Текст книги "Мечты сбываются"

Глава 12. Устав написан кровью

Самой страшной угрозой годка в отношении карася было услышать: «Оборзели караси! Ну, что ж, теперь будем служить по уставу». И это не было пустым звуком. И офицеры, и годки, да и на курсе молодого матроса нам постоянно внушали мысль, что устав написан кровью. Это утверждение никто не оспаривал, но служить по уставу задача не лёгкая и даже не выполнимая, а точнее невыносимая. С тем, что устав предписывал действия в боевой обстановке никто не смел спорить, но жить по уставу в повседневной жизни просто невозможно. Представьте себе, что вы гражданин своей страны, каждый день и час живете с мыслью: не нарушить ни один закон, начиная с конституции, и заканчивая уголовным правом. И вы каждое своё действие, каждый шаг контролируете в соответствии с этими законами. Через неделю от такой жизни можно сойти с ума. Так и на корабле. Каждое своё действие, для каждого матроса в боевой обстановке, описано в книжке боевой номер, а вот вне боевой обстановки – другое дело. Как карась, я это понял сразу на первой вахте, когда обратился к старшине котла: «Товарищ старшина первой статьи…». Он обалдел, – и недоуменно посмотрев на меня, – спросил: «Что-о? Как ты меня назвал?». Я растерялся, но повторил: «Товарищ старшина первой статьи…». На лице его отразилась недовольная гримаса.

– Ты, знаешь, карась как меня зовут?

– Да, знаю, – ещё больше растерялся я, – Вадим Антонов.

– Вот, именно. И, чтобы так ко мне и обращался, а не по званию. Понял, карась?

– Так точно, – хотел ответить я, но запнулся. До меня стало доходить куда, ветер дует. И я ответил просто: «Понял».

А, что я действительно понял, – это то, что чтобы жить по уставу, необходимо перевоплотиться в робота. Ещё и то, что шаг влево или вправо, от предписанного уставом действия – наказуемо. Вот вам и рычаги для обеспечения карасю невыносимой жизни. И, что самое интересное к годку, при этом, невозможно предъявить никаких претензий в нарушении уставных отношений. Система работала исправно, как только к ней прибегали. Как какой залёт у карася, начиная от не свежего «сопливчика» (чёрный подворот – фортучек на шею с белым подворотничком, при ношении бушлата или шинели) и, закачивая бачкованием, – получай наряд вне очереди чистить трюма или котёл, что – как правило, происходило ночью. А с утра, вместо сна, от проведенной в трюме ночи, служба как обычно по распорядку дня или по расписанию командиров боевых частей. И следи за собой, чтобы не совершить новый залёт, отступив от устава.

Справедливости ради, надо отметить, что годки нечасто приводили в исполнение эту угрозу, просто потому, что жизнь по уставу им самим претила, да и лень брала своё, – следить за карасём в уставном режиме. Поэтому воспитание карасей сочеталось со службой по уставу и рукоприкладством. Ну, а какие ещё фантазии приходили в головы изобретательных годков, я описал в предыдущей главе «Караси живучие как крысы».

Ну, с годками всё понятно, а вот те, у кого был переходной возраст от карася к подгодку, тоже заявляли свои права по отношению к карасям. Годками это пресекалось, так как это было их «заслуженным» правом по сроку службы, а делиться правами они никак не могли. Но происки со стороны недорослей всё – же были. В моём отделении кроме годков и подгодков служил Витя Ещенко, – на полгода старше меня по призыву. Честно скажу, клички на корабле были не в ходу. Карась, годок, подгодок – это да. Этого достаточно. Исключением был лишь этот Витя. Ниже меня ростом, слегка упитаненький с небольшим волосатым брюшком, он отдаленно напоминал артиста Леонова. Не знаю, может он его специально копировал, но и жестикуляция у Вити была как у Леонова в «Джентльменах удачи». Он был уже не карась, – служил почти год. А такие недоросли никак не назывались, хотя годки и могли иной раз в отношении к ним применить слово карась. Но Вити это не касалось, – его называли скунс. Так как я был ещё совсем неопытным, а Ещенко прослужил более полугода, то годки ему поручали вводить меня в курс дела: как чистить пайолы в котельном отделении, системы в трюме, форсунки котла и тому подобное. Делал он это с удовольствием, особенно когда обеспечивал меня на отработке наряда в трюме, когда я, ползая по скользким от мазута системам, очищал их досуха. Он подавал мне сухую паклю и ветошь, а потом насыщенную её маслом и мазутом принимал от меня. Таким образом, он наслаждался превосходством надо мной, понукал и называл меня карасём. На последнее он права не имел, – выслуга не позволяла, но мне приходилось терпеть, пока я осваивал науку отрабатывать наряды. Ничего особо мудреного в этом не было, и за три месяца я освоил эту работу довольно успешно. Однако выходки этого наглеца меня раздражали основательно. В том числе, когда при годках он задирал робу и поглаживая своё волосатое пузо, подойдя вплотную, просил ударить его в живот, демонстрируя крепость своего пресса.

