Текст книги "Земля счастья"

Несколько раз Нариман встречался и с местным криминальным авторитетом, Домовым, которые разруливал вопросы по острове, но для тонкой организации души Наримана, который вырос в благочестии и философских беседах на роскошных верандах, было поистине насилием беседовать с этим неотесанным шкафом, который на шее носил тяжеленную золотую цепь, и постоянно вворачивал слова «чисто» и «конкретно».

В непризнанной организации мангерымских валар, которая была создана и позиционировала себя, как единственная сила, которой подчинялись валары (дада, они не считали, что подпадают, живя на территории Бабуины, под ее законодательство!), Нариман занял твердое второе место, и пока Эмиль был общим моральным авторитетом и символом несгибаемой воли народа, Нариман сосредоточил в своих руках всю исполнительную власть. Не так уж и плохо быть вторым человеком в организации, которая контролирует каждый шаг и финансы некольких сотен тысяч человек.

Так бы и шло дальше, если бы не случилось Событие.

Глава 19.

Архип с однополчанами лежал на земле, слегка покрытой снегом, и пристально смотрел вперед на позиции немцев. Немного позади находилась железнодорожная станция Бельбек, а ниже – русло этой реки. Укрепления выстроены очень грамотно, изредка подъезжающий бронепоезд четко доставлял боеприпасы и еду, благо от города было рукой подать.

– Смотри, паскуды какие, – прошипел один из солдат. Опять суетятся.

– Ну, а что, – флегматично отозвался Архип, – готовятся к наступлению. Только не понятно, где бронетехника, не вижу.

– Да нет ее, вроде. Они бы сейчас шумели на всю округу.

– И смолетов не слышно.

На станции горделиво стояли две зенитки, охраняя, или делая вид, что охраняют сектор от налетов. Но они должны были только отогнать возможных вражеских асов, основная борьба предназначалась истребителям, которые в любую секунду готовы были вылететь из Севастополя.

– Прошупать хотят, гады. Где слабое место.

– Прощупать силами автоматчиков?

– Ну, а почему нет? Пойдут в атаку, если мы серьезно ответим, значит, сюда идти нельзя, если нет – попытаются просочиться и сообщат в штаб.

– Твою дивизию, – солдат перевернулся и поправил под собой одеяло. Мы так долго будем лежать? Я себе уже застудил все.

– Застудил – врачи вылечат. Не ворчи. Или, ты хочешь встать, чтобы тебя немец увидел?

– Он и так меня видит. Вон, все на нас уставились. Дай бинокль.

Посмотрел недолго и отдал обратно.

– Видят нас. Сейчас пару выстрелов гаубицами, чтобы мы разбежались, а потом пехота с броневиками в дело пойдут.

– Кстати, – Архип немного обернулся, – политрука нового видели? Как он вам?

Несколько человек мрачно кивнули.

– Меня просто отправляли вниз, на склады. Что рассказывал?

– Рассказывал, – откликнулся один с раскосыми глазами, – как немец лютует на нашей земле. Рассказывал, что всех расстреливает, даже баб и малых детей. Мужиков в первую очередь, конечно. Фотокарточки показывал их зверств.

Все замолчали. Сказать было нечего, а пищи для размышлений хватало.

– Скорее бы обед уже, – подал голос один, с темной кожей. Хоть бы они до обеда не атаковали, и мы бы пошли пожрать. Немец-то тоже человек, тоже обеда ждет возле печки.

– Угу, – мрачно буркнул другой. А еще больше хочет, наконец, прорваться в Севастополь, чтобы погреться в теплых домах. Ему тоже тоскливо в палатках жить в голой степи.

– Ну что они там, будут атаковать, или нам тут целую неделю жопы морозить?

Немцы не атаковали. Вероятно, на них так подействовал первый штурм, что сейчас не решались наступать большими силами, а пытались придумать что-то другое.

Пролежав еще несколько минут в молании, красноармейцы уже надеялись, что все пойдут обедать, но вдали где-то бахнули пушки, и они, ругаясь страшными словами, быстро поползли обратно в окопы.

