Текст книги "Уильям Блейк в русской культуре (1834–2020)"

Блейк в русском зарубежье

Борис Анреп как русский наследник Блейка

Революция 1917 года обрушила былые социальные и культурные связи, и на долгие десятилетия память о Блейке была вывезена в эмиграцию вместе с дореволюционными идеалами и культурными ориентирами. Так, Бальмонт издал свои переводы из Блейка в 1921 году в Берлине [Блейк, 1921]. Аллюзии на творчество Блейка встречаются в творчестве Бориса Анрепа, Алексея Ремизова, Владимира Набокова, Бориса Поплавского.

Особенное место Блейк занимал в жизни и творчестве Бориса Анрепа (рис. 12).

Рисунок 12. Борис Анреп. Англия, 1920. Фото Оттолайн Моррелл

У нас он известен в основном как адресат лирики Ахматовой, однако это выдающийся художник-мозаичист и самобытный поэт. Единственная биография Анрепа написана его невесткой, журналисткой Аннабел Фарджен, и издана только на русском языке [Фарджен, 2003].

Предки Анрепа происходили из рыцарей Ливонского ордена, в их жилах текла шведская и балтийская кровь: прямого предка Анрепов захватил в плен Петр I. Особняк Анрепов около Самары был пожалован семье Екатериной II [Rosslyn, 1980, 25–26]. Анрепы преуспевали в военной и морской области, но отец Бориса, Василий Константинович, стал врачом и в 1885 году был приглашенным профессором медицины в Харьковском университете.

Борис Анреп родился в Санкт-Петербурге 28 сентября (16 по старому стилю) 1883 года. В русских документах не так много следов его деятельности: автобиография в памятной книжке Императорского училища правоведения, запись об определении Бориса фон Анрепа, как окончившего императорское училище правоведения с чином IX класса, в Журнале министерства юстиции (том 7).

В семье Анрепов искусство не было в чести; Борис впервые побывал в Эрмитаже в 22 года. По мнению отца Анрепа, известного врача и тайного советника, искусству могли посвящать свою жизнь лишь «Рафаэли и идиоты» [Фарджен, 2003, 34]. В 1880-х семья Анрепа переехала на время в Харьков, где Борис, будучи еще школьником, сдружился с Николаем Недоброво – тем самым, в чьем архиве сохранились ранние поэтические рукописи Бориса Анрепа. Их сблизила в том числе любовь к литературе. Как писал сам Анреп, «разговор перешел на литературные темы. За все время нашей дружбы это был главный предмет разговоров» [Фарджен, 2003, 21]; при этом сам Недоброво не настолько знал английский, чтобы читать в оригинале [там же, 20].

Борис Анреп обнаружил интерес к литературе рано; он легко учился и много читал. Особенное место в его литературных увлечениях занимала английская литература: он вспоминал, что читал «Прометея освобожденного» Шелли еще в гимназии – под партой, во время урока греческой истории [Фарджен, 2003, 20]. Влияние английской романтической поэмы как жанра ощутимо в его литературных опытах; А. Фарджен упоминает, что Анреп особенно ценил творчество Блейка и Шелли. Упоминание о том, что он пишет стихи, относится ко времени его студенчества: Анреп посвящал стихотворения балерине Целине Спрышинской. Более активно заниматься как литературой, так и живописью он стал уже после окончания университета, в 1905–1906 годах.

В 1902–1905 годах Анреп и Недоброво учились в Петербургском университете и вновь сблизились [Rosslyn, 1979, 885]. В 1910-х годах Недоброво стал известным литературным критиком, теоретиком стиха и поэтом. Он же познакомил Анрепа с Анной Ахматовой. Именно в архиве Николая Недоброво сохранились до сих пор не опубликованные литературные произведения Бориса Анрепа.

Борис Анреп уже в ранние годы немало путешествовал. Первый раз он побывал в Англии в 1899 году. Очевидно, в этот период он углубил знакомство с английской поэзией эпохи романтизма. Тогда же он увидел впервые мозаики Равенны, которые, вероятно, отчасти повлияли на его будущее профессиональное становление [Rosslyn, 1980, 26].

Во время путешествий он увлекся искусством и литературой, и с 1908 года, отказавшись от карьеры юриста и оставив университет, он жил в Париже, а затем – в Великобритании, обучаясь живописи. Первая персональная выставка Анрепа состоялась в Лондоне в 1913 году в галерее Ченил. Но пока он отнюдь не эмигрант: в 1914–1916 годах Анреп воевал в составе русской армии в Галиции, получал награды. Только в 1917 году он уехал из России навсегда.

