Текст книги "Грибники-2. Станция забытых людей"

Глава 14. Журнал аномалий

– А вы планируете здесь трёхслойное покрытие? Правильно. Я всегда говорила – трёхслойное лучше двухслойного!

– Я и не сомневался, что вы меня поддержите в этом вопросе! Я непременно приглашу вас посмотреть окончательный результат!

Это продолжалось уже две недели. Мать Полины, Галина Сергеевна, как сказал Рэнни, «изо всех сил встречалась с полковником». Они разгуливали по поселку, планируя преобразования – точнее, полковник планировал, а Галина Сергеевна играла роль музы, поддерживающей кавалера в любых начинаниях.

В лесу поспевали краснокнижные травы, и их урожай неплохо компенсировал недостаток прибыли от тридерисов.

Света и Никита собрались и хотели было уехать прямо в день возвращения Кристины, но Регина с присущей ей жесткостью заставила их отрабатывать контракт. Просто никого с собой больше не брать. Да никто и не хотел с ними общаться.

– Ишь, – смешно изображала цивильная, подтянутая Авдотья Андреевна злую бабку, – решили нашу лапочку-ветеринаршу заманить в свой проклятый синий огород! Кто сгинул там сам, тот и сгинул, а специально людев туда водить нечего! Деловые очень, прямо как эти планктонья в городских офисах. Там человек ценности не имеет, а у нас каждое лицо на счету, даже, вон, Вацлав с племянниками.

Почему грибной огород Светы с Никитой представлялся кастелянше синим, никто не знал, но все были согласны.

– А что Вацлав? – спрашивал ее унылый Чекава, приставленный Митяем к материальному обеспечению – видимо, навсегда. Это было почище, чем коровы, но более уныло.

– А то, что он алкоголик вроде, а сам не похож.

– Зачем человеку притворяться алкоголиком?

– Вот и я думаю, зачем? Вот Азиль не притворяется. Просто выдает себя за другого.

– За кого? – тупо спросил Димочка.

– За Азиля, мыслитель ты великий. Не перегрейся мозгом-то.

Солдаты, приехавшие с полковником, единожды столкнувшись с Джафаром, фактически перешли под его командование и теперь по два часа в день тренировались, постигая какие-то восточные техники. Из ленивых и матерящихся курильщиков они превратились в относительно дисциплинированную и обьединенную общим интересом группу. Слушался даже прапорщик, который в принципе был выше старшего сержанта по званию и характер имел премерзкий. Правда, создав эту группу и оставив вместо себя следить за порядком, Джафар на неделю отпросился в Москву. Сказал, что приезжает отец, надо встретиться.

И уехал.

Альберт Поршаков пытался подсчитать итоги сезона, упущенную выгоду, размер компенсации для Рэнни и все побочные доходы и расходы.

– Сюр какой-то, – изо дня в день ворчала Данка. – Мы по таким планам еще никогда не работали. Долбаный апокалипсис.

*

Третий класс, думал Ромка, это уже почти старшая школа. Он начал осознавать себя отдельной личностью с отдельным путём. Сны свои больше никому не рассказывал, да и забывались они в течение дня легко, а вспоминались только в следующем сне, когда он шел по своей дороге или говорил со своим «сновидческим» отцом, графом Гнедичем.

Пещера, куда его как-то раз привела кошка, выходила куда-то наружу – сквозь ворота явно пробивался свет. Один раз Ромка, как он помнил, даже постучал в них, но ему не открыли, а сказали подождать; а потом он проснулся и больше не стучал.

Только в одном из следующих снов он отправился куда-то по боковому проходу, нашел там другие ворота и отодвинул огромную щеколду с целью хоть там что-то увидеть. И тогда из-под ног у него вниз, в туман, со склона хлынула вода, затопив верхушки облезлых сосен и какие-то маленькие домики внизу.

Ромка хотел убедиться, что никому не навредил, но снова проснулся и вынужден был идти в школу. Хорошо, что в школе не знали, что Ромка затопил деревья, а то отругали бы.

*

Больничный коридор был сырым и полным сквозняков. Светло-салатовые стены, увешанные старыми плакатами «Острожно – инсульт!», постепенно осыпались на старый линолеум. Охранника не было, поэтому, лишь цыкнув на пожилую регистаторшу, к Ильнуру Каримову прошли беспрепятственно.

