Текст книги "Пугачев"

В лагере восставших к утру 19 сентября насчитывалось уже до 500 человек, но не было ни одной пушки. У Симонова же они имелись, и немало. Да и людей он имел вдвое больше. Пугачев даже опасался вылазки из городка, погони. Но комендант, растерянный и нерешительный, окруженный всеобщим недовольством и ненавистью большинства жителей городка, опасался выйти из него на бой с самозваным «государем».

Утро третьего дня восстания началось с решения судьбы пленных. К Пугачеву снова приступили его сподвижники:

– Что, Ваше величество, прикажете с ними делать?

– Надобно их уверить и привесть к присяге.

– Мы им не верим!

– Мы знаем, кого можно простить и кого повесить. Тут есть великие злодеи.

Предводитель согласился, и тут же одиннадцать человек казнили. Помиловали только Витоншова (помог ему удачный ответ на вопрос «императора»!) и Григория Семеновича Бородина, племянника бывшего атамана. Затем Д.Н. Кальминский по приказу Пугачева написал новый манифест – «еще в войско Яицкое указ». В нем он требовал, чтобы оно встречало его, «яко великого государя». Подписал указ Почиталин, в городок с ним поехал казак Алексей Борянов, но не вернулся.

Пугачевцы подошли к Яицкому городку. Оттуда раздались выстрелы из пушек. Пугачев снова отказался штурмовать город, сильно защищенный:

– Что, други мои, вас терять напрасно?! Видно, они мне не рады. Так пойдем мимо, туда, где нас примут.

– Пойдем, Ваше величество, – отвечали казаки, – по линии до Илецкой станицы!

– А есть ли там форпосты и на них пушки?

– Есть!

– Ну, так пойдем!

Вверх по Яику рекомендовали направиться Овчинников, Витошнов, Шигаев, Лысов. Не слезая с лошадей, двинулись на северо-восток от города. От него до Оренбурга считалось 300 верст, и здесь, вдоль реки, находились два городка, одна слобода, четыре крепости, два хутора, девять форпостов и редутов. Там, где имелся лес, ставили бревенчатые стены или срубы, где не было – форпосты и крепости огораживали плетнями и земляными валами. На форпостах стояли одна-две пушки, каланчи[8]8
  Каланча – наблюдательная вышка.


[Закрыть], маяки. Имелись гарнизоны из казаков и солдат.

Отряд прошел верст 20, остановился у озера Белые Берега на отдых. К тому времени он уже взял Гниловский форпост, из которого казаки вместе с пушкой перешли к Пугачеву. Он приказал собрать круг, по древнему обычаю. Казаки избрали командиров: Овчинникова – атаманом, Лысова (Сергеева) – полковником, Витошно-ва – есаулом, Кочуровэ и других – сотниками и хорунжими. Все они пошли к «императору», целовали ему руку. Когда церемония закончилась, он вызвал к себе Кальки некого:

– Умеешь ли ты написать присягу?

– Умею.

– Так поди же напиши.

Сержант написал текст, вручил Пугачеву. Тот приказал Почиталину прочитать вслух всем казакам в круге. Она гласила:

– Я, нижеименованный, обещаюсь и клянусь всемогущим богом, перед святым его Евангелием, что хочу и должен всепресветлейшему, державнейшему, великому государю императору Петру Федоровичу служить и во всем повиноваться, не щадя живота своего, до последней капли крови, в чем да поможет мне господь бог всемогущий.

– Готовы тебе, надежа-государь, – кричали казаки, – служить верою и правдою!

– Куда же мы пойдем? – спросил Пугачев своих сподвижников.

– Пойдем мы отсюда, – отвечал новый войсковой атаман Овчинников, – через все форпосты нашего Яицкого войска, как всем нам согласны, и заберем их с собою (то есть форпостных казаков. – В. Б.). А, не доходя до Илецкого городка, я поеду туда один и наведаюсь, примут ли вас илецкие казаки.

– Как не принять! – вступил Лысов.