К Анрепу-эмигранту обращены знаменитые строки Ахматовой: «Мне голос был, он звал утешно…». Первоначально это стихотворение было опубликовано с посвящением Анрепу в газете «Воля народа» в 1918 году. В стихах Ахматовой этот постоянный адресат – странник, забывший родину и саму душу: «Темна твоя дорога, странник, / Полынью пахнет хлеб чужой»; он «за остров зеленый / Отдал, отдал родную страну» (1922). В действительности Анреп, сражавшийся за Россию в Первой мировой, не бежал с тонущего корабля. В его жизни были свои драмы, и одна из них – отказ от гражданской карьеры, ожидавшей его на родине, в пользу судьбы художника в Европе.

Именно у Анрепа осталась неопубликованная трагедия Николая Гумилева «Отравленная туника» (1917–1918); впоследствии, в 1940-х годах, Анреп передал эту рукопись и часть наследия Гумилева Глебу Струве [Kriger, 1949]. Струве впервые опубликовал эту трагедию в своей книге «Неизданный Гумилев» (Нью-Йорк, 1952).

Литературное наследие Анрепа во многом опирается на опыт прочтения пророческих книг Блейка. Наследие это не так просто обозреть, поскольку сам Анреп, ушедший в мозаичное искусство, не был озабочен сохранностью своих произведений. По свидетельству Г. Струве, в 1961 году, то есть почти полвека спустя, он уже не помнил о части своих поэм. В частности, он спутал свою поэму «Ода <о большой поэме>» (ок. 1910) с поэмой «Человек» (опубл. 1916) [Недоброво, 1981, 431]. А в минуту депрессии, как Анреп признавался тому же Струве, он уничтожил все свои произведения, кроме «Физы» [там же, 462]; таким образом, можно с большой долей уверенности говорить о том, что неопубликованные произведения Анрепа-поэта сохранились только в архиве Недоброво, с которым Борис делился своим творчеством. Это касается, в частности, поэм «Владимир», «Сотворение человека», «Создание мира».

Перечислим наиболее значимые литературные произведения Бориса Анрепа, известные на данный момент (большая часть неопубликованных произведений хранился в архиве Николая Недоброво в ИРЛИ РАН: Личные фонды Рукописного отдела, Ф. 201):

– поэма «Владимир», 1901;

– драма «Торжество», 1904;

– поэма «Создание мира», 1900-е;

– поэма «Сотворение человека», 1905;

– поэма «Ода <о большой поэме>», ~ 1910, возможно, утрачена;

– поэма «Foreword to the Book of Anrep» (очевидно, автоперевод на английский язык поэмы «Ода <о большой поэме>»), опубликована в 1913 г. в альманахе «Poetry and Drama», Лондон;

– поэма «Человек», опубликована в альманахе «Альманах муз», 1916;

– поэма «Физа», 1910-е; опубликована в 2003 г. в приложении к биографии А. Фарджен.

О многих произведениях Анрепа можно сказать словами, которые Недоброво писал о поэме «Ода»: «я пленялся верной простотой и исключительной, почти ювелирной точностью тяжеловесных ударов. Ты ведь знаешь, что кустари делают тончайшие подчас игрушки тем же топором, каким рубят дерево в лесу. Вот это и у тебя есть. В разных местах <…> получаешь сильнейшие эмоциональные толчки, прямо физически ощущаемые» [Недоброво, 1981, 430]. Попытки совместить мифологию и научную точку зрения, аллегоризм, яркость и физиологичность образов – все это придает своеобразие творчеству Анрепа-поэта и в то же время роднит его с Блейком.

Важной задачей представляется введение в научный оборот поэм Бориса Анрепа «Владимир», «Создание мира» и «Сотворение человека», сохранившихся только в архивах. До сих пор в научной литературе они не только не охарактеризованы, но даже не точно атрибутированы. Часто встречается путаница в их названиях: сам Недоброво в письме к Анрепу от 21.10.1910, кажется, путает эти две поэмы. Он пишет: «Эти тучи напомнили мне тучи из „Создания мира“» [Недоброво, 1981, 434], – хотя гораздо более яркий портрет тяжелых туч создан в «Сотворении человека». Далее, ранние поэмы Анрепа иногда путают с опубликованной поэмой «Человек», порой даже приписывают другим авторам. Так, О. А. Казнина указывает, что «Предисловие к Книге Анрепа» перекликается по жанру с поэмами Блейка «Создание человека», «Создание мира» [Казнина, 1997, 228], – очевидно, что неточные названия поэм Анрепа приписываются здесь Блейку, у которого таких произведений нет.

