Текст книги "Пока стоит земля"

 
Я б этот день пробила тараном,
Чтоб сгинул заматерелый хлад,
Чтоб на дворике – в царстве моем – татарин
Зазывно пропел:
«Халат! Халат!»
 
 
Чтоб ручку вертел чернявый шарманщик…
Но вспомнить – все угадать наперед:
Кто страстотерпец, а кто обманщик,
Кого моя память пустит в расход…
 
 
Кого, как свечу, заслоню ладонью,
Да ярый воск ненадежной пыльцы.
–
А новый двор притворился тихоней.
Что он – чернокнижник, не знают юнцы.
 

18 сентября 1984

 
Святая нищета! Изнеможенье плоти
Освобождающей – какой полет?
Позывы к провороненной работе.
Поденка нудит, коренное ждет.
 
 
Я медлила, лукавая рабыня.
Я, как пугливый конь, скосила глаз.
Не мне решать, сады или пустыня.
Я послана была – и не сбылась.
 
 
Я задохнулась. Ноша не пропала.
Не дотащу, так перейдет к другим.
Коли́ больней и понукай, стрекало!
Меня догонят – путь неуследим.
 

16 сентября 1984

Аредовы веки в реке прожил…

М. Е. Салтыков-Щедрин

«Премудрый пискарь»

 
Аредовы веки по-свойски?
Мои однолетки крепят затвор.
Еще в разброде юное войско.
Монументален ночной дозор.
 
 
Но в тишине искушенной подвала,
Где приближенье всего слышней,
Чую и тороплю начало.
Зорю бьют до скончания дней.
 

27 сентября 1984

 
Кто предо мной?
Стареющий сатир,
Обритый наголо, как новобранец.
Уйти в себя?
Там по глазам, чирк-чирк,
Летающая сабля ранит.
 
 
Какое счастье! Это только я!
Мой малый мир – не приговор, но проба —
Садится однодневкой бытия
На руку, ледяную до озноба.
 
 
Дозволь, к Твоей ладони я прильну
Там, где бежит извечный ливень линий.
Мне, Господи, прочесть хотя б одну!
Меня омоют золотой и синий.
 

25 сентября 1984

 
Во сне я была
Влажно-размытой белесой ночью.
А я хотела сухого сиянья,
Без игры в поддавки.
Ни полусвета, ни четверти тени.
Я хотела графита мглы.
 
 
Во сне я была лунной долиной.
Черные губы на белом лице
Кричали: «Воды! Воды!
Один глоток
Земной туманно-белесой ночи!»
 
 
Во сне я была…
 

7 октября 1984

 
О память! Мой единственный пророк!
Когда я снова делаюсь ребенком,
Я по складам читаю весь урок,
Но – как слепая – осязаньем тонким.
 
 
Прощупаю невидимую связь
Со всем, что было явлено впервые,
Как сладкий ужас – в сердце вкоренясь:
Дразнилки света, игры снеговые…
 
 
Невероятная! Подходишь вплоть,
Растешь со вкусом крови и расплаты.
–
Левиафан не смог бы побороть
И уронил бы то, что донесла ты.
 

15 октября 1984

 
Пою тебе, курчавый снег.
Пою, рассыпчато-сухой!
Как дивно белобровый негр
Мотает дымной бородой.
 
 
Ловлю колючий поцелуй
Звезды, растопленной теплом.
Но хоть лыжней исполосуй,
Круши сугробы напролом,
 
 
Молчальник, так уверен ты
В своем конечном торжестве,
Что дал ячейку пустоты
Очеловеченной листве.
 

15–16 февраля 1985

 
Осторожнее с черновиком поэта!
 
 
Где оно, слово под слоем помарок?
Первое – птичьим полетом руки?
Я ищу
Там, где бормот – чей-то подарок.
Как подсказка на ухо и вопреки.
 
 
Еще ничто не берет верховенства,
Еще не разверстаны тома.
Я ищу божественное несовершенство,
Перечеркнутый звездородящий туман.
 

20 июня 1985

 
Берегись остроглазой лиры,
Мальчик!
Она подметит в толпе
Тебя
И отдаст половину Мира,
Как водится в сделке,
Скрепленной кровью,
Чтоб сглотнуть тебя целиком.
 
 
И ты не увидишь,
Как в столетьях пульсирует слава,
Толчок, молчанье и снова толчок.
И ты не услышишь,
Как в чужих устах менялся твой голос,
Ты – пасынок, оборотень, отец.
 

