Текст книги "Родительский день"

Триада восемнадцатая
Вера, Надежда, Любовь – и их злая мачеха, Холодная Логика

1

Ливень закончился. Июньские ливни долгими не бывают.

По крыше «баньки» еще постукивало, все реже и реже...

Теперь уже настолько редко, что продолжать обманывать себя: «Раз уж решил переждать дождь, то глупо вымокнуть в самом его конце», – не имело больше смысла.

Переждал. А теперь иди. Не вымокнешь.

Иди, и настойчиво стучись в первый же попавшийся дом с «алтаевской» антенной над крышей, и дозванивайся в Сланцы... хотя нет, хоть Сланцы и ближе, но другой район, дозваниваться придется в райцентр, в Кингисепп... короче, дозванивайся туда, где есть милиция; дозвонись и скажи несколько слов, а дальше всё закрутится само, закрутится и поволочет за собой, и принимать решения уже не придется...

Надо было встать и пойти, но он по-прежнему стоял на коленях, на утоптанной земле рядом с Клавой. Фонарик рядом, на лавке, положенный очень аккуратно и расчетливо: освещено всё тело,– всё, кроме головы... Об экономии батареек Кирилл сейчас не думал.

Он прощался: может, еще увидит ее, – на опознании, или на похоронах, если на похороны пустят мужа убийцы, но там вокруг будут чужие, и прощаться надо сейчас...

Он прощался с Клавой – с девушкой, которую впервые встретил вчера под вечер, и с которой стал близок сегодня утром, и которую потерял час назад... Даже не просто стал близок, не только в банально-физиологическом смысле, – Клава прочно заняла все мысли...

(На самом-то деле не совсем так, но Кирилл твердил бы и на Страшном суде: да, да, только о ней и думал весь остаток дня, лишь о ней и ни о ком другом, – и не лгал бы, свято уверенный, что так и было. Аберрация памяти.)

Сколько же событий вместилось, впрессовалось в сутки с небольшим...

А потом Кирилл похолодел от одной мысли, от одного предчувствия.... В полном смысле похолодел, ощутил вполне реальный озноб, словно дело происходило не теплой июньской ночью, а ноябрьской, полосуемой свирепым ледяным ветром...

Утром, на гриве, они никак не предохранялись, не до того было, слишком спонтанно все получилось, и он бездумно оставил в Клаве частицу себя. Что, если...

Шанс невелик, но почему-то казалось, что так всё и произошло: в Клаве зародилась, затеплилась новая жизнь... Может, крохотный будущий человечек жив до сих пор, не ведая: та, что должна была стать его матерью, мертва...

Сука-а-а... Псевдобеременная сука... Жаль, что Клава не вырвала колун из твоих ручонок... Жаль, что не твои мозги разлетелись по утоптанной земле.

Надо было прощаться и уходить.

Кирилл всегда считал непонятным и отвратительным обычай – целовать на прощание мертвых. Что за дикость? Того, кто был тебе дорог, уже нет, – так зачем чмокать разлагающуюся органику? Впервые он попал на похороны в девять лет – и с легким ужасом глядел на родственников, по очереди склонявшихся над гробом бабушки Тани... Позже, спустя годы, хоронили отца – и на Кирилла смотрели слишком многие, смотрели с безмолвным ожиданием, пришлось подойти и пришлось наклониться; но мертвой плоти он так и не коснулся, поцеловав воздух в сантиметре от ставшего чужим лица...

Сегодня он понял, ЗАЧЕМ это делают. Последний поцелуй – символическая точка. Точка в конце последней страницы книги чьей-то жизни. И ставят ее, когда трудно расстаться, – трудно захлопнуть обложку и понять, что всё навсегда... Что эту книгу ты уже не откроешь.

Последний поцелуй. Точка. Можно опускать гроб в могилу. Можно встать и выйти из домика, отдаленно похожего на баньку.

Он понял, зачем это делают, и сейчас поцелует Клаву. Впервые коснется мертвого тела, не только губами впервые, вообще... (Старые кости в засыпанных блиндажах и воронках не в счет, там всё совсем иначе.)

Поцелует... Вот только....

Кирилл – искоса, боковым зрением – мельком взглянул на залитое густой тенью нечто, недавно бывшее девичьим лицом. И не одной лишь тенью залитое...

Несколько раз глубоко вдохнул-выдохнул, словно готовясь нырнуть в ледяную воду. Снова взглянул, и снова искоса, но чуть задержав взгляд...

А затем осторожно, не касаясь тела, расстегнул пуговичку на блузке Клавы. Потом вторую...