Одно из первых произведений Анрепа – поэма «Владимир» (рукопись датирована 1901 годом). В сопроводительном письме к Недоброво Анреп пишет: «Чем больше я перечитываю свою поэму, тем сильнее прихожу к тому убеждению, что <…> только и будет хорошего в ней заглавие, так много переделывать необходимо, что руки опускаются»[99]99
  Здесь и далее поэма «Владимир» цитируется по архиву: Институт русской литературы (Пушкинский Дом) Российской академии наук (ИРЛИ РАН), Личные фонды Рукописного отдела, фонд Николая Недоброво (ф. 201), № 46.


[Закрыть]. Несмотря на славянское имя главного героя, «Владимир», как и другие поэмы Анрепа, имеет следы влияния английской романтической поэзии, и прежде всего – Блейка. Поэма написана четырехстопным ямбом, белым стихом, и отражает начальный этап творческого пути оригинального поэта. В сравнении с более поздними «Физой» или «Человеком», «Владимир» гораздо менее самобытен. Однако и эта поэма имеет право стать полноправной частью литературного процесса, представляя не только контекст эволюции Анрепа-поэта, но и литературный контекст рубежа веков.

В частности, в поэме можно увидеть воссоздание образного мира аллегорий Блейка (орел, червь, образ птицы-вдохновения и пр.):

 
…Поймет ли червь орла
Высокое паренье? Скажет:
«Безумный упадет с небес,
Что могут немощные крылья
На поднебесной высоте?
Спокоен я – земля лежит
Твердыней верной подо мной,
И, ей доверившись, могу
Спокойно спать в земной коре,
Свернувшись маленьким клубочком».
Но не слабеют крылья; гордо
Орел несется выше, выше,
Нет места здесь – несется дальше,
Пока заход, восход зари —
Все в одной точке не сольется.
 

Здесь очевидны аллюзии к образу червя в «Книге Тэль» и лирике Блейка, а также отсылки к ряду ярких афоризмов «Бракосочетания рая и ада». Финал поэмы говорит о родстве взглядов Блейка и Анрепа на сущность божественного и концепцию боговоплощения: для русского поэта, как и для английского романтика, воплощение Бога – в человеке.

 
…Мысль моя,
Как птица, брошенная в небо,
Неслась все выше. С высоты,
Лишь достижимой для мечты,
Окинул взором все; я видел
Пространства все земные; все
Лет позабытых времена;
Туман веков в уме моем
Рассеялся; я видел свет.
Я понял мир и человека.
Ты скажешь мне: искал я Бога,
Да, да, нашел Его я – он
Во всем величии своем
Явился предо мной, кто он?
Не человек ли? Он себя
Среди веков бесчисленных
Искал; он наконец нашел
Себя; неизмеримо он
Велик в сиянии расцвета!
 

Поэма «Создание мира» существует в нескольких вариациях; мы прилагаем к работе один из ранних ее вариантов, датируемый, ориентировочно, 1904 г. (дата указана не вполне разборчиво). Поэма также написана четырёхстопным ямбом, белым стихом, и обнаруживает влияние традиции английского романтизма, в частности, произведений Блейка и Шелли.

В поэме «Создание мира» молодой поэт впервые обращается к мифологической лироэпике, создает драматический мир говорящих стихий и природных начал. Вначале это диалог Воды и Земли; затем полилог Ветра, Воздуха, Огня и Пыли; затем среди стихий возникает Дух; главное событие поэмы – когда Земля должна пожертвовать Цветком ради спасения, восстановления мира.

Как и Блейк, Анреп стремится творчески переосмыслить момент создания мира, пишет альтернативную версию творения. Огненный Дух, вылетающий из земли, близок титанам Блейка, в частности, Уризену, по стремлению к власти:

 
Я создан; наконец! Блаженство!
Над этим миром власть свою
уже я чувствую в себе.
Пожар предсветный догорает.
Кругом все стихло, все застыло.
Хочу безжизненность забыть,
хочу царить![100]100
  Здесь и далее поэма «Создание мира» цитируется по архиву: Институт русской литературы (Пушкинский Дом) Российской академии наук (ИРЛИ РАН), Личные фонды Рукописного отдела, фонд Николая Недоброво (ф. 201), № 50.