Однажды мы с ним получили задание чистить пайолы (металлические листы, закрывающие трюм) в родном котле. Времени на это отвели мало, но Витя с этим и не думал спешить, надеясь «нагнуть» меня, подразумевая, что всю работу должен сделать я один. Демонстративно улегшись на паропроводе, он показывал это всем своим видом.

– Витя, давай работать, – обратился я к нему, – если не успеем, годки опять в трюма нас загонят. На что я услышал:

– Давай работай, карась. Тебе положено.

Тут уж я не стерпел:

– Ты, скунс, – крикнул я, – а ну резко встал и за работу… Это возымело действие. Ещенко быстро вскочил и направился ко мне. Он не ожидал от меня такой дерзости. Побледнев и сжав губы, он подошёл ко мне вплотную и, толкнув меня в грудь, зло прошипел:

– Ты что, оборзел, карасина? – при этом, намереваясь ударить. Сработала натренированная реакция. Удар по печени, в солнечное сплетение и челюсть и… Витя осел на пятую точку как подкошенный у переднего фронта котла. В нокауте он побыл минуты три. В испуге я смотрел на него и судорожно соображал: во– первых, о тяжести нанесенных ударов, а во– вторых о последствиях со стороны годков. Такой «борзости» они бы мне не простили ни за что, так как такого рода воздействие могли позволить старшие над младшими, а не наоборот.

Но вот он зашевелился, помотал головой и уставился на меня ничего не понимающим взглядом, как будто первый раз меня видел. Криво улыбнувшись, он стал медленно подниматься и с трудом встал в полный рост. Потом погрозил мне пальцем и проговорил:

– Ну, я тебе это ещё припомню.

Видимо он никому о нашей стычке не сказал, так как годки были спокойны. Обижался на меня Витя дня три, но деваться нам друг от друга было некуда, так как пуд соли есть, нам предстояло долгие месяцы службы. Постепенно я стал понимать, что он мой близкий помощник. Отношение его ко мне изменилось. Да и моё, к нему. Особенно после того, как мы с ним в трюме, по горло в ледяной забортной воде, разбирали эжектор откачки. Вытащив застрявший в нём прогар и откачав воду из трюма, мы радовались как дети. Потом мы сдружились, когда я понял, что нас карасей в машинисты котельные прибыло девять человек и годкам приходилось рассеивать своё внимание на всех нас. Виктор же, за полгода до нашего прибытия, был среди них один. Я понимал, что при этом он натерпелся немало. Одна только служба по уставу чего стоит…. Но он выдержал. А значит, выдержим и мы.

Глава 13. Крещение Нептуна

Кольский залив, на котором находится главная база Северного флота – Североморск, это ещё не море, вернее море, а ещё точнее часть моря – большая гавань. А чтобы попасть в Баренцево море, надо пройти бо′льшую часть Кольского залива, которая среди военморов называется узкость. Поэтому любые штормы, в Баренцевом море не доходят до бухты, где базируются боевые надводные корабли, в том числе и нашей сто …дцать первой бригады десантных кораблей. По ходу повествования я буду указывать номера соединений кораблей с заведомым искажением, чтобы не дай Бог не выдавать военную тайну. Хотя, на проводимых современных парадах без опасения указывают и типы кораблей, и их проекты, и – соединения. Но это их проблемы, а я принимал присягу. Ну, так вот, в базе в большинстве случаев редко штормило до двух баллов, а бывало, наблюдался и полный штиль. Штормовые периоды начинались в основном с осени. А летом в Кольском заливе была вполне хорошая погода. Напомню, что мы швартовались у стенки напротив штаба флота. Это было постоянное место швартовки по предписанию. И, хотя от Баренцева моря нас отделяло значительное расстояние, приливы и отливы здесь были очень заметны. Полная амплитуда подъёма и просадки корабля порой достигала не менее трех метров. Закончив драить палубу во время приборки в период отлива, я иногда, особенно в солнечные дни, наблюдал морских звезд на дне под килем нашего эсминца. Вода была чистой как слеза и искрилась всеми цветами радуги. В такие моменты очень хотелось искупаться, но мысль о том, что даже в летние жаркие дни температура за бортом не превышала четыре градуса по Цельсию, отрезвляла безрассудную фантазию.

