Текст книги "Мятежная"

– Беатрис Прайор, о чем ты более всего сожалеешь? – спрашивает Найлз.

Конечно, не о том, что выбрала Лихачество, покинув Альтруизм. И не о том, что застрелила охранников у входа на пост управления. Слишком важно было добраться туда.

– Мне жаль…

Мой взгляд скользит по залу, и я нахожу Тобиаса. На его лице никаких эмоций, в глазах – пустота. Руки скрещены на груди, пальцы сжаты так, что костяшки побелели. Рядом с ним Кристина. Мне сжимает грудь, я не могу дышать.

Я должна сказать им. Сказать правду.

– Уилл, – говорю я. Имя звучит, как судорожный вздох, как будто оно вырвалось у меня прямо из живота. Обратного пути нет.

– Я застрелила Уилла, – продолжаю я. – Он был под воздействием симуляции. Я убила его. Он сам собирался застрелить меня, но я его убила. Убила своего друга.

Уилла, со складкой меж бровей, зелеными, как сельдерей, глазами и способностью по памяти цитировать любое место из манифеста Лихачества. Живот схватывает так, что я едва не начинаю стонать. Вспоминать его – больно, до самых кончиков пальцев.

Мне приходит в голову другая мысль, еще хуже. До сих пор я этого не понимала. Я была готова скорее умереть, чем убить Тобиаса, но такая мысль не пришла мне в голову, когда дело касалось Уилла. Я решилась убить его за долю секунды.

Я чувствую себя нагой. Я не понимала, что ношу тайны поверх себя, как доспех. Когда их нет, всем видно, кто я такая на самом деле.

– Благодарю за честность, – тихо говорят все.

Но Кристина и Тобиас молчат.

Глава 13

Я встаю со стула. У меня уже не кружится голова, как только что. Эффект сыворотки почти прошел. Толпа расступается. Я ищу выход. Обычно я не убегаю от неприятностей, но сейчас мне хочется провалиться сквозь пол.

Все начинают выходить из зала. Но Кристина остается на своем месте. Пальцы сжаты в кулаки, и только сейчас начинают разжиматься. Ее взгляд встречается с моим, но глядит сквозь меня. В ее глазах слезы, но она не плачет.

– Кристина, – говорю я. Извини, все, что приходит мне в голову, но это слово в такой ситуации скорее оскорбление, чем просьба о прощении. Извиняться можно, когда ты кого-то локтем толкнула или перебила. Я хочу сделать что-то серьезнее, чем просто извиниться.

– У него был пистолет, – объясняю я. – Он убил бы меня. Он был под воздействием симуляции.

– Ты убила его, – говорит она. Ее слова словно взрываются, вылетая у нее изо рта. Она смотрит на меня так, будто впервые видит, и отворачивается.

Девушка помоложе, такого же роста и с таким же цветом кожи, берет ее за руку. Младшая сестра Кристины. Я видела ее в День Встречи. Тысячу лет назад. Остатки сыворотки правды все еще действуют, у меня в глазах плывет. А может, это просто слезы.

– Ты в порядке? – спрашивает Юрайя, появляясь из толпы и касаясь моего плеча. Я не видела его с момента начала симуляции, но во мне нет сил даже поприветствовать его.

– Ага.

– Эй, – он сжимает мое плечо. – Ты сделала то, что должна была, так ведь? Спасла нас от участи стать рабами эрудитов. Она тоже это поймет, со временем, когда боль станет не такой острой.

Я не могу даже кивнуть в ответ. Юрайя улыбается мне и уходит. Несколько лихачей подходят, их слова звучат как благодарность. Может, похвала. Может, они пытаются меня успокоить. Другие обходят меня стороной, глядя на меня с подозрением.

Люди в черной одежде передо мной сливаются в одну массу. Я опустошена. Во мне ничего не осталось.

Рядом со мной оказывается Тобиас. Я беру себя в руки, готовясь к его реакции.

– Нам вернули оружие, – сказал он, протягивая мне нож.

Я сую его в задний карман, боясь встретиться взглядом с Тобиасом.

– Можем поговорить об этом завтра, – настаивает он. Тихо. Тихий голос – знак опасности, когда дело касается Тобиаса.

– Хорошо.

Он кладет руку мне на плечи. Я нащупываю рукой его бедро и притягиваю его к себе.