[Закрыть]
 

Описанная Духом история омрачения мира живых существ весьма напоминает те ложные творения, которые Блейк воссоздает в поэмах «Мильтон» и «Иерусалим»:

 
Есть край далекий, вам незримый,
за пеленой тяжелой мглы:
не мрачный, но не ясный сумрак
там наполняет дни туманом;
там существа полуживые
уж с давних пор влекут свой век,
и утро, вечер провожая,
не замечают, что прошло.
Когда великий светлый гений
свой праздник сам торжествовал,
они, непрошенные гости,
вступили на спокойный пир
и в храме, солнцем озаренном,
они, уверенные в силе,
туманом солнце облекли.
И светозарное чело
поникло от немой печали…
С тех пор бесплотною толпой,
уже усталые теперь,
они в безмолвии кружатся,
своей настойчивой заботой
на солнце саван оправляя.
 

Восстание тварных существ против «гения» и облечение солнца в саван – интересная аллюзия к тканым мирам Блейка (сотканным на станках Энитармон) и к солнцу-оку, закрытому черепом от безмерного мира. В художественном мире поэмы Анрепа воссоздается главное космологическое противопоставление, характерное для Блейка: открытость, разомкнутость (опыту, миру, времени) и закрытость, от которой проистекает всякое зло.

Поэма «Сотворение человека» в архиве Недоброво существует в одном варианте, причем датировки стоят в ее начале и конце. Поэма, написанная белым стихом и посвящённая единству природы и человека, также обнаруживает влияние лироэпической поэмы английского романтизма.

Содержанием поэмы становится происхождение человека из богатой, наполненной красками и силой природы. В ней, как и в «Мильтоне» Блейка, причудливо объединяются лирические пейзажные зарисовки и физиологизм:

 
И рябью смялась охотно вода,
а ветер во влажных грядках резвился,
о прибрежные камни плеснул
и вкатился – снова на высь к облакам.
А там рыхлые сочные тела перемешивались,
терлись – то выдувались, то всасывались —
и жались, чтобы только не брызнуть.
А уж солнечный свет в них
вонзался глубоко издали,
ярко шел в теплых парах
и, где дыры сквозили, бросался о землю
и грел. И яркий луч
согрелся под приливами лучей,
поднялся, затрепетал[101]101
  Поэма «Сотворение человека» здесь и далее цитируется по архиву: Институт русской литературы (Пушкинский Дом) Российской академии наук (ИРЛИ РАН), Личные фонды Рукописного отдела, фонд Николая Недобров (ф. 201), № 53.


[Закрыть].
 

Финал поэмы рассказывает о не вполне понятной муке человека, который, кажется, не столько наблюдает закат и лес, сколько, как у Блейка, «становится тем, что видит» (he became what he beheld).

 
Но уже пред нами томился вдали
безмолвный чернеющий лес,
росли коренасто (?) стволы,
и ветки накрест лежали на ветках,
а в отверстиях узловатых сплетений
виднелась краснота заката.
Вечер разбросал цвета по небу,
его вверху озеленив.
И это – легло на взоры человека
и опустилось в глубину его глаз.
Сплетенные руки за голову опрокинув,
плачьте, плачьте надо мною!
Как это было? – не могу рассказать я,
но глядите – раны едва отвердели,
уж треснули струпья,
и, мучительно боль выдыхая,
кровь, густою (?), выползла на тело.
Нельзя рассказать: вернутся тени,
начнут убивать меня снова;
о, плачьте обо мне, плачьте,
на мою кожу роняя слезы,
чтоб я измерил их теплоту.
 

Очевидно, источником как жизни, так и боли человека становится его непреодолимое родство с природной, растительной жизнью: здесь вспоминается важный для Блейка концепт «растительной жизни», Vegetative Life, как низшей, неоформленной и неосознанной формы человеческого существования.

Несмотря на то, что эти поэмы Анрепа не были опубликованы, они читались, по крайней мере, в узком кругу. Известно, что друг Анрепа, художник Дмитрий Стеллецкий (1875–1947) написал несколько работ по мотивам этих произведений.