Едва успели укрыться, как стали падать снаряды, густо, но не так, конечно, как несколько недель назад. Солдаты пытались вжаться в землю и стены окопов, пытались оказаться маленькими и забиться в какую-то щель, но это получалось не у всех.

Наконец, заговорил контрбатарейный огонь. Сзади, с расстояния некольких сотен метров, загрохотали свои пушки, которые пытались подавить гаубицы противника. Трудно сказать, успешно ли провели работу артиллеристы, но противник замолчал, давай долгожданные минуты тишины оглушенным и контуженным красноармейцам прийти в себя.

Когда Архип, одуревший от обстрела, высунулся из укрытия, то увидел уже в нескольких десятках метров цепочку немцев.

– Подъем!, – заорал он во всю глотку, рывком поднял пулемет, установил, и открыл бешеный огонь.

Ободреные его криком красноармейцы поднялись на ноги и открыли огонь.

Немцы тут же, в свою очередь, упали на землю, и стали ползком двигаться дальше. Где-то глухо бухнули минометы, и через несколько секунд взрывы начали вспахивать землю чуть позади окопов, в тылу советских войск, чтобы не задеть атакующих. Это было сделано еще и потому, чтобы если обороняющиеся надумали бежать, то их накрыла бы смертельная лавина.

Пошли вперед броневики, но их быстро нейтрализовали нещадно критикуемые противотанковые ружья. Да, возможно, против танков они и малоэффективны, но с бронемашинами справляются на ура.

Немцы все упорно двигались вперед. Одна мина приземлилась прямо у окопов и убила трех красноармейцев. Архиповский пулемет стрекотал не переставай, и не позволяя немцам даже поднять голову, однако они все старались ползти вперед.

Наконец, они достигли расстояния броска гранаты, или же, броска до укреплений. С обоех сторон усилилась стрельба, но хорошо, что прекратили работать минометы, боясь задеть своих.

Начался кромешный хаос. Архип отбросил пулемет и схватил свою трехлинейку, стремясь унять дрожь в руках. Выстрел – мимо. Еще выстрел – мимо. Еще один – упал стоящий рядом с ним солдат. Архип грязно выругался.

И когда, казалось, немцы поднимутся в рукопашную атаку, вдруг, они стали ползти назад. Красноармейцы продолжили стрельбу, и сами уже хотели идти вперед, как на них снова обрушилась волна мин, заставляя кричать от ужаса на земле блиндажей.

Когда короткий обстерл закончился, и они выглянули на поле, то живых немцев уже не было, и только виднелись несколько убитых.

– Дождались обеда, мать его, – просипел сквозь зубы Архип и вытер рукой ухо. На руке осталась кровь. Вокруг него уже суетились, пытаясь помочь раненым.

Этим же вечером недалеко от укреплений в землянке у печки сидели красноармейцы и слушали политинформацию.

– Вот так, бойцы. Немец занял весь Крым, остались только мы. В России он остановлен, под Москвой буксует. Сейчас там морозы ударили, а это самое хорошое время для Красной армии. Вот померзнет немец, и погоним его обратно к границе.

– Товарищ майор, разрешите обратиться?

– Разрешаю.

– Нет сведений, как там Ленинград? В газетах пишут, конечно, но, может, с опозданием.

Конечно, все знали, что газеты изрядно привирают, и не всему можно верить, но прямо заявить, что не веришь официальным изданиям было невозможно.

Майор несколько секунд помолчал.

– У тебя там семья осталась?

– Так точно.

– Ленинград сражается. Там немцы и финны его взяли в осаду, город в полном окружении. Всех женщин и детей постарались эвакуировать.

Сердец Алексея рухнуло.

– Осада?

– Да, тяжело ему приходится. Тяжелее, чем Москве. У столицы на востоке свободные области, а у Ленинграда нет. Как и мы сейчас здесь, так же им непросто.

– Да, только в Севастополе населения было в десять раз меньше, и почти всех успели эвакуировать.

– Тут ты прав. Но сейчас немцу сломаем хребет под Москвой? и сразу освободим Ленинград. Но надо нам, товарищи, помочь нашим дивизиям. Надо атаковать и бить всеми силами фрица здесь, в Крыму, чтобы он не мог перебрасывать силы в Россию. Наш первоочередной долг – сковать его силы под Севастополем и драться изо всех сил.