Крепко держусь за него, пока мы идем к лифту.

Он находит нам две койки в конце коридора. Мы ложимся, наши головы соприкасаются, но мы молчим.

Когда я убеждаюсь в том, что он заснул, я выскальзываю из-под одеяла и иду по коридору, мимо десятка спящих лихачей. Нахожу дверь, ведущую на лестницу.

Мышцы начинает жечь, легкие с трудом вбирают воздух. Но впервые за последние дни я чувствую облегчение.

Может, по ровной местности я и хорошо бегаю, но ступени – совсем другое дело. Пройдя двенадцатый этаж, я останавливаюсь, чтобы растереть сведенные судорогой бедренные мышцы и перевести дыхание. Ухмыляюсь, чувствуя жжение в ногах и груди. Боль надо вышибать болью. Не слишком логичное предложение.

Когда я добираюсь до восемнадцатого, впечатление такое, что нижняя часть тела превратилась в желе. Я ковыляю, входя в зал, где меня допрашивали. Никого нет, но скамьи на месте, как и стул, на котором я сидела. Сквозь облака светит луна.

Я ставлю руки на спинку стула. Простой стул, деревянный и немного скрипит. Как странно, что столь простая вещь оказалась инструментом в деле, в котором погибли одни мои отношения и серьезно пострадали другие.

И так плохо, что я убила Уилла. Мне не хватило быстроты реакции, чтобы принять другое решение. Теперь мне жить с этим, осуждаемой окружающими и самой собой. Ничего уже не будет прежним.

Правдолюбы поют хвалу истине. Вот только никогда не скажут о ее цене.

Край стула впивается мне в ладони. Оказывается, я сжимаю его сильнее, чем думала. С секунду я смотрю на него, а потом поднимаю и закидываю на здоровое плечо, ножками вверх. Оглядываю зал в поисках лестницы. Но вижу лишь амфитеатр, подымающийся к стенам в стороны.

Дохожу до верхнего ряда скамеек и подымаю стул над головой. Подпрыгиваю, толкая его вверх, и он оказывается на подоконнике. Болью напоминает о себе плечо. Не надо было мне дергать раненой рукой. Но сейчас надо думать о другом.

Я делаю усилие, подтягиваюсь на дрожащих руках и, наконец, забираюсь на подоконник. Пару секунд просто лежу, судорожно глотая ртом воздух.

После я встаю и рассматриваю весь город. Русло высохшей реки изгибается вокруг здания и исчезает вдали. Над грязью протянулся мост, выкрашенный облезшей красной краской. На другой стороне здания, по большей части – пустующие. Сложно представить себе, но когда-то в городе было столько людей, что они могли заполнить их.

На мгновение я позволяю себе вспомнить допрос. Опустошенное лицо Тобиаса. Его гнев, который он сдержал, потом, чтобы не свести меня с ума. Пустой взгляд Кристины. Шепот. «Благодарю за честность». Легко говорить, когда происходящее не касается тебя лично.

Я хватаю стул и выкидываю его наружу, еле слышно вскрикнув. Вскрик перерастает в крик, а потом – в вопль. Я стою на подоконнике в Супермаркете Безжалостности, крича во все горло, пока глотку не начинает жечь. Стул летит вниз и наконец ударяется о землю, разлетаясь на куски, будто стеклянный. Я сажусь на подоконник, наклонившись в сторону оконного проема, и закрываю глаза.

Вспоминаю об Але.

Интересно, сколько он стоял на краю утеса, прежде чем прыгнул в Яму.

Наверное, долго. Вспоминал самое худшее, что сделал в жизни. Кстати, он чуть не убил меня. Вспоминал и самое лучшее. Храбрые, героические поступки. И потом решил, что устал. Не жить, но – существовать. Устал быть Алом.

Я открываю глаза. Гляжу на еле заметные внизу обломки стула. Впервые в жизни я чувствую, что понимаю Ала. Надоело быть Трис. Я наделала гадостей. Я не могу это исправить. Они стали частью меня.

Я наклоняюсь вперед, к ветру, держась за оконный проем рукой. Еще несколько сантиметров, и мой вес увлечет меня вниз. И я уже не смогу удержаться.

