, затем вошла. Катарина была вся розовая, а на голове пушились черные густые волосы, не такие тонкие, как у меня или Эдварда. Карие глаза были темнее, чем у Козевельда.
– Долли, она прекрасна.
– Мистер Келлс, я отнесу Катарину в ее колыбельку. – Китти, которая пришла следом за мной, сунула в дверной проем голову. – А вы сможете поговорить.
Он взглянул на меня, потом отдал Катарину Китти.
– Доброй ночи, моя принцесса.
Китти вышла. Дверь в кабинет закрылась, мы с Келлсом остались наедине. Он воззрился на свои руки, потом на стопку бумаг на столе. Когда Козевельд поднял голову, взгляд его сделался отрешенным.
– Полк сказал, ты уезжаешь…
– Ненадолго. Мистер Фоден договорился с моим отцом об условиях освобождения меня, Китти, моей матери и наших детей.
– О, а я думал, ты расширяешь свое дело. Кинг говорит, что твои услуги будут весьма востребованы в Вест-Индии.
Келлс снова был в дурном настроении. Что-то в этих бумагах его расстроило. Я протянула ему свои.
– Почему бы тебе не отправиться на Доминику с нами? А потом, когда дела будут улажены, мы вместе поплывем за море. Для свободной женщины нет большего счастья, чем быть с семьей. Пуститься в плавание с любимым. Ты покажешь мне Англию и Шотландию.
– Я не могу – мы не можем. – Он пролистал мои документы и бросил их на стопку рядом с бокалом. – Я так и не сделал этого для тебя. А Фоден сделал. Я часто тебя подводил.
Стоя позади его кресла, я склонилась к нему и обняла за шею.
– Ты занят своими планами. Продажи рома растут. Было непросто, Келлс, но мы обрели друг друга.
Он сжал мои руки, потом осторожно высвободился.
– Я… Меня здесь не будет, когда ты вернешься.
Он пробормотал это негромко. Поездка не была деловой. Я встала перед ним и посмотрела в глаза. Окна его души поведали, что любовь Келлса больше не со мной. Уже нет.
– Почему ты мне о ней не рассказал?
– О ней?
– Да. Зачем же еще тебе уезжать? Всякий раз, когда ты исчезаешь, то возвращаешься совсем другим. Печалишься и чувствуешь себя виноватым, когда читаешь письма из-за моря. Должно быть, это все она.
Он поднялся и отхлебнул рома.
– «Она» – это Фанни, моя жена.
– Жена? Я думала, она умерла, когда твой сын…
Он покачал головой.
– Нет. Мы уже давно живем раздельно. Она жаждала лондонского общества и приемов. Я хотел приключений. Я должен был добиться успеха.
– Жена. Ты лгал.
– Недоговаривал. Умалчивал.
– Ложь, Келлс, это ложь.
– Я попросил развода. Она согласилась. Мы подготовили документы. Я был свободен. Я выполнил клятвы, что давал Богу. Вот почему вернулся к тебе на месяц позже. Я приехал свободным.
Я обвила руками его талию.
– Значит, ты в разводе и у нее нет над тобой власти.
Он отодвинулся от меня.
– Фанни обратилась в шерифский суд[38]38
Основной местный гражданский и уголовный суд Шотландии.
[Закрыть], затем в Высший суд Шотландии. Чтобы остановить процесс развода и аннулировать его, она подала иск о подтверждении брака. Эта угроза висит надо мной со времен рождения Эдварда. Фанни уничтожила мой шанс на счастье. – Он взял со стола сложенный лист пергамента. – Суд вынес решение в ее пользу. Я все еще женат.
– Это все из-за документов?
Пожелтевший клочок бумаги со следами от складок упал на пол, как пожухлый лист.
– Мы с Фанни поженились, когда были очень молоды. Она ничего не знала ни обо мне, ни о моей расе. Я признался, когда умер наш сын. Она меня возненавидела. Теперь Фанни больна и не хочет умирать в одиночестве. Ее священник засыпает меня просьбами все исправить.
– Ты снова стал католиком?
– Я всегда им был, но способен высидеть любую церковную службу. – Он запустил пальцы в свои черные волосы, будто хотел раздавить себе череп. – Ее последние месяцы должны пройти спокойно. Теперь я могу все исправить. Предложить ей то, чего у нас никогда не было.
Мое разбитое сердце замерло.
– Предложить что?
