Текст книги "Мечты сбываются"

Глава 15. Торпедная атака

Наш «Окрыленный» вместе с таким же эсминцем «Отменный» швартовались борт о борт у причальной стенки. В небольшом отдалении от нас к пирсам швартовались другие корабли, какой – то эскадры и отдельной дивизии надводных кораблей. Это были современные по тем временам большие противолодочные корабли и эсминцы с вертолетными площадками и ракетным вооружением. Некоторые из них уходили в дальние походы на боевое дежурство или с визитом в Европейские страны, Африку или на Кубу. Мы им завидовали. Нам это не светило. Наши старые престарые эсминцы – «Тридцатка бис», давно отслужили своё, как и крейсер Мурманск, который стоял на рейде. Но, несмотря на это, они оставались в составе флота из-за своего артиллерийского вооружения. Сначала решили их списать, как уже списали много кораблей такого типа после того, как новые корабли стали сплошь оснащаться ракетным вооружением, но потом опомнились, что и артиллерийское вооружение, в некоторых случаях, может быть незаменимо.

Можно сказать, наши корабли были последними из племени Могикан. Ну, а на нас лежала ответственность поддерживать их боеспособность и живучесть, и при выходе в море не утонуть вместе с ними, выполняя задачи обеспечения высадки морской пехоты на побережье противника. Кроме наших эсминцев в бригаду десантных кораблей входили также большие десантные корабли – БДК, в твиндеки (огромные ангары внутри корпуса) которых загружалась боевая техника и морская пехота. Они напоминали огромные клоунские ботинки, особенно когда были не загруженные. Морскую пехоту они в нашем сопровождении доставляли, но были хорошей целью из-за своих огромных размеров.

Эскадренный миноносец Тридцатка бис

Сменившись с вахты у «ишака» (вспомогательного котла, обеспечивающего паром и горячей водой бытовые нужды) я направлялся в кубрик по правому шкафуту. Да, даже не в кубрик лежал мой маршрут, а на ют (кормовая часть корабля), откуда можно было наблюдать взлет и посадку самолётов с палубы авианосного крейсера «Киев», стоящего на рейде на бочках. Тренировки летчиков проходили не первый день, и меня завораживало это зрелище. Самолёт Як-38 выдвигался на стартовую площадку, и с рёвом развивая вертикальную тягу, медленно отрывался от палубы.

Достигнув высоты метра три или пять (издали точнее было не определить), начинал горизонтальный полёт, а далее свечой уходил в небо. Затем наступала тишина. А через некоторое время шум за сопками, перерастая в рёв, указывал на приближающийся истребитель, который замедляясь всё больше, заходил на посадку, на палубу авианосца. Вот он над ним метрах в пятнадцати начинает медленное снижение. Это меня больше всего удивляло, что не маленький боевой самолёт может так медленно опускаться. Десять метров, восемь, семь, пять, три, два и, примерно с полутора или одного метра двигатели выключались, и он мягко покачиваясь на шасси, касался палубы. Небольшой тягач за переднее стойки шасси увозил его в сторону.

Погода была чудесная. Вода на рейде играет солнечными бликами, сопки из серых, превратились в зелёные. Настроение на высоте и я, поравнявшись со вторым торпедным аппаратом, остановился, любуясь открывшейся передо мной панорамой.

Сегодня почему-то наш «Окрыленный» был пришвартован к стенке один, – «Отменного не было.

А ещё слева я увидел громадину – БДК (большой десантный корабль), пришвартованный к соседнему пирсу метрах в тридцати от нас. Эта посудина помещала в свои твиндеки как минимум роту морской пехоты, несколько плавающих танков и БМП.

Такие два корабля, а также средние и малые десантные корабли входили в нашу сто… первую бригаду десантных кораблей, которые наш «Окрылённый» и «Отменный» должны были прикрывать при высадке морской пехоты. Они постоянно базировались за сопкой. Мы о них знали, но общаться с братьями по оружию возможности не представлялось. Да и пока таких учений не было. А тут, вот они…

На верхней палубе сверху вниз на нас глазели несколько годков с этого «чудо – юдо» корабля и бросали в наш адрес ответные реплики:

– Эй, убогие на «парахеде «Обрубленный» не видали, – лом не проплывал?