Но я не могу. Мои родители пожертвовали собой ради любви ко мне. Потерять свою жизнь без достаточной причины будет надругательством над их жертвой. Независимо от того, что я натворила.

– Пусть чувство вины научит тебя, как поступить в следующий раз, – сказал бы мой отец.

– Я люблю тебя. Несмотря ни на что, – такими могли быть слова моей матери.

Одна часть меня желает выжечь родителей из памяти, чтобы мне больше не пришлось их оплакивать. Но другая боится того, кем я могу стать – без них.

Глаза заливают слезы. Я начинаю медленно спускаться обратно в зал, где меня допрашивали.

Я возвращаюсь в койку под утро. Тобиас уже проснулся и встал. Он идет к лифтам, и я иду следом, поскольку знаю, чего он хочет. Мы стоим в лифте рядом, у меня звенит в ушах.

Лифт останавливается на втором этаже, и меня начинает бить дрожь. Она идет от кистей, по предплечьям, плечам, груди, пока не начинает трястись все мое тело, и я не могу ничего с этим сделать. Мы стоим между дверей лифтов, прямо над символом Правдолюбия, наклоненными весами. Он вытатуирован у него посредине спины.

Тобиас долгое время не смотрит на меня. Стоит, скрестив руки на груди и опустив голову. У меня кончается терпение. Еще немного, и я закричу. Мне надо что-то сказать, но я не знаю что. Не могу извиняться, потому что всего лишь сказала правду и не могу сделать ее ложью. И не могу простить себя.

– Ты мне не сказала, – произносит он. – Почему?

– Потому, что я не… – и я трясу головой. – Не знала, как это сделать.

– Но все просто, Трис…

– Да, – киваю я. – Надо подойти и сказать: «Кстати, я застрелила Уилла и теперь чувство вины рвет меня на куски. А как насчет завтрака?» Я права?

Внезапно у меня не остается сил терпеть. Глаза заполняются слезами.

– Почему бы тебе не попытаться убить одного из лучших друзей, а потом начать разбираться с последствиями?! – ору я.

Закрываю лицо руками. Я не хочу, чтобы он снова смотрел, как я рыдаю. Он касается моего плеча.

– Трис, – мягко произносит он. – Прости. Я не говорю, что не понимаю тебя…

Он на мгновение замолкает.

– Мне хочется, чтобы ты доверяла мне.

Я доверяю тебе, думаю я, и слова почти срываются с языка. Но я останавливаюсь. А будет ли он любить меня, несмотря на все мои ужасные поступки? Проблема во мне самой, а не в нем.

– Тебе не кажется странным, что я узнал от Калеба о том случае, когда ты едва не утонула в баке с водой, – продолжает он.

Я с силой провожу пальцами по щекам, стирая слезы.

– Другие вещи еще более непонятные, – я стараюсь быть спокойной. – Например, увидеть воочию мать твоего парня, которую все давно считали мертвой. Или подслушать, как он планирует союз с бесфракционниками, но даже не делится этим с тобой.

Он убирает руку с моего плеча.

– Так что не делай вид, что это только моя проблема, – заявляю я. – Может, я тебе и не доверяю, но ты тоже это делаешь.

– Я думал, мы сможем поговорить обо всем этом со временем, – отвечает он. – Или я должен был сказать тебе все сразу?

Я чувствую себя настолько обескураженно, что пару секунд не могу сказать ни слова. Щеки начинают гореть.

– Боже мой, Четыре! – кричу я. – Ты не хочешь говорить мне все и сразу, а я должна?! Неужели ты не видишь, как это глупо?

– Для начала не пытайся использовать мое имя как оружие, – предлагает он, показывая на меня пальцем. – Во-вторых, я не планировал союз с бесфракционниками, а лишь обдумывал такую возможность. В-третьих, если бы ты действительно собиралась признаться насчет Уилла когда-нибудь, то это было бы совсем другое дело.

– Но я рассказала тебе про Уилла! – кричу я. – И сыворотка правды тут ни при чем. Я сама сделала выбор!

– Что?

– Я была в сознании. Под действием сыворотки. Могла солгать, скрыть все от тебя. Но решила, что ты заслужил право знать правду.

– Хороший способ, – скривившись, отвечает он. – На глазах у сотен людей! Какая интимная обстановка!