21 июня 1985

 
Короткое дыханье дня
И долгое дыханье ночи.
И ничего ни дольше, ни короче
Минуты.
Ни покрышки и ни дна.
 
 
Как с мясом вырвана.
Как срублена в лесу,
Просвет заклинив между елей.
А я к вертящемуся колесу
Прикована
На выгибе постели.
 
 
Отцовские дороги деревень,
Как полотенца, в пальцах мнутся.
Я, может, проморгала час и день.
С минутой мне не разминуться.
 

4 июля 1985

 
У черного неба сторон еще нет,
И кажется, Богу проснуться лень,
И надо встряхнуть за плечо рассвет,
И надо из ночи вылущить день.
 
 
И камень тогда утреннюет впервой.
К себе самому еще не привык,
Он помнит подземный огонь, он живой,
И просит дыханье, глаза и язык.
 
 
Мгновенье, пока разумею весть
До первого крика петуха,
А там глядишь, по Сеньке и честь.
И камень – лишь камень, и я глуха.
 

5 февраля 1986

 
…ночь лимоном
И лавром пахнет…
 

А. С. Пушкин «Каменный гость»

 
Почем фунт света – знает полярная тьма.
Почем фунт лиха – узнает самый везучий.
А ночь пахнет лавром
И сводит метель с ума.
Я книгу с собой ношу —
Карманный Везувий.
 
 
Она сожгла палату мер и весов,
Смешала добро и зло,
И я геенну не кличу.
И мой тяжелый шаг почти невесом.
И мрамор моей руки отпускает добычу.
 

15 марта 1986

 
Так византийские цветные мрежи
Горят в лампадах скудных деревень.
Так в Заполярье еле-еле брезжит,
А числится, как полноправный день.
 
 
Так пальмы, рыжим пламенем палимы,
Ручонку, словно краем утюга
Мне обожгли…
Мы с детства неделимы.
Ты это знаешь, русская туга.
 

3 октября 1986

 
О жалкий, жалкий конец!
Погублена рать неудачливым князем,
Но на мертвое поле вышел певец
И взглянул – инозрячим глазом.
 
 
И он сухожилия и хрящи
Срастил живой водою величья
И в даль времен поглядел.
Не взыщи,
Если волчий оскал, если тупость бычья.
 
 
Если зарытое – путь к небесам,
Забытое – восторг, воспаренье,
Забитый тряпьем и отребьем храм
В его великолепном гниенье.
 

20 октября 1986

 
Говорю тебе: «Очумелый, сгинь!
Пусть в поле тебя размы́кают кони,
Губитель идолиц – светлых богинь —
И всевидяще-скорбных очей на иконе!»
Ты мир очищал, абы скорей,
Ни следа, ни слезы,
Подчистую и попросту.
«O sancta simplicitas!» – сказал на костре
Мудрец старухе с вязанкой хвороста.
И я, брезгливо наморща бровь,
Пила жгучий яд, и тем повинней.
 
 
О, где вы, творенья людей-богов
И слово, затихшее наполовине?
 

6 ноября 1986

 
Земля скупая камень дала
Чаду своему чахлому, неблаголепному.
Камень лег во главу угла.
Без куска хлеба умер Хлебников.
 
 
Уготовили тебе скомороший престол,
Председатель земного шара, освистанный!
А ты, как месяц, истлел и взошел,
Счислитель суде́б и свидетель истины.
 

11 декабря 1985

 
Гурман поэзии, сластолюбец,
И ты, растворяющий в уксусе жемчуг,
Мадонной прельщен был поэт или шлюхой,
Считай спондеи, как вздохи женщин.
 
 
Вглубь, как природа, мощно-бесплотен,
Он музыкой сопрягает бездны.
–
А впрочем, сюжет для многих полотен,
Хрестоматийно-душеполезный.
 

29 января 1986

 
Я – побирушка у царя морского,
Сама себе не госпожа.
На бережку – не пропустить улова! —
Я златоперый вымолю пожар.
 
 
Но меркнет чешуя, как тусклая полуда,
Раздуются и опадут бока.
Вздох – суховей задушит чудо.
Тогда наступит час дареного куска.
 

17 декабря 1986

Потомства не страшись, его ты не увидишь.

Граф Хвостов

 
Давно истлели рабы и патриции,
Август – лишь календарный срок,
А Овидий все шлет свои «Tristia», —
Две тысячи лет по спине холодок.
 