На замечания наших ребят об их неуклюжей посудине:

– У вас, закружило пустые головы, от того, что на этой галоше вы болтаетесь как го… но в проруби.

И далее в таком же духе. Похоже «Румыны», то – бишь, наши с «Окрыленного» торпедисты, проводили техническое обслуживание и проверку торпедных аппаратов, весело обмениваясь с ними остротами. Настроение у наших собеседников было приподнятое. Делать, видать им было нечего и, наверное, ещё и потому, что было лето, светило ласковое северное солнышко, а на воде был полный штиль. В очередной раз с БДК долетела до нас какая – то оскорбительная шутка с непечатными оборотами. Было видно, что среди них был остряк, который всегда имеется в компании среди своих пацанов.

Парни с нашего «Окрыленного» не сразу нашлись, что ответить и наступила длительная и неловкая для нас пауза. Я бы тоже мог запустить какую-нибудь остроту, но карасю не пристало влезать в перепалку старших. Не найдя что ответить, наши торпедисты развернули четырех трубный торпедный аппарат в сторону десантного корабля и весело прокричали:

– Эй, гусятники, сейчас вам будет не до шуток. – Спасайся кто может, будем вас топить. Полундра!

На БДК раздался дружный хохот, и в наш адрес полетела очередная соленая шутка:

– А вам, что, море по колено, когда стоите прижатыми к стенке? – Герои на концах.

Они имели в виду наши швартовые канаты – концы, которыми мы швартовались к стенке.

– Ну как хотите, дуралеи, мы вас предупредили. Читайте молитву.

С БДК не успели ничего ответить, как прозвучал залп.

Торпеда, как бы нехотя, показывая свое круглое тело с зеленым закругленным носом, вылетела из трубы торпедного аппарата, шлепнувшись о воду метрах в пяти от борта эсминца, и ушла под её поверхность, оставляя за собой пенно-пузырчатый след. В прозрачной как слеза воде, да ещё подсвеченной солнцем, наши союзники сверху хорошо разглядели тёмную сигару, движущуюся под водой и нацеленную прямо в борт их корабля. В ужасе они оцепенели, уставившись на приближающуюся смертельную угрозу. Очнувшись от страха, доблестные острословы наперегонки бросились от борта к надстройке, вглубь их плавучей крепости так, что и след их простыл. И вот тут то, хохот покатился с нашего «Окрыленного», и раздалось:

– Ура! Смотри, гусятников как ветром сдуло.

Тем временем торпеда, преодолев, метров пятнадцать под водой, резко всплыла и встала вертикально, показав свой нос как поплавок, покачиваясь на воде. Не скоро отважные моряки с БДК снова появились по борту. Пристыженные, они больше не решались на оскорбительные шутки в наш адрес, а молча и с уважением, сверху озирали наш эсминец, поняв, что торпеда была учебная, для проверки торпедного аппарата.

Глава 16. А чем чёрт не шутит?!

Конечно, попустительство офицеров сопутствовало такому положению вещей как годковщина на «Окрылённом», а почему? Да потому, что этот корабль был для них местом ссылки, и служили здесь «хромые утки» то есть те, кто имел залёты в той или иной степени. Это я понял, когда у нас сменился командир БЧ-5. Но обо всём по – порядку.