– А, значит, я не только должна поведать тебе об убийстве, но и сделать это в правильной обстановке? – недоумеваю я. – В следующий раз надо заварить чайку, свечки зажечь, да?

Тобиас издает стон и, развернувшись прочь, делает пару шагов назад. Когда он поворачивается ко мне, его щеки покрыты красными пятнами. Я еще ни разу не видела его таким.

– Иногда с тобой бывает очень трудно, Трис, – шепчет, глядя в сторону.

Мне хочется сказать ему, что со мной действительно нелегко. И я бы не выжила в последнюю неделю, если бы не он. Но я просто смотрю на него, а в ушах стучит пульс.

Я не могу признаться ему в том, насколько он мне нужен. И я не могу жить без него, точка. Но мы не можем даже довериться друг другу, поскольку не знаем, сколько еще проживем на этой войне.

– Прости, – отвечаю я. Во мне не осталось ни капли гнева. – Мне следовало быть честнее с тобой.

– И все? – хмурится он.

– А что еще ты собирался услышать?

В ответ он просто качает головой.

– Ничего, Трис.

Я гляжу, как он уходит, и внутри меня растет пустота. Кажется, я скоро разорвусь на части.

Глава 14

– Так, какого хрена ты здесь делаешь? – спрашивает меня кто-то.

Я сижу на матрасе в коридоре. Я пришла сюда, но забыла, для чего, поэтому просто ничего не делаю. Я поднимаю взгляд. Линн. Я познакомилась с ней, когда она наступила мне на ногу в лифте в небоскребе «Хэнкок Билдинг». Сейчас она стоит рядом и глядит на меня, приподняв брови. У нее отросли волосы. Они еще короткие, но ее голова уже не выглядит, как череп.

– Сижу. И что? – отвечаю я.

– Ты смехотворна, вот и все, – со вздохом замечает она. – Собирай шмотки. Ты лихачка, и пора вести себя соответственно. Из-за тебя у нас плохая репутация у правдолюбов.

– Почему именно?

– Делаешь вид, что нас не знаешь.

– Я просто старалась помочь Кристине.

– Кристина, – фыркает Линн. – Влюбленная соплячка. Люди гибнут. На войне такое случается. Со временем она поймет.

– Ага, люди гибнут, но не всегда их убивает лучшая подруга.

– Без разницы, – отвечает Линн. – Пошли.

У меня нет причин отказываться. Я встаю и следую за ней по коридорам. Она быстро шагает, и мне приходится не отставать.

– Где твой страшный приятель? – спрашивает она.

Мои губы кривятся, как от кислого.

– Он не страшный.

– Нет, конечно же, – ухмыляется она.

– Не знаю, где он.

– Ну, тогда можешь и его из постели поднять. Нам надо забыть об этих ублюдочных детях союза лихачей и эрудитов. Снова стать единым целым.

– Ублюдки от союза лихачей и эрудитов, надо же, – смеюсь я.

Она толкает дверь, и мы оказываемся в большом помещении, напоминающем мне вестибюль. Пол здесь выложен черным мрамором с огромным белым символом посередине, но этот знак закрыт койками и матрасами. Лихачи, мужчины, женщины и дети, повсюду, и ни единого правдолюба.

Линн ведет меня влево, между рядами постелей. Глядит на мальчишку, сидящего на одной из крайних, на пару лет нас моложе. Он пытается развязать узел на шнурках.

– Гек, придется тебе найти другую постель, – произносит она.

– Что? Ни за что, – отвечает он, даже не поднимая взгляда. – Я не буду снова носиться взад и вперед только из-за того, что тебе на ночь глядя захотелось потрепаться с одной из твоих дур-подружек.

– Она мне не подружка! – рявкает Линн. И она права. – Гек, это Трис. Трис, познакомься с Гектором, моим младшим братом.

Услышав мое имя, мальчик вздергивает голову и открывает рот.

– Привет, – здороваюсь я.

– Ты дивергент, – отмечает он. – Мама говорила держаться от вас подальше, вы опасны.

– Ага, большой страшный дивергент, и силой мысли она заставит твою голову лопнуть, – говорит Линн, тыкая ему промеж глаз указательным пальцем. – Только не говори, что на самом деле веришь во всю эту детскую чушь про дивергентов.