Доктор, я некрофил?! Да что вы, что вы, батенька, некрофилия – серьезное отклонение психики, а ко мне приходят со своими проблемами здоровые люди, так что ложитесь на кушетку и начнем сеанс, только стряхните, стряхните сначала с брюк кладбищенскую земельку...

Бюстгальтер она опять не надела... До чего же роскошная грудь... была.

Наклонялся Кирилл очень медленно, происходящее напоминало ему некое таинство, некий отдаленный аналог первого причастия...

Коснуться соска, к которому никогда уже не припадет губами ребенок, казалось кощунством, действительно извращением, – он поцеловал чуть выше, в свод груди, и...

И вскочил, словно подброшенный пружиной.

Грудь была холодна как лед...

ХОЛОДНА КАК ЛЕД!

Он подхватил фонарик, он посветил на часы, он вновь склонился над телом – схватил за руку, приложил ладонь к груди, к животу, к шее – быстро и уже без всякого трепета... Метнулся в угол, поднял колун, к которому до сих пор не подходил.

Кровь на рукояти и лезвии высохла, почти уже не липла к пальцам...

...Он медленно вышел в ночь.

Зачем вам куда-то звонить, Кирилл Владимирович? Лучше пойдите в ближайшую ночную аптеку, и, используя все отпущенное природой обаяние, уговорите провизора отпустить цианид без рецепта, – и выпейте... Или пару упаковок самого сильного снотворного, – и разом проглотите все пилюли... Или, на худой конец, купите большую-большую таблетку от глупости...

Потому что такого идиота свет еще не видывал.

2

Когда погас свет, Рябцев спешить не стал. Ливень хлещет такой, что руку вытянешь – своей ладони не разглядишь.

Да и не старое нынче время, у половины односельчан в подвалах дизельки стоят, а к бездизельным соседям «сопли» поверху кинуты...

Реально шесть домов только обесточилось, жилых домов, понятное дело. Но и в тех жильцы наготове, родительский день, как-никак, – все, что можно, на батарейках да на аккумуляторах... В общем, не резон в ливень нырять, потерпят часок, не маленькие. Ливни в июне не долгие.

Вот раньше, лет двадцать назад, да-а-а... Свет погас, и гадай, когда ставни не выдержат... Кое у кого патефоны еще оставались, тем полегче было, – если, конечно, старой пружине в нужный момент кирдык не придет...

В те времена электрик на деревне и в самом деле первый человек был. А теперь... По привычке, по инерции уважают еще, но... Случись с ним что – перебьются, до рассвета дотянут...

С такими мыслями он спустился в подвал, дернул за шнур стартера. Дизелек трудолюбиво зафырчал – надежная машинка, немецкая, на четыре кила, да и жрет немного. Рябцев свинтил крышку бачка, проверил солярку: помнил, что вчера заливал, но привычка – вторая натура. Электрики в Загривье лишь раз ошибаются, вроде минеров... Отец вот ошибся, тридцать лет назад...

Стал собираться: кончится ливень, а он наготове. Дизельки дизельками, а работа работой, должен – делай. Работа у нас такая, забота у нас простая, жила бы деревня родная... Да уж...

Натянул кожаный жилет-разгрузку – все инструменты по карманам разложены, в строгом порядке, много лет назад заученном. Руки лишним занимать ни к чему, пусть в городе жэковские дяди Васи с сумками да с чемоданчиками по квартирам ходят.

На груди, поверху, – ряд карманчиков особых, вроде газырей на черкесках, только там патроны сверху вставляют, – а он снизу, натуге, чтоб вдруг не выпали... Это уж не от отца, сам додумался. А поначалу всяко-разно пробовал: и патронташ охотничий, открытый; и к стволам несколько штук снаружи крепил, чтобы совсем уж под рукой... Однако ж так – на груди, донцем вниз – быстрей всего получается, проверено, Зинка с секундомером засекала...

Распихал патроны – неторопливо, осмотрел каждый дотошно. Добрые, штатовские, без осечек бьют, – только вот картечь высыпана, жеребья вместо нее... Старая придумка, дедовская, – но лучше новых работает, куски нарубленного прутка угловатые, насквозь ни один не пройдет, не посвистит дальше без пользы, без толку... Летят жеребья, ежели издали стрелять, не кучно, – так ему ж гусей влёт не бить. А так вот с пяти шагов в руку угодишь – нет руки, в голову – голова долой...

...Ладно, пора бы уж, дождь едва барабанит... Ну, бог в помощь, Петр Иваныч...

Провожать было некому, с Зинаидой восьмой год жили врозь... Еще раз, тем кто в танке: с Зинаидой они жили. Но врозь.