 
Рим каменносерден.
Взамен прощенья
Непрошеные щедроты времен.
А ты, верный труженик коловращенья,
Каким притязаньем обременен?
 
 
Доморощенной вечности домогаться?
Пускать петуха, напрягая стих?
Кадить знатокам? С крикунами тягаться?
Не пережить ни тех ни других.
 

1986

 
В тот день, как меня оформляли на службу,
Я подпись поставила – первый крик.
Башмачком я назло разбила стеклянную лужу,
И кто-то насильно на пальцах мне ногти остриг.
 
 
С красным крестом в наш дом заходило сраженье.
Багровым огнем на север загнал закат.
В пустую графу мне крупно вписали:
«Смиренье!»,
И бисерным почерком:
«Битва на вырост, в обхват».
 

23 сентября 1986

 
По набережной мы шли —
Сначала плечо с плечом,
И разговор буксовал,
Не без сладкой ленцы.
Река гостей привечала
Фамильным своим серебром
И брали на караул
Мраморные дворцы.
 
 
День к вечеру стал мутноват —
Слезящийся старческий глаз.
Мне кажется, он меня видел,
Как видят юность во сне.
А я – до чего молода!
Еще никто не указ.
Но жизнь на Руси с пригнетом —
Мешок песка на спине.
 
 
Нева помогала мне,
И по́ ветру я поплыла.
Напарник мой вихрю навстречу…
Гений, с лица неказист.
Шепнуло сердце-вещун,
Что плохи твои дела.
Твой век так недолог, так громок,
Словно в два пальца свист.
 

20 октября 1986

 
Смирилась. На все смотрела сквозь пальцы.
Словно кошка, меняла цвет своих глаз.
Миновало минное поле опалы:
«Коли можешь, живи!»
Представьте, смогла.
И нашла утеху, чего невинней!
Был во мне заблокирован вечный огонь.
От дыханья шел пар. На ресницах иней.
Вот как я холодна. Ритуал! Закон!
 
 
Только вот у огня темперамент актера,
Подавай ему рампу во весь разворот.
Кто же знал, что, некормленый, он так споро,
Так легко сам себя с потрохами сожрет?
 

26 февраля 1986

 
Осанна, оборотень! Слава блюдолизу!
Огонь и кровь – отмстители обид.
Идет лунатик по карнизу.
Не окликай! Он взглянет – и убит.
 
 
Я помню мятежи в голодной глуби,
Голубкин голос, загнанный в Бедлам.
Как дорог мне, как страшен правдолюбец.
Кляну его.
Жизнь за него отдам.
 

3 октября 1986

 
Пустодом, приметой осени реет,
Недоверчивой белизной ослепит.
И вдруг – подбородок на грудь – стареет
Или тащится по пятам – следопыт.
 
 
Но – дай срок!
Исхлещет шрапнелью.
Улестит пуховым платком.
Собеседник мой, говорливый в апреле,
Воскресишь ли меня ледяным глотком?
 

14 октября 1986

 
«Но я пройду, как плуг по борозде.
Пшеницей встанут угли из жаровен —
Мои слова».
Гляди ж, как на воде
След брошенного камня окольцован!
 
 
Ты отвернулся, дурням погрозя,
И не оставил ничего на племя.
Ты видел ли, когда молчать нельзя,
Каким огромным ртом смеется время?
 

1986

 
Я правую руку держала левой —
Лукавой шуйцей святую десницу
Во льду столбняка.
 
 
Медоточивые перепевы
Меня усыпляли… Не снится! Не снится
Ящер товарняка.
 
 
Но голос подземного грома донесся,
Пока я спала, как в колыбели, —
Лицом на восход.
 
 
И правая рубит и рубит без спроса,
И мертвые демоны оробели,
И Лазарь встает.
 

1986

 
Он жгучих даров не жалел
Под машкерой мудреца.
Лишь неба не одолел
Семью пламенами конца.
 
 
Назначил удел кознодей:
Цвет – веру, траву – косьбе,
Мне – к людям бежать от людей,
Бежать от себя – к себе.
 

1986

 
На долговременье покупки:
Венецианское стекло —
И обычайные поступки…
Но обольщенье истекло.
 
 
Ты восхваляешь – сдул пылинки,
Казнишь, застенчиво черня…
Но по себе творишь поминки,
Живые: рассечен на две половинки
Бога и червя.
 