Нас, карасей, на корабль прибыло человек двадцать пять или тридцать. Большинство попали в боевую электромеханическую часть пять в машинисты котельные, как я, например, другие в машинисты – турбинисты, электрики, трюмные. Остальные в верхние команды. Все мы были разные по характеру и внешности, но одинаковые по статусу, одним словом караси и это нас сплачивало, заставляло держаться друг друга и соблюдать паритет в отношениях. Знакомство наше происходило у хлеборезки, при получении хлеба, масла и сахара или у камбуза в очереди за обедом. Иногда на баке (верхняя носовая часть корабля) на перекуре или на объектах приборки. Мы присматривались друг к другу и завязывали знакомства. А через полгода мы уже знали как друга друга зовут. Как-то мы столпились под срезом, где было определено место курения. Стояли, травили анекдоты, подшучивали и вспоминали гражданку. И тут кто-то обратил внимание на одного выделявшегося из ряда вон матроса: бледного, худого, явно нездорового вида. Он, присев на кранец для пожарного шланга явно засыпал. По надписи боевого номера на кармане робы мы поняли, что он турбинист. В ответ на наши шутки он открыл глаза и улыбнулся вымученной улыбкой. Явно не от хорошей жизни наш товарищ засыпал на ходу. Видно было, что из нарядов он не вылезал. Уж на что кочегары годки спуску нам не давали, но по сравнению с турбинистами служба у нас была намного легче потому, что наши годки нас жалели и почти не издевались и не давали в обиду другим, годкам, а разбирались сами, понимая, что служба машинистов-котельных самая нелегкая на корабле.

Наш пятый кубрик в кормовой части корабля и шестой, – турбинистов разделяла переборка. Не знаю почему, но годки кочегары и годки турбинисты общались редко. В кубрики в гости друг к другу не ходили и мы знали о их жизни мало, почти ничего. О суде, который годки устраивали там после ночной поверки, я узнал случайно от своего знакомого турбиниста, Олега, на полгода старше меня, встречаясь с ним на юте, где у него был его объект приборки и заканчивался мой.

Так вот этот наш новый знакомый, в юности переболевший брюшным тифом был похож на заключенного из конц. лагеря. И на наше удивление как он мог оказаться на флоте, ответил, что скрыл этот факт на мед. комиссии. Видно парень очень хотел доказать, что он мужчина и не хуже других. Мы сочувственно смотрели на него, что попал он как кур «в ощип», а точнее в группу машинистов – турбинистов, что для него было примерно одно и то же. Его хотели комиссовать, но он упросил командира корабля оставить его служить. Тогда ему облегчили службу, ставя вестовым у командира корабля и вменив в обязанности быть оповестителем по вызову офицеров из города. Но в штатном расписании он оставался машинистом турбинистом, а его старшина годок, отличающийся издевательствами, с него обязанностей не снимал.

Новым командиром нашего котельного отделения стал теперь уже годок, – такой амбал метр восемьдесят пять ростом Гуменюк Степан – тракторист из Луцкой области. В котельном отделении он держал гирю двухпудовку, которой играючи баловался на досуге. Когда я спустился в котёл, он сидел на топливном насосе и забавлялся тем, что заставил Витю Ещенко выжимать эту «железяку», считая вслух количество поднятий. «Пять. Молодец скунс, – подбодрил он Витю, – а теперь – левой». Но Витя уже изрядно «напыхтелся», и увидев меня, обрадовано воскликнул: «Пусть сначала он – правой»!

– А точно, карась, давай, сколько выжмешь? – обратился Степан ко мне.

Мне очень не хотелось этого делать, потому, что надо было сначала заглянуть в гальюн. Я знал, что большие нагрузки принимать нельзя не освободив ЖКТ, и стал отказываться, но на его презрительное: «Ты струсил», ничего не оставалось, как подойти к снаряду.

«Девять» – посчитал он. Я бы мог и больше, но и этого было достаточно, чтобы утереть нос Ещенко. Положив гирю, я хотел уйти, но он меня остановил: «А левой»? Шесть раз я выжал левой, а Витя только три. «Молодец, карась» – похвалил он меня и отпустил. После бачкования я присел на рундук от сильной рези в животе. Согнувшись, я уже не мог терпеть эту боль. Дневальный позвонил дежурному по кораблю, а тот, увидев меня в такой позе, приказал немедленно отправиться к корабельному доктору. Доктор, осмотрев меня, предположил, что это аппендицит, и через полчаса машина скорой помощи везла меня в госпиталь. Аппендицит оказался сложным, и я провалялся в госпитале более десяти дней. После выписки меня освободили от тяжелых работ, но годки всё равно донимали меня тем, что я сачкую.