– Уже гуляешь?

– Гуляю. Не думал, что меня, закаленного охотника, такое настигнет в сорок лет.

– Ну, ловушку ты качественно поставил, – сказал человек с гладким удлиненным лицом и рыжеватыми волосами. – Только вот зверь сбежал.

Ильнур пожал плечами и поморщился – в груди все еще неприятно тянуло.

– Хотел ему в глаза посмотреть.

Ильнур хорошо помнил, какие у Джафара глаза. Тёмные, теплые, как горный источник. Охотник никогда не ошибается, глядя на зверя. Пантера, конечно, хитрый зверь, хитрый и безжалостный, и может притворяться камнем. Но ни одна кошка не притворяется другом. Подлизываться может, требовать, угрожать, но если уж дружит – то по-настоящему, не как человек. И если любит – тоже.

– Мы тоже хотели, Вадим.

Ильнур снова пожал плечами. Вадимом звали рыжеватого человека с гладким лицом. Готовя Ильнура к миссии, он велел ему считать себя им. А сам говорил, что умер. Так, по его мнению передавалась сила.

Но на самом деле чуть не умер Ильнур. Ильнур знал, что все, надевающие личину Вадима, умирают. Это чтобы Вадим мог жить вечно, убивая одного себя за другим и таким образом обманывая смерть.

Вот Сомов – он другой. Ему рассказали про грибы тридерисы, он видел их эффект на одном из людей из окружения министра. Ну и мысли у него возникли. Разные. Как использовать грибы в своем чёрном бизнесе. В прошлом году он начал разведывать угодья – пообщался с дамами из прошлогодней комиссии, с вояками поговорил. Дипломат. Нет чтобы просто купить. Нет, ему делянка была нужна. Засуньте трупы в трупоприемник, распечатайте квитанцию на омоложение – это если верить слухам. А более подробной информации у него не было.

Только ближневосточный ниндзя в этом раскладе сильно мешал. Против профессионала нужен профессионал. Лучше всего такой, который его близко знает. И тогда Сомов нашел Ильнура.

После подготовки сознанием Ильнура овладел морок: казалось, что если Ильнур принесет Джафару на блюдечке справедливый исход, то и сам наконец-то успокоится, бросит пить и смотреть кошмары. И частью этого морока была сила, которую якобы передал ему Вадим. А когда у тебя появляется сила, к тебе сразу прибивает слабых мира сего. Закон паразитизма. Или ученичества, кто как его называет. К Ильнуру стали тянуться люди, и он сам не заметил, как начал им проповедовать про Справедливых Судей. Ближе всего стали двое шизиков – погибли, бедолаги – и неприкаянная девица Лиза. И вот, месть началась. Первым они убили Рогова, внезапно сбежавшего из мест не столь отдаленных. О его побеге Ильнуру рассказал Вадим. Ну а дальше… дальше была загонная охота. Они преследовали беглеца по ночлежкам и на электричках; если он пропадал, Сомов включал свои связи, и Рогов находился снова. Загнанный, он бросился к единственному заинтересованному лицу – Джафару. Потому что знал, что тот его хотя бы не убьет сразу. Не убил тогда, не убьет и теперь. А Вадим надеялся, что убьет. И, чтобы не лишать Ильнура удовольствия, позволил ему это сделать самому. Разве что помог немного.

Никакой радости, однако, Ильнур не ощутил. Перед ним было жалкое, сломленное существо, вызывающее отвращение и гадливость, в котором уже, по сути и убивать было нечего, кроме безвольного и безумного тела.

Оставался Джафар. Его образ в мозгу Ильнура за последний год поменялся очень сильно. Вадим рассказал о нем многое. И Джафар в голове Ильнура стал жестоким, беспринципным, грубым и подлым выродком. И еще кое-что рассказал о нем Вадим, что Ильнур даже помыслить себе не мог. Важную роль в подготовке деструктивной джафароориентированности Ильнура сыграл дневник Касси, из которого трудно было не понять, в кого она внезапно влюбилась. Может, между ними ничего и не было. Но чувства были. А Джафар ее цинично предал, говорил Вадим.