Отряд продолжил свой путь, заняв форпосты Рубежный, Генварцовский, Кирсановский, Иртекский. Все казаки с них пополнили ряды приверженцев «императора», привезли в его лагерь три пушки и боевые заряды. Заночевали верстах в 50 от хутора бывшего войскового атамана Андрея Бородина, к которому Пугачев послал казака Дмитрия Дубова с приказом встретить его как государя, с почестями. Тот обещал, но, как только посланец скрылся из глаз, поскакал в Оренбург, по пути предупредив илекского атамана Лазаря Портнова.

На следующий день, 20 сентября, пугачевцы, снова без всякого сопротивления, захватили несколько форпостов – Кондуровский, Студеный, Мухранов. К вечеру подошли к Илецкому городку, у впадения реки Илек в Яик. Он стоял на левом, высоком, берегу Яика, его окружала четырехугольная деревянная стена, на батареях стояли 12 пушек. В городке имелось до 300 домов, гарнизон состоял из 300 казаков. Портнов, извещенный Симоновым и Бородиным, накануне приготовился к защите – велел разобрать мост, привел казаков к присяге. Они дали обещание, но думали свое. Еще в круге, когда им читали приказ Симонова, казак Потап Дмитриев говорил товарищам:

– Что вы это слушаете? Какой он Пугачев! Он, сказывают, точный государь. Он скоро сюда будет с яицкими казаками. Как тут станешь противиться!

А день спустя Афанасий Новиковский, другой казак, побывавший в Яицком городке, еще больше подлил масла в огонь:

– Нам, братцы, открывается свет! Сказывали, что государь Петр Федорович умер, а он жив и идет к нам на Илек! Я сам его видел, и он пожаловал мне лошадь!

Он уговаривал казаков не противиться государю, встретить его хлебом-солью. Те волновались, по пребывали еще в нерешительности. Но вот в городке появился Овчинников со свитой и указом «императора».

Казаки поспешили к нему навстречу. Прочитали указ:

– От великого государя императора Петра Федоровича всероссийского и прочая, и прочая, и прочая.

Сим моим именным указом Илецкой станицы атаману Лазарю Портнову, старшинам и казакам повелеваю: как вы служили мне и предкам моим до сего времени, так и ныне, верные мои рабы, мне послужите верно и неизменно и докажите мне свою верноподданническую ревность тем, что, во-первых, ожидайте меня, великого государя, к себе с истинною верноподданническою радостию и из городка навстречу мне с оружием своим выдьте и в доказательство своей мне верноподданнической верности положите оружие свое пред знаменами моими. Почему и приму я вас с великою честью и удостою службы мне, которую ежели так будете продолжать, как присяжный долг требует, и так, как мне приятно может быть, то столько награждены будете, сколько заслуги ваши достойны.

Далее следовали обещания выгод – жалованья, провианта, свинца, пороха («чего вы ни пожелаете»), «и слава ваша не истечет до веку». Тот, кто не послушает «повеление», «тот вскоре почувствует, сколь жестоки приготовлены муки изменникам моим». Атамана, старшин, казаков, которые «попрепятствуют», повелевалось приводить к «государю» («пред меня»), «за что награжден тот, кто приведет их, будет».

После заказа илецкие сидельцы, окружившие Овчинникова и его спутников, слушали теперь его самого. Атаман восставших горячо убеждал их:

– Государь с великою силой идет к Илеку и, остановившись всего в семи верстах отсюда, послал меня к вам сказать, чтобы вы встретили его с хлебом и солью. Это – истинный государь. И смотрите, атаманы-молодцы, не дурачьтесь, а встретьте его с подобающею честью! Ежели же вы хотя мало воспротивитесь, то государь приказал вам сказать, что вас он станет вешать, а ваш город выжжет и вырубит.

Казаки, собравшись в круг, долго шумели, спорили, не знали, на что решиться. Рассуждали и так и этак, одни кричали одно, другие – иное:

– Если его не встретить, то он нас перевешает!

– А буде встретим, то чтобы потом не было хлопот каких!