– Я возвращаюсь к Фанни. И беру Катарину с собой.
Я рухнула в свое кресло, кресло, в котором по глупости собиралась обсуждать нашу жизнь, наших детей.
– Нет, Козевельд, нет.
– Долли, она прекрасно впишется в мой мир. Дочь получит образование, у нее будет все, даже то, чего нет у меня.
– Ты хочешь, чтобы Катарина выдавала себя за белую и жила подобно тебе, в страхе быть разоблаченной?
Он поморщился.
– Это во благо. А ты можешь дальше воплощать свои мечты. Тебе не нужен ребенок, чье появление на свет тебя так опечалило.
Я вскочила и влепила ему пощечину так сильно, как только могла.
– Ублюдок! Думаешь, для меня дела дороже моих детей? Думаешь, если я грущу, значит, не хотела ребенка?
– Ты пожертвовала временем с Шарлоттой, с Эдвардом и со мной, чтобы развить успех своего предприятия. И ты должны была это сделать, чтобы добиться желаемого. Теперь я это понимаю. Я не стал бы просить тебя отказаться от своей мечты или сбавить темп. Если бы ты была мужчиной – никто бы и не подумал о таком просить.
Келлс поступил умно, используя каждый мой страх – от послеродовой хандры до провала моих мечтаний – против меня. Я вцепилась в его жилет, отрывая пуговицы.
– Не делай этого. Если тебе нужно уехать – уезжай, но не забирай Катарину.
– Это к лучшему. Тебе никогда не придется объяснять Катарине прошлое. Ты позволила Шарлотте думать, что она моя. Ты никогда ей не рассказывала, кто ее настоящий отец. Ты хочешь утаить правду, как и я.
– Я никогда не лгала, Келлс.
– И никогда не говорила правды, но я люблю Шарлотту. Я бы хотел, чтобы она была от меня.
– Тогда бы ты и ее украл?
Он прикусил губу и опустил взгляд.
– Катарине Келлс не нужна вольная, ей не нужно знать весь пережитый тобой ужас. Она будет свободной – нашей с Фанни дочерью.
Его слова отдавались эхом, проваливаясь в дыру в моей душе. Цветной или белый – Келлс был мужчиной. Он обладал властью над ребенком, на которого претендовал, и над тем, на которого не претендовал.
– Неужели ты способен так поступить?
Келлс потер подбородок, на светлой коже все еще краснел отпечаток моей ладони.
– В Англии у Катарины появится будущее.
– Поскольку она не станет чьей-то наложницей, как я.
Он вернулся к своему столу, достал кошель и высыпал монеты.
– Это на вольную Эдварда. Я люблю его, но он останется с тобой.
– Потому что у него темная кожа. А это твои сорок серебреников?
– Не надо меня ненавидеть. И не позволяй моему мальчику ненавидеть меня.
Я чуть не задохнулась.
– И что же я ему скажу?
– Что клятвы, данные Господу, важны.
Я с трудом вспомнила, что все еще стою, а не провалилась сквозь половицы. Келлс сжал мои плечи.
– Долли, я не хотел этого и не планировал.
Как у него выходило выглядеть таким страдающим, если все это он сам и устроил?
В прошлый раз, когда Келлс подсовывал мне деньги, я от них отмахнулась. На этот – забрала, чтобы узнать, сколько он задолжал нашему прекрасному сыну.
– Гроши для Эдварда. Мои деньги освободят его, мои!
– Живи в Обители, Долли. Я оставлю тебя за главную. Твое предприятие процветает. Живите здесь.
– Хочешь, чтобы я осталась и ждала, пока ты вернешься, ждала, пока умрет какая-то женщина, чтобы снова жить жизнью, которая была ложью? Ни за что. Ты выбрал себя и Фанни, а не нас – семью, что мы создали.
Он хотел удержать меня, но я убежала. Вслед раздались шаги Келлса. Я заперлась в детской и бросилась к колыбели Катарины. Он заколотил в дверь.
– Миссис Рэндольф! Дайте ключ!
Время блаженства истекло. Я потеряю еще одну дочь.
– Катарина…
Она улыбнулась и сморщила ротик. Я дала ей все, что у меня было, – мое благословение.
– Моя пикни дем, моя крошка, моя малютка, я люблю тебя.
Скрипнула дверь. В тишине Келлс скользнул внутрь комнаты, сунул мне в руку бумаги и унес нашего ребенка прочь.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.