Образ предателя Джафара обрёл логичность, ожил, замерцал всем спектром низменных намерений и облекся искренней ненавистью Ильнура. Ненависть придала образу механика угрожающие контуры и отнюдь не один повод перерезать его поганую чёрную глотку. Когда Лиза передала: мол, сработало, жахнуло его, козла любопытного, щеколдой, отрубился, Ильнур очень надеялся, что насмерть. Но нет, только руку обожгло. Он дышал.

Они отвезли его в лес, и Лиза сказала: давай убьем его прямо сейчас, пока он в отключке.

Нет, ответил Ильнур. Я хочу, чтобы он знал, за что умирает.

Ну и разговора не получилось. Ильнур еще по инерции обвинял Джафара, но чутье охотника подсказывало – невиновен. Хотя виновным себя отчасти считает. Поэтому встретил он свою участь с таким обреченным спокойствием. Сожаление, правда, Ильнур тоже заметил. Сейчас летчику было, что терять.

Но это все ерунда, сказал себе Ильнур, если ему разбить голову. Чувство вины сразу пройдёт. Выплеснется из черепа на лесной мох и станет бесполезной органикой. Не прошедшим борьбу за выживание субпродуктом. И мы это закопаем.

Он говорил, смотрел на строгое, смуглое лицо Джафара и думал, что человек, не испытывающий гадкого, унизительного страха, предать не может. Нет у него этих мотивов и никогда не было. Да, Джафар боялся. Ему было больно – и морально, и физически – но в его глазах Ильнур видел отражение себя, как Ильнура, а не как Вадима. Почему-то даже представилось, как где-то сейчас настоящий Вадим («представь себе, что я умер, и родился ты») испытывает мучительный голод. И Ильнур видел – Джафар был убежден в том, что Ильнур не причинит ему зла.

И тогда Ильнур схватил биту – причинит, причинит! – и приложил предателя. Даже видел, как вмялся проломленный череп, и чёрные волосы набухли липкой, блестящей кровью. Но рука – его рука, опустившая биту – говорила другое. От неё пришел сигнал, что бита влетела во что-то мягкое и упругое. Да и сам Джафар не потерял сознания – вскрикнул, дернулся, вывернулся, чтобы удар прошел вскользь – но контроля над собой не терял. Подставил мышцу плеча. Все прочее было иллюзией.

Однако картина его разбитой головы уже отозвалась в измученном противоречиями сознании Ильнура и ударила в сердце, словно давящая петля. Ильнур стал задыхаться и понял, что второго удара не будет.

А потом он оказался здесь.

*

– Ты продолжишь?

Ильнур молчал.

– Убийца сбежал, – устало напомнил Вадим. – Ты мне что хочешь сказать, что так должно быть?

– Ты вообще-то умер, – в свою очередь напомнил Ильнур. Теперь манеры Вадима ему нравиться перестали. И увлекать перестали. Все-таки инфаркт, думал он, хорошо ставит на место мозги.

– Твоё лоховство воскресило меня, блин, – ухмыльнулся Вадим. – Что он тебе сказал? Что он обычный? Что он не принадлежит к ордену, чья задача – выжить любой ценой, и если кого надо для этого грохнуть, то он грохнет не раздумывая? Ему надо было выжить. И он…

– Ты все врешь, мысленно произнёс Ильнур. Джафар ни в чем не виноват.

– Хорошо. Больше я не буду смотреть ему в глаза.

– Где он сейчас?

Ильнур замешкался.

– Мы оставили его в лесу.

– Его там нет. Кто-то освободил его.

– Ты говорил.

– Ты плохой охотник, Ильнур, – Вадим явно устал от бессмысленного разговора и сунул руку в карман. По контуру, на миг пропечатавшемуся под тканью, Ильнур опознал шприц. А пустых шприцов Вадим не носил.

Осознав это, Ильнур сорвался и побежал по коридору.

Бегал он хорошо. Быстро.

Ворвавшись к себе в палату, он открыл окно и выпрыгнул – первый этаж – на дорожку. Оттуда – в ворота.

В груди побаливало, но в целом было сносно, и досрочная выписка, думал он, едва ли скажется на здоровье. А вот Вадим сказался бы непременно.