Детей растили вместе, да и в койке юность вспоминали не то чтоб редко...

Но... С электриками всякое в Загривье случается... И жила Зинаида своим домом. Да и что не жить, домов у них хватает. В пятидесятые, как деньгу почуяли, так уж размахнулись, понастроили... Вот, дескать, Ванятке избу рублю, как женится, так сразу и домом своим заживет... А Ванятке-то пятый год, едва от титьки мамкиной отлип... Однако – строили. Теперь жгут вот...

Выйдя в темноту и запирая дверь, поймал себя: «они», «почуяли», «жгут»... Уже не «мы», стало быть? Своим уж себя не считаешь? Смотри, а то...

Не закончил мысль. Обрез словно сам влип в руку. Секунду медлил: ну как свой, ну как ошибка... И чуть не поплатился.

Бах! Бах! – два снопа пламени из стволов. Какой там свой... И, быстро, на автомате, – переломил, левая рука с патронами уже в пути, зарядил, левой снизу по стволам, а палец уже давит спуск... – Бах! Бах!

И снова, раз за разом: Бах! Бах! – кратчайшая пауза, металлические щелчки единым звуком, слитые воедино, – Бах! Бах!

Тишина. Эхо в ушах. Стволы раскалились, жгут руки. Темное месиво у ног слабо подергивается.

Вот... Вот как у нас нынче-то... Вот вам свои, вот вам чужие... Разве ж то чужие приволокли, да тут рядышком и прикопали? Свои-и-и... Сам бы не дотопал, не успел, далековато...

С-суки... Поганые дела. Сейчас не сплоховал, так другим годом троих прикопают... Не пожалеют трудов – отыщут, достанут, приволокут... И чисты перед своими будут, работа уж такая у электрика, известное дело.

Устал... Ох и устал... Двадцать лет электриком – укатали сивку крутые горки...

А не Троша ль, часом, подстарался? То-то его старш<И>е второй месяц как с болота ночевать лишь вылезают... Да поди, докажи...

Прежде чем идти к гаражу, распихал в нагрудные кармашки новые патроны, запас с собой был еще изрядный. Через пару минут мотоцикл с ревом покатил в ночь. Рулил Рябцев двумя руками, не пижонил, – но обрез висел на запястье правой, на кожаной витой петле... Если что – не сплошает...

Работа у электрика такая.

3

И-ДИ-ОТ...

К такой неутешительной оценке своих умственных способностей Кирилл пришел после лихорадочных и недолгих попыток переиначить, спасти, реанимировать версию убийства, рассыпавшуюся на глазах.

Увы... Такое не реанимируют. Доктор сказал: в морг, – значит, в морг.

Марина не успевала... Никак. Нет, если бы Марина отправилась убивать, едва он вышел к Лихоедовым, – успела бы. Но шли-то они с Трофимом мимо дома Викентия – позже, за Толяном. И Кирилл видел жену на крыльце, и помахал рукой.

Потом уже не успевала – даже если бы помчалась не таясь, прямо по улице, с колуном под мышкой.

А если бы вышла, как первоначально предположил Кирилл, во время его поездки с Генахой, – то не успела бы уже Клава, вернее, ее тело – остынуть до такой температуры... Не январь месяц.

Идиот... Раскрыл, называется, преступление, не сходя с места. Любой приличный Ниро Вульф сначала пошлет Арчи Гудвина прикинуть температуру трупа, а уж потом начнет дедуцировать, не вставая с кресла и пялясь на орхидеи.

Он быстро шагал по бетонке к деревне, и даже не пытался вычислить настоящего убийцу. Есть люди, которым за это зарплату платят. Покопаются среди былых Клавиных хахалей – и найдут.

Кирилл пытался понять другое. Марина не виновата – но его отношение к ней отчего-то не изменилось... Ни на грамм. Ни на йоту. Лишь какая-то досада: и тут упала на четыре лапки, выкрутилась...

Потом понял: и все-таки виновата! Не будь ее дурацкого упрямства в деле покупки загородной недвижимости, не сочини она байку о своей беременности, – Клава осталась бы жива.

Но в тюрьму сядет ревнивый хахаль, а Марина вроде и не при чем... хм... хахаль...