Большинство решило принять «императора» с честью. Овчинников с этим известием отправился к Пугачеву. Илецкий атаман хотел было уехать из городка, но за ним уже следили, и он вынужден был остаться. К утру 21 сентября казаки уже исправили мост и во главе с духовенством, с крестами и образами, хлебом-солью и знаменами вышли навстречу Пугачеву. Овчинников тут же поскакал в город и арестовал Портнова. «Император» тем временем приближался к шествию. Медленно слез с лошади, подошел, поцеловал крест. Священники прикладывались к его руке, казаки преклонили к земле знамена. Момент был торжественный, праздничный, «государь» обратился к новым «верноподданным»:

– Я подлинный государь, служите мне верою и правдой! За верную службу я буду награждать, а за неверную казнить смертью!

Он принял хлеб-соль, сказал ласковые слова илецким жителям и пешком, под колокольный звон, прошел в церковь. Духовенство шло за ним. Приказал отслужить молебен, причем на эктениях[9]9
  Эктения – молитвенное прошение, обращение к богу, возглашаемое дьяконом и священником.


[Закрыть] имя Петра Федоровича велел упоминать, а Екатерины Алексеевны запретил:

– Когда бог донесет меня в Петербург, то зашлю ее в монастырь. Пускай за грехи свои богу молится. А у бояр села и деревни отберу и буду жаловать их деньгами. А которыми я лишен престола, тех безо всякой пощады перевешаю! Сын мой человек молодой, так он меня и не знает. Дай бог, чтоб я мог дойти до Петербурга и сына своего увидел здоровым!

Высказывая, и не раз, подобные мысли, Пугачев не только разыгрывал, причем очень ловко и «проворно», роль заботливого родителя и строгого супруга, обиженного императрицей и ее присными, не только снова и снова старался убедить окружающих, что он император «истинный», хотя и строгий (таким и должен быть император!). Нет, находясь среди таких же, как и он сам, простых людей, задавленных жизненными невзгодами, обстоятельствами, Пугачев показывал всем им, что если с их помощью возьмет верх над боярами, всеми обидчиками, то устроит другие, лучшие порядки – даст им свободу, волю, уничтожит неправду, пожалует их всеми благами, о которых они мечтают (земля, вода, сенокосы, жалованье, провиант, свобода вероисповедания и прочее). Что касается бояр, то, как он объявил в Илеке, хотел отобрать у них села и деревни, то есть имения, лишить их тем самым права владеть крепостными крестьянами, эксплуатировать их. Тем самым крестьяне, по его мысли, это очевидно, должны стать собственниками земли. Правда, он тогда думал «жаловать их деньгами», то есть давать дворянам жалованье за службу. Но это было тогда, в сентябре, позже он свои намерения изменит…

…Молебен закончился. Началась присяга «императору». Первым это сделал священник, затем он стал приводить к присяге своих прихожан – казаков. Когда все присягнули, Пугачев вышел из церкви. Обратился к народу, обещал ему избавить всех от «утеснений и бедностей», приказал по случаю радости открыть питейный дом для желающих. Сам же направился в дом казака Ивана Творогова, приготовленный для него Овчинниковым. Шел под орудийные и ружейные выстрелы – казаки чествовали своего «царя-батюшку». Вспомнил и спросил Овчинникова:

– А где здешний атаман Лазарь Портнов?

– Я его арестовал.

– За что?

– Ваше величество приказали, чтобы посланный от Вас манифест он прочел казакам. А он читать его не стал и положил в карман. Он же приказал разломать через Яик мост и вырубить два звена, чтоб Вам с войском перейти было нельзя. А напоследок хотел бежать.

Несколько яицких казаков добавили к этому, что атаман сильно и постоянно их притеснял, разорил вконец.

– Коли он такой обидчик, – решил Пугачев, – то прикажи его повесить.

Приказание исполнили немедленно. «Император» два дня жил у Творогова, который на правах радушного хозяина угощал его чем только мог. Пугачев остался доволен:

– Будь же ты у меня полковником и командиром над илецкими казаками.

Так и решил казачий круг. На нем же Федора Чумакова избрали начальником артиллерии, Максима Горшкова – секретарем. К четырем годным пушкам приделали лафеты, как приказал Пугачев. Выйдя из городка, он забрал с собой казну, порох, свинец, ядра.