После такой проникновенной речи солдаты расходились все равно подавленные. Какими бы не были оптимистично-бравурными заявления майора, все понимали, что Родина несет слишком большие потери, и еще далеко не ясно, чем все закончится. Они сами держались пока в Севастополе только потому, что немцам явно было не до них.

Однако, тяжелее всего было ленинградцам, и Алексею в том числе. Пока он сидел в темном и безопасном укреплении, его родной город сражался и выдерживал осаду, а его родные и близкие делали все, чтобы дать отпор врагу. Как он может сидеть и сытно кушать в подземелье, если далеко на севере огромный город дрался, чтобы выжить?!

Нет, он не может больше отсиживаться! Он должен вызваться добровольцем на ближайшую операцию.

На следующее утро, когда он сидел возле Альбины глубоко под землей и держал нежно ее руку.

– Альбина, я должен сделать хоть что-то. Понимаешь? Если я убью хоть одного немца, взорву хоть один вагон, то на крошечную долю смогу помочь своему городу.

Она грустно улыбалась и кивала.

– Я пойду со следующей группой в горы. Немцы пока не контролируют сплошной линией город, наши диверсанты регулярно уходят, чтобы поддерживать партизан и координировать их.

– Возвращаются не все, – еле слышно сказала она.

Он хотел что-то сказать, но запнулся.

– Да, не все. Но я так больше не могу.

– Делай, что должен.

В ее сердце уже промелькнуло чувство грядущей потери человека, к которому начали пробуждаться робкие чувства. Она лучше всех знала, какая участь ждет уходящих. Во врачебных списках шел строгий учет личного состава, и она не раз видела напротив фамилии бойцов пометки, что ушел за линию фронта и пропал без вести.

Еще до нее доходили страшные слухи о Ленинграде, о котором вполголоса разговаривали военврачи. Она слышала, что почти никого не удалось эвакуивароть, в городе не осталось продовольствия, и ежедневно люди умирают от голода и холода тысячами. Она молилась всем богам, чтобы родные Алексея все-таки смогли уехать из города, но практика показывает, что жизнь обычно воплощает худший вариант из всех возможных.

– Правильно, Леша. Сделай все, что можешь, а я буду ждать тебя здесь.

Она метнулась к нему, и неумело поцеловала в щеку. Тут же покрылась румянцем, и хотела от смущения убежать, как послушались из темноты чьи-то шаги, перемежающиеся чертыханием.

– Алексей, ты здесь?

Он с Альбиной недоуменно посмотрели друг на друга, и как подростки, которых заставли в неудобном положении, немного отсели друг от друга.

– Да, сюда, налево.

Из темноты вышел Абрам, который яростно чесал голову, видимо, ударившись ею обо что-то в темноте. Он подошел к парочке, увидел Альбину, и глаза его расширились. Абрам, не осознавая того, немедленно подтнулся, выпрямил спину и гордо вознес свой великолепный нос.

– Здравствуйте. Не имею части…

Абрам, наконец, увидел, Алексея, и немного сник.

– Знакомьтесь. Это Альбина. А это наш доблестный снайпер, Абрам. Он может с Малахова кургана подстрелить немца в Ялте. Но не делает этого, чтобы они не узнали про наше чудо-оружие.

Альбина рассмеялась тоненьким колокольчиком, и легкий звук снова улетел в темноту, чтобы она немного смягчилась и подобрела.

Абрам стоял и смотрел на девушку.

– Ты искал меня?

– Что?..А, да…Там, это…Группу собирают, через двое суток выход группы. Ты просил сказать тебе.

– Да, мы только что про это говорили. Ну что ж, – Алексей встал и неловко потер руки, не зная, как сделать менее неловкой ситуацию, в которой его друг не мог оторваться от Альбины. Пойдемте, товарищи, только вместе, а то кто-то потеряется в темноте.

Фонариков ни у кого, почему-то, не оказалось, но, поскольку они ушли недалеко от нижнего яруса, то хватило пару спичек, чтобы выйти в обитаемые тоннели.

