Текст книги "Болото пепла"

– Чем вы порадуете мое чувство прекрасного сегодня? – обычно спрашивала Эмеральда после положенных приветствий.

Эприкот должна была почуять неладное с самого начала: с того самого мига, как Эмеральда, переступив порог ее лавки под карканье дверного вороненка, вместо этой фразы произнесла:

– Хм.

Эприкот, которая уже было раскрыла рот для стандартного ответа («О, сударыня, вы заглянули как нельзя кстати! Мой ассортимент буквально мгновения назад пополнился парочкой совершенно чудных вещиц. Ваше обоняние поистине исключительно, раз привело вас сюда, уловив тончайшее веяние моды!»), растерялась сверх меры. В действительности обе прекрасно знали день и час, когда явится Эмеральда, но этот маленький спектакль имел совершенно безобидную цель: отдать дань уважения чувству прекрасного одной и мастерству другой.

Итак, начало вышло смазанным, однако Эприкот тут же взяла себя в руки и поспешила перейти к следующему этапу. Сделав красивый жест в сторону прилавка с серебряным кофейником, из носика которого, как из жерла, струился пар, она смиренно поинтересовалась:

– Не желаете ли откушать кофе, прежде чем приступить к столь ответственному выбору?

– Нет, перейдемте сразу.

Вот тут-то у нее и засосало под ложечкой. А Эмеральда меж тем решительно направилась к стойкам с париками, к которым Эприкот намеревалась подвести ее с должным почтением, предуведомлениями и пояснениями. Вместо этого она неуклюже металась, всячески пытаясь обогнуть ее компаньонку и путаясь в собственном подоле. От всех этих неожиданностей она резко вспотела, а из-за подпрыгивающих на груди бус в глазах рябило.

Оставив наконец попытки подойти ближе, она заняла унизительную и стратегически не самую выгодную позицию чуть позади.

Вот Эмеральда, даже не остановившись, прошла мимо парика из натуральных волос с вплетенными в пряди волокнами финиковой пальмы, скользнула равнодушным взглядом по следующему – алонжевому[17]17
  Удлиненному.


[Закрыть], с корзиной фруктов – и скривила губы на смелый каштаново-рыжий эксперимент для дневных визитов.

Происходило явно что-то неправильное. Перед глазами Эприкот все поплыло, во рту пересохло.

– Вот этот, сударыня, – бросилась она вперед, стараясь унять дрожь в руках, – изготовлен из волос варварских невольниц…

– М-м…

– …а тот, обратите внимание, столь модный нынче парик с благородной проседью из шерсти яков! – По правде говоря, светлоокрашенные яки были исключительной редкостью, поэтому роль их шерсти в данном случае сыграл козлиный волос, густо обмазанный жиром и обсыпанный рисовой пудрой с помощью специальных миниатюрных мехов. Но едва ли такие мелочи стоили упоминания.

Компаньонка, видимо, сжалившись, решила ей помочь:

– Ой, госпожа, и правда ведь прелесть! – (Эприкот перекосило). – А мушки так и вовсе премилые!

Мушки? Эприкот перевела недоуменный взгляд на парик и только сейчас заметила несколько насекомых, намертво влипших в жир и, видимо, там же и издохших.

– Ты так считаешь? – протянула Эмеральда и задумчиво обернулась к спутнице. В этот момент одна из буклей пошевелилась, и в зазор просунулась острая мышиная мордочка. Грызун принялся обнюхивать прядку. Эприкот помертвела. – Нет, пожалуй, не в моем вкусе, – заключила клиентка и, даже не удостоив последний писк моды прощальным взглядом, проплыла дальше.

Эприкот выдохнула. Нет, все-таки надо заменить рисовую пудру на порошок дубового мха!