Следующей на пути пугачевского войска, которое увеличилось до 700 человек, стояла крепость Рассыпная. Ее охраняли 50 оренбургских казаков и гарнизонная рота во главе с комендантом майором Ведовским. Но на помощь ему из Нижне-Озерной крепости уже спешил новый отряд – солдатская рота капитана Сурина и сотня казаков. Но Пугачев оказался проворнее – 24 сентября его посланец появился в крепости с новым манифестом, в котором обитателям, как до этого жителям других мест, призывалось быть верными и послушными, стремиться к «государю» с радостью и «детскою ко мне, государю вашему и отцу, любовию». Обещались те же блага, что ранее другим (новое здесь – «чинами и честию, а вольность навеки получат»), и «праведный гнев противникам моим».

Веловский манифест не принял и приказал открыть огонь из ружей. Восставшие 25 сентября, сломав ворота, ворвались в крепость. Комендант с несколькими офицерами и солдатами отстреливался из окон своего дома. Его взяли штурмом, выломав перед тем дверь. Велов-ского, нескольких других офицеров и священника тут же повесили. Крепостных солдат зачислили в казаки. Повстанцам достались три чугунные пушки, пять бочонков пороху, ядра.

На следующий день направились к Нижие-Озерной (Столбовой). Встретив отряд капитана Сурина, разгромили его, командир разделил участь офицеров Рассыпной крепости. Подошли к крепости поздно вечером. Здесь было с 50 оренбургских казаков, небольшое число солдат и драгун. При подходе пугачевцев казаки ночью перебежали к ним. Комендант майор Харлов за недостатком защитников сам стрелял из пушек. Но гарнизон бодрым назвать было невозможно – его подчиненные со страхом ожидали восставших. Те утром 26 сентября подошли к крепости. Комендант с зажженным фитилем бегал от пушки к пушке. Стрельба продолжалась около двух часов, но пугачевцам никакого вреда не причинила. Она разбили ворота, и в последовавшей затем схватке погибли комендант, несколько офицеров, до десятка солдат. Оставшихся в живых солдат, как и других, поверстали в казаки. Годные пушки, пять бочек пороха, ядра забрали с собой.

Войско Пугачева направилось к Татищевой крепости, более крепкой и защищенной, чем большинство тех, которыми повстанцы уже овладели. Крепость лежала недалеко, в 64 верстах от Оренбурга – центра обширного края, юго-восточных пределов Европейской России. Губернатор Рейнсдорп не знал об успешных действиях Пугачева до 21 сентября. В этот день прискакал илецкий казак и принес весть о падении его родного города. Хотя губернатор посчитал известие «невероятным», но меры принял – сразу же направил «увещание» яицким и илецким казакам. Но в Илецкий городок оно не попало – там уже находились восставшие. В Яицком же городке несколько дней спустя письмо Рейнсдорпа читали вслух всем казакам, но лишь немногие показали «явное к известному самозванцу отвращение»; другие же казаки, а их было большинство, «расходились молча, с видом якобы некоторого уныния или задумчивости».

Оренбургский обер-комендант генерал-майор Валленштерн по тайному приказу губернатора возвращал солдат и офицеров из отлучек, готовился к обороне города. Рейнсдорп же, скрывая от всех истинное положение дел, не желая вызывать паники в Оренбурге и неудовольствия в Москве и Петербурге, не показывал свое беспокойство. Более того, 22 сентября устроил бал по случаю дня коронации императрицы. В течение нескольких дней он получил донесения от комендантов – яицкого Симонова, татищевского Елагина, письма от Нуралы, не поверившего в «истинность» Пугачева-«императора» и предлагавшего помощь в его поимке. Губернатор ответил: «Бывший император Петр III, как всему свету известно, в С.-Петербурге скончался, и тело, в засвидетельствование кончины его, нарочно дней с семь в парадном месте лежало, которое я сам видел и руку его целовать удостоился. А тот, который в войске Яицком проявился, плут и злодей, беглый донской казак именем Емельян Пугачев, коего указом ея императорского величества сыскивать и поймать велено».