Первым шел Абрам, но постоянно оглядывался назад, чтобы бросить хоть один взгляд на прекрасную девушку. Ей было неловко, и Альбина постоянно пыталась скрыться от глаз нового знакомого за спиной Алексея.

Наконец, они вышли к развилке, где было много людей, и где их дороги расходились. Абрам стоял и переводил взгляд, особенно останавливаясь на девушке.

Пауза затягивалась.

– Ты позволишь?

– Что? А, да, извините.

Он медленно отошел и принялся что-то внимательно изучать на большом станке у стены.

– Я перед выходом еще к тебе зайду. Ты же не будешь скучать? Она энергично помотала головой. Это недолго. Наверное, неделя или около того. Думаю, день на пересечение фронта, потом день-два найти партизан, выполнить боевое задание и обратно. Потерпишь? Немцы, вроде, не готовят большое наступление, у вас в госпитале особой работы не будет.

Она кивнула, и ему показалось, что в глазах увидел какой-то блеск. Скорее всего, тусклый облеск лампы, подумал Алексей, крепко обнял ее, поцеловал в щеку, и направился в сторону казарм.

Когда с ним поравнялся друг, Абрам выдохнул:

– Господи, какая красота…

– Тебе-то что, ты же, вроде, женат. Или я ошибаюсь?

– Да-да, конечно. Но это…Извините меня…

– Челюсть подними, а то в самом деле в госпиталь загремишь, без челюсти-то. Показывай, где сбор.

Хотя добровольцев для такого опасного и сложного дела было немного, но они чуть не успели, и Алексей записался последним.

Инструктаж проводил капитан с веселыми глазами и заливистым смехом, который и минуты не мог без смешка. Сизов снова куда-то запропастился.

– Значит, так. Выдвигаемся послезавтра ранним утром, в темень еще. Идти придется много и прилично груза тащить, так что готовьтесь. Немца на пути быть не должно, – он посмотрел на одного из командиров, – но быть надо готовым ко всему. Тащим две радиостанции, ППШ и много патронов. Это все партизанам, которые уже ждут нас на северных предгорьях. Отдаем им снаряжение, выполняем задачу и возвращаемся другим путем обратно. Все понятно?

Один из добровольцев, которого Алексей не знал, прокашлялся:

– Разрешите? К чему готовиться? Идем в горы или степь?

– Шустрый, а?, – капитан рассмеялся и внезапно посуровел. Может, тебе еще рассказать, кто наши агенты у немцев? Идти будет долго, это все, что могу сказать. Точный план знаю я и, – вперед вышел толстенький особист, в котором Алексей с содроганием увидел одного из приятелей Зубко, – комиссар. Теперь отдыхать, завтра вечером на складе вам выдадут все, что требуется. Сейчас набирайтесь сил.

Когда все начали расходиться, подошел Абрам и сказал:

– Знаешь, почему он сказал про агентов?

– Почему?

– Никаких агентов, скорее всего, в рядах немцев нет. А если у нас есть предатели и передадут это все врагу, они носом будут рыть землю, подозревать всех вокруг и устраивать допросы. А нам это только на руку.

– Знаешь, Абрам. Для простого часового мастера из белорусского местечка ты уж слишком разбираешься в шпионских делах. Ты случаем, не еврей?

Оба расхохотались и отправились отдыхать.

Следующим вечером Алексею уже было не до смеха. Капитан Петров, главный в их диверсионной группе, придирчиво осматирвал каждую деталь снаряжения, наполнение вещмешков, карабины с тросами и оружие. Группа собралась небольшая, однако, должна была взять с собой приличный груз. Пока никто не объявлял им цель, но они понимали, что большую часть должны отдать кому-то за линией фронта, скорее всего партизанам. Кроме всего прочего, у каждого члена было личное оружие, винтовка или ППШ и уйма гранат. Двое отвечали за небольшой миномет и боеприпас к нему. Наконец, перед выходом, капитан их построил и провел небольшую инструкцию:

– Красноармейцы, мы выполняем важное задание, которое нам поставило руководство Приморской армией. Выполнив его успешно, мы не только нанесем вред немцам, но и заставим их оттянуть силы с Украины, что позволит тамошним партизанам действовать активнее. Для этого, – он посмотрел в сторону, – для нас уже подготовлено большое количество взрывчатки, которая будет использована по прямому назначению. Что еще. Да, мы выдвигаемся для встречи с местными партизанами, которым передадим радиостанции, коды и некоторые другие вещи. И самое главное, – все напряженно смотрели на него, – несколько дней назад в горах были выброшены наши десантники. У них было, – он замялся, – особое задание, но ветром почти все грузы унесли на другую сторону горы, и найти их не удалось. Десантников двенадцать человек. Их обнаружили местные жители, и сейчас прячут в одном доме от немцев. Нам надо их найти и привести в Севастополь. Вопросы есть?

– Разрешите? Нам долго идти? Просто, к чему нам надо быть готовым? Идти по лесочку день или ползти по зимним горам неделю?

Майор долго смотрел на того, кто задал вопрос, будто прикидывая что-то.

– День на пересечение фронта. День-два для того, чтобы углубиться в местность, в зависимости от маршрута. Потом нас встретят партизаны, они уже нас ждут. В горы подниматься не планируем, во всяком случае, высоко. Еще вопросы?

Молчание.

Они выдвинулись.

Сперва шли долго в темноте, ориентируясь только при свете изредка включаемых фонариков. Когда достигли крайних укреплений, капитан объявил десятиминутный привал, а сам отправился переговорить с начальником данного участка. Оставшиеся под открытым небом красноармейцы наблюдали за паром, который вылетал у них изо рта.

– Пожрать бы.

– Успеешь. Вот линию фронта пересечем, там и поедим. Петров сделает привал.

– Ты думаешь, он точно знает, куда идти?

– Говорили, он такие группы в Финскую войну водил. Опыт, значит, есть. Да и сейчас, мне ребята рассказывали, в городе капитан редко бывает, все больше в рейдах. Пока людей не терял.

– Я другого не понимаю, – откликнулся еще один, сухой, с какими-то больными мутными глазами, – неужели в городе закончились специальные бойцы, что командование начало набирать простых солдат? Ведь среди нас никто еще не бывал в таких рейдах?

Все отрицательно покачали головой.

– Мы не диверсанты, не партизаны. Я, вот, до войны нигде, кроме Москвы не был. Как себя в лесу вести не знаю. А тут, как минимум, неделю надо идти, и идти быстро, и идти незаметно, и идти с порядочным грузом, чтоб его.

Нагружены бойцы, в самом деле, были порядочно. Перед выходом, когда они, кряхтя, пытались пристроить все вещи у себя на спинах и плечах, им добавили еще. Пока они добрались до передовой, уже были без сил, а поход, по сути, еще даже не начался.

– Кто здесь может увидеть в такой темени? Я в десяти метрах уже ничего не вижу, а шумим мы, наверное, как стадо лосей во время гона.

– Я другое боюсь, – произнес до сего момента молчавший мужчина средних лет азиатской наружности, наверное, якут или бурят. Снега много и мороз усиливается. Пока сидишь в «Кроте», мороза не чувствуешь, наоборот, тепло и влажность. А тут ночь если просидишь, или будешь прятаться от немцев, околеешь.

Все замолчали.

– Один мне рассказывал. Он в Финскую воевал и говорит, что оттуда узнал все варианты холода. А их очень много. Самый простой, говорит, это когда ты понимаешь сам, что умираешь. Становится тепло, ты не можешь двигаться и радостно на душе, что все это заканчивается.

– Он-то откуда знает, как это происходит, если выжил и рассказал тебе?

– На его руках замерзли многие сослуживцы. Поэтому, смерть от холода он знает хорошо. Но первых этап, когда ты должен понимать, что замерзаешь, это когда тебе не хочется двигаться.

– Мне всегда не хочется лишний раз двигаться, – улыбнулся один из солдат.

– Нет, это другое. Это не психологическое, а физическое воздейтвие. Твой организм понимает, что если двигаешься, то воздух уносит тот тонкий слой, который нагрело твое тело, и тебе снова холодно. И ты стараешься сидеть неподвижно, чтобы находиться внутри теплого воздуха.

Появился командир, и они двинулись дальше.

Через пару минут он обернулся к ним.