За воротами ходил автобус, но его поди дождись.

Юркнув за кусты, Ильнур нашел хорошую точку обзора и затаился. Автобуса все не было. Зато пришла какая-то мамаша с коляской и стала под остановочный козырек – болтать по телефону. Она лениво покачивала коляску и рассказывала какой-то подруге светские новости, а потом и вовсе поставила коляску на тормоз возле кустов и отошла к дороге, чтобы увидеть автобус, как только он покажется из-за поворота. Автобусы продолжали испытывать их терпение.

Вместо них минут через пять появился Вадим. Тот, которым Ильнур чуть не стал. Подойдя к живой изгороди, за которой прятался Ильнур, Вадим тихо произнёс:

– Я не буду за тобой по кустам бегать. Выходи. А то ведь есть другой вариант…

И он посмотрел на коляску, выразительно проигрывая шприцом.

И тут Ильнуру стало окончательно не до себя – удушливая боль в груди вернулась, скрутила в узел, лишила воздуха.

Поднявшись, он сделал шаг, другой, навалится на бордюр из кустов и, с уже окончательно померкший сознанием выпал на потрескавшийся тротуар.

– Ну вот, – сказал Вадим, присаживаясь рядом и заглядывая в потускневшие тёмные глаза. – Наш друг – инфаркт… Буду дома даже на час раньше, чем предполагал.

*

Орлов привычно томился и с некоторым даже удовлетворением скучал. Не происходило ничего, и это ему нравилось. Жаль, что эта работа всего на сезон. Потом придется снова что-то искать… Уже давно при столкновении ведомств ему хотелось передушить голыми руками тех, кто каждый год истерически переименовывал то подразделения, то целые службы, то переписывал протоколы… а уж если к делу подключался криминалитет «в законе», все, считай, дело накрылось.

И главное, они ж эту прибыль, от участка, всю угробят самое большое, года за два. Здешнюю природу изучать надо, потом думать, как рационально использовать, и использовать ли вообще, а тут просто дружок замминистра нагнал салажат с пукалками.

Со своим собственным ведомством Иван Николаевич расстался давно, хоть и не ссорился, а все же напрягать его в личных интересах не решился бы. Не хотел одалживаться. Значит, примется новую работу искать. От местных полицейских толку мало, даже от солдат, наскоро обученных Джафаром, больше пользы. У каждого свой квадрат, каждый, охраняя свою территорию, видит одного из прочих. Все же старший сержант не зря в Африке служил. Организовывать людей умеет. Не то, что прапор их.

Иван Николаевич всей своей наработанной за тридцать лет интуицией ощущал в мотивах старшего сержанта Ингры нечто неодномерное, некий главный скрытый мотив, который выглядел масштабнее, чем поддержание общественного порядка и ремонт электрощитков. Будь они на войне, даже на холодной, Орлов заподозрил бы в этом фигуранте склонность к шпионажу или как минимум неблагонадежность. Но в глухих провинциях человеку его масштаба шпионить было не для кого.

Некоторые аспекты странностей старшего сержанта объяснял факт наличия отца – богатого египтянина; в какой-то степени Джафар был принцем. Но это же обстоятельство ставило новые вопросы: почему, например, оный принц вырос на окраине Москвы, в панельной девятиэтажке? Нормальная русская баба поехала бы в Каир к своему шейху, сидела бы там в золоте и была бы счастлива. Ну да, конечно – русская интеллигенция, она такая. Непонятные мотивы плюс восточная кровь – и вот вам пожалуйста, подозрительный техник в поселке, посвященном травам и грибам.

А ведь еще у них имеются сторны и Ворота, будь они неладны.

Иван Николаевич видал похожие порталы в аномальных зонах. Его начальство давно перестало пытаться понять, что они такое. Но вокруг каждого «окна в чуждое» что-нибудь нехорошее росло, бегало или просто происходило. Если сравнивать…

В дверь постучали.

– Да! – рявкнул Орлов, недовольный тем, что его оторвали от размышлений.

Вошёл прапорщик – человек с гладким овальным лицом, которое Орлов, при всей его профессиональной подготовке, никак не мог толком запомнить. Спасала лишь привычка прапорщика вечно что-то жевать и чавкать. Больше так никто не делал.