Нахождение в базе напоминало порой безоблачную идиллию. Совсем другое дело было в морях (употребляю сленг матросов). Наш «Окрыленный» проекта тридцатка бис был, если можно так выразиться плоскодонным, то есть не совсем бескилевым, но почти…. Поэтому даже в небольшой шторм его швыряло как щепку. Он, то зарывался носом, и затем, выныривая из воды, скатывал валы воды на корму, а то: кренясь на борта, черпал ударявшие сбоку волны и также, скатывал воду, накренившись на другой борт. Чаще всего имело действие комбинации этих направлений качки. Стоять вахту у котла на ручном питании, как я уже описывал, было для меня каторжным трудом. Но, слава Богу! я не был подвержен морской болезни. И со своими обязанностями худо – бедно справлялся не без помощи моих сослуживцев годков, которые физическим воздействием наставляли меня на путь истинный.

И всё же самое неприятное, что больше всего портило мне жизнь – это бачкование. Эту «почетную» обязанность я подробно описал ранее. Когда мы были в базе, с этим можно было мириться, но в морях это была беда когда, по качающейся во все стороны палубе, необходимо было донести полные бачки первого и второго блюд, а потом сбегать за горячей водой, ну и так далее. Но никто не мог избавить меня от этой горестной участи. В базе иногда мог быть штиль, но в Баренцевом море волнение было всегда. И, вот мы опять в море. Начало обеда пришлось перед выходом в море, а окончание когда мы прошли остров Кильдин. Теперь задача для меня состояла в том, чтобы набрать горячей воды для мытья посуды. Я уже успел сбегать за ней на камбуз, но он был закрыт, так как по кораблю прозвучала команда «закрепить всё по – штормовому». А это означало ещё и то, что все люки и двери должны быть задраены наглухо, чтобы через них не захлестывала забортная вода. В растерянности я уселся на рундук и задумался о том, что мне делать в сложившейся ситуации. Грязные миски, ложки и кружки кучей лежали на ещё не срубленном баке. Ещё не отработав все назначенные мне дополнительные недели бачкования, надо мной нависла угроза заработать новые. Заметив мою тоску – печаль, один из годков отдыхающей вахты посоветовал мне набрать горячую воду из манометрии в первой машине. Так называлось турбинное отделение, где находилась первая турбинная установка. Это на неё мы подавали пар из нашего второго и первого котельных отделений. Я понял, почему именно там. Через люк на верхней палубе сразу опускаешься на полтора метра на перекрытие верхних марсов, где и были манометры с их продувочными вентилями. Таким образом, исключалось путешествие по вертикальным трапам с двумя бачками в котельное отделение. Это был дельный совет, как нельзя кстати. И я рванулся на верхнюю палубу.

Необъятный простор волнующейся водяной массы окружал наш корабль. Вода имела свинцовый оттенок с белыми барашками на вершинах распадающихся волн. Штормило уже крепче, чем при подходе к острову Кильдин – балла четыре. Но для нашего эсминца этого хватало с лихвой.