– Вот тут заканчивается наша, советская власть и начинается нейтральная полоса. Дальше уже хозяйничают немцы. Их здесь быть не должно по донесениям разведки, но кто их знает. Двигаться максимально тихо! Кто чихнет или пернет, лично перережу глотку. Идти строго за мной. Не разговаривать. Идти нам долго. Пошли.

Они двинулись вперед по какому-то овражку, на дне которого должна была протекать маленькая речка. Они-то думали, что двигаться будут по полю, усеянному воронками, а никак не крутому склону, который покрыт снегом, и каждую секунду предательски старается уйти из-под твоих ног.

Несколько раз солдаты срывались, и только в последнюю секунду успевали схватиться за какой-то корешок, чтобы не закончить боевой путь в самом начале на дне оврага с переломанной шеей.

Через полчаса, когда все уже абсолютно выбились из сил, Петров их вывел наверх и двинулись дальше через какую-то чахлую рощицу. Стало, в принципе, еще хуже. Если раньше было просто очень трудно идти по крутому склону, то теперь снег, покрывавший всю землю, мог прятать совсем неприятности, от коряг до нор зверей. Постепенно все чаще люди начинали спотыкаться и падать, но вставали и упрямо двигались вперед. Петров, кажется, вел их не прямо, а какими-то зигзагами, проводя туда и обратно через мелкие ручейки, который не замерзли и возникали в такой темноте совершенно неожиданно.

Когда один из солдат обратился к капитану, что все очень устали, тот изумленно посмотрел и прошептал:

– Вы хотите остаться тут? Вон там, – он показал рукой на едва виднеющийся холмик впереди, – немецкий наблюдательный пост. А здесь, ближе к тем камням, казармы. И дозорные, естественно. Вы что, хотите, чтобы немцы проснулись и увидели такой подарок? Нет, идем вперед, сейчас самый опасный участок пройдем, потом отдохнете.

Они пошли дальше. Идти было дьяволски тяжело. Ремни до крови уже натрели плечи, ноги горели огнем, глаза застилал пот.

Внезапно, из леса они вышли на небольшую проселочную дорогу из тех, которые связывают между собой соседние села.

– Так, – озадаченно посветил Петров фонариком на карту, – это мы немного промахнулись, не там вышли. Хренов лес, ни единого ориентира! Пошли назад.

Они вернулись, и двинулись немного под углом к дороге. Когда силы закончились окончательно и безповоротно, капитан дал короткий отдых. Все попадали на землю, не снимая с себя все сумки и коробки.

– Так, бойцы. Линию фронта мы прошли. Осталось немного, небольшой бросок, – он посмотрел вверх и в сторону. До того, как начнет светать еще пару часов, нам надо дойти до нужного места, где переждем день. Ну, собрались, еще немного! Весь день будете отдыхать и на свои мозоли любоваться.

Идти, действительно, им оставалось немного. Отряд пересек ту же самую или очень похожую дорогу, и углубился в лес на другой стороне. Здесь начали появлсять утесы и скалы разных форм и размеров, разбросанные будто каким-то великаном в беспорядке. Еще через час движения по бурелому, капитан остановился и начал оглядываться.

– Здесь, что ли…Замело все…

Наконец, он подвел всех к одной скале и удовлетворенно хмыкнул.

– Пришли.

Солдаты удивленно осматривали местность, не понимая, чем именно этот участок отличается от других.

Алексей подобрал одну из знаменитых листовок «Бей жида-политрука!» и показал другим.

– Надо же, и сюда забросили эту туалетную бумагу.

Его обступили и начали шутить насчет этого «произведения» ведомства Геббельса.

– Вот не жалко немецких лесов на такое переводить? Ну ничего, все знают, что это первый помощник, если надо сходить по нужде.

– Сюда смотрите, олухи.

Капитан сдвинул в сторону ветки и перед глазами открылся низкий вход или дырка.

– Я латынь не знаю, поэтому скажу, схронус вульгарус. В общем, тут небольшая пещера, как раз на маленький отряд. Все заносите внутрь, складывайте в глубине. Внутри должен был постелен, – он заглянул внутрь, – ага, постелен лапник. Доставайте нашу секретную печку и собирите хворосту. В общем, грейтесь и готовьте еду, я скоро приду. Надо осмотреться.