Придирчивая посетительница меж тем шествовала дальше, как командир перед взводом, и каждый раз, когда она проходила мимо, отвергнутый парик, казалось, увядал прямо на глазах. У Эприкот сердце кровью обливалось. Увы, та же печальная участь постигла даже ее гордость, ее шедевр, который должен был стать настоящим триумфом: парик, украшенный макетом средневекового замка (сидевший на одной из башенок дракон даже выпускал пламя-конфетти при нажатии). Она готова была заломить руки от отчаяния, но удержалась, потому что в этот самый момент Эмеральда остановилась напротив светло-сиреневого парика.

– О, «Перси Присциллы»! – вскричала Эприкот и кинулась к ней, чувствуя одновременно надежду и облегчение. – Столь изящный выбор делает честь вашему вкусу!

Тут она осеклась, потому что одно из украшавших парик белоснежных пирожных в форме женских грудей, с кокетливой вишенкой посередине, соскользнуло с букли и шлепнулось прямо Эмеральде на подол.

Эприкот поняла: это конец. Все остальное происходило как в тумане. Она едва помнила, как проводила гостий до дверей, как Эмеральда безуспешно пыталась оттереть след от вишни, как сама Эприкот лепетала какие-то вялые извинения. Уже на выходе Эмеральда обернулась.

– Дело не в вас, – сказала она, – просто парики – это вчерашний день, они отжили свое.

Эприкот пошатнулась и едва успела ухватиться за дверной косяк, чтобы не упасть.

– И ты, Эмеральда, – прошептала она вслед быстро удаляющейся тонкой фигурке в калошах и с кружевным зонтиком.

* * *

А потом чувство времени и пространства куда-то подевалось. Внутри образовалась страшная пустота. Ее деточки – вчерашний день. Значит, и она сама – вчерашний день? Утиль? Старый башмак? Прошлогодняя каша? Про любого другого человека в подобном состоянии можно было бы сказать: «У нее земля ушла из-под ног», или «Ей просто в душу харкнули», или «Она готова была рвать на себе волосы». Эприкот же почувствовала себя обритой налысо.

Немного придя в себя, она попыталась отвлечься излюбленным способом: стала придумывать новые модели париков. Обычно все происходило само собой, как-то незаметно для нее – сногсшибательные идеи, фактуры, судьбоносные детали просто возникали в голове, как цыпленок в яйце. Но на этот раз она только выбилась из сил, изыскивая нетривиальные средства, комбинируя фасоны, сочетая самые неожиданные варианты. Она прикидывала, укорачивала, завивала, приглаживала. Трехчастный, каплевидный, с продольным пробором, с «лисьим хвостом», она мысленно и в действительности завивала пряди – искусственные и натуральные – в локоны, узелки, косички, подтыкала их для устойчивости пучками шерсти, перехватывала лентой… но все без толку! Ее не отпускало чувство, что за ней кто-то наблюдает. Что стоит ей обернуться, и какие-нибудь гадкие мальчишки со смехом и улюлюканьем примутся корчить рожи и указывать на нее пальцем. Она даже испуганно обернулась к окну, инстинктивно прикрыв своим телом жалкий результат полуторачасовой работы. Но там, разумеется, никого не было.

Эприкот вытерла пот со лба и устало откинулась на стуле. Все бесполезно. Слова Эмеральды надорвали что-то внутри, она потеряла свой божественный дар. Как иначе объяснить, что перед ней лежат все те же материалы: те же ножнички с гнутыми лезвиями, шпульки, нитки, ленты, восковые фрукты, баночки с высветлителями, но теперь они не более чем россыпь безделушек, к которым она даже не знает, как подступиться! Будто вообще впервые их видит!