1986

 
…Дремлю – и вижу сквозь проточный сон
Кипящее пенорожденье,
И легкое, как танец, восхожденье,
Под горловое пение Имен.
 
 
В сродстве с богами были Имена,
Цветку и зверю побратимы,
Но дневный день – чужая сторона.
Мычит немой.
Слова несотворимы.
 

1986

 
Яичный желток, недолгое солнце,
Космы седин, белый-белый ветер…
Да только их сотни, сотни, сотни,
Все видели, никто не заметил.
 
 
Стебель стоит, молоко источая…
К ночи трава залатает проруху.
Столько чудес – и столько печали!
Ни слуху ни духу,
Ни слуху ни духу.
 

1986

 
Жизнь стояла, как мост,
На быках сновидений,
Но слабеют их ноги,
Прогнулись спины.
 
 
Мне нужна только явь,
Где вода по колено.
Не дивитесь! Я знаю,
В чем ночи повинны.
 
 
Знаю, в каждой душе
Смотровое оконце.
Знаю, крепче креста
Память о конвоире.
– —
Первый крик петуха.
Не во славу солнца.
Это знак отречения.
Dies irae.
 

16 февраля – 17 мая 1987

 
Солнце и луна для вас.
А меня хранит завет:
«Если луч в глазах погас, —
И во тьме сияет свет».
 
 
Если говорят: «Молчок!» —
Это музыки восход.
Переломлен мой смычок,
Но струна сама поет.
 

4 января 1988

 
Аминь, аминь! Рассыпьтесь, истлейте!
Сколько раз тонул, сколько раз вымирал,
Сколько ты бедовал, город трех столетий,
Изначала судимый мемориал.
 
 
Попритчилось: улица порозовела.
Очнулось, зевая, окно в снегу.
Зовут? Я вернуться бы не хотела.
Теперешней – нет!
А другой – не смогу.
 
 
Мой дом на углу – половина мира!
Там некогда лев пожирал святых.
Он ныне, быть может, деталь ампира.
А может, на брюхо прилег
И затих.
 

25 июня 1987

 
Тени,
Упрятали вас в преисподнюю, милые тени.
Открестясь, загоняли в спину осиновый кол.
На колени падали в слезах умилений,
Только б, чур меня, оттуда никто не пришел.
 
 
Вам желают покой.
Не для вас арфы покоя.
Не для этого ели вы нашу земную снедь.
Для бестелесных, для вас,
Работа – все горе земное.
Время схлопнулось вдруг,
Но вовремя надо поспеть.
 
 
Как хотела бы я, чтоб Эдем приголубил вас мало-помалу,
Чтоб утишился Тот, перед кем вам держать ответ,
Чтобы лев и ягненок у ваших ног задремали
И усыпили вас навеки, навеки, навек.
 

25 сентября 1987

 
Старая львица, в клетке брожу
Сквозь одичалые дебри странствий,
Или, покорная чертежу,
Строю Акрополь в строгом пространстве.
 
 
С высоких полок ко мне иногда
Сойдут вольнодумцы и фантазеры.
А, пожалуй, махнем, господа,
На лебединые озера?
 
 
Нет, я не ропщу! Так велит естество.
Но как долги полярные ночи!
И ядом досуга моего
Разъеден дух мой чернорабочий.
 

7 августа 1988

 
Безоблачна. Задула звезды вдруг.
Поставлен сентябрем чистейший опыт.
Глядится в зеркала. Еще покривлен круг —
И с левого овала стерла копоть.
 
 
Она в провалах между слов
Давно копила праздник света,
Но потрясение основ —
Не это.
Все-таки не это!
 

1 ноября 1987

 
Зерно упало на песок
И проросло, само себе не веря.
Хлеб испечен,
И перед первой дверью
Нож первый выхватил кусок.
 
 
Нет, голодуху не убью!
И для немногих не хватило корма.
В моей руке черствеющая корка
И девять крошек воробью.
 
 
Там жил святой наискосок,
И добрый сеятель рассеял зерна,
Но, ветру судьбоносному покорно,
Зерно упало на песок.
 

21 июля 1988

 
«Меняю! Меняю! Меняю! —
Ломкий голос кричит. —
Меняю младость на старость.
Пускай мне отдаст ключи
 
 
От погребов белоусых старост,
Самую благолепную ярость
И самый сверхзаконный разбой.
Меняю! Меняю! Меняю!»
 
 
«Что ты! Господь с тобой!
Вон там закатаны под асфальтом
Столько юных красоток,
А после – старец рябой».
 