Кренясь то на левый, то на правый борт он уже начал черпать ими забортную воду, срезая бьющие о борта волны, хотя мы только входили в открытое море. Тем не менее, мне удалось преодолеть метров сорок по правому шкафуту, за второй торпедный аппарат и поравнявшись с надстройкой ЗКП (запасной командный пункт), немного не добежав до первого торпедного аппарата. В этот момент корабль стал резко крениться на правый борт и зарываться носом, а затем дифферент пошел на корму. Я ещё не понял всей трагичности своего положения, но подсознание забило тревогу. Что – то звериное проснулось во мне, и как загнанный зверь я стал метаться по палубе от одной надстройки к другой, дергая рычаги дверей. Безуспешно. Все двери были задраены по-штормовому. Из – под среза ГКП (пространство между главным командным пунктом – баком и верхней палубой) по палубе стала катиться водяная стена метра три высотой. Видимо от безысходности, глупой мыслью промелькнуло в сознании: «ничего страшного – это же просто вода. Ну, окатит, да и всё»…. Однако звериный инстинкт подсказал другое и я, судорожно в панике, схватился левой рукой за штормовой леер (тонкий стальной трос) напротив второго торпедного аппарата, натянутый боцманами между ЗКП (запасной командный пункт) и ПЭЖом (пост энергетики и живучести). И тут меня настиг водяной вал. В тот же самый момент корабль стал крениться на правый борт. Огромная волна обрушилась на меня, сбив меня с ног. Неожиданно это цунами вместе со мной стало скатываться с палубы и меня закрутило в водовороте в разные стороны, а затем вниз. Понимая, что эта волна потянет меня за собой, у меня была ещё надежда зацепиться ногой за бортовой леер, но этого не случилось. А завертевшая меня вода неумолимо тянула за собой. Меня окружала вода, но не просто волна, катившаяся по палубе, а сплошная вода без волн и шума моря. Твердой палубы подо мной не было. Тишина и ледяная вода вокруг. Такое ощущение было, когда я с высоты прыгал в реку на глубину и был под водой некоторое время. До сознания дошло: «Я за бортом, – за бортом в Баренцевом море». Больше я ничего не понимал, не о чём не думал, и ничего не мог сделать. Всё уже произошло. Сил бороться с этой стихией не было никаких. Она обступала со всех сторон и сжимала всё моё существо. Ощущаю холод воды – значит, я ещё жив, но шевелиться нет сил. Масса воды давит на меня со всех сторон – полное бессилие и тишина. Пронзила мысль: «Это конец. Среди огромных волн на просторе Баренцева моря я буду как небольшой мячик, а может и вовсе не виден среди волн, накатывающихся одна на другую. А в ледяной воде я мог продержаться не более трех-четырех минут. В таких условиях искать человека за бортом бесполезное занятие, тем более, если бы меня спохватились через полчаса, – не раньше». Все это пронеслось в моей голове мгновенно.

В какой – то момент давление воды стало уменьшаться. И, вдруг, водоворот, который вверг меня за борт, потянул меня в обратную сторону. Корабль стал крениться на левый борт. И я пулей из морской пучины, пронесся по палубе со скатывающейся водой прямо в торпедный аппарат и с размаху ударился головой и рукой о его постамент. Вскочив на ноги, я не сразу смог разжать штормовой трос, который и спас меня. Когда я был за бортом, он натянулся как тетива лука, а потом сработал в обратную сторону. Теперь я опять стоял на палубе и не мог сообразить, что мне делать дальше. Услыхав шорох новой волны, катившейся по шкафуту, до меня дошло, что спасения во второй раз может и не быть. Крен корабля на левый борт подсказал, что туда и надо бежать. С двумя бачками полными забортной воды, разбитой головой и кровоточащим пальцем, с капающей кровью прямо в бачок я успел заскочить в гальюн, дверь которого была открыта, и где стояли и курили годки.

– Карась, ты откуда такой, как мокрая курица? – спросил один из них.

– Да я вот…. Теперь меня знобило, но не только от холода насквозь мокрой робишки, но и от пережитого страха. – Ме-ме-ня чуть за борт не с —с-мыло, – надеясь на их сочувствие, от волнения еле проговорил я.

Они все с интересом уставились на меня.

– Ну, ты даешь…. Побывал в гостях у Нептуна?! Повезло тебе, что он отпустил тебя. Не каждый выдерживает такое крещение, – заметил один из них.

– Значит, будешь жить, карась. Бачковой что ли?

– Д-да. Хотел горячей воды набрать.

– А ты, наверное, кочегар, из новых карасей… – В каком котле служишь?

– Во втором.

– А, у Антонова…?