– Здравия желаю, товарищ майор! – пробормотал вошедший, прищелкивая задним зубом. Ну, хоть здороваться его Орлов научил. А то поначалу и его пытались записать в пленники, подлежащие депортации.

– Я вас слушаю, – произнёс Орлов. – Товарищ прапорщик.

– Тут Азиль говорит (чаф, чаф), типа перепланировку надо делать. Все старое уже. Короче, (чаф, чаф) нам нужны буряты (чаф).

Орлов поднял тяжёлый взгляд и долго смотрел на вошедшего. Потом спросил:

– Я похож на бурята?

Встал, стукнул по столу кулаком и прорычал:

– Я похож на бурята, твою мать?!

– Никак нет, товарищ майор… (чаф, чаф) … просто мост неудобный… (чаф, чаф) … мы расширить хотим… Азиль хочет…

– Вот пусть Азиль себе все и расширяет! Чем хочет! Бурятами или кто ему там нравится! Кру-гом!

Прапорщик поперхнулся. Потом что-то проглотил.

– Слушаюсь, товарищ майор! – сказал она на удивление внятно, однако в глазах его был испуг.

Собственного пустого рта испугался, жвачное, с отвращением подумал Орлов.

После ухода жвачного майор с некоторым удовлетворением отметил, что изображенный им приступ тупого начальственного гнева хоть и вышел весьма достоверно, но не сбил дыхание и не поднял давление.

Хоть в спектаклях у складских выступай, похвалил себя Орлов. А ведь раньше в России слушали начальство только с изящным слогом… а теперь – только орущее.

А как же заметно, что ребят смущает полное отсутствие алкоголя на базе! Даже жаль их…

На этой мысли дверь отворилась, и прапорщик влетел обратно.

– Товарищ майор! Там… там… у нас случилась жо… бедствие!

Выскочив во двор, Орлов увидел невероятное.

*

Все пространство, от ратуши до кафе, заполнялось бегущими в панике и стоящими в оцепенении людьми – Орлов так и не понял, какой группы больше.

Небо над головами расплылось, превратившись в белую пустоту.

Олег Васильевич на кого-то орал. Видимо, пытался наладить эвакуацию, а она не налаживалась.

По улицам бесшумно – или этот шум терялся в общем гомоне? – бежали потоки воды.

На противоположной горной стене, прямо из покрывавшей ее густой растительности извергался водопад сродни Ниагарскому.

– Какой ужас! – причитала строгая дама лет шестидесяти, в которой Орлов сквозь водный туман с ужасом узнал Галину Сергеевну, мать Полины.

Хорошо, подумал он, что эта самая Полина наверху. Но что делать с ее матерью? И со всеми остальными?

Наклонившись, он потрогал прозрачный – слишком прозрачный – ручеек, быстро наполняющий вмятину под ногами. Ручеек ощущался, но немного не так, как следовало бы ощущаться воде. А на пальцах, когда Орлов вынул их из потока и рассмотрел, не осталось никаких следов: ничего холодного и ничего мокрого. Пальцам казалось, что они сухие. И в то же время что-то блестящее и жидкое покрывало их невесомой пленкой. Бензин? Иван Николаевич понюхал. Ничего. Пальцы и пальцы. Его собственные, он с ними всю жизнь знаком.

А в следующий момент волна непонятного обрушилась на поселок.

Оксана и Катя давно уже сидели на козырьке столовой; две медсестры вспрыгнули на скамейку; несколько парней, знакомых Орлову по фотографиям в личных делах, пронеслись по направлению к лесу.

– Что за чертовщина здесь происходит? – раздался сбоку высокий холодный голос. Повернувшись, Орлов узнал Регину.

– Да поди пойми, – озадаченно ответил он.

Смерив его надменным взглядом, Регина действительно пошла понимать.

*

Минут через десять паники как поселяне, так и захватчики начали замечать в природе наводнения некоторые странности.

Во-первых, под водой можно было дышать, и те, кто «утонул» сейчас весело прыгали по «дну», немного потеряв в весе, но контакт с земным кислородом так и не утратив.