Его лицо становится пунцовым, и он хватает часть своих вещей, лежащих кучей рядом с постелью. Мне неудобно, но он быстро перекидывает все через пару матрасов. Гектор не собирается уходить далеко.

– Я сама, – говорю я. – В смысле лягу спать.

– Ага, конечно, – ухмыляется Линн. – Но он заслужил такое отношение. Назвал Зика предателем, прямо в лицо Юрайе. Не то чтобы это неправда, но не надо стебаться. Думаю, это в нем от правдолюба. Считает, может говорить все, что вздумается. Эй, Мар!

Марлен приподнимает голову с матраса и улыбается мне во все зубы.

– Эй, Трис! – говорит она. – Добро пожаловать. Что такое, Линн?

– Не пошлешь девчонок за одеждой? – говорит Линн. – Только не рубашки. Джинсы, белье, ботинки?

– Конечно, – кивает Марлен.

Я кладу нож рядом с матрасом.

– О какой «детской чуши» ты упоминала? – спрашиваю я.

– Про дивергентов. Люди с особыми способностями мозга? Ладно, а?

Она пожимает плечами.

– Знаю, что ты в нее веришь, но я – нет.

– Тогда как ты объяснишь мне способность сохранять осознание во время симуляций? – спрашиваю я. – Или вообще не поддаваться им?

– Думаю, лидеры фракций выбирают людей случайным образом и испытывают на них другие симуляции.

– Зачем им это?

Она машет рукой.

– Отвлекающий маневр. Все озабочены дивергентами, как моя мама, и перестают обращать внимание на остальное. Другой способ контроля сознания.

Она оглядывает меня и топает носком по мраморному полу. Интересно, помнит ли она, как сама была под контролем сознания. Во время симуляции.

Я так сосредоточилась на том, что случилось с альтруистами, и совсем забыла о лихачах. Сотни людей очнулись и узнали, что на них легло черное клеймо убийц. Но они совершали преступления не по своей воле.

Я решаю не спорить с ней. Если она хочет верить в заговор властей, не уверена, что я смогу ее переубедить.

– Я принесла одежду, – говорит Марлен, подходя к нашим матрасам. У нее стопка черной одежды размером с ее грудную клетку, и она с гордостью отдает ее мне.

– Я даже твою сестру на чувство вины пробила, Линн. Она три платья отдала.

– У тебя сестра есть? – спрашиваю я Линн.

– Ага. Ей восемнадцать. Была на инициации вместе с Четыре.

– Как ее зовут?

– Шона, – отвечает она и смотрит на Марлен. – Я сказала ей, что платья нам теперь не скоро понадобятся, но она, как обычно, не слушала.

Я вспоминаю Шону. Она была среди тех, кто ловил меня на спуске с небоскреба.

– Драться в платье было бы легче, – говорит Марлен, постукивая пальцами по подбородку. – Ногами махать проще. Кому какая разница, если ты посверкаешь перед врагами нижним бельем, если ты им заодно наваляешь?

Линн умолкает, видимо, понимая, что это умно, но не желая признаваться.

– А насчет посверкать нижним бельем? – спрашивает Юрайя, обходя матрас. – Я всегда «за».

Марлен тыкает его кулаком в руку.

– Мы ночью собираемся залезть на «Хэнкок Билдинг», – говорит Юрайя. – Вам надо идти. В десять.

– Спуск по тросу? – спрашивает Линн.

– Нет. Наблюдение. Мы слышали, что у эрудитов свет целую ночь горит, так будет проще заглядывать в окна. Посмотреть, что они там делают.

– Я иду, – говорю я.

– Я тоже, – откликается Линн.

– Что? Ой, я тоже, – произносит Марлен, улыбаясь Юрайе. – Надо еды взять. Пошли?

– Конечно, – подытоживает он.

Марлен машет рукой, и они уходят. Обычно она слегка подпрыгивает, будто все время спотыкается. Но сейчас ее шаги более плавные, красивые, но лишенные той детской радости, которую я всегда в ней замечала. Что с ней случилось, когда она была под действием симуляции?

Линн сжимает губы.

– Что? – спрашиваю я.

– Ничего, – отрезает она. Качает головой. – Просто они куда-то идут, одни, на ночь глядя.

– Похоже, ему понадобится помощь всех его друзей, – говорю я. – Вся эта штука с Зиком, и все такое.