Грузно поднявшись, она принялась в задумчивости расхаживать по мастерской. Разумеется, Эмеральда не имела в виду того, что сказала: парики не могут уйти в прошлое, это просто несусветная глупость и нонсенс! Все дело в том, что… – тут Эприкот запнулась, но, как бы ни было тяжко, докончила мысль, – в том, что именно здесь, в ее лавке, той не пришелся по вкусу ни один парик. Но что если бы она сделала что-то кардинально новое, нечто потрясающее, то, мимо чего просто невозможно пройти! Пусть-ка тогда Эмеральда попробует сказать, что это вчерашний день. Да она будет умолять продать ей этот парик!

Эприкот так увлеклась, представляя ползающую на коленях Эмеральду (у той уже в ее мыслях все кружево на коленях протерлось, а Эприкот специально еще и на табуретку встала), что осеклась, лишь вспомнив, что и так всегда делает нечто кардинально новое и потрясающее, мимо чего невозможно пройти… тут нужен какой-то иной подход, свежий взгляд.

Вот так она и ходила взад-вперед мимо окошка, заложив руки за спину и обдумывая выход из сложившегося положения, когда в конце улицы вновь показались фигурки недавних посетительниц. Они не свернули к себе, значит, направляются к кому-то с визитом, как раз и час подходящий. Перейдя на другую сторону, они свернули в ту часть деревни, где располагался домик хирурга. На дне сознания что-то шевельнулось, какая-то недооформившаяся мысль, которая пока не обрела плоть законченности…

Некоторое время Эприкот наблюдала за ними из окна, а потом, сама толком не зная почему, быстро вышла из лавки (придержав рукой вороненка, чтобы не каркал), закрыла дверь латунным ключиком и, подняв повыше ворот, проследовала за ними вплоть до дома хирурга, крадучись вдоль стен и воровато оглядываясь по сторонам на всем протяжении пути.

Глава 15. Про неприятные встречи

Твила шла из мелочной лавки в самом приподнятом настроении и помахивала корзинкой, в которой лежало все необходимое для начала работы. По правде сказать, то, что ей предстояло, и работой-то нельзя было назвать. Ведь работа – это что-то нелюбимое, то, что нужно делать через «не хочу-не могу», то, на что нужно жаловаться и сетовать. В противном случае это уже нечто другое и называться должно по-иному. А если работа вдруг начинает нравиться, ее нужно срочно поменять на нелюбимую, иначе, наверное, нарушится какой-то неписаный закон мироздания. Так что Твила не знала, как лучше назвать предстоящее дело: вышивать она всегда любила, ей это не составляло труда, давалось легко и с удовольствием. Да еще и деньги теперь принесет…

Завидев на другой стороне улицы знакомую сутулую фигуру, она заколебалась, окликнуть его или нет, но решать самой не пришлось – Даффодил ее увидел и поспешил перейти дорогу, проскочив перед самым носом у телеги. Сидевший на козлах мужик крепко обругал его, но дотянуться хлыстом не смог. Даффодил тоже в долгу не остался. Твила никогда не слышала, чтобы мастер так ругался. В заключение пожелав вознице кормить своими кишками чертей в аду, подмастерье повернулся к ней и, не мигая, улыбнулся:

– Привет.

– Привет.

– Что это у тебя? – Он заглянул к ней в корзинку, и Твила откинула льняную тряпочку, прикрывавшую содержимое.

– Это для вышивки.

– Эгей, штучки-дрючки, а это для чего? Это так носят? – И, прежде чем она успела ему помешать, схватил две яркие бусины и приложил к глазам, скорчив рожу.

– Отдай, – Твила попыталась их забрать, но он ловко увернулся, зажал стеклянные шарики в кулаке и поднял повыше. – Перестань, они денег стоят! – Твила потянулась за ними, привстав на цыпочки и упираясь одной рукой ему в плечо. Корзинку она поставила на землю. – Пожалуйста, только не урони их в грязь!

– Как? Вот так?

Даффодил разжал кулак, и две лазурные капли, выскользнув, полетели вниз. Твила тихонько вскрикнула, но у самой земли он быстро их подхватил и зажал. А потом принялся так проворно перекатывать бусины, что они показались круглыми синими жуками, бегавшими меж пальцев, огибавшими костяшки и нырявшими в ладонь.