Во-вторых, она ничего не разломала и не охладила, хотя любые твердые препятствия обходила так, как нормальной воде и положено.

В-третьих с наступлением вечера «вода» если так можно выразиться, «замерзла». И в ней замерзли все, кто не успел до захода солнца разойтись по домам, то есть, половина бригады «надсмотрщиков», включая прапора, и пара поселян.

Прочие же, обученные методичками Регины прятаться в дома или на крыши при любой аномалии, избежали «подвесного паралича» или «замерзания». Его избежали некоторые срочники, лучше всех обученные. Его избежал их полковник, в самом начале схвативший на руки Галину Сергеевну и устремившийся на гору к Эйзену.

Его избежали животные с фермы и сами фермеры, потому что до них наводнение не докатилось, свернув к лесу. По той же причине паралича явно избежал кичман.

А вот почему ночью вдруг не в сезон ударил мороз, Регина так и не поняла.

– Запишите это явление в журнал аномалий, – посоветовал ей невозмутимый Альберт, доставая пыльный журнал с полки в комнате на третьем этаже ратуши и протирая его тряпочкой. – Не забудьте упомянуть, что вода не повредила бумаги и оргтехнику.

– А с пришлыми-то что делать? – рассеянно спросила Регина, доставая ручку. Последняя стихийная аномалия, судя по записям, в поселке случилась год назад: ветфельдшер Кристина Косенкова в окно третьего домика увидела зиму и волков. Потом еще нападали сторны, но они тут аномалией не считались.

– Подождем, – сказал Альберт, – пока оттают.

*

Эйзен стоял у окна и размышлял о людях.

Он был рад, что приехала Полина – милая, увлеченная, немного эгоистичная, она всю предыдущую часть жизни ждала, когда ее наконец-то перестанут воспитывать и просто полюбят. И наверно все же судьба наградила ее за долгое ожидание (Эйзен был далек от того, чтобы недооценивать самого себя) обеспеченным, неглупым и даже в меру эмпатичным мужем. Конечно, у этого мужа есть особенности, усложняющие жизнь его близким, но они есть у каждого, и зачастую не у каждого находятся в приятном балансе с преимуществами.

В конце концов, думал Эйзен, этот престарелый супруг еще и неплохо выглядит. Находится, если можно так сказать, в гармонии с великолепием здешней природы и моральным духом поселка.

Да, поселком этим он слегка одержим. Но каждый творец одержим собственным творением. И вот теперь туда добавилась Полина – умная, милая, эгоистичная. Желающая поймать сторна. И если Августину он любил, как маленький мальчик может любить принцессу, то его чувства к Полине были чувствами взрослого мужчины к девушке младше его, в силу обстоятельств так и не сумевшей толком повзрослеть, но уже многого добившейся в жизни. К девушке, немного похожей на него прежнего.

Что подтверждало тезис о том, что в других мы любим отражение себя. Конечно, у Полины было мало общего с бестолковым очкариком Алексеем Дорониным, но если б они встретились тогда – оба недоразвитые – то вряд ли сошлись бы. Просто потому, что и сходиться-то не умели. И уж точно не могли находиться в гармонии с самими собой.

А теперь Эйзен – регент, герцог Эйзенвилля, выражаясь рутинным языком, один из директоров предприятия. Даже сейчас, когда дело всей его жизни у него почему-то отбирали, оставалось главное, что отобрать было нельзя – опыт.

И хорошо, что Полина здесь. Она иногда очень здраво рассуждает. И это успокаивает.

И еще благо – анекдотическое, правда – что здесь нет тещи. Теща осталась в долине. А тут она держит людей в постоянном напряжении. Он, конечно, справляется, но это не может не сказываться на нервах. Словом, хорошо, что она далеко.

– Алексей Федорович!

Прозвучало, как утром на даче. Словно в детстве, когда один дачник кричит через забор другому, чтобы попросить инструмент; мол, Алексей Федорович, а нет ли у тебя циркулярной пилы, с меня, конечно, причитается; но тут, к сожалению, не дача, а Алексей Федорович – это он сам. И пришли к нему явно не за циркулярной пилой, и явно не сосед, а не к полудню будь помянута, теща.