Приближался новый год. Полгода службы позади, и у меня стало появляться чувство, что я уже не карась. Часть годков сыграли ДМБ, но вставшие на их место подгодки стали упиваться годковской жизнью и проявлять своё высокомерие не меньше своих предшественников. Только теперь мы уже были не те караси, которые только что прибыли на корабль, потому, что месяц назад прибыло пополнение осеннего призыва, и нам стало немного легче. За это время я сдружился с одним хорошим парнем из турбинистов, который мне помог в одной критической ситуации, когда я никак не мог запитать свой котёл. Он был призван на полгода раньше с Кубани, также как и я закончил техникум, и вообще мы были с ним чем-то похожи, и у нас с ним находилось много общих тем, ведь по сути я тоже был турбинист, окончив техникум по специальности: «Монтаж паровых турбин и вспомогательного энергетического оборудования». Вместе с ним мы лазили по турбинному отделению, и он показывал и рассказывал о своей турбине.

Как-то раз, он зашёл ко мне в котёл и позвал в своё машинное отделение.

– Послушай, Вась, тебе не надоело прозябать на этой дырявой коробке? – обратился он ко мне. Ты посмотри на годков, – такая же участь и нас ожидает.

Я оторопел. В голову влетела нелепая мысль, а не сбежать ли он мне предлагает. Чтобы не мучиться в догадках, я задал вопрос в лоб:

– Ты что сбежать предлагаешь?

Он не дал мне договорить…

– Да, именно, но не так как ты подумал, а по-умному.

– Нет, Виталя, дезертировать я не собираюсь. Полгода я выживал, теперь стало чуть легче и в бега?

– Ну, ты дал, Васёк, ты что подумал, что я тебе предлагаю сбежать со службы? Ты меня удивил! Да я бы сам никогда на это не пошёл. Ты что, с ума сошёл?

– Так ты же сам сказал сбежать…?

– Да, сбежать, но только на другой корабль. Ты посмотри на корабли седьмой эскадры и второй дивизии: БПК проекта 1134 и эсминцы 57-го проекта. Новейшие корабли, залюбуешься. Ходят в дальние походы и с визитами в Европу и Африку, в «средиземку»… А мы тут прозябаем. Сыграем ДМБ, и дома рассказать будет нечего. Что мы увидим за три года? Остров Кильдин, как ловили треску с борта, да изредка Баренцево море. И всё!

– Так, ну и как мы там окажемся? Что вот так пойдём в самоход, пройдем к ним на пирс, и будем проситься возьмите нас несчастных с «Окрылённого», мы хорошие?

– Вася, ты всё никак не догоняешь. Мы напишем письмо командующему, ну или как там его… рапорт.

– И ты думаешь, что оно до него дойдёт?

– А почему нет? Штаб флота перед нами в километре. Почтальон ходит из наших годков. Попросим, он бросит в почтовый ящик, который там висит перед входом.

– Не знаю, Виталя, смахивает на авантюру. Я когда после трёх месяцев хотел улизнуть в Сызранское высшее вертолётное училище лётчиков, так командир БЧ-5 сказал, что рапорт мой будет подавать по команде. Я понял, что пока оно дойдёт до командующего, то и служба моя закончится.

– Ну чем чёрт не шутит, давай напишем, а вдруг…

– А что мы напишем?

– Напишем, что мы такие-то такие, имеем средне – техническое образование, хотим служить на новых кораблях, таких как во второй дивизии или седьмой эскадре, а не на старом эсминце и этим принесём больше пользы родине.

– Ладно, уговорил, кто будет писать? У меня почерк плохой, да и писать надо без ошибок, а то у меня с запятыми вечная проблема – проговорил я.

– Давай, писать буду я, ты будешь следить за орфографией, а я за запятыми. Сочиняем вместе, а потом перепроверим по очереди.

В моей душе зародилось волнительно – томное ощущение как перед первым свиданием, а вдруг получится…?

Письмо было отправлено на следующий день с нашим почтальоном, и опущено в почтовый ящик, висевший на стене штаба флота.

Ну, будь, что будет! А чем чёрт не шутит?!