Одна из картин хранится в частной коллекции. Надпись на обороте картины гласит: «Стеллецкий по стихам Бориса Анрепа Сотворение мира 1906–7 г.» Эта картина размерами 38 × 24 см. выполнена в смешанной технике, на холсте, который позднее наклеен на картон. На ней изображен обнаженный полулежащий юноша, в короне, зубцы которой подобны солнечным лучам. Он лежит на некоем невысоком ложе; рядом с ним нависает складчатая одежда, фон – стилизованные здания в русском силе; над всем этим распростерлась огромная луна. Стиль изображения, яркий и плоскостной, напоминает лубок.

Рисунок 13. Дмитрий Стеллецкий. «Сотворение человека». Композиция по мотивам поэзии Бориса Анрепа. 1900-е – начало 1910-х гг

Вторая картина, «Сотворение человека», приведена выше (рис. 13). Она нарисована на бумаге: акварель, гуашь, бронзовая краска, графитный карандаш. На обороте бумажной обложки тушью надпись: «Борисъ Анрепъ» и карандашом – «Б. Анреп». Внизу тушью пером подпись: «Дмитрiй Стеллецкiй». Картина выполнена в 1900-е – начало 1910-х гг. и происходит из собрания московского коллекционера И. В. Качурина.

Третье известное нам изображение, напротив, выполнено в жанре иллюстрации, то есть занимает лишь часть листа, а внизу подписаны строки из поэмы Анрепа (монолог Ветра, обращенный к Воздуху). На нем изображены обнаженные фигуры темного гиганта-мужчины и розовокожей женщины с алыми волосами, из которых как будто поднимается заря.

К сожалению, больше ничего не известно о судьбе подобных иллюстраций ранних поэм Анрепа. Однако в таком живописном олицетворении стихии – герои поэм Анрепа, подобно нарисованным титанам Блейка, обретают новое измерение и придают тексту дополнительный смысл. Вполне вероятно, что подобное «блейковское» иллюстрирование отвлеченных идей через обнаженные тела стало источником для позднейшего создания Анрепом рукописной иллюстрированной версии «Предисловия к Книге Анрепа».

Анреп не просто увлекался Блейком; он, по всей видимости, познавал английский язык в основном через стихи романтика и английскую Библию. По крайней мере в стихах Анрепа в 1909 году, когда его английский был еще беден, «ощущалось влияние Библии и Блейка» [Фарджен, 2003, 48]. На английском он написал «Предисловие к Книге Анрепа», короткую поэму, которая была оформлена как самостоятельная книга. С ней, увенчанный лавровым венком, запечатлен Анреп на портрете кисти Пьера Руа (1910). Это появление «Предисловия к Книге» как отдельного произведения напоминает приемы Блейка, который написал только «Первую книгу Уризена», так никогда и не завершив этот цикл. «Предисловие к Книге Анрепа», самодельная книга с красной кожаной обложкой, очевидно, стала творческим воссозданием принципов создания рукотворных книг Блейка. Она была снабжена акварельными иллюстрациями «с причудливыми узорами и картинками» [там же, 69]. Акварельные иллюстрации напоминают о технике иллюминированной печати, изобретенной Блейком, который раскрашивал свои книги темперой.

Приведем текст небольшой поэмы полностью.

Foreword to the Book of Anrep

In the end God spake: Ye, who are my hosts and my herds, the herdsmen thereof, and ye way. Ward, gather yourselves to hear My word, that I make known unto all.

Here to for my Ghost I gave unto you in pledge, as in your behoof – my likeness. Now you shall no more withhold my own.

Come up the steps and blow into my hands, for the hour of my abiding is gone.

My breath kindles no more upon the earth, but smokes, and in the stead of my gardens, are wastes.

I will lift my forehead from off the earth and withdraw my heels from the stony buttresses, my ear moreover shall be without the reach of your cry.

The earth will be behind my back, and the seat, where I was wont to be, be overgrown, for I have come to love the Ocean.

Thy word is done, о Lord, and as for me, I shall not steal thy goods. Moss is on the church floors; moth in the chests; mice in the shrine, and I, the churchman, am beggared. I will put off my garb and, taking a shepherd's pipe, will go.

I gladdened my way with games and dancing. Oh, what is good is not this!

So, laughing and without awe, I strode into the wood, where once walked the wreathed Leader[102]102
  Dante.


[Закрыть]. Let me give praise to him. In is name I began to leap, flinging high my knees. Flow sweat! Shake, о beard! Shrill, my pipe!

In the midst of the wood were harlots. They lay under the bushes like waifs, and fearlessly they called me to lie with them.

Unwisely I foundled the young wenches. Full of crafty skill and greed were they, wheedling me one after the other, the while I was full of trust.