Распахнув дверь в прихожую, Эйзен увидел их обоих: Галину Сергеевну и запыхавшегося полковника Горнило.

– Там ужас что творится! – кричала теща. – Какой кошмар! Аномалия! И вот сколько я жила, я такого не видела! Что же это такое а?

Эйзен повернулся к полковнику. Отдышавшись, тот выдал лаконичное:

– Базу затопило. Высота воды три с половиной метра, площадь покрытия – от новой дороги до леса. Да, и лес тоже. Я, вон, Галину Сергеевну на руках вынес.

Обогнув гостей, Эйзен, как был, в халате выскочил на край нижнего балкона и перегнулся через перила, всматриваясь в знакомый пейзаж.

И обомлел. Вся долина превратилась в огромное озеро, сверкающее под солнечными лучами, из которого торчала только крыша ратуши, конек «Грибницы» и верхушки деревьев. На поверхности плавали мелкие, неразличимые с его наблюдательного пункта предметы и, наверно, люди.

Некоторое время Эйзен смотрел на это, холодея, не в силах справиться с шоком, потом задумался, а по итогу размышлений обернулся и оценил состояние своих запыхавшихся гостей. Гости были сухими.

И, придя к определенному выводу, Эйзен светски улыбнулся и пояснил со всей возможной невозмутимостью:

– Это у нас каждую осень так. Обычная аномалия. Забыл предупредить, по поводу чего нижайше прошу прощения.

*

Вода продержалась до утра. Кристина, знавшая о ее природе, просветила жителей поселка, и в скором времени аномалии бояться перестали.

Единоверыч увлечённо изучал свойства нового, иллюзорного субстрата и даже слагал стишки про воду и почему-то лис. Кристина подозревала, что стихи про лис рождались из-за любви к лисам, но поскольку в жизни Еремея Даниловича давно закончились новые предметы, с которыми этих животных можно было бы литературно совмещать, то он про лис и не сочинял. А когда появился новый предмет, даже, можно сказать, новая стихия, лисы к нему автоматически приладились.

Если квант на нас пописал,

На него нагадят лисы,

– бормотал Единоверыч, починяя рыболовную сеть. Дело в том, что рыба, выпрыгнувшая из нормальной воды и попавшая в ненормальную, сейчас фактически летала по воздуху и неплохо ловилась. Только вот приготовить ее было трудно.

Все, что попадало в квантовую воду, становилось чуть легче, поэтому гравитация в посёлке выглядела примерно как на Луне. Солдаты и прапорщик развлекались тем, что подбрасывали предметы, прыгали за ними и ржали. Некоторым удавалось долететь до воздуха.

Плохо было лишь то, что на дне новоявленного озера не горел огонь и слабо работало электричество. Связи вообще не было. Передвигаться поступательно – вперёд – тоже было нелегко.

А вечер принёс новые проблемы: все, кто остался на улице, вмерзли в квантовый лед, и вытащить их оттуда не было никакой возможности до самого утра.

Вместе с солдатами в странную субстанцию попался и Гарик. Данка пыталась расплавить его оковы феном через окно, но фен работал вполсилы, и удалось освободить только голову. Очнувшись, голова невнятно возмутилась:

– Ну сто за зопа-то? Был зе порядок!

– Теперь мы, по крайней мере, знаем, что до утра они не помрут, – сказала Данка, выключая фен и закрывая окно. – Порядок ему нужен! Пусть висит.

– Мазохисту – мазохистово, – философски сказал Рэнни, зашедший к ним перед вечером, до так и оставшийся. – Через лед не пойду. Где мне спать?

Наутро призрачная вода исчезла, словно и не было. Уплывшие вещи валялись по всему поселку, словно похмельные гуляки, которых поутру настигает расплата.

«Размороженные» солдаты, Гарик и кто-то из складских ошалело ходили по улицам, только что не сталкиваясь лбами.

*

А в следующий вечер сбежала Марина. Это произошло, когда Кристина с Даной только закончили уборку после квантового наводнения: расставили все мелочи по местам, сняли последний носок с кухонной лампы и попробовали включить микроволновку.

– Работает, – сказала Кристина, захлопывая дверцу.