А ведь в цепочку действий, что он выстроил для гипотетического убийцы, хахаль никак не вписывается... Никаким боком. Ну, допустим, увидел он идущего на гриву Кирилла... Потом Клава прошла в ту же сторону... Ну и что? Чтобы что-то заподозрить, надо было накануне присутствовать при их общении в магазинчике при свиноферме... Ладно, еще одно допущение: никого хахаль не видел, оказался на гриве случайно. Шел мимо, приспичило, юркнул в кустики, только штаны спустил, – тут и они с Клавой... Не получается – если припадок ревности, то отчего сразу не выскочил? Если обдуманный план, то... То почему Клаву? Почему не Кирилла? Почему не в морду? Почему колуном? Почему, наконец, лихоедовским или его братом-близнецом? Хм... А потолок низкий... А Клава девушка высокая... была. Возможны исключения, но кавалеры редко выбирают девиц, сильно превышающих их ростом...

Стоп-стоп-стоп... А ведь есть на примете один невысокий гражданин. Владеющий подходящим колуном... Возможно, знавший от жены про вояж Марины и Кирилла на свиноферму... Способный предположить, что Клава в ходе того вояжа западет на Кирилла...

Трофим Батькович Лихоедов. Так что вы делали с восьми до одиннадцати?

Нелепица... Ему-то зачем?

Возможно, Кирилл и придумал бы какой-нибудь мотив для Трофима, правдоподобный или притянутый за уши. Дедукция, как выяснилось, вещь заразительная.

Но не успел – увидел впереди, на бетонке, что-то непонятное.

И движущееся...

Черные грозовые тучи постепенно рассеялись, сменились пеленой облаков, и ночь стала уже не черной, – серой, обманчивой: можно даже без фонаря разглядеть что-то, но трудно понять, что разглядел.

Кирилл всмотрелся: нет, не человек, силуэт слишком низкий... И, пожалуй, не собака – слишком массивный. Для деревенских жучек-бобиков массивный, но трудно ожидать встретить в Загривье ньюфа или сенбернара. Может, сбежала со свинофермы мадам Брошкина-младшая? В общем-то, недалеко, почему бы и нет... Или какая-то деревенская скотина... Кирилл вспомнил увиденных утром овец, затесавшихся в козье стадо... Ближние дома Загривья совсем рядом – как из черной бумаги вырезанные контуры, ни огонечка.

На этот раз ломать голову он не стал, хватит на сегодня истории с пугалом. Включил фонарик, посветил. Батарейки изрядно подсели, но и такой свет лучше, чем никакой.

М-да... Не овца и не свинья. Человек. Который, как известно, звучит гордо. Если, конечно, он не нажирается в родительский день до свинского состояния. И не ползет на карачках непонятно куда, напрямик через покрывающие бетонку грязные лужи...

Этот нажрался. Этот полз.

И тут же Кирилла охватили сомнения, традиционные для городских интеллигентов: а вдруг не пьяный? Вдруг у человека приступ? Такой, что человек на ноги встать не может?

Знакомая ситуация, не правда ли?

Лежит неподвижное тело на газоне. Кто-то отводит взгляд, бормочет: «Нажрался, алкаш проклятый!», проходит мимо. Потом выясняется: умирал на газоне абсолютно трезвый человек. И умер, потому что никто не вызвал скорую.

А кто-то не прошел, нагнулся с сочувствием, – и огреб три мешка пьяного мата. А то и кулаком в рожу...

Дилемма.

Нет, если ты святой человек, живущий по принципам добра и высшей справедливости, то всегда и к любому нагнешься, и сотне алкашей вторую щеку подставишь, лишь бы одного умирающего спасти... Но все-таки... Неприятно кулаком-то в рожу получать... Болезненно.

И городской интеллигент, оказавшийся в сельской местности, занял выжидательную позицию. Остановился, продолжал светить фонариком на ползущего, благо тот приближался к Кириллу. Спросил негромко:

– Вам плохо?

Молчание. Лишь скребущий звук, словно что-то твердое, жесткое тащится за пьяным (больным?) по бетону...

Или хорошо, или так уж плохо, что не до разговоров.

Нет, пожалуй, плохо... Не факт, что от приступа, но... Да чем же он так скребет по бетонке?! Черт, да это же... Нет, показалось, не может быть...

Но через секунду понял: точно, инвалид. Одноногий инвалид.

Хо-хо... Крепко уважили дедушку в родительский день, от души поднесли. Аж протез потерял, если ходил на протезе. Или костыли, если на костылях.

Но тут уж надо помочь, хоть и не хочется – изгваздался дедуля грязней грязи. Не иначе как в Сычий Мох заполз, заплутавши.

Кирилл шагнул навстречу, и хотел подхватить инвалида под мышки, и потащить к ближайшему дому, постучаться, а дальше пусть сами...

Он не подхватил инвалида.

Остановился и заорал во всю глотку:

– Генка-а-а-а!!! Да разбуди ж меня!!!