Глава 17. Зубатка, вечная мерзлота и Новая Зеландия

Удивительная природа на Севере. По прибытии в Североморск сопки вокруг еще лежали наполовину заснеженные. К концу курса молодого матроса и по прибытии на «Окрыленный» они уже освободились от снега и стали покрываться зеленью. Природа брала свое, чтобы за короткое лето успеть завершить цикл обновления. А в солнечную тихую погоду лето ничем почти не отличалось от лета в Воронежской области, хотя, конечно, не было так жарко. Зато море было спокойное и настроение было отличное, не смотря ни на что.

Наш эсминец, не смотря на свой преклонный возраст и ветхость выходил в моря выполнять учебно – боевые, задачи в меру своих старческих сил.

Во как!? Мы с Виталием как чувствовали, что с этим кораблем нам не по – пути. Но это потом, а пока служим на нем и выходим в моря. Это, конечно, громко сказано, так как дальше Баренцева моря мы никуда не выходили, да и то, слава Богу! Выйдем, постреляем всем, чем можем: из орудий сто тридцатого калибра по стенду, глубинными бомбами и торпедами по подводной лодке, по самолетам зенитными автоматами. Оружие, тем не менее, грозное, только отставало от современного, системами радио – электронного наведения и гидроакустикой. Хотя для поддержания поставленной задачи – высадки морской пехоты, наш эсминец, наверное, годился.

Раза два мы уже выходили в море, но Баренцево море во всей его величественной красоте я еще не видел потому, что стоял вахты и занят был на мат части, а в этот раз я отдыхал и вышел из котельного отделения на верхнюю палубу. Меня удивила какая-то суматоха. По всему шкафуту левого борта находилось не менее половины экипажа матросов, старшин и даже офицеров и все они, глядя за борт, были заняты каким-то нелепым занятием, то нагибаясь, то разгибаясь каждый сам по себе. Но когда я подошел поближе – увидел сначала одного, а затем другого и третьего вытаскивающих большие рыбины на палубу и сняв с крючка, бросали их в лагуны (большие кастрюли), которых между ними стояло четыре. Ловили, конечно, не все, а те, у которых были немудреные снасти, представляющие собой толстую леску с большим, привязанным крючком на конце. Блесной служила обыкновенная алюминиевая ложка без ручки, а грузилом небольшая гайка. Снасть забрасывалась в воду на довольно большую глубину и через несколько подергиваний резко уходила в сторону, явный признак, что на крючок попалась треска более полуметра. Те зеваки, наподобие меня входили в азарт и болели за рыбаков не менее, чем они сами почти как на футболе с шутками и подколками. Лагуны быстро наполнялись рыбой. К бабке не ходи, что на ужин приготовят нам коки. Мы все были в предвкушении.

Вдруг среди рыбаков произошло какое-то смятение. Я подошел поближе. Человек пять склонились и рассматривали что-то. Пойманное на крючок билось о палубу какое-то чудище – пятнистая рыба серо-коричневого цвета с выпученными глазами и огромными зубищами. Рыбак пытался снять ее с крючка, но опасался за свои пальцы. Ухватить ее руками тоже не было никакой возможности, из-за раскрытых, во все стороны, острых боковых и спинных плавников. Матрос мучился уже минут пять. Ему хотелось ловить треску, а тут эта зубатка не отдает ему крючок. Обступившие его матросы давали только советы, шутили и смеялись, но ни один из них не посмел прикоснуться к этому агрессивному монстру. Все-таки нашелся один сообразительный среди всех. Ногой в прогаре он наступил на рыбину и стал совать в ее пасть гаечный ключ двадцать семь на тридцать два. Со второй попытки крючок был извлечен с кусочком плоти этого чудовища, а вот гаечный ключ застрял в ее пасти, вернее она схватила его зубами и не желала отпускать. Посмотреть на эту потеху собралось еще человек пять, побросав ловлю. Парень за один конец держал металлический гаечный ключ, а на другом его конце болталась среднего размера зубастая рыбина, не желавшая его отдавать.

Этот номер развеселил всех. Успокоились и снова принялись за ловлю трески только тогда, когда парень с ключом и висевшей на нем рыбиной направился на камбуз. Уродовать рыбу не стали потому, что несколько рыбаков сказали, что она вкусная и что зубатку можно употреблять в любом виде. Её можно сварить, потушить, запечь или пожарить.

