Текст книги "Заблудшая душа"

4

«Неужели и впрямь заблудилась? – с тревогой подумала Каркуша, взглянув на часы. – Полчаса уже прошло…»

За это время Катя успела найти в Интернете реферат на нужную тему, вымыть посуду, которая так и осталась в раковине, и даже заварить свежий чай.

Беспокойство нарастало с каждой секундой. Больше всего Каркуша боялась, что Вероника и вовсе не вернется. Ведь где-то же она ночевала раньше. Многое в поведении и в словах Вероники казалось Каркуше странным и необъяснимым. Одно было ясно наверняка – Вероника не обычная нищенка, за которую Катя приняла ее сначала. Конечно, за всем этим скрывалась какая-то тайна. Мама с таким необычным именем, которую все называют Пашей и которая, кроме работы, если верить Веронике, ничем не интересуется… Большая черная собака с неожиданной кличкой Снежок… Вероника его очень любит, это чувствуется. Когда она говорила о своем Снежке, то аж светилась вся изнутри. И потом, если Снежок остался с Пашей, значит, у Вероники все-таки есть дом! Конечно, есть. Только она почему-то не хочет там жить. А где этот дом? В Москве или в каком-нибудь другом городе? И что заставило Веронику покинуть любимого пса, маму и отправиться в метро за подаянием? Судя по одежде и по тому, с каким аппетитом Вероника ела, хоть и пыталась всячески скрыть, что она голодная, девушка бродяжничает уже не день и не два. А ее одежда хоть и поношенная изрядно, но, когда Вероника стояла у дверей с мусорным пакетом в руках, Каркуша успела разглядеть, что она вовсе не выглядит дешевой: коротенькая дубленочка на пуговицах с длинными плетеными кожаными петлями, очень даже симпатичная вещь, и сразу видно, что покупалась не на вещевом рынке. Да и черные ботинки на толстой ребристой подошве с металлическими пряжками по бокам… Похожие Каркуша видела как-то раз, когда от нечего делать заглянула в фирменный магазин «Доктор Мартинс». Нет, Катя сама, конечно, вряд ли стала бы носить такие. Во-первых, они ужасно тяжелые, а во-вторых, просто, как говорится, не ее стиль… Но то, что обувь эта, как и куртка Вероники, сделана добротно и явно куплена в дорогом магазине, не оставляло никаких сомнений. Уж в чем-чем, а в шмотках Каркуша разбиралась неплохо, хотя и никогда не питала к ним особой слабости. И потом, этот разговор про Достоевского… Когда Катя, в сердцах ругая Артема, произнесла это словечко «мухоедство», она никак не ожидала, что Веронике оно окажется знакомым. А та не только знала, из какого романа Каркуша его подцепила, но даже подхватила и проговорила вместе с Катей кусочек этой так называемой басни, сочиненной капитаном Лебядкиным. Да уж! Такое и представить себе трудно, чтобы нищенка из метро шпарила направо и налево цитатами из Достоевского…

«А вдруг на вокзал сбежала? Или куда-нибудь еще? – снова подумала Катя и, почувствовав, как ёкнуло сердце, вскочила со стула. – Или все-таки заблудилась? А что, если на нее, не дай бог, напали? На дворе-то уже почти ночь! А мало ли по району отморозков всяких шатается! И как я могла отпустить ее одну?!»

Прождав еще минут пять, Каркуша накинула на плечи куртку, влезла в полусапожки и, щелкнув выключателем, выскользнула на лестничную площадку.

Очутившись на улице, Каркуша с тревогой огляделась по сторонам. Двор был освещен парой фонарей. В их тусклых, неверных лучах девушка разглядела силуэт. Кто-то, сгорбившись, сидел на бортике песочницы в глубине двора, на детской площадке. Что-то подсказывало Каркуше, что это Вероника. Но что она там делает в то время, как Катя ждет ее дома, места себе от волнения не находя?

– Вероника! – тихонько позвала Каркуша. И, услышав, как робко дрожит в темноте ее собственный голос, повторила уверенней и громче: – Вероника!

Силуэт дрогнул, затем как бы нехотя отлепился от песочницы и, выпрямившись в полный рост, замер. Теперь Каркуша уже не сомневалась: это была Вероника. Катя шагнула навстречу своей новой знакомой и, когда их разделяло всего несколько шагов, обратила внимание на объемный предмет, болтавшийся где-то внизу.

«Не выбросила, что ли, мусор?» – подумала было Каркуша, но тут же поняла, что ошиблась. То, что болталось у самых ног Вероники, нисколько не напоминало даже мусорный пакет. Это нечто имело неправильную и довольно странную форму. Приглядевшись, Каркуша различила большую голову, круглые уши и лапы, торчавшие в разные стороны.