– Прекрати, ну же, отдай! – Твила пыталась перехватить руку, но он то отводил ее, то поднимал, так что ей приходилось подпрыгивать, то перекидывал содержимое из одной ладони в другую.

А когда ей почти удалось дотянуться до бусин, Даффодил схватил ее поперек талии и закружил на месте.

Не удержавшись, Твила расхохоталась.

– Так-то лучше, а то как пришибленная! Подумал даже: ну все, пропала девка, от него хмурную заразу переняла.

– От кого от него? – смеясь, спросила Твила и наконец выковырнула бусины из его горсти, по одному разжав пальцы.

– Да от мастера своего.

Твила резко перестала смеяться.

– Не говори так.

Она бережно положила синие шарики обратно в корзину и прикрыла тканью.

– А че, не правда, что ль? Да от одного его вида, наверное, молоко киснет и младенцы орут.

– Перестань, слышишь? Иначе я уйду.

– Ну, все-все. – Даффодил примирительно вскинул ладони, подцепил носком башмака камушек и метко отправил его в жестяной таз, прислоненный к стене дома.

Твила вздрогнула от гулкого удара.

– Как ты можешь такое говорить? Ты совсем его не знаешь, – произнесла она, возобновляя путь.

Подмастерье мигом пристроился рядом. Он шел, поводя плечами и развязно выкидывая носки в стороны.

– Если ты о том, что не делю с ним крышу, то сам этому не нарадуюсь, так ему и сказал.

– Ты что, приходил к нам? – удивилась Твила. – Но зачем?

– Как зачем? – Его лоб сморщился, и она догадалась, что Даффодил вскинул бесцветные брови. – К тебе, конечно. Давненько не виделись, вот и подумал, может, он тебя на чердаке запер и каждый день приходит по куску отрезает, а я вроде как приду и спасу тебя. Если че-то осталось.

– По куску?

– Ну не слыхала, что ль: повстречавшие Нечистого всегда так делают.

– Нет, не слышала. И мастер не нечистый, а смуглый. Кажется, я уже сказала: прекрати.

– Ладно-ладно, не ворчи. Так чего тебя возле прачечной не видно? И к насосу сегодня не ходила.

– А ты специально проверял?

– А то.

– Я больше не работаю в прачечной.

– Тетка богатая окочурилась?

– Нет, я с сегодняшнего дня работаю на Эмеральду Бэж.

Даффодил присвистнул:

– Ей одной компаньонки мало? Или зонтик некому таскать и ночной горшок выносить?

– Не так работаю, – покраснела Твила и кивнула на корзинку, – это для нее, вернее, для меня. Ей понравилась моя вышивка, и она хочет такую же для себя. Только не смейся, – быстро добавила она.

Он хмыкнул.

– Если всякий раз над девками смеяться, живот надорвешь. Это тебе. – Он на ходу вырвал фиалки, росшие у кого-то на подоконнике, и сунул ей.

– Зачем! Не нужно! Они же чужие, – громко зашептала Твила, отталкивая цветы и тревожно озираясь по сторонам.

А потом представила огорчение неизвестной хозяйки, и настроение, недавно такое хорошее, вмиг упало.

– Как хочешь. – Даффодил пожал плечами и выкинул смятые цветы за соседний забор. – А ты и правда скучная.

– Ну так найди себе нескучную.

– Не хочу, хочу тебя развеселить.

– Наверное, мы по-разному веселимся, – тихонько отозвалась Твила.

Ей хотелось уже дойти до дома, и чтобы он отстал, но дорога под ногами будто двигалась в обратную сторону, и она не шла, а топталась на одном месте.