Против Пугачева из Оренбурга направили отряд бригадира барона Билова – 410 человек (200 солдат, 150 оренбургских казаков, 60 ставропольских калмыков), 6 орудий. За Пугачева, приведенного живым, Рейнсдорп обещал вознаграждение – 500 рублей, за мертвого – 250 рублей. Билов мог брать по пути в форпостах нужных ему людей. Задача его состояла в том, чтобы идти к Илецкому городку, догнать и разбить «злодейскую толпу». Приняли и другие меры – на помощь Билову должны были выделить отряды Симонова (во главе с майором Наумовым), ставропольских калмыков (500 человек, командир – майор Семенов). В Оренбург приказывалось прислать 500 башкир во главе с Мендеем Тупеевым и 300 сеитовских татар походного старшины Ахмера Аблязова.

Билов вышел из Оренбурга 24 сентября и к ночи следующего дня пришел в Татищеву крепость. Наутро двинулся к Нижые-Озерной, но, пройдя 18 верст, получил рапорт от Харлова с известием о разгроме мятежниками отряда Сурина и просьбой о помощи. Но бригадир, узнав о приближении Пугачева к Нижие-Озерной, действовал по принципу: своя рубашка ближе к телу. Хардову же рекомендовал спасаться так, как сможет, что ему, как нам уже известно, не удалось. Бригадир в нерешительности стоял в поле. Тут и узнал о падении Нижне-Озерной. Испуганный командир, которому сказали, что у Пугачева 3 тысячи человек, приказал оренбургскому казачьему сотнику Падурову «сделать из обоза осаду», опасаясь внезапного нападения. Стояли до полуночи, без сна, а лошади – без корма. Посоветовавшись с офицерами, бригадир приказал идти в Татищеву.

Татищева крепость, построенная неправильным четырехугольником на возвышенности, недалеко от впадения в Яик реки Камыш-Самары, обнесенная бревенчатой стелой, рогатками[10]10
  Рогатка – оборонительное заграждение в виде продольного бруса на крестообразных стойках или в виде скрещенных и соединенных между собой кольев.


[Закрыть], имела по углам батареи. С приходом Билова гарнизон ее увеличился до одной тысячи человек при 13 пушках. В ней находились денежная казна, склады амуниции и других припасов. Сильная крепость считалась опорным пунктом этой части Яицкой линии, служила связующим звеном между Оренбургом, Яицким городком и его крепостями и форпостами и Самарской линией крепостей, начинавшихся верстах в 30 к северу от Татищевой и тянувшихся цепочкой по реке Самаре на северо-запад, к городу того же наименования.

Пугачев подошел сюда утром 27 сентября. Накануне ночью из крепости ушли калмыки. Комендант крепости полковник Елагин предложил Билову выйти в поле и биться с мятежниками, но тот отказался. Тогда комендант выслал из крепости отряд в 50 солдат и казаков с одним орудием. Но его тут же разгромили пугачевцы, лишь четверо солдат успели увезти в крепость пушку. Шесть казаков из лагеря «государя» подъехали к крепости и потребовали выслать к ним кого-либо для переговоров. Билов велел сотнику Падурову послать человек десять своих подчиненных. Переговоры ни к чему не привели. Но как только бригадир приказал, чтобы попугать пугачевцев, выехать в поле всем оренбургским казакам, те во главе с Тимофеем Ивановичем Падуровым перешли на их сторону. Силы гарнизона таяли. Но он еще держался, обстреливал восставших из орудий.

Пугачев разделил свое войско на две части. Во главе одной из них бросился на штурм с верховой стороны реки, а Витошнов с другой частью – с низовой ее стороны. Но атаку отбили. Тогда Пугачев, увидев стога сена около крепостной стены, приказал их зажечь. Ветер дул на крепость. Начался пожар – со стогов перебросился на сараи, крепостную ограду, потом – на дома внутри крепости. Жителей охватила паника, осажденные бросились спасать семьи и имущество. Пугачевцы же через ограду и рогатки перелезали в крепость и скоро захватили ее. Оба командира – Елагин и Билов – были убиты. Солдаты побросали ружья. Их, числом до 300 человек, вывели в поле.

Пугачев в это время объезжал взятую крепость, приказал потушить пожар. По его же указанию сняли годные пушки, забрали порох. Перед ним бежали яицкие казаки и кричали:

– Становитесь на колени!

– Государь едет!