...Рыжий Генаха толкнул его в плечо довольно болезненно. Прямо скажем, без лишней деликатности толкнул. И слова его не грешили избытком такта:

– Чё орешь, как яйца режут? Теща привидилась?

– О-х-х-х-х... Хуже тещи...

Но чем именно хуже, он не стал объяснять, потому что ЗИЛ уже выруливал на пустынное Гдовское шоссе, а там стояла «Газелька» Толянова друга-приятеля, и кустарь-одиночка уже махал им из окна, словно они могли ошибиться и принять за него кого-то другого... И лишь доставая деньги из барсетки, чтобы рассчитаться за доставленный без обмана трамблер, Кирилл вдруг понял восхитительную вещь: Клава жива! Черт возьми, Клава жива и ждет его, и он уговорит Генку сделать крюк в сторону свинофермы, а если тот закочевряжится, так накинет пару червонцев, и...

Ничего этого, конечно, не было. Вся благостная картинка мелькнула лишь перед мысленным взором.

Если и в самом деле Гена сейчас крутит баранку рядом с задремавшим Кириллом, то ничего он не услышал, – не всегда издаваемые во сне крики вырываются и наяву из уст спящего человека...

Придется как-то просыпаться самому. Вот только где доведется проснуться?

Он очень надеялся, что в кабине ЗИЛа... Кирилл знал точно, стопроцентно был уверен: их поездка с Геной, по крайней мере ее начало, – самая взаправдашняя реальность, хотя за все последующее ручаться уже трудно... Причина была проста: музыка. Кириллу не снилась музыка. НИКОГДА. Ни разу. Даже такая дикая, как та, что звучала из Гениного магнитофона. Кирилл давно обратил внимание на эту особенность своих снов: отсутствие музыкальных способностей настолько полное, что даже «чижика-пыжика» мозг во сне воспроизвести не способен... А вот после того, как отзвучала кассета, он вполне мог задремать, спал в последние сутки мало и далеко не спокойно. И нынешний его кошмар ничем не лучше двух предыдущих...

– Полз бы ты отсюда, – сказал Кирилл мертвецу. И отступил на пару шагов.

Да-да, именно мертвецу... Потому что с таким не живут. У якобы пьяного якобы инвалида не хватало не только ноги. Но и части мышц грудной клетки, и пары ребер, а еще пара-тройка была сломана, торчала острыми обломками из лохмотьев плоти – не красной, не кровоточащей, а серой и какой-то разбухшей, ноздреватой... По бетону скребла, царапала тоже кость – торчащая из ошметков бедра.

Хорошо хоть мертвец пригрезился Кириллу неразговорчивый. Не хотелось даже представлять, что может изречь этакое создание...

Ну вот, сглазил... Труп, подползший почти вплотную, наклонил голову набок, будто раздумывая о чем-то. Затем широко раскрыл рот. Но вылетели оттуда не слова – вывалилось что-то мерзкое... Казалось, мертвец срыгнул, ввиду ненадобности, один из своих внутренних органов. Но, судя по усилившемуся зловонию, то была просто болотная жижа, забивавшая рот и глотку. Прокашлялся, так сказать. Прочистил горло.

И тут Кириллу пришла шальная, дикая идея. Черт побери, может хоть раз в жизни и кошмар принести какую-то пользу? Он уже достал швейцарский ножичек, и подковырнул ногтем первый попавшийся инструмент, но использовать не спешил. Он захотел поговорить с мертвецом. Мой сон, с кем хочу, с тем и болтаю.

– Скажи, ты ведь из третьей ДНО?

Труп ничего не ответил. Даже не кивнул. Хотя и так ясно – ополченец. Остатки одежды ничем военную форму не напоминают, но вот те три бесформенных грязных кома на ремне наверняка были когда-то подсумками с патронами для трехлинейки...

Кирилл уже понимал, что ничего из его дурной идеи не выйдет, но спросил по инерции:

– Ты знаешь, за чем вас послали? Что лежит там, в болоте?

Вместо ответа труп попробовал его укусить. Попросту, без затей, собрался вцепиться зубами в ногу. Все было сделано медленно, заторможено, Кирилл легко успел отскочить, но...

Но пора с этим заканчивать.

Кирилл широко размахнулся и вонзил швейцарский нож себе в бедро. И лишь каким-то чудом удержался от дикого вопля. Боль была чудовищная, но он остался там же, где и раньше. В кошмаре. Рядом с мертвецом, готовым вновь запустить в него зубы.

А потом он услышал музыку – ту самую, «психоделическую» – донесшуюся от ближайшего дома. Услышал и понял все. И с запозданием издал дикий вопль...

По ноге сбегала струйка горячей крови.