– Д-д-да… – дрожащим голосом выдавил я. Меня уже не на шутку стало колотить.

– Передай Антонову, чтобы освободил тебя от вахты и от бачкования. А потом сходи к корабельному доктору. Скажи, так велел Шилов, – он знает.

Так я и поступил, чем вызвал недоумение и недовольство годков в кубрике. Произошедший со мной случай их нисколько не тронул. Но отменять рекомендации Шилова они не стали. Потом я узнал, что главный корабельный старшина Шилов, из БЧ-2, был непререкаемым авторитетом среди годков на «Окрыленном».

Глава 14. Морской волчонок

Как бы то ни было, а служба продолжалась. Было удивительно, конечно, и не совсем укладывалось в моей голове те отношения, которые сложились в экипаже боевого корабля. В фильмах и книгах показывалось нерушимое морское братство и тем сильнее терзали меня противоречия, с которыми я никак не мог справиться.

А офицеры? Они-то жили тут же на одном корабле и уж не могли не замечать «годковщину», правившую кораблём, и вот это-то и было для меня самой большой загадкой, которую я разгадал намного позже, когда уже не служил на эсминце. Если «Окрылённый», да и «Отменный» представляли собой отстойное старьё, доживающее свой век на Северном флоте, то какими могли быть офицеры? Мог ли мечтать молодой, с отличием окончивший высшее военно-морское училище лейтенант начинать свою карьеру с доживающего свой век корабля и несколько лет загнивать вместе с ним? Правильно не мог. По своей воле не мог, а по большой провинности, или как говорят на флоте «залёту» мог, подмочив свою репутацию, и поставив под вопрос карьеру. Но командование флота не могло расточительно относиться к офицерскому ресурсу. Молодые офицеры должны были осваивать новую технику на новых кораблях. А вот как обстояло дело на нашем корабле до меня дошло только теперь.

Командир корабля капитан третьего ранга. Ни имени, ни фамилии не помню, был грузным мужчиной старше пятидесяти лет, что вполне соответствовало и его возрасту и состоянию корабля. А вот старпом высокий, стройный и подтянутый мужчина, лет около сорока, в звании капитан-лейтенанта, наводивший страх не только на нас, карасей, но и на годков, создавал впечатление человека здесь случайного, недовольного своим положением и от того, ещё более строгого. Но и командира и старшего помощника я редко встречал на верхней палубе, может ещё и потому, что сам там появлялся редко.

На вечерней поверке, на юте они, конечно, были всегда, где командир корабля, как правило, распекал всех и вся, а днём я видел их к счастью очень редко, так как встреча, особенно со старпомом, обычно заканчивалась как минимумом замечанием, а максимумом нарядом вне очереди.

Однако и офицеров других боевых частей я особо не наблюдал, кроме вечерней поверки. А мичманов на «Окрылённом» я вообще припомнить не могу. Получается, что основная работа с личным составом была отдана на откуп кому? Именно, – годкам и офицеров это устраивало. Устраивало это и годков, так как караси служили верой и правдой не только отечеству, но и лично им. Так например, «робишку» и тельняшку я стирал постоянно и свою, и командира отделения. А иногда приходилось и ещё одного члена нашего отделения, хотя за ним был «закреплён» Витя Ещенко, но когда тот был на вахте у «ишака», приходилось мне.

Приборку также приходилось делать и на своём объекте, и на объекте годка. Хорошо, что они у меня были рядом, а драить палубу меня научили на ОС-19, так что это было для меня отличными физическими упражнениями, и я с этим справлялся. А вот бачкование мне основательно портило жизнь. Вот так день за днём проходила наша жизнь, когда мы стояли у стенки. А в морях вахты и внеочередные приборки в котельном отделении по откачке воды и очистке трюма от мазута. Но мы не роптали по этому поводу, а вот когда годки позволяли себе рукоприкладство, стараясь подчинить своей воле и предъявляя лишние требования – меня это возмущало до глубины души. Я ещё от отца натерпелся, но это отец, а тут пацан, хоть и старше, но пацан! И они, чувствуя моё к ним отношение, называли меня волчонком. Ещё отец мне говорил: «Васька, у тебя всё на лице написано». Уважал я только старшину Антонова и приблатнённого годка Левина, который никогда не распускал руки и ещё двоих с БЧ-2 и РТС. Так и жили: они меня забрасывали нарядами и бачкованием, а я не сдавался, но не знал, сколько это выдержу. Развязка наступила неожиданно.