– Ага. Что за кошмар. Вот он был с нами, и тут…

Она вздыхает.

– Без разницы, как долго ты учишь человека быть храбрым… Ты никогда не узнаешь, чему он научился, пока не произойдет что-то серьезное.

Она внимательно смотрит на меня. Я никогда не замечала, какие у нее странные глаза. Карие, с золотом. Сейчас у нее уже немного отросли волосы, и еще я подмечаю изящный нос, полные губы… Она потрясающая, хотя и не старается такой выглядеть. Я ей завидую, но потом понимаю. Линн, должно быть, терпеть этого не может. Именно потому и побрила голову.

– Ты храбрая, – говорит она. – Но ты сама в курсе. Но я хочу, чтобы ты знала – я так считаю.

Она делает мне комплимент, но у меня все равно складывается ощущение, что она сказала какую-то гадость.

– И не профукай, – добавляет Линн.

Спустя пару часов после того, как я перекусила и вздремнула, я сижу на краю матраса и меняю повязку на плече. Снимаю футболку, оставаясь с голым торсом. Вокруг куча лихачей, которые переговариваются и смеются. Я едва заканчиваю мазать рану, когда слышу взрыв смеха. Юрайя бежит по проходу между матрасами, закинув на плечи Марлен. Ее лицо раскраснелось, и она машет рукой, когда он проносит ее мимо.

Линн, сидящая на соседнем матрасе, хмыкает.

– И как он только может флиртовать?

– А что ему, ходить, волоча ноги и хмурясь? – усмехаюсь я, прижимая повязку к ране. – Может, тебе стоило у него поучиться.

– Еще чего, – фыркает она. – Ты все время хнычешь. Пора называть тебя Беатрис Прайор, королевой трагедий.

Я встаю и тычу ей в руку кулаком, сильнее, чем в шутку, но слабее, чем в настоящей драке.

– Заткнись, – говорю я.

Даже не глядя на меня, она сводит мой удар на нет.

– Я не собираюсь слушаться Сухарей.

Но я вижу, что она слегка улыбнулась.

– Готова? – спрашивает Линн.

– Куда собрались? – произносит Тобиас, проходя между матрасами и становясь в проходе. Я весь день с ним не разговаривала и не знаю, чего ожидать. Будет ли наше общение таким же стесненным или вернется к нормальному?

– На верхушку «Хэнкок Билдинг», за эрудитами следить, – отвечает Линн. – Хочешь с нами?

Тобиас кидает на меня многозначительный взгляд.

– Нет, у меня еще здесь дела есть. Будьте поосторожнее.

Я киваю. Я знаю, почему он не хочет идти. Тобиас любой ценой избегает высоты. Он касается моей руки, на мгновение меня придерживая. Я напрягаюсь. Он не прикасался ко мне со времени нашей ссоры. Он отпускает мою руку.

– Еще увидимся, – невнятно бормочет он. – Не наделай глупостей.

– Спасибо за доверие, – хмурюсь я.

– Я не это имел в виду, – говорит он. – В смысле не давай другим наделать глупостей. Они тебя послушаются.

Он наклоняется ко мне, будто хочет поцеловать, но в последний момент решает этого не делать и прикусывает губу. Мелочь, но все равно выглядит, как отчуждение. Стараясь не смотреть ему в глаза, я бросаюсь следом за Линн.

Мы идем по коридору к лифтам. Лихачи уже разрисовали стены цветными квадратами. Для них жилище правдолюбов – лабиринт, и они хотят нормально ориентироваться в нем. Я пока знаю дорогу только к самым основным местам – спальням, кафетериям, вестибюлю и месту допросов.

– Почему люди ушли из района Лихачества? – спрашиваю я. – Ведь там нет предателей, так?

– Нет, они у эрудитов. А в нашем районе больше всего камер наблюдения, – отвечает Линн. – Скорее всего у эрудитов есть к ним доступ, а искать камеры можно до бесконечности. Поэтому мы решили лучше просто исчезнуть.

– Умно.

– С нами бывает.

Линн тыкает пальцем в кнопку первого этажа. Я гляжу на наши отражения в зеркалах на дверях. Она выше меня ростом на пару дюймов, но, несмотря на свободные штаны армейского покроя и рубашку, видно, что у ее тела все изгибы и выпуклости в полном порядке.