Внутри было на удивление уютно и ухожено, скорее всего, этой базой пользовались не единожды. Как только указания капитана были выполнены, а тушенка уже весело кипела на огне, возвратился капитан.

– Вроде, все спокойно. Согрелись, салаги?, – он по-отечески улыбнулся, – смотрите, сухой спирт весь не сожгите. Так, краткий инструктаж. Мы теперь в тылу врага, советской власти тут нет. Соблюдать полное молчание, огонь открывать только в самом крайнем случае. Потому, что, – он вздохнул, – если начнем стрелять до того, как выполним все задачи, считай, миссия провалено. Нас тут же услышат немцы, и придется уходить с партизанами в самую ж… Далеко, в общем.

– А зачем тогда, товарищ капитан, мы взяли миномет, пулемет и кучу оружия с собой?

– Чтобы такие, как ты, умные спрашивали. Взяли мы потому, что если придется драться с немцами, такое тяжелое вооружение на первое время их шокирует, и покажет, что тут серьезные силы, а пока они подтянут еще людей и технику, мы сможем уйти. К тому же, поверь моему большому опыту, лучше тащить на себе пулемет, чтобы потом уйти далеко в тыл врагу, чем двигаться налегке и погибнуть смертью храбрых, но глупых. Так, что еще у нас… Радиомолчание, это понятно. В общем, ребятки, не шумим, сидим тихо здесь, греемся, один может потихоньку выходить и собирать хворост. Так, ты, – он ткнул в ближайшего бойца, – первый в дозоре. Не светись, не шуми, залезь на какое-то дерево, и смотри, что к чему. Да, – он покопался в одном из ящиков, – возьми бинокль, но не разбей. Он единственный. А вы, бездельники, – он снова улыбнулся, – каждый час будете меняться. Я пока посплю немного.

Капитан пристроил ноги к печке, укрылся и скоро захрапел.

– Слушайте, – начал один из солдат, – я в детстве так мечтал о своем убежище, как это. Чтобы можно было спрятаться, а внутри печка и куча припасов.

– Да, – ответил другой, – это, конечно, здорово они нашли дырку. Тепло, сухо, снаружи не видно. Натаскать сюда жратвы, так всю войну можно тут пересидеть.

– У меня все ноги в крови. Пойду выкину портянки, никуда не годятся.

– Я тебе выкину! Ты что, совсем сдурел? Кровавые портянки найдут немцы или собаки, сразу поймут, что тут схрон, и следующий наш отряд, который сюда придет – напорется на засаду и погибнет. С собой берешь все, потом выбросишь.

– Хорошо здесь. Тесновато, конечно, для стольких человек.

– Зато, никто не найдет. И обогреть проще, чем огромную пещеру.

– Я тут подумал про наших десантников. Их выбросили где-то ночью, в горах, зимой. Продовльствия нет, оружия, по сути, тоже нет. И как выжить?

–А как у Жюля Верна, и этого, как его, который Робинзона Крузо написал. Как-то выжили.

– Угу. Только, почему-то, никто из них не оказывался зимой в горах Крыма, а всегда на каком-то острове, где полно еды и нет немцев.

– Как думаете, зачем из Севастополя отправляются такие отряды, как наш? Не проще отправить самолет с Кубани и доставить груз? Сколько мы тут можем унести-то на руках?

– А тут несколько аспектов. Во-первых, Крым это не белорусские леса, он относительно небольшой и безлесый. Просто так не посадишь самолет. Во-вторых, небо Крыма сейчас полностью контролируется немцами. Наши летчики защищают Севастополь, и делают это постояно. Но их сил хватает только, чтобы отгонять пикировщики. Ну, а в-третьих, думаю, самое важное. Надо показать местным партизанам, что советская власть не исчезла, она держится и сражается, что еще не все потеряно. И мало того, делает постоянные вылазки и снабжает их нужными вещами.