– Эгей, смотри, кто там! – Подмастерье вскинул голову, тыча пальцем вперед, в шедшую им навстречу фигуру, и вдруг запел писклявым голоском:

Зовусь я дурочкой, Дитем, все подают мне корки;

Хожу босой, чтобы росой не замочить опорки.

Том от меня был без ума, а я была упряма;

Зачем тебя отвергла я, мой Томми из Бедлама?[18]18
  Песня безумной Мадлен.


[Закрыть]

Твила вгляделась в шедшего им навстречу и узнала Дитя.

– Не надо! – Она почти повисла на руке Даффодила, пытаясь отвести его палец вниз. Ей это никак не удавалось. – Она же услышит!

– Ну и что? – удивился он и, махнув на Дитя, сказал, не понижая голоса: – Она же убогая, все это знают, и сбежала из дурки.

– Не говори ерунды! Зачем ты так?

– Это правда: глянь, вишь, у нее на ногах следы? Это их там на цепь сажают, как собак, и бьют, чтобы вылечить, – по-другому с психами никак. Но, видать, мало били, раз сбежала. И чего ты так вскинулась? Какое тебе до нее дело?

– Она моя подруга, – твердо сказала Твила, – и если хочешь и дальше со мной общаться, больше так не делай.

– Да ладно тебе, – неуверенно протянул Даффодил. – Видел я, конечно, пару раз, что шушукаетесь и куда-то вместе бегаете, но ты же это не всерьез… кстати, куда бегаете-то?

– Да так, на болото, – рассеянно ответила Твила, глядя на быстро приближающуюся подругу. Та шла, помахивая, как обычно, корзинкой и отрешенно улыбаясь.

– На болото? Во даете! И… каждый день, что ль?

– Ну, почти.

– И всегда вдвоем?

– Да нет, бывает, и одна хожу. – Твила едва его слушала.

– А когда… – Но тут он осекся, потому что Дитя поравнялась с ними и поздоровалась.

Даффодил сквозь сжатые зубы процедил в ответ что-то, больше напоминавшее плевок, и, сунув руки в карманы, принялся оглядывать крыши соседних домов, видимо, чтобы никто из случайных прохожих не подумал, что он с ней разговаривает.

– Мне понравилась песня, Даффодил, споешь еще для меня? – произнесла Дитя, миролюбиво улыбаясь.

Зная подругу, Твила не сомневалась, что та говорит искренне. Но Даффодил повернул к ней обескураженное лицо и подозрительно сощурился:

– Я те че, Валет, серенады петь? Вон Лубберта попроси, самое то тебе в пару! – Потом повернулся к Твиле и кивнул: – Ну, бывай! – и поспешил дальше по улице.

На углу он едва не столкнулся с Дымовенком. Юный трубочист обычно носился по улицам так быстро, что почти оставлял за собой чумазый след, как угольный карандаш на бумаге. Оба повернулись к ним и хором завопили:

 
С тех пор сама свихнулась я, нет повести нелепей;
И плеткой стали бить меня, и заковали в цепи…[19]19
  Песня безумной Мадлен.


[Закрыть]
 

И тут Дитя ее удивила: девушка запрокинула голову и, набрав в легкие побольше воздуха, завыла, совсем по-волчьи. Песня в конце улицы оборвалась, Даффодил и Дымовенок растерянно вытаращились на нее. Дитя же как ни в чем не бывало перевела дух и подмигнула Твиле. И вместо того чтобы стоять и пораженно молчать, или одернуть подругу, или сделать вид, что рассматривает крыши, она вдруг тоже задрала голову, и в следующую секунду уже два голоса взмыли над улицей. Где-то ставни распахнулись, где-то с треском закрылись, кто-то цыкнул, кто-то опрокинул прямо из окна ведро мыльной воды, но слишком далеко, чтобы до них достать.

Краем глаза Твила увидела, что те двое скрылись в проулке, и только тогда прекратила выть. Дитя тоже перестала. Они переглянулись и весело расхохотались.