– Ну ты чего?! – с ходу набросилась на девушку Катя. – Я же волнуюсь все-таки! Думаю, мало ли, может, заблудилась или хулиганы к тебе привязались, а ты сидишь тут… Чего домой-то не идешь?

– Да вот… из-за него, – ответила Вероника и подняла то, что было у нее в руке.

– Что это? – опешила Каркуша, вглядываясь в непонятный предмет.

– Медведь плюшевый, – как-то виновато произнесла Вероника. – Выбросил кто-то, представляешь?

– Ну и что? – совершенно искренне недоумевала Каркуша.

– Вот и тебе кажется, что в этом ничего такого нет, – вздохнула Вероника, и Каркуше послышался в ее голосе легкий упрек. – А я, как только подумаю, что он многие годы кому-то служил… верой и правдой служил, понимаешь? Какой-нибудь мальчик или девочка укладывал его каждый день в свою кровать, укрывал одеялом, а потом засыпал, прижавшись к нему щекой… – С каждым новым словом голос Вероники все больше дрожал. Девушка будто бы боролась со слезами. – А потом, когда эта девочка или мальчик вырос, мишку выбросили на помойку… Из верного друга мишка превратился в совершенно ненужный и бесполезный хлам… Так и с людьми иногда случается…

Сказав это, Вероника прижала к груди игрушку и уткнулась в нее лицом.

– Ну ты чего делаешь? – возмутилась Каркуша, отрывая медведя от ее лица. – Он же грязный! Где ты его нашла? Там, возле баков подобрала, что ли?

– Не-а, – замотала головой Вероника. – Прямо из бака вытащила. Он сверху лежал. – Девушка помолчала немного, а потом добавила зачем-то: – На боку.

– Ну ты даешь… – только и сказала Катя.

Но Веронике в этих словах, наверное, послышался то ли упрек, то ли осуждение, потому что в следующую секунду она произнесла:

– Вот поэтому я тут и сижу. Мало того, что ты меня к себе позвала, так я еще медведя грязного в дом притащу…

– А ты не можешь его тут оставить? Утром мамаши поведут детей в садик… Может, он кому-то и приглянется? – предположила Каркуша, с надеждой заглядывая Веронике в глаза.

– Никому такое чудище приглянуться не может, – резко возразила Вероника. – Ты посмотри на него, он же старый, мех весь свалялся, грязный…

Только теперь Каркуша увидела, что цвет у этого злополучного медведя тоже странный – то ли розовый, то ли выцветший красный. Впрочем, игрушка была настолько грязная, что определить ее цвет просто не представлялось возможным.

– Нет, он теперь никому не нужен, никому, – с обреченной грустью проговорила Вероника и опустила голову.

– Кроме тебя, – не удержалась от колкости Каркуша, но Веронику ее слова, похоже, нисколько не тронули, во всяком случае, девушка по-прежнему стояла с опущенной головой, прижимая к груди игрушку. – Ну и на фиг тебе сдался этот мишка? Что ты с ним собираешься делать? – спросила Каркуша, чувствуя, как внутри нарастает раздражение.

– Выстираю как следует, а потом высушу, – спокойно ответила Вероника. – Ты не бойся, я не у тебя собираюсь его стирать…

– А где? – уставилась на нее Каркуша.

– Пойду на вокзал. Там туалеты классные, мыло жидкое есть и горячая вода. Я заплачу теханше полтинник, она мне и слона разрешит вымыть, не то что медведя плюшевого…

– Значит, ты так бы и ушла на вокзал, ничего мне не сказав? Из-за какого-то медведя помоечного? – нажимая на каждое слово, злобно поинтересовалась Катя.

– Нет, что ты! – горячо возразила Вероника, пропустив последнее замечание мимо ушей. – Я бы обязательно поднялась к тебе. Попрощаться и поблагодарить за все. Мишку бы в песочнице пока оставила, а сама поднялась бы, честное слово…

– А потом?

– Что потом? – Вероника смотрела на Каркушу широко распахнутыми глазами.

– Ну, потом куда бы медведя дела? Так бы и таскалась с ним по метро? – безжалостно спросила Каркуша.

– Нет, я бы мишку к отцу отнесла, – ответила Вероника. – На хранение. Он бы не стал возражать, я знаю…

– Ладно, – устало махнула рукой Катя. – Бери свое сокровище и пойдем. Стирального порошка у нас – завались! Целую фуру таких мишек выстирать можно. Мама постаралась перед отъездом, чтобы мы с Артемкой грязью не заросли. Ну пойдем, чего стоишь? – Катя нетерпеливо потянула Веронику за рукав куртки.