Солдаты опустились на колени. К ним подъехал человек в казачьем красном кафтане, обшитом галунами, смотрел грозно:

– Что вы наделали? Разве вы меня не знаете? Ведь я ваш император Петр III! Станете ли вы мне служить верою и правдой?

– Станем, Ваше величество!

– Если так, то бог вас простит! И я, великий государь, вас прощаю! Ступайте за мною!

Отошли с полверсты от крепости, остановились на лугу. Пугачев приказал позвать своего секретаря и священника. Иван Почиталин и поп Симеон явились. Первый прочитал текст присяги, второй – с крестом и Евангелием – приводил к присяге солдат; им тут же остригли волосы по-казацки, звать стали государевыми казаками.

Взятие Татищевой крепости усилило войско Пугачева. В его руки попали хорошие пушки, немалая казна, большой склад с амуницией, провиантом, солью. Его войско, сильно увеличившееся, отдыхало здесь три дня.

Встал вопрос: куда идти дальше? На Казань по Самарской линии и далее по Волге? Или к Оренбургу? Второй вариант победил – яицкие казаки, игравшие на первоначальной стадии движения. ведущую роль, видели в Оренбурге главный центр, откуда исходили притеснения и обиды. К тому же отсюда в случае поражения легко было скрыться – в казахские степи, Среднюю Азию или куда-нибудь еще дальше, в Персию или Турцию, о чем ранее не раз говорили и сами казаки, доведенные до отчаяния, и Пугачев.

30 сентября, овладев Чернореченской крепостью, Пугачев стоял уже в 28 верстах от Оренбурга. К этому времени на его сторону перешли 500 башкир, предназначенных губернатором для защиты Оренбурга, а 300 сеитовских татар ушли из города в свою слободу (Сеитовская или Каргалы), жители которой просили Пугачева прибыть к ним. Он так и сделал, не решившись идти ни на Казань, ни (сейчас, немедленно) на Оренбург.

Оба города были плохо подготовлены к обороне, имели мало войск (шла война, и многие части со всей империи стянули на театр военных действий). Восставшие, вероятно, могли бы с ходу взять Оренбург, но их предводитель имел неправильную информацию о степени его готовности к отпору. Один его посланец, Семен Демидов, из ссыльных, попросту обманул его: испугавшись опасности, он побоялся пробраться в город и, вернувшись в лагерь, сообщил Пугачеву, что якобы был в нем, что оренбуржцы не хотят «принять государя». Другой посланец, отставной сержант Иван Костицын, наоборот, смело проник в город, говорил с жителями, но его арестовали.

Конечно, можно говорить о просчете Пугачева и его сподвижников – они могли бы действовать иначе, решительнее и дальновиднее в данном случае (как и в ряде других), направить шедшие за ними массы людей, причем еще быстрее и энергичнее, и на Оренбург, и на Казань, причинить властям еще больше хлопот, внести большее замешательство в ряды врага и достичь большего. Все это так. Но нужно хорошо представить себе людей, которые в те дни, можно сказать, делали, сами того не сознавая, огромной исторической важности дело, и обстановку, в которой они действовали. Прошло всего две недели с начала восстания, события происходили одно за другим с быстротой калейдоскопической – восставшие, сначала небольшая горсточка людей, быстро увеличиваясь численно, брали форпосты и крепости, впрочем, плохо, как правило, укрепленные, с небольшими гарнизонами, большая часть которых им сочувствовала и при первом подходящем случае переходила на их сторону. Войско повстанцев росло, как снежный ком в сырую зимнюю погоду. Это были, с одной стороны, самые разные по положению, происхождению, национальности люди; с другой – всех их объединяла привязанность к своему месту жительства, к яицким местам, Оренбургскому краю. Они хотели быстро решить свои наболевшие вопросы – расправиться с командирами и старшинами, чиновниками и попами, которые досаждали им, причем жестоко и долгие годы, здесь, в этих городках и форпостах, в этом проклятом Оренбурге, откуда исходило изо дня в день насилие и несправедливость, посылались команды, убивавшие, насиловавшие, грабившие их, как это было хотя бы год с лишним назад, после январского восстания на Яике, когда Фрейман, генерал-вешатель и каратель, неистовствовал по всей линии, прежде всего в центре войска Яицкого.