The bitches rent the tame rabbit. 'Give me thy arms, thou hast gamed with me!' 'And to me give a leg!' 'And to me, likewise'.

Woe is me! Fanged she-wolves! They have scattered abroad the flakes of my flesh and gnawed them, gnashing their teeth. Where after they left me going down to my death, and hoarsely laughed, gibing each other.

Such were all he smarts, that I came to hate all love's sweetness. Murk on you, foul.

«Предисловие» было опубликовано в лондонском альманахе «Poetry and Drama» в 1913 году. Вопреки политике альманаха, поэма приведена с иллюстрациями, напоминая средневековые манускрипты с миниатюрами. Как указывал Недоброво, Анреп сам вырезал деревянные гравюры для этого издания [Тименчик, 1989, 57]. Монохромные гравюры, оставшиеся на печати, по свидетельству биографа, уступают рукописной версии, которая выставлялась на выставке Анрепа в Чениле в 1913 году: «Первоначальный вариант с цветными иллюстрациями, расположенными посреди и вокруг текста», то есть очень по-блейковски, «был гораздо более впечатляющим» [там же].

Однако и опубликованная, набранная прописными буквами, с рисунками и буквицами, поэма ярко выделяется среди других произведений в альманахе (рис. 14).

Рисунок 14. Страницы из первого издания поэмы Бориса Анрепа «Foreword to the Book of Anrep». «Poetry and Drama», 1913

В примечании, предпосланном публикации, редактор Г. Монро замечает: «Мы публикуем поэму, названную „Предисловие к Книге Анрепа“, и в этом случае отступаем от наших обычных принципов, выпуская ее в иллюстрированном виде. Это было сделано согласно страстному желанию автора, который хочет сохранить в презентации своей работы единство идеи, литературное и пластическое, неотъемлемое от замысла. Мы, с нашей стороны, оцениваем поэму как достаточно целостную, и в обычном случае опубликовали бы ее без шрифтовых выделений и иллюстраций. Автор, однако, остался непоколебим, и чтобы не потерять возможности представить эту работу читателям, мы пошли навстречу его желаниям»[103]103
  «We are publishing a poem entitled „Foreword to the Book of Anrep“, and are on this occasion departing from our usual principles by producing it in decorative form. This has been done at the express desire of the author, who wishes to preserve in the representation of his work that unity of idea, literary and plastic, inherent in its conception. We ourselves esteem the poem a sufficient entity in itself, and our normal course would have been to produce it without typographical or interpretative decoration. The author, however, is inexorable, and rather than lose the opportunity of placing his work before our readers, we have acceded to his wishes».


[Закрыть] [Poetry, 1913, 272].

Визуальный стиль поэмы (особенно в оригинале) и текстуальные ее особенности не оставляют сомнений, что Блейк, как поэт и художник, является для Анрепа образцом подражания. В «Предисловии к Книге Анрепа» очевидно влияние риторики и образности лирики и малых поэм Блейка, в особенности поэмы «Тириэль».

Подобно персонажу поэмы «Человек», старый герой заключил свою душу в камне: «Тогда старик ответил: „Однажды я спрятал душу в этой скале; она была взята, и я утратил ее. Расщепляя камень, тяжким трудом я добыл ее. Ура! Я заслужил душу и укрепился в ней, как в крепости“»[104]104
  «Then the old man made / answer: „Once I hid / my soul in this rock;/ she was taken therein, / and I lost her. With riving and toil I / reached her. Lo! I won in my soul and / settled in her, as in a stronghold“».


[Закрыть] [Anrep, 1913, 282]. Особенное место и в этой поэме занимает образ птицы: «Лишь птица недостижима. Теперь птица наверху души, так как она поет и летает»[105]105
  «Only / the bird is unriched. / Now the bird is the top of the / soul, for it sings and fies».


[Закрыть] [там же, 283]. У Блейка птица – также значимый образ свободного, ничем не связанного творческого воображения. Метаморфозы, сложный аллегоризм поэмы, ее мифологичность связывают ее как с предыдущими поэмами Анрепа, так и с творчеством английского романтика.

В 1916 году поэма Анрепа «Человек», написанная белым стихом, была опубликована в акмеистском «Альманахе муз» (Петроград). Очевидно, что молодой поэт увлечен мифологической физиологической образностью Блейка. В поэме аллегорически описывается перетворение человека как существа, объемлющего всю природу. Для того, чтобы вместить мир, лирический герой поэмы взрезает грудь острой скалой; в него входят звери, врастают деревья, происходит торжество мирового тождества:

 
Радость, радость!
В тело свое я принял часть мира [Анреп, 1916, 15].
 