 
Но голос кричит высоким альтом:
«Меняю! Меняю! Меняю!
Меняю младость на старость!»
 

1989

 
Благословенье Божье – Совесть,
Как тень истлевших оживить?
Как на ходу гремящий поезд
Одной рукой остановить?
 
 
Зачем детей ты породила —
Раскаянье и смертный страх?
И пожирала, и хранила,
Яга и Ангел на часах?
 
 
Чтобы тебя уравновесить,
Мне встречи добрые даны,
Но слабых пальцев только десять,
И каждый друг – исток вины.
 
 
Земная – только ли земная? —
Обворожает красота,
Но совесть в ней растет, я знаю,
Как в теплом чреве заперта.
 

26 августа 1988

 
Я шла по улице домой.
Порвали псы меня на части.
Теряя первозданный строй,
Сползались пясти и запястья.
 
 
Пошел насмарку Божий труд,
И вот я поднялась – химера.
Подделками меня затрут —
Потерянный секрет промера.
 
 
Но свет, причудливей, чем тьма,
Блеснул, как на постели брачной.
Я вновь сама себе – сама,
Неприкасаемо прозрачна.
 

1988

 
О, если б ты был горяч или холоден!
Хотя бы смолоду, глупый, смолоду
Голосил: «Хлеба, хлеба нищим!»
Если б нож носил за голенищем,
Оттого, что не дал хлеба палач.
Или если б глаза твои заиндевели
И морозные губы еле-еле
Лепетали безумной вдове: «Не плачь!»
 
 
Но только в полночь закинешь голову,
Ты видишь свой отблеск: «Что такое!»
Вдруг зарницы, всполохи, зори,
Чтоб небесам не давать покоя,
Чтоб вечно быть в Божьем кругозоре.
 
 
О, если б ты был горяч или холоден!
Теплый, как только что утоплый.
Горе! Горе! Горе!
 

15 августа 1988

 
Сестра и брат – Гармония и Хаос,
Кто старше? Кто кого переживет?
Что ж! Родилось и, кажется, распалось,
Качнулся мир, но музыка – оплот.
 
 
Ловлю ее в стихе, в сумбурной речи,
Но знаю, лучше слышит соловей.
Ему дано. Еще он недалече.
Он маленький судья семьи своей.
 
 
Еще он здесь. У старого колодца.
Как бы спешит все оплатить с лихвой.
Мы прощены, и песня остается,
И разговор меж мною и тобой.
 

1988

 
Автобус полон…
Мелкое сметьё.
Ты поднял воротник, уткнулся в книгу
И на скамье вплываешь в забытьё —
Земная тяга не придавит книзу.
 
 
И отпадет толпа – постылый стыд,
И ты навстречу озаренью выйдешь…
–
А Мать с Ребенком пред тобой стоит.
Они! Они!
Но ты их не увидишь.
 

27 ноября 1987 – 28 августа 1988

 
Побратимы, но сбросили крест нательный.
Други, но с хитрою подковыркой —
Перевернутое слово смертельно.
 
 
Берегитесь, ради всего святого!
Вожди-колдуны вывели в пробирке
Людей-овчарок.
«Фас!» Прыжок. Готово.
 
 
«Береженого Бог бережет», —
Тихоню наставляют старухи.
И люди не видят, слепы и глухи,
Как чужая вина невиновного жжет.
 

18 марта 1989

 
Повисла, как Федра,
Но служанки не завыли: «Царица!»
Так хотелось тебе испариться,
Уйти безымянной в земные недра.
 
 
Заброшенные могилы цепью,
Но где же поющая кость таится?
–
Какому нищему благолепью
Мы мечтаем предать тебя, о царица!
 

10 июля 1988

The rest is silence.[4]4
  Далее – молчанье. Перевод Б. Пастернака.


[Закрыть]

В. Шекспир «Гамлет»

 
Глядите, ставят для нас «Мышеловку»!
Мы разве не знали, с какою сноровкой
В дремотное ухо вливают яд.
Отвержены первосущим раем,
Отравлены мы и детей отравляем,
Но куртизаны в нас губы кривят.
 
 
На кресле правом и кресле левом
Петушьи гребни пылают гневом,
И Гамлет уплыл на всех парусах.
«Молчание!» —
Скажут поля-неплоды,
Дырявое небо, синюшные воды.
Мы взвешены – и легки на весах.
 