Эта локальная ограниченность кругозора повстанцев свойственна им везде и всюду в феодальные времена, будь то на заре средневековья или на закате крепостнического строя, на востоке или западе Европы; это общее явление, характерное для всех крестьянских движений, массовых гражданских войн, каковой и являлось начавшееся в сентябре 1773 года движение.

Другое, о чем тоже следует помнить, – стихийность подобных восстаний, несмотря на отдельные элементы, проблески организованности. Выше мы уже видели, что в ряде местных, небольших, как правило, восстаний, волнений 50 – начала 70-х годов проявлялись эти черты – созыв кругов или сходов, суймов, решение на них вопросов, касающихся управления всеми делами, в том числе выбор должностных лиц, предводителей, командиров, организация военных сил, отпора карателям и т. д. Во многом эти опыты народной власти, пусть несовершенные и кратковременные, копировали порядки или крестьянской общины, или «казацких христианских республик» (так К. Маркс называл Запорожскую Сечь, устройство которой было аналогично тому, что имело место и на Дону и Тереке, Яике и Волге). Все они, эти порядки, уходят корнями в глубокую древность и часто находили применение в годы народных восстаний со времен Киевской Руси, а в Новгороде Великом и Пскове лежали в основе вечевого республиканского строя в течение нескольких столетий, вплоть до его ликвидации в конце XV – начале XVI века. Применялись они и в ходе Пугачевского восстания, тем более что застрельщиками, организаторами его на первых порах стали яицкие казаки. А ведь они представляли собой внушительную военную силу, хотя и иррегулярную, имели прекрасные боевые навыки и традиции, вносили все это в ряды восставших. Но в сравнении с крепко организованными, хорошо обученными, дисциплинированными царскими полками даже эти казачьи сотни и полки, не говоря уже о нестройной и необученной, темной массе других людей, встававших под знамена восстания (а они по числу довольно быстро и намного опередят яицких и прочих казаков), одним словом, все они выглядели несравнимо хуже, хотя и воодушевлены были идеями борьбы за правое дело, с насилием и произволом.

Стихийность, плохая организованность и сознательность постоянно подводили повстанцев, мешали осуществлению их планов, не очень ясных, расплывчатых, смутных в том, что касалось стратегии и тактики восстания. Всего ясней были непосредственные задачи – уничтожение или устранение плохих начальников, командиров, чиновников, помещиков (дойдет дело и до них!), бояр (вельмож), выбор новых руководителей, устранение несправедливостей, устройство свободной и вольной жизни. Но что будет дальше? Этого четко себе никто, пожалуй, не представлял. Понятно, «император», то бишь Пугачев, сядет на престол, точнее, «вернет» его, затем яицких казаков во всем «удовольствует», другим даст всякие блага – в первую очередь землю крестьянам, освободит их от крепостной неволи, а дворян пожалует (так он пока считает) жалованьем. А они, в том числе и бояре, как и все прочие, будут служить ему как верноподданные, с верностью и «детскою радостию». Получается, что-то вроде большой, на всю страну, «казацкой христианской республики» во главе с «государем», но своим, близким, хорошим и добрым. Нет ничего проще и яснее! Так, вероятно, думали и Пугачев, который к тому же, несомненно, тешил свою честолюбивую и неспокойную натуру, принимая знаки почтения и поклонения, мечтая получать их еще больше в будущем, и все окружавшие его – ведь должно же все устроиться по божьей правде, по христианскому уставу, как в Евангелии написано, по справедливости и милостивому рассуждению. А пока можно порадоваться успехам, попировать на славу, что они и делали три дня в Татищевой крепости, торжествуя и отмечая очередную, да такую славную викторию!

Враг же, а главным и ближайшим для них был тот, кто сидел в Оренбурге, не дремал. Рейнсдорп 28 сентября, день спустя после падения Татищевой, созвал совет. Собрались обер-комендант генерал-майор Валленштерн, войсковой атаман оренбургских казаков Могутов, действительный статский советник Старов-Милюков, коллежские советники Мясоедов и Тимашев, директор пограничной таможни Обухов. Решили подальше удалить конфедератов[11]11
  Конфедераты – участники шляхетского союза (конфедерации), организованного в Баре на Подолии (1768—1772 гг.), который выступал против русского правительства и короля Станислава Понятовского.