Поэма Анрепа кажется развернутой метафорой выражения Блейка в «Иерусалиме»: «Если ваша вера в то, что человек содержит в своих конечностях всех животных, истинна, и они были отсечены от него жестокими жертвоприношениями…»[106]106
  «If your tradition that Man contained in his Limbs, all Animals, is True & they were separated from him by cruel Sacrifices…»


[Закрыть] [Blake, 1988, 174]. Однако, если Блейк обычно рисует картину сотворения человека как грехопадение, Анреп описывает всеобщее возвращение, сращение мира обратно в человека:

 
Звери, войдите одни за другими
И наполните меня до краев.
…
Благодатная ноша,
Жизнь мира во мне! [Анреп, 1916, 14].
 

Поэма Анрепа отвечает на вопрос о том, кто есть человек. Блейка также занимал этот вопрос, и он писал со всей выразительностью: «Поэтический гений есть истинный человек, и <…> тело, или внешняя часть человека, происходит от поэтического гения»[107]107
  «the Poetic Genius is the true Man. and <…> the body or outward form of Man is derived from the Poetic Genius».


[Закрыть] [Blake, 1988, 1]; «Где нет человека, природа бесплодна»[108]108
  «Where man is not nature is barren».


[Закрыть] [там же, 38]. У Анрепа же пуст человек без природы, но затем человек оплодотворяет природу творческим началом.

Скалы, птицы, сотворение человека в связи с сотворением мира, образное взаимовоплощение человека и природы – постоянные мотивы пророческих поэм Блейка. В поэмах «Европа», «Книга Уризена», «Иерусалим», «Мильтон» появляются образы солнца, горящего в груди, детей, вырывающихся из грудной клетки, пещеры из ребер. «Человек» перекликается с поэмой Блейка «Книга Тэль» (к тому времени переведенной Бальмонтом), где невинная душа ищет опыта и бежит от него.

Подобно Блейку, Анреп строит авторскую мифологию, пишет аллегорично и архаично. Анреп-поэт нисколько не символист, уходящий в туманную перспективу смыслов; его образы требуют четкого и однозначного, хотя и не реалистичного истолкования. Не совсем уклюжая, но свежая по теме и по развитию сюжета поэма «Человек» сближается с блейковскими пророчествами и по форме (белый стих), и, в особенности, физиологичностью переживания мира и творения: мир и человек оказываются буквально телесно едины, хотя у того и другого автора это единство (или разъединение) связаны с болью. У Блейка выход обычно связан с Великим Судом, когда различия между объектом и субъектом будут преодолены; у Анрепа в «Человеке» из груди лирического героя вылетает птица творчества, душа проникает собою камень, мир – очеловечивается.

Строка-рефрен из поэмы «Человек», «Я пою, и лес зеленеет», была предпослана небольшому циклу Ахматовой «Эпические мотивы», в который вошли белые стихи, написанные в 1913–1916 годах.

Другой поэме Анрепа было обязано своим названием литературное общество «Физа», собрания которого посещали Гумилев, Ахматова, Г. Иванов. Судя по мемуарам Иванова, название носило насмешливый характер: «Среди множества петербургских литературных обществ было и такое: „Физа“. <…> „Физой“ звался герой поэмы, очень бездарной и очень пышной, прочитанной на открытии одним из ее великосветских учредителей. <…> Над „Физой“ все смеялись, но все ее посещали» [Иванов, 1994, 402]. Ахматова, по свидетельству Наймана, считала, что общество было призвано в том числе разрушить акмеистский Цех поэтов, и упоминала о том, что «Физа» – название поэмы Анрепа, прочитанной на первом собрании общества в отсутствии автора (он был тогда в Париже) [Найман, 1999, 115]. Физа – имя главного героя поэмы, которая пронизана блейковскими образами, символикой, мифологией. Поэма впервые опубликована в приложении к биографии Аннабел Фарджен.

Если «Человек» сходен с поэмами Блейка по тематике и образности, то в «Физе» очевидны прямые аллюзии к пророчествам романтика. Имя героя Физа созвучно Тирзе, Tirzah, одной из героинь авторской мифологии Блейка (имя позаимствовано из Библии). Однако Физа – не женщина, а мужчина и альтер эго поэта-ремесленника.