– Я иду с работы. – Дитя кивнула на свою набитую камнями корзинку.

– А я на работу. – Твила махнула своей.

– Ты теперь не в прачечной?

Казалось, Дитя мало удивилась.

– Нет, у меня новая работа, вечером расскажу. Сегодня ведь как обычно, на закате?

– Ага.

– Ну, увидимся!

И каждая направилась к себе. По дороге Твила думала о том, что сумасшедшей быть гораздо веселее. По крайней мере, самое худшее, что могут сказать: да она сумасшедшая! И будут держаться подальше.

Прибежав домой, она хотела сразу броситься наверх, чтобы приступить к работе, но тут из кабинета вышел мастер и окликнул ее:

– Твила, к тебе приходили.

– Да, знаю, Даффодил…

– Знаешь? – удивился он, а потом нахмурился. – Я не хочу, чтобы ты его приглашала.

– А я и не приглашала, – поспешила заверить Твила. – Я не знала, что он придет.

– Хм, ясно. Мне этот парень не нравится, пообещай, что не будешь искать встреч с ним.

Твила сперва хотела запротестовать (не потому, что собиралась искать встреч с Даффодилом, – тут она отчего-то разделяла мнение мастера, – просто запреты сами по себе вещь неприятная), но передумала и с легким сердцем дала ему это обещание.

* * *

Тучный Плюм нес Эмеральде шикарный букет азалий – нарвал по дороге в саду сестер Крим: дурищи не озаботились даже забор мало-мальски нормальный поставить. Не то чтоб ему жалко было потратиться на Эмеральду (э, нет, такая девчонка дорогого стоит!), просто это дело принципа. Людей нужно наказывать за их беспечность, только так их можно чему-то научить! Да и бережливый мужик – оно в хозяйстве ценно. Плюм старательно обернул цветы газеткой, в которой раньше была треска, дабы уберечь их от непогоды и нескромных взглядов.

Не дойдя до ее улицы, он увидел знакомую фигурку и чрезвычайно обрадовался. Она как раз переходила дорогу, аккуратно приподняв подол и укрываясь под зонтиком, который несла над ней компаньонка. Сердце екнуло, ударившись о букет, который Плюм прижимал к груди. Даже с такого расстояния он, казалось, мог видеть ее длиннющие и мягкие, как метелочки, ресницы, фарфоровые щечки с нежными пятнышками румянца и сложенные вишенками губки…

Изыскивая способ обойти лужу, Эмеральда повернула хорошенькую головку в его сторону, кудряшки качнулись, глаза, и без того огромные, томно раскрылись, потом распахнулись, затем расширились… Плюм сделал шаг ей навстречу… и тут она внезапно подобрала юбки и, нимало не заботясь о лужах, сиганула в ближайший проулок, скрывшись за стеной дома. Плюм оторопел. Придя в себя, он первым делом рассердился, решив, что она таким вот обидным способом выказывает свое пренебрежение, но тут же успокоился, сообразив, что ей просто приспичило по малой нужде. Это его немного удивило и даже разочаровало: он-то думал, что у леди там, ну, по-другому как-то все устроено…

Пока Плюм мешкал посреди улицы, не зная, как лучше поступить, дожидаться ее или нет, на башне пробило полдень, и он решил вернуться в трактир – наступило время обеда. По дороге он опять начал сомневаться, правильно ли истолковал произошедшее. А что если это снова намек такой был, мол: «догони!» – а он и не скумекал… И она сейчас сидит там в проулке, разочарованная его недогадливостью. Плюм даже остановился, заколебавшись, и обернулся, но в итоге раздраженно выковырнул застрявший в зубах еще со вчерашнего дня кусочек мяса, доел его и продолжил путь: что он ей, мальчик какой в салки играть?! Э, нет, он человек солидный и уважаемый, любого спроси. Развела тут брачные танцы! Чувства его на прочность вздумала проверять, чертовка! Тут впору задуматься, стоит ли она вообще того…

Разумеется, в нем просто говорили досада и разочарование: Эмеральда Бэж определенно стоила того, чтобы сигать за ней в подворотню, и Плюм это прекрасно понимал.