[Закрыть] – поляков, участников освободительного движения в Польше, разрушить мосты через Сакмару – северный приток Яика, привести в порядок артиллерию и укрепления, особенно в слабых, обветшавших местах, расставить людей, где нужно: кого для военного отпора, кого для тушения пожаров.

По приглашению каргалинских татар Пугачев 1 октября прибыл в их слободу. Богатые жители загодя бежали в Оренбург. Большинство же приняло его «с честию» – на большой площади расстелили ковер, на нем стояло кресло, которое сошло за императорский престол. Два татарина, как только он сошел с лошади, подхватили его под руки. Все лежали ниц, сняв шапки.

– Вставайте, детушки! – обратился он к ним ласково. – Где у вас люди хорошие?

– В Оренбург все забраны!

Пугачев протягивал руку, и все прикладывались к ней. Первой его заботой по-прежнему оставалось увеличение рядов восставших. Он и в Сеитовскую слободу затем приехал – почти все местные татары влились в его войско. Отсюда в тот же день поскакал его гонец, каргалинский же татарин, в Башкирию с указом, написанным стилем цветистым, восточным:

«Я во свете всему войску и народам учрежденный великий государь, явившийся из тайного места, прощающий народ и животных в винах, делатель благодеяний, сладоязычный, милостливый, мягкосердечный российский царь император Петр Федорович, во всем свете вольный, и усердии чист и разного звания народов содержатель и прочая, и прочая, и прочая».

Далее столь же пространно, витиевато жителям Башкирии манифест передавал «поздравления» от «императора», «как гостинец», повелевал им идти к нему «для похода»: «Мне, вольному вашему государю, служа, душ ваших не пожалейте, против моего неприятеля проливать кровь, когда прикажется быть готовым, то изготовьтесь». Указом все башкиры жаловались «даже до последка землями, водами, лесами, жительствами, травами, реками, рыбами, хлебом, пашнями, денежным жалованьем, свинцом и порохом, как вы желали, пожаловал по жизнь вашу. И пребывайте так, как степные звери в благодеяниях и продерзостях; всех вас, пребывающих на свете освобождаю и даю золю детям вашим и внучатам вечно».

Подобный манифест, пункты, в нем обозначенные, отвечали самым сокровенным желаниям и чаяниям башкирского и всех народов, обитавших в Приуралье, на Урале, в Поволжье. Он н другие подобные указы найдут немедленный и благодарный отклик у башкир, татар и других нерусских людей тех мест. Такие же указы получили татары, калмыки, казахи и др., которых Пугачев награждал «землею, водою, солью, верою и молитвою, пажитью и денежным жалованьем». Именной указ получили «рядовые и чиновные солдаты», «регулярная команда» – их призывали не подчиняться командирам, обещали «денежное и хлебное жалованье и чины», «первые чипы… в государстве». Эти манифесты были написаны на русском, татарском, арабском, турецком (тюрки) языках. Составляли их писцы, имевшиеся у Пугачева, а развозили и распространяли многие десятки, а потом и сотни людей по обширной территории. Как потом отмечали в правительственных документах, самозванец везде «рассеивает листы свои», «поколебал» большое количество людей. Все манифесты написаны простым народным языком, доходчиво, ярко; недаром А.С. Пушкин говорил о некоторых из них, что они «удивительный образец народного красноречия». А упоминавшийся уже историк В.И. Сеневский не менее верно отметил: «Пугачев и окружающие его люди умели в каждом из разнородных элементов населения… затронуть самую чувствительную струнку». Пугачев, пробыв один день в Сеитовской слободе, уже 2 октября вступил в Сакмарский городок, расположенный от нее к северо-востоку на той же реке Сакмаре. Сделал это все с той же целью – привлечь на свою сторону новых людей, на этот раз – местных казаков. Так и случилось, хотя в городке оставалось их немного – по приказу Рейнсдорпа большую часть перевели в Оренбург и Красногорскую крепость. Но оставшиеся все «к нему пристали» и, как сеитовские татары, были при нем «неотлучны» во время всего восстания.