– Что? – осведомляется она.

– Зачем ты побрила голову?

– На инициации, – отзывается она сразу. – Я без ума от Лихачества, но парни из нашей фракции не рассматривают девушку в качестве серьезного соперника. Мне это надоело, и я решила, что надо выглядеть не совсем, как обычная девушка. Возможно, тогда они станут воспринимать меня по-другому.

– Тебе можно было бы использовать, что тебя недооценивают, в свою пользу.

– Ага, тогда потом? Прикидываться, что падаешь в обморок каждый раз, когда происходит нечто пугающее?

Линн закатывает глаза.

– Ты не думаешь, что я напрочь лишена достоинства или что-то вроде?

– Я думаю, что лихачи постоянно ошибаются, отказываясь хитрить, – произношу я. – Не всегда надо бить людям по мордам со всей силы.

– Может, тебе пора в синее переодеться, – отвечает она. – Если ты собираешься вести себя, как эрудит. Кроме того, ты поступила точно так же, только голову не брила.

Я выскакиваю из лифта прежде, чем ляпнуть что-нибудь, о чем буду жалеть. Линн отходчива, но и вспыльчива, как большинство лихачей. Как и я, за исключением того, что лишена первого качества.

Перед дверьми расхаживают несколько лихачей с большими ружьями, высматривая, не собирается ли кто вломиться. Рядом с ними стоят несколько человек помоложе. Юрайя, Марлен, Шона, сестра Линн и Лорен, которая готовила к инициации неофитов, выросших в Лихачестве, точно так же, как Четыре готовил перешедших из других фракций. Когда она поворачивается, ее проколотое сережками сверху донизу ухо сверкает в свете ламп.

Линн останавливается рядом с ними, и я наступаю ей на пятки. Она ругается.

– Какая очаровашка, – замечает Шона. Они не слишком похожи, за исключением цвета волос, каштанового, но у Шоны они до подбородка, как у меня.

– Да, это моя цель, быть очаровашкой, – отвечает Линн.

Шона обнимает ее за плечи. Странно видеть Линн вместе с ее сестрой. Видеть, что у Линн есть кто-то, с кем она держит связь. Шона бросает взгляд на меня, и ее улыбка пропадает. Она смотрит с тревогой.

– Привет, – говорю я, поскольку сказать больше нечего.

– Здравствуй, – приветствует она.

– О боже, мама тебе уже наговорила, так ведь, – говорит Линн, прикрывая лицо рукой. – Шона…

– Линн, заткнись немедленно, – рявкает Шона, напряженно глядя на меня. Так, будто я в любой момент могу на нее броситься. Или напасть, используя особые силы моего мозга.

– О, Трис, ты с Лорен знакома? – оглядев меня, спрашивает Юрайя.

– Ага, – отвечает Лорен прежде меня. У нее резкий и отчетливый голос, будто она хочет одернуть Юрайю, хотя, судя по всему, это естественная манера поведения. – Она прошла через мой пейзаж страха во время инициации. Так что знает меня лучше, чем следует.

– Правда? А я считал, что перешедшие были в пейзаже у Четыре, – отвечает Юрайя.

– Если бы он это кому-нибудь позволял, – хмыкнув, произносит она.

У меня внутри теплеет. Ведь мне он разрешил.

Вдруг я замечаю позади Лорен что-то синее и присматриваюсь.

И начинается стрельба.

Стеклянные двери разлетаются вдребезги. На тротуаре снаружи появляются лихачи с синими повязками на руках. У них в руках странные пистолеты, каких я еще никогда не видела, из стволов исходят яркие лучи.

– Предатели! – кричит кто-то.

Лихачи одновременно вскидывают оружие. Мне выхватывать нечего, и я ныряю в сторону, прикрываясь за их спинами. Осколки хрустят под подошвами. Я достаю из заднего кармана нож.

Вокруг меня люди падают на пол. Мои товарищи по фракции. Самые близкие друзья. Все – мертвые или погибающие от ран. Уши закладывает от свиста пуль.

И я замираю. Один из голубых лучей останавливается у меня на груди. Я бросаюсь в сторону, чтобы уйти с линии огня, но недостаточно быстро.

Раздается выстрел, и я проваливаюсь в темноту.