– Тихо ты, – прошипела Данка, изучавшая последствия воздействия квантовой воды на банку с сахаром. – Маринку разбудишь. Она как прихожую отмыла… вообще никакая.

Кристина потрясла контейнером с мукой.

– А она вообще спать ложилась?

Они одновременно перевели взгляд на открытую дверь.

– Маринка!

– Сбежала!

Наспех одевшись, девушки вылетели в черную сентябрьскую ночь. На улице горели всего два фонаря, и под ними не наблюдалось никакого движения. Погода стала ветреной, и фонари раскачивались, играя тенями.

– Наверняка опять в Разрухе, – предположила Дана. – Пошли.

И девушки двинулись к старым ангарам. Надо было бы взять Гарика или Юрку, или, на худой конец, Рейнольда, но бегать за парнями не было времени, а с Мариной могло случиться что-нибудь ужасное. И подруги решительно побежали по старой грунтовке, спотыкаясь о камни и ругаясь шепотом.

Вот и Разруха-2. Заскрипела ржавая дверь, дохнуло нежилым.

– Тут нет никого, – сказала Кристина.

– Совсем?

– И холодно. Явно никто и не заходил.

– Тогда где они?

Кристина замерла, размышляя.

– Методом тыка не найти, – рассудила она. – Надо взять Трину.

Пока добрались до фермы, пока разбудили овчарку. Хвост собаки говорил о том, что она согласна на любую авантюру, способную скрасить ее рутину.

Пробираясь мимо третьего дома, девушки и собака увидели в окне свет и движение, но заходить было некогда, надо было срочно бежать обратно домой, чтобы найти какую-нибудь Маринину вещь. На протяжении всего пути Кристину преследовало ощущение дежа вю, хотя в прошлом году Марину искала вовсе не она.

Пока Трина деловито нюхала сиреневый кроссовок, Кристина вставляла батарейку в фонарик и молилась, чтобы след не повел в лес, потому что в сентябре даже через реку иногда тянуло плесенью, а сколько этих, белых полупрозрачных, за рекой, Кристина уже видела. Еще король у них какой-то. Даже если он ей приснился, это не значит, что его нет.

Однако след Марины вел отнюдь не в лес. Порыскав там и сям, Трина потащила подруг сначала по аллее, потом по пустоши, потом между корягами, разбросанными по такыру.

Вот и Ворота. Сквозь полуоткрытые створки тянуло – или это у Кристины воображение такое? – потусторонним сквозняком. Остановившись возле, Трина зарычала и разок гавкнула. Звук получился глухим, словно бы проглоченным пустотой: возле Ворот никогда не было эха.

– Джафар говорил, что после того, как он нашел Марину в Разрухе, у него пропал ключ…

– Думаешь, она украла?

Кристина посмотрела на часы. До полуночи оставалось ровно тридцать минут.

Ключа в Воротах не было. Осторожно заглянув внутрь, девушки подошли к черте, всматриваясь в коридор и простирающуюся за ним синеватую даль над травяным полем – хорошо, что пещера была прямая.

Осторожно заглянув внутрь, девушки подошли к черте, всматриваясь в коридор и простирающуюся за ним синеватую даль над травяным полем – хорошо, что пещера была прямая.

– Маринка взяла ключ с собой? – возмущалась Данка. – То есть, эта голая дура могла вытащить ключик у Джафара еще в Разрухе и ничего нам не сказать?

– Не знаю… Может, ее запрограммировали? – рассеянно предположила Кристина. Надвигалось неизбежное.

– Что будет, если Ворота не закрыть до полуночи? – пытала ее Данка. – Тот мир поглотит наш?

– Вряд ли. Была же тут когда-то просто пещера.

– Но тогда в долине никто не жил, и все терялись.

– Тогда, может, и поглотит…

– Я вижу вдали огонек, – сообщила Данка, всмотревшись. – В принципе добежать можно. Десять минут туда, десять обратно. Или даже пятнадцать обратно, если эта балда еще не проснулась.

– Вопрос, кто побежит, – мрачно сказала Кристина. Она сама с детства бегала плохо. – Потому что кто-то второй должен остаться и сторожить ворота. А то вдруг здесь злоумышленник, и он за нами закроет. Тогда нам хана.