Нерешительно Вероника тронулась с места.

«Значит, у нас еще и отец имеется! – с каким-то непонятным, совершенно необъяснимым злорадством думала Каркуша, поднимаясь по лестнице. – И мама есть, и папа, и даже собака! Но почему-то мы стоим в метро, побираемся… Похоже, родители живут отдельно, а отец так вообще в Москве, раз она собралась подкинуть ему мишку…»

– Я знаю, о чем ты сейчас подумала, – подала голос Вероника откуда-то сзади.

– И о чем же, интересно? – Каркуша резко развернулась на каблуках.

– Ты думаешь, наверное, как же так могло получиться, что у меня и мама есть, и отец, а я стою в метро милостыню прошу, да?

– Глупости! – выдохнула Каркуша и, повернувшись к Веронике спиной, перепрыгивая через две ступеньки, кинулась вверх. – В конце концов, это твое личное дело! – не поворачиваясь, выкрикнула она.

5

После того как девушки вылили в ванну три тазика грязной мыльной воды, а затем тщательно, прямо под тугими струями открытого на всю мощь душа смыли с игрушки остатки стирального порошка, они увидели, что на самом деле «шерсть» медведя не розовая и не красная, как они думали раньше, а ярко-алая. И даже время не смогло приглушить огненного оттенка его искусственной шубки. Ушки его были двойными – снаружи, как и все остальное, алыми, а изнутри белыми. Такие же белые кружочки были на лапах и на носу медведя, кончик которого украшал черный пластмассовый треугольник.

– Представляю, сколько он сохнуть будет… Ну и тяжеленный же! – заметила Катя.

Она держала медведя над ванной, а Вероника пыталась отжать его голову, туловище и лапы. Потоки прозрачной воды стекали вниз.

– Хочешь, давай поменяемся, – предложила Вероника.

– Давай уж быстрей повесим его куда-нибудь, – потребовала Каркуша. – Кстати, как мы его подвешивать будем – за уши или за лапы?

– Может, сначала пусть в тазике посидит, пока вода стечет? – внесла предложение Вероника, и Каркуша с радостью согласилась:

– Точно! Пусть стекает, а потом решим, что с этим ублюдком дальше делать.

– Пожалуйста, не называй его так, – тихо попросила Вероника.

– Да я же в шутку, любя, – успокоила ее Катя и как бы в подтверждение своих слов чмокнула медведя в мокрую макушку. – Давай тазик! – скомандовала она и быстрым, незаметным для Вероники движением вытерла губы тыльной стороной ладони.

– Слушай, а может, тазик на балкон поставить? Все-таки на свежем воздухе мишке лучше будет… – робко предложила Вероника.

– Ты о нем так говоришь, будто он живой! – вскинулась Каркуша, но тут же сбавила обороты: – Ну давай, если хочешь. Только у нас не балкон, а лоджия застекленная.

– Ну все равно…

– Тогда потащили!

Разлив по чашкам чай, Каркуша устало опустилась на табуретку.

– Легче ворох постельного белья выстирать, чем одного плюшевого медведя, – сказала она, запихивая в рот печенье.

– Ты, наверное, думаешь, что я ненормальная, – тихим голосом отозвалась Вероника, глядя куда-то в сторону. – Сбежала и2з дому, тусуюсь в метро, всякий хлам на помойках собираю, когда могла бы жить как все?

– Да ничего такого я не думаю, – немного слукавила Катя. Там, во дворе, когда они стояли с Вероникой возле песочницы и та со слезами на глазах прижимала к щеке грязного мишку, Катя поймала себя на мысли, что у этой девочки, похоже, «не все дома». Но потом это предположение как-то улетучилось, и, помогая стирать Веронике медведя, она делала это так, будто и впрямь занималась каким-то полезным и совершенно необходимым делом. – Раз сбежала, значит, были на то причины, а насчет метро… Что ж, к сожалению, в наше время это не такая уж и редкость… – после небольшой паузы произнесла Каркуша и продолжила, поправив упавшую на глаза челку: – Что же касается медведя, то, как говорится, у каждого свои тараканы.

– А знаешь, Кать, – начала Вероника, подперев щеку кулаком. – Ведь моя Паша не всегда была такой, ну, на работе своей повернутой…

– А кстати, – вклинилась Каркуша, решив, что, приняв участие в стирке медведя, она заслужила право задавать прямые вопросы: – Кем она работает?