Образ Физы во многом создается красками, которыми написан образ блейковского героя-кузнеца Лоса. Уйдя из дома, Физа «упер свой лоб о горн плавильный», у него есть «печи и плавильни, тончайшие орудья, / Весы и предельные меры, и сила тока; / Кислота и щелочь» [Анреп, 2003, 282–283]. Как и в поэме «Человек», здесь прослеживается блейковский образ разъятого, неполного тварного тела:

 
Легко выколоть мои глаза,
Но око заочное как вырвать?
Схоронясь за костью, оно рыщет оттуда
Неустанно, верно и свирепо [там же, 283].
 

Следующее описание Физы выглядит как воплощение скованной позы, часто встречающейся в живописи Блейка и весьма важной для его понимания телесного (см. иллюстрации к «Книге Уризена»):

 
Жалуясь и горюя, Физа сел на землю;
Голова его между коленями,
Поверх головы – локти крышею,
Пальцы впились в затылок.
И длинные волосы расплелись
И спутались, ниспадая ниже колен [там же].
 

Смысл жизни Физы – творческий поиск. Как и у Блейка, творчество обретает у Анрепа вселенский смысл, становясь творением мира. Пересказывать сюжет поэмы не имеет смысла, поскольку она аллегорична и требует большого комментария, с привлечением широкого литературного и философского контекста. Обратимся к ее финалу.

Пережив много приключений и метаморфоз, подобно блейковскому гиганту Альбиону, срастающемуся со скалой, Физа уйдет под землю; как и герои Блейка, он видит мир, с его «небесными стропилами», как инженерное творение. Волосы Физы становятся золотыми струнами, и на них играет вещая птица, рассказывая эту историю читателю. В поэме «Иерусалим» Блейка «золотая струна» – путеводная нить, которую поэт предлагает читателю:

 
Я даю тебе конец золотой струны,
Лишь смотай ее в клубок,
Она приведет тебя к небесным вратам
В стене Иерусалима[109]109
I give you the end of a golden string,Only wind it into a ball:It will lead you in at Heavens gate,Built in Jerusalems wall.

[Закрыть] [Blake, 1988, 231].
 

В поэме «Физа», где герой-пророк является и алхимиком, и ремесленником, переживает истинно чудесные метаморфозы, пророческая риторика и аллегоричность причудливо смешивается с отражением современных Анрепу явлений. Физа ищет и находит магический «светород», что связывает поэму с открытиями в химии. Физа и его семья живут не в мифологическом мире титанов, а в социуме, хотя и архаичном (это сближает его героев с героями ранней поэмы Блейка «Тириэль»). И если конечной целью поэм Блейка становится восстановление нарушенной гармонии первоэлементов, снятие противоположности невинности и опыта, то у Анрепа задачи ограничиваются воплощением личного призвания, нахождением истинного творческого пути отдельной личности.

Рукопись поэмы «Физа» в 1915 году Анреп отдал на сохранение Ахматовой, а она, по его словам, «зашила ее в шелковый мешочек и сказала, что будет беречь как святыню» [Анреп, 2003, 267]. Ольга Штейн считает, что именно этот эпизод проливает свет на строки Ахматовой о том, кто «Только душу мне оставил / И сказал: побереги» [Штейн, 2004].

Стиль Анрепа-художника критики также связывали с влиянием Блейка. Так, художественный критик Роджер Фрай, в 1913 году написавший предисловие к каталогу персональной выставки Анрепа в Челси, указывал: «Большинство современных художников черпают вдохновение из созерцания внешних явлений. Фон Анреп, как мне кажется, – из движений своей внутренней жизни. Среди английских художников мы можем заметить нечто подобное у Блейка, и посетитель выставки наверняка вспомнит этого художника, но не столько из-за формального сходства, сколько благодаря несомненно схожим методам» [цит. по: Фарджен, 2003, 74].

В художественной критике Анреп прослеживал линию, которая отличала романтизм: утверждение о важности личности творца. Так, он писал: «Вся жизнь живописца является почвой для построения здания его духа и дома его души, а в нем живописные стройки – не для украшения углов, но иконы, творящие чудо» [Анреп, 1912, 18]. Он упоминал и о том, что темпера (которой писал Блейк) «редко употребляется художниками на Западе», однако распространена в русской иконописи, и по своим данным живопись темперой «приспособлена» к изображению мира духовного [Анреп, 1914, 90–91].