Наступила моя очередь заступить на вахту к «ишаку», который находился по правому борту в четвёртом котельном отделении рядом с шахтой вертикального трапа. Мой годок и земляк Володя Суханов спустился по трапу что-то сделать в котле, в котором он и служил. Я не помню, с чего всё началось, но мы с ним разговорились, и стали обсуждать годков, которые особо «отличались» в отношении нас, карасей. Друг с другом пооткровенничать мы могли, так как в котельном отделении никого не было. Что-то поделав, он ушёл, но минут через десять вернулся с разбитой губой. Нехорошее предчувствие овладело мной. На мой вопрос что случилось, он ответил: «Иди в кубрик там тебя ждут, а я тебя подменю». Сбежав по трапу в кубрик, я оцепенел, и неприятный холодок пронзил мою душу. Все годки и «подгодки» сидели на рундуках и лежали на коечках, которые размещены П-образно по левому борту. Их было человек шестнадцать. Стояла зловещая тишина, для меня ничего хорошего не предвещавшая.

В центре на рундуке сидел мой командир отделения старшина первой статьи Антонов и с каким-то недоумением и недоверием в упор глядел на меня. Я стоял как вкопанный. Они тоже молчали. Тогда заговорил Антонов: «Иди сюда карась, что в штаны наложил»? Я сделал несколько шагов и встал перед ним точно посередине всех присутствующих.

– Ты что «оборзел», карась? – продолжил он.

– А в чём дело? – вопросом на вопрос ответил я.

– Вы посмотрите, он и тут борзеет! – выкрикнул кто-то с коечки.

– Ты, что про меня говорил Володе Суханову, а карась? – продолжил Антонов.

– А про меня? А про меня, про меня? – понеслось со всех сторон.

– Я говорил правду – выдавил я из себя.

– Да? А ну иди ближе.

Я сделал шаг к нему, а он, вставая, нацелился ударить меня в челюсть, но среагировав, я уклонился от удара, который пришёлся вскользь. Он хотел ударить ещё, но тут началась такая потасовка… Со всех сторон на меня сыпались удары. Старались ударить, даже лежашие на коечках. Всё завертелось как на карусели. Они бы, наверное, вырубили меня, если бы я не ушёл в глухую защиту, закрывшись руками и прижав голову к груди. Молотили минуты две, стараясь сбить меня с ног, но это у них никак не получалось, так как они сами придавали мне равновесие со всех сторон. До меня дошло, что надо падать, чтобы они удовлетворились этим и прекратили бить. Кто-то сзади дёрнул меня за гюйс. Я понял, что момент настал и упал, сгруппировавшись на палубу для принятия ударов ногами. Но пинать они не стали. В кубрике стоял гвалт и со всех сторон в мой адрес летели ругательства. Они разбили мне губу и, по всей вероятности под глазом будет синяк, а так я, можно сказать, отделался лёгким испугом. Кто победил в этой схватке, – трудно было определить? Но как-то надо было расходиться. Наконец, Антонов проговорил:

– Иди карась на вахту, и запомни урок, будешь, борзеть тебе же будет хуже.

– Борзеть не буду, – ответил я, – но если ещё раз такое повторится, то кого-нибудь из вас в морях сброшу за борт.

Этим я ещё больше возбудил их, они заорали ещё громче, но я уже бежал по трапу наверх, что бы сменить Володю Суханова, и продолжить вахту у «ишака».

Конечно, трёпку они мне задали хорошую, тем не менее, у меня было ощущение, что это была моя победа!

Ну, а офицеры? Думаю они знали, не в деталях, конечно, но их видимо такое положение вещей устраивало. Да не могли они не знать! Ломать давно сложившиеся устои они просто не хотели. Тогда бы годки их не поняли, и им самим пришлось бы служить по уставу, да и за всем они уследить не могли. Нет, ссориться с годками не входило в их планы. Мы, караси не жаловались, но «стукачи» наверняка были. Это ведь «подгодок», сидевший наверху шахты подслушал наш разговор с Володей внизу и донёс нашим годкам в кубрике.