– Давай не будем об этом, – изменившимся голосом, довольно жестко попросила Вероника. – Я тебе потом как-нибудь скажу… – Но, увидев, как Каркуша обиженно надула губы, Вероника вздохнула: – Ну хорошо, не обижайся… Паша – врач. Нейрохирург. Очень талантливый. Делает операции на сосудах головного мозга.

Каркуша почувствовала, с каким трудом дается Веронике каждое слово. Фразы получились какими-то резкими, отрывистыми.

– Надо же, какая редкая специальность! – не смогла сдержать восхищения Каркуша. – Понятно теперь, почему она всю себя работе отдает…

– Да ничего тебе не понятно, – нахмурилась Вероника. – Нет на свете такой работы, ради которой можно забыть самых близких людей! Нет и быть не может! А если уж ты такой работоголик и фанатик, то нечего было детей рожать. Согласна?

– Нет, не согласна, – замотала головой Каркуша. Она привыкла всегда говорить только то, что думает. И потом, почему-то сейчас ей стало вдруг ужасно жаль Вероникину маму, которая посвятила себя такому благородному делу, как служение людям. – Твоя мать спасает людям жизни, она, наверное, вообще света белого не видит… Потому что такая работа требует невероятной концентрации сил… Я смотрела недавно по телевизору репортаж о нейрохирургах. Да ты гордиться должна, что у тебя такая мама… Представляю, как ей должно быть обидно, что родная дочь ее не понимает!

– Кать… – Вероника подняла на Каркушу заблестевшие от слез глаза. – Пожалуйста, не суди о том, чего не знаешь. Я вообще о другом хотела тебе рассказать.

– Рассказывай, – пожала плечами Каркуша. В эту секунду она поняла вдруг, что в замечании Вероники, в котором сквозил упрек, есть определенная доля справедливости. Ведь она, Каркуша, действительно ничего не знает об их взаимоотношениях, а если будет и дальше лезть в бутылку, то никогда и не узнает ничего. – Извини, – пробубнила она себе под нос и повторила: – Рассказывай.

– Я потому хочу тебе об этом рассказать, чтобы ты не думала, что я ненормальная… Это все по поводу мишки… В общем, Паша моя не всегда была такой, какой стала. Было время, когда она вообще месяцами без работы сидела, уборщицей в продуктовом магазине работала, подъезды мыла, я помогала ей…

– Как такое может быть? – округлила глаза Каркуша. – С такой-то профессией!

– Не перебивай, – мягко попросила Вероника и добавила тихо: – В жизни еще и не такое случается. Так вот… В то время мы с ней подолгу гуляли. Бывало, приду из школы, она меня покормит на скорую руку и говорит: «Лавочка, пойдем побродим». А мы тогда в коммуналке жили на Мойке…

– Так ты из Питера? – так и подпрыгнула на табуретке Каркуша.

– Ну да, – кивнула Вероника. – Из Питера. Короче, жили мы с Пашей и Снежком в огромной коммуналке. Семеро соседей, представляешь, общая кухня, один туалет, у каждого свой выключатель, туалетную бумагу в комнате отматывали… Ну ладно, не об этом речь…

– А теперь у вас что, другая квартира? – снова влезла с вопросом Катя.

– Что ты! – всплеснула руками Вероника. – Сто пятьдесят квадратных метров, на Васильевском, джакузи, все дела, в кухне пол с подогревом, евроремонт…

– Неужели нейрохирурги так много зарабатывают? – уже в который раз перебила Каркуша.

– Я же тебе говорю, – раздраженно махнула рукой Вероника, – дела у моей Пашутки резко в гору пошли. Нет, похоже, я не смогу до сути добраться, – сказала она, хлопнув ладошкой по столу.

– Ну все, все, молчу! – поспешила заверить ее Катя. – Больше ни разу не перебью, вот увидишь. Ты остановилась на коммуналке.

– Ну да… Но рассказать-то я тебе хотела про наши прогулки. Короче, в Питере можно часами по улицам бродить, и скучно не будет. А Паша, она еще так интересно обо всем рассказывает. Мне казалось тогда, нет такой улицы в городе, которой бы она не знала. А Питер – это же вообще огромный музей под открытым небом.

– Еще бы! – восхищенно протянула Каркуша, но, спохватившись, прикрыла рот рукой.