26 апреля 1988

 
Прости нас, воздух, пронзенный копьем,
Прости нас!
Реки, прибитые гвоздями,
Простите!
Лес вековой с лесным зверьем,
Прости нас!
Простите, бо мертвые сраму не имут,
Простите!
 
 
Еще живые, просим вполсилы:
«Господи, помилуй!
Древо познания нас искусило.
Оно виновато, и слишком страшна расплата.
Господи, помилуй!
Голо и пусто, до чего же голо и пусто».
 
 
И ответил нам голос златоустый:
«Землю сами вы опростали,
И взрастут волчцы, полынь, цикута.
Бил себя в грудь и каялся даже Малюта,
И опять лютовал – и прощать мы устали.
 
 
Сам Христос учил вас своими устами.
Господи, помилуй!»
 

27 августа 1988

 
Читаю стихи медленно, медленно,
Раздвигая слова пространством.
 
 
Завертит ветер крылья мельницы,
Слова сольются, – пиши пропало!
 
 
Пробую слово бережно, бережно,
На вкус, на зрение, на осязание.
 
 
Слезами отмыто, светом отбелено,
Слово – родитель и создание.
 

1989

 
Я в долг брала обеими руками,
Но отдала…
Так мало отдала!
Как быть! Я повинюсь сперва пред земляками,
И ветер просвистит на пустырях села.
 
 
Потом, как издавна водилось перед казнью,
Я поклонюсь на все четыре стороны́.
А небо?
Я больна светобоязнью.
Земля?
Пока жива, мы с ней разлучены.
 
 
Когда-нибудь, парящее забвенье,
Что изболелась я любовью, не пойму.
В безвестных временах, открыв чужие вены,
Я заплачу́ сполна.
Не ведаю кому.
 

6 ноября 1987

 
Я так боюсь поддельного румянца,
Но вспыхну, словно от глотка вина,
И не прельщусь посулом самозванца,
Вассальной верностью пригвождена.
 
 
Не так-то просто, жмурясь перед кривдой,
Скрываться от себя и от других.
Блеснет зазор меж Сциллой и Харибдой.
И проскользнет неустрашенный стих.
 
 
И руки опущу, и отпылаю,
Вдоль стен, как в дни обстрела, семеня.
И никогда сама не разгадаю,
Кто говорил во мне и за меня.
 

1989

 
Светильник никто не держит под спудом.
Ставят высоко, чтоб сумрак пробить.
Огонь ты возжег.
Виден он отовсюду.
Приспело время себя забыть.
 
 
Но если сам на высокую кровлю
Взошел ты, все разом умалены.
Ты сам себе не судья и не ровня.
Свидетели дней твоих умилены.
 
 
О, это слепящее мгновенье,
Неистребимый наркотик высот!
И что восхождение – это паденье,
Только печальный светильник поймет!
 

1989

 
Здравствуй, милый мой гость желторотый!
Чем одарить тебя между
Днями спячки и днями охоты!
Неужели и впрямь надеждой?
Окрыленную я теряла.
Приземленную находила.
Может, в потном разгаре аврала
Ты ударишь в гудящее било,
Поглядишь в упор, как твой пращур?
 
 
О мой шепот, робкое veto…
Есть надежда: смердящий ящер
Не выносит очей человека.
 

8 ноября 1988

 
Я искала глазами высокую крону…
Да куда там!
Лес подстрижен под бобрик.
Но ветви растут.
Но воздух нетронут —
И доверчиво разжимаются ребра.
 
 
Рыжий лес, рыжий лес под солнцем июня,
Еще тлетворный в строю застылом.
Слышу крик прощального вещего луня.
Слышу:
Шелест бросает вызов светилам.
 

13–16 сентября 1987

 
Прожила я восемь десятилетий.
Прожила я восемь столетий, дети.
 
 
Рай и ад исходила до голой кости.
В аду прижилась, в раю только гостья.
 
 
Голосом не своим я всю жизнь говорила.
Знали голос мой лишь перо и чернила.
 
 
А они – рот на запор – молчали,
Когда пели в раю, а в аду кричали.
 

17 сентября 1987

 
Все, что видела, все мое!
Возненавидела – тоже мое.
 
 
Позабыть? Какая нищая месть!
Это «всехнее» было и есть.
 
 
И позабуду, не убудет.
Сердца остуду ночь не осудит.
 
 
И звезды, сутулясь, как старики,
Выпьют желчь из моей руки.
 

21 сентября 1987