– Ты правильно мыслишь. Все так. Не думаю, что в Крыму сильное партизанское движение. И народ не приучен, вон в Гражданскую сколько раз полуостров переход от одной власти к другой? И что-то местные жители не партизанили. Другой менталитет, не Беларусь или Сибирь. Да и правильно ты сказал, лесов мало, в степи особо не спрячешься. Можно в горах, но только летом. Зимой не выживешь.

– Да тут-то и партизанить особо не надо. Два шоссе, одна железная дорога. Подорвал и все, считай, немцам снабжение перерезал.

– Вот Севастополь и посылает такие группы, как наша, чтобы местные окончательно не заснули, а сопротивлялись фрицам.

Внезапно, издалеко послышался какой-то шум. Все замолчали и схватились за оружие. Сквозь сон Петров буркнул:

– Это самолет. Дальний бомбардировщик, судя по звуку. Летит на Севастополь. Только, почему-то один. Или транспортник какой-то. Отставить оружие.

Так за неспешными разговорами и горячим чаем в пещере прошел весь день, а когда ночь опустилась на землю, и они собирались продолжить путь, внутрь пролез дозорный и сказал капитану:

– Там вдалеке в лесу, на полянке, какой-то человек. Уже минут сорок, наверное. Стоит на дороге и не уходит. Сейчас закурил. Не знаю, кто такой, но вам надо знать.

Капитан кивнул:

– Думаю, это наш связной.

Он встал и вышел с дозорным. Огонь в печке догорал и, кажется, что все темы для разговора, которые были, уже поднимались.

Через несколько минут вернулся дозорный.

– Где командир?

– Он пошел на встречу с этим человеком. Сказал, скоро вернется.

Все подобрались. Если капитан пропадет, что с ним делать? Пробиваться обратно через линию фронта – считай, подписываешь себе смертную казнь. Искать партизан? Возможно, но где их отыщешь в зимнем лесу?

Но их страхи оказались напрасными. Через полчаса возле пещеры послышались шаги, и внутрь заглянули трое: солдат, чья очередь была стоять в дозоре, капитан и какой-то чернявый маленький незнакомец.

– Так, представляю всем, это Семен. Это наш проводник. Все пока идет нормально. Собирайтесь, через десять минут выходим дальше.

Как только окончательно стемнело, они покинули уютную пещеру, и пошли сквозь лесок. На этот раз, после вчерашнего измытвающего марша, идти было немного проще, бойцы уже приноровились продвигаться по сугробам и камням.

Капитан с Семеном возглавляли колонну. Местность, где теперь шли, казалась уже более обжитой. То тут, то там виднелись огоньки сел, кое-где мычали коровы. Несколько раз они пересекали тропинки и даже дороги.

Теперь леса в основном закончились и начались поля. По левую руку раскинулась бескрайняя крымская степь, ровная, как бильярдный стол, а по правую хмуро возвышались горы, недовольные тем, что людишки в очередной раз потревожили их тысячелетний покой. И с ними было не поспоришь. Сколько войн, поднимающихся и рушащихся империй они видели, сколько человеческих трагедий и канувших в Лету подвигов наблюдали? И люди, жившие в даннй период, все считали, что история именно в их событиях сосредотачивается, именно к их эпохе вел смысл развития человечества. Разве кто-то мог из нагруженных красноармейцев во главе с капитаном Петровым подумать, что две тысячи лет назад по тому же маршруту, почти по той же тропинке, шел отряд фракийских наемников, которых послал царь Митридат Евпатор на поддержку последней подконтрольной ему области. Великий человек и великий правитель, всю жизнь сражавшийся за привычный ему мир и положение вещей, потерявший в конце все, что имел, последний свой день провел, наблюдая за тем, как предавшие его штурмуют небольшой дворец, а в гавань заходят корабли его заклятых врагов. Человек, который запечатлел свое имя в веках своей несгибаемой волей и непримиримым характером. Что еще может желать человек на склоне лет? Кто помнит имя того, кто разбил Митридата в последнем сражении? Кто помнит многочисленных царьков, которые перебегали от одной стороны к другой в зависимости от политических обстоятельств? Несомненно, они так же достигли своих целей, выгоды и благосостояния для себя и, возможно, детей. Но мир забыл их вскоре после смерти, а трагедии Митридата и его жизнь будут помнить всегда.