– Но я больше всего любила гулять в тех районах, где дома старые-старые, – продолжала Вероника. – А как раз возле нас был целый квартал таких домов. Они уже настолько ветхие были, что стены начали рушиться. Целый квартал под снос. Жильцов оттуда спешно выселяли, всем новые квартиры давали… И возле каждого такого дома жильцы образовывали стихийную свалку. Не тащить же в новую квартиру всякую рухлядь! Чего там только не было! – восхищенно сказала Вероника, устремив в окно мечтательный взгляд. – Один раз кто-то выволок на улицу книжный шкаф, доверху набитый книгами! И как только тяжесть такую по лестнице тащили, до сих пор понять не могу. Паша как увидала этот шкаф, так даже рот от удивления открыла и кинулась к нему. Помню, в тот день мы еле дотащили до дома два чемодана книжек. Чемоданы там же подобрали. Я тоже тащила, – похвалилась Вероника и, помолчав немного, продолжила рассказ: – Там разные книги были, очень много дореволюционных изданий, по истории, астрономии, даже Брема «Жизнь животных» три тома откопали. Представляешь? Вообще нас с Пашей интересовали только книги и игрушки. Вернее, Пашу – книги, а меня – игрушки. Игрушек там тоже навалом было. И Паша, хоть и жили мы с ней в небольшой, метров пятнадцать, комнатенке, никогда не запрещала мне подбирать игрушки. Наоборот даже, она всегда вместе со мной фантазировала и представляла, кем был прежний хозяин какого-нибудь одноухого зайчика, сколько ему сейчас лет, чем он занимается… А дома мы тщательно мыли принесенные трофеи. Нет, книжки мы, конечно, не мыли, а только пылесосили соседским пылесосом. Многие спасенные нами игрушки нуждались в ремонте, и Паша учила меня зашивать и штопать дыры, ставить аккуратные, подходящие по тону и фактуре заплатки. Попадались нам и особо тяжелые «пациенты». Таким приходилось делать серьезные «операции». Иногда мы полностью меняли медведям, собакам и зайцам все «внутренности», заменяя старую, насквозь прогнившую вату на поролоновую стружку. И всем им, уже подлеченным, подновленным и возвращенным к жизни, находилось место в нашей крохотной, но такой уютной и живой комнатке. А знаешь, чего я никогда не смогу простить Паше? – Вероника устремила на Катю горящий гневом взгляд.

– Ну ты, кажется, говорила уже, – слегка охрипшим от долгого молчания голосом сказала Каркуша. – Того, что она дала тебе такое имя.

– Имя! – в сердцах воскликнула Вероника. – Да если хочешь знать, раньше я к своему имени вполне терпимо относилась. Мне даже нравилось, когда Паша называла меня Лавочкой. Это уже потом, когда она при ком-то из моих одноклассников так ко мне обратилась, в классе стали меня Скамейкой дразнить, а потом и вовсе на Табуретку перешли… Так и прилипла ко мне эта кличка…

– А чего же тогда ты ей не сможешь простить? – спросила Каркуша, взглянув Веронике прямо в глаза.

С каждой минутой она все больше проникалась симпатией к этой необычной девушке.

– Этих игрушек. Ведь мы вместе с ней воскрешали их с такой заботой и любовью. Я чувствовала себя настоящим доктором Айболитом. Нет, правда… И Снежок всегда спал возле них, будто охранял. Знаешь, ведь я их и в самом деле очень любила и жалела. Даже уже после того как мы с Пашей возвращали старым игрушкам жизнь, они все равно казались мне какими-то бедненькими, покинутыми, неприкаянными. И у каждой была своя история, своя тайна, трагедия, если хочешь… Не то, что у тех, что красуются на витринах «Детского мира». Новые игрушки я и по сей день терпеть не могу.

– И что же сделала Паша? – по своему обыкновению, торопила события Каркуша.

– Она не взяла их на новую квартиру, – трагическим голосом изрекла Вероника.

Какое-то время царила тишина. Каркуша просто не знала, как отнестись к словам Вероники, и боялась обидеть ее неосторожным замечанием, хотя в душе полностью была на стороне Паши. Ведь одно дело маленькая девочка, всей душой привязанная к выброшенным кем-то старым игрушкам, а другое – взрослая девушка. Наверное, когда мама Вероники оставляла на старой квартире эти игрушки, ей и в голову не могло прийти, какую реакцию ее поступок вызовет в душе дочери.

Так рассуждала про себя Каркуша. Вероника же, казалось, глубоко погрузилась в свои мысли: опущенные, слегка подрагивающие веки, отстраненно-грустная улыбка на губах. Возможно, девушка вспоминала сейчас о том счастливом времени, маленькой комнате, в которой, по ее собственному выражению, находилось место всем – и старым игрушкам, и огромному Снежку, и ей с мамой.