Интересные события происходили не только в морях, но и когда наш корабль стоял у стенки.

Я уже писал о том, что на корабле все делается руками матросов: приборки, бачкование, стирка формы одежды и другие хозяйственно – бытовые работы в свободное от службы время и работ на мат части, учебы вахт и т. п. А общехозяйственные работы? Такие, например как: прием с берега овощей, картошки, хлеба, масла и других продуктов и загрузка их в соответствующие хранилища на корабле – да тоже личным составом из числа карасей и матросов до двух лет службы, выделяемых из боевых частей. А хозяйственные работы общефлотского масштаба? Думаю и так все понятно. Так вот эта морская братия, временно предназначаемая для выполнения такого рода работ, называется расходное подразделение. Расходное, не потому, что по окончании идет под расстрел, а потому, что временно освобождается от службы на различные работы. Нам, карасям такие работы были не в тягость, а даже наоборот, особенно если их надо было выполнять на берегу.

В этот раз надо было поработать на складах продуктовой базы Северного флота. По команде дежурного по кораблю расходное подразделение построилось на юте левого борта. Он объявил, что от нашего корабля необходимо выделить двух добровольцев для работы на береговой базе. Лето, конец августа, работа на берегу – куда еще лучшее совпадение оторваться от корабля. Вызвался я и один турбинист мой годок. В сопровождении лейтенанта мы прибыли на базу. Это оказался огромный склад мяса, вернее, огромный ангар – холодильник метров двадцать пять в ширину, около сорока метров в длину и метров десять в высоту наполовину загруженный половинками телячьих туш, которые были уложены ступенями по полтора метра от начала склада до самого верха у задней стены. В сам склад вела железная дорога, но вагонов -рефрижираторов видно не было. В складе на каждой ступени с тушами, словно муравьи копошилось около сотни матросов. Нам выдали фартуки, резиновые сапоги и перчатки.

Задача была простой и даже примитивной. Перелопатить все туши, находящиеся в этом холодильнике, потому, что привозимые туши разгружались из вагонов на свободное место вначале этой терассы, оттуда же они отгружались в автомобили и развозились по кораблям, остальная масса бесчисленных туш лежала нетронутой. Офицер, руководивший работами, предложил нам подняться наверх и оттуда спускать половинки бычков вниз. Это был настоящий холодильник, и в нем была минусовая температура. Удивительно было то, как в таком объеме среди лета можно было поддерживать холод. Мы стали карабкаться наверх. Верхние туши были покрыты изморозью, и подниматься по ним было очень скользко.

Работа была организована таким образом, что сверху туши опускались вниз по цепочке и сразу увозились, а сам верх горы должен был постепенно стать низом. Таких живых цепочек было три, примерно по двадцать человек. Остальные матросы отдыхали и грелись на улице, затем где-то через час работы, по команде руководителя люди менялись. Было холодно и скользко. Некоторые не удерживались и падали, скользя вниз по тушам. Тем не менее, работа спорилась – в цепочке не посачкуешь – только успевай поворачиваться.

Во второй половине дня у нас, работающих наверху, образовалась огромная яма между тушами и стеной. Нам подсказали, что ее надо расширять к середине. В общем все шло по плану, как вдруг ровный рокот работающих нарушил чей —то крик: «Смотрите, смотрите тысяча девятьсот пятьдесят восьмой год»! Мы побросали работу и полезли к кричавшему. А он держал тушу и продолжал удивленно причитать: «Смотрите пятьдесят восьмой год, Новая Зеландия». На красном штампе на окороке туши была четко видна надпись «New Zealand. 1958, 02. 03.», а ниже на синем штампе по-русски «Новая Зеландия. 05. 04. 1958 г.».

Теперь всем стала ясной цель нашей работы. Туши как мамонты, если их не трогать могли пролежать в вечной мерзлоте еще не один десяток, а может не одну сотню лет. Получается, что мы чуть было, не прикоснулись к вечности.