* * *

– Он еще там? – спросила Эмеральда у Габриэллы, спрятавшись за стену дома и обмахиваясь платочком.

Ее грудь бурно вздымалась, и надушенный кружевной лоскут служил последней преградой меж нею и обмороком.

– Да откуда ж мне знать, госпожа? Я ж рядом с вами стою.

– Так пойди и посмотри, глупая гусыня! – прошипела Эмеральда, подталкивая ее к краю стены.

Габриэлла, всем своим видом выказывая крайнюю степень обиды, высунула голову.

– Ну что там? – в нетерпении воскликнула Эмеральда. – Скажи же, не томи! О, я чувствую, что этот ужасный человек меня не оставит! Он будет преследовать меня, как рок, как злая судьба… Я ощущаю себя такой беззащитной пред ним – трепетной голубкой, запутавшейся в силках грязного браконьера, и…

– Все, можете вылезать, он ушел.

– Как ушел? – резко спросила Эмеральда, недовольная тем, что ей помешали чувствовать себя трепетной голубкой, а еще уязвленная, что от нее так легко отступились. – Ты уверена?

– А, нет, погодите, остановился…

Эмеральда сжала платочек.

– О, Боже! Он сейчас двинется сюда, я это чувствую, я знаю! О, небеса, за что мне такие муки!

– Погодите: развернулся… шагнул в нашу сторону, нет, снова остановился… поковырял в зубах… Ага, все, вот теперь точно ушел.

Эмеральда, которая уже прицеливалась, как бы половчее лишиться чувств, чтобы не измять платье и не растрепать прическу, испытала одновременно облегчение и разочарование. Разумеется, этот Плюм – самый ужасный и грубый человек, с каким ей доводилось иметь дело, но неужели он думал, что ее крепость так легко падет?

– Идем, Габриэлла, – сказала она, подбирая юбки и направляясь в сторону дома. – Нам неинтересны те, кто не готов к длительной осаде.

– К чему, госпожа?

– Неважно, просто запомни: если господин Плюм еще хоть раз явится на мой порог, дверь для него навеки закрыта!

* * *

Плюм вернулся в трактир, все еще одолеваемый сомнениями. И, дабы окончательно их развеять, направился в подвал. На середине спуска свесился через перила и гаркнул в марево пахучего пара, перекрикивая грохот кастрюль:

– Сангрия!!

Жена вынырнула из желтоватого облака, распространяемого подливой из выдры, и вытерла руки о передник:

– Чего тебе?

– Что могло бы заставить тебя убежать от меня? Ну, прям вот тотчас?

– От тебя, мой Плюмчик? – Сангрия на минутку задумалась и уверенно сказала: – Малая нужда.

Плюм довольно крякнул. Значит, не ошибся.

– А что это у тебя в руках? – спросила вдруг Сангрия.

Только тогда он вспомнил, что все еще держит в руках букет. Он снял газетку и протянул его жене.

– На вот, держи, цветы тебе принес.

Сангрия аккуратно сложила газетку, решив, что в нее, пожалуй, еще можно будет завернуть устрицы на вынос, и взяла изрядно помятые азалии.

– Надеюсь, ты на них не потратился? – спросила она, сдвинув брови.

– Совсем сбрендила? – возмутился Плюм. – Когда это я за траву деньги платил?!

– Так, значит, из сада сестер Крим? – проницательно заметила Сангрия.

Умная она все-таки у него баба!

– Откуда ж еще, – хмыкнул Плюм. – Помог, можно сказать, у них этих сорняков пруд пруди.

– Вот это мой муженек! – одобрила Сангрия и блаженно зарылась лицом в букет.