Текст книги "Родительский день"

Триада восьмая
Ночь накануне родительского дня

1

Поначалу они нашли сковородку шикарную, но абсолютно непригодную для электроплиты, – огромную, глубокую, с мощной рукоятью чуть ли не в полтора метра длиной. Марина удивленно охнула и отправилась на поиски чего-нибудь менее внушительного. Кирилл обревизовал донце утвари, появилось у него нехорошее подозрение: предмет сей использовался не столько для готовки, сколько для расправы с муженьком, впавшим в грех неумеренного пития или кобеляжа. Но никаких подозрительных вмятин на донце не обнаружилось...

Супруга же отыскала в кладовке обмельчавшего потомка чудо-сковороды: серо-чугунное неказистое детище совковского ширпотреба. Не «Тефаль», но по беде сойдет...

Вскоре по дому поплыл божественный аромат жарящегося мяса, заставлявший Кирилла глотать слюнки – ужин сегодня оказался непривычно поздним. Он и глотал, одновременно мелко-мелко нарезая зеленые перья молодого чеснока – как выяснилось, лишь это растение способно без ухода, без прополки и поливки, конкурировать с заполонившими огород сорняками.

– Кирюньчик! – позвала Марина. – Сходи к машине, там в багажнике, слева, синий пакет, в нем – бутылочка «Сангрекристы». Принеси, пожалуйста.

На Кирилла ее слова подействовали, как камень, упавший на дно илистого водоема – улегшаяся было муть подозрений вновь поднялась наверх... Он спросил ровным голосом:

– А тебе... разве можно?..

– Можно, можно... – улыбнулась Марина. – До третьего месяца многое можно. Лекарства нельзя сейчас кое-какие, антибиотики, например... Иди, не мешкай, мясо быстро прожарится.

Кирилл медленно вышел на крыльцо, машинально достал сигарету – вспомнил о зароке, переломил, выкинул...

Врет?

Или нет?

Еще год назад позиция жены в вопросе обзаведения наследниками была непреклонна: рожать надо, как на Западе, – планово, лет так в тридцать пять, не более одного ребенка. А до того хорошенько пожить для себя.

Любое мнение может измениться, но... Но как-то очень уж идеально все совпало по времени – именно якобы беременность Марины стала последней точкой, подвигнувшей Кирилла на приобретение загородной недвижимости. Соглашаясь для вида, он своим тихим саботажем вполне мог затянуть дело на несколько лет...

...Время близилось к полуночи. Сгущавшаяся темнота так и не превратилась в полноценный мрак – смутная, расплывчатая, серая полумгла, именуемая романтиками белой ночью.

Кирилл всматривался в нее, словно надеялся увидеть зримые ответы на мучавшие его сомнения. Затем спохватился: вино! Быстро сбежал по ступеням крыльца, пошагал к «пятерке». Нечего ломать голову, все равно проблему умозрительно не решить. Да и практический эксперимент поставить не так-то просто. При нынешней их частоте сексуальной жизни Марина легко сумеет утаить очередные месячные. Разве что попросить ее эдак ненавязчиво: «Пописай-ка, милая, в скляночку, я тут по случаю прикупил тест-полоски на беременность...»

С такими мыслями Кирилл действовал совершенно автоматически: достал из кармана ключи, нажал кнопку на брелке («пятерка» мяукнула сигнализацией, мигнула подфарниками), отпер багажник, поднял крышку... И отшатнулся от ударившего в нос густого зловония.

Черт возьми!

Они совсем позабыли про дохлую лисицу!

Быстро же, однако, засмердела... Не удивительно – день выдался ясный, машина хорошенько нагрелась на солнце... Надо зарыть, и немедленно, а то отмывай потом багажник от какой-нибудь гадости... Он поспешил к сарайчику, где во время сегодняшней инвентаризации хозяйства видел сложенный в углу сельхозинвентарь.

В сарае, исполнявшем по совместительству функции мастерской, электричество наличествовало, но лишь теоретически, – Кирилл впустую несколько раз щелкнул выключателем. Крутанул колесико зажигалки, прибавил пламя до максимума – найти ничего не успел, зажигалка быстро раскалилась, жгла руки. Повезло – случайно заметил жестянку, почти до краев заполненную расплавленным и застывшим стеарином, свечной огарок торчал над ним едва заметно...

Да будет свет!

Фитилек затеплился еле-еле, давал света куда меньше, чем зажигалка, и тут же новорожденный огонек чуть не захлебнулся в лужице растопившегося стеарина; Кирилл накренил жестянку, слил излишки... Ну вот, относительно приличное освещение.

Быстро порылся в куче стоявшего в углу инструмента: тяпки, грабли, подернутый ржавчиной лом, – лопаты нет... Повел свечой туда-сюда – а это что там за длинная рукоять торчит из-за верстака? Опять не лопата, – вилы... странные какие-то вилы...

Длинные, чуть изогнутые зубцы покрыты насечками-зазубринами – сделанными, очевидно, зубилом. К чему бы такая модернизация?

А, понятно... – догадался Кирилл секундой позже. Протекающая неподалеку речонка под названием Рыбёшка, – крохотная, почти ручей, – надо полагать, своему названию соответствует: ничего, кроме мелочи, не водится. Но наверняка весной заходит на нерест крупная рыба из Луги – вот Викентий и соорудил импровизированную острогу, колоть щук на мелководье.

Лопату он все-таки отыскал – просто не заметил поначалу ее короткий черенок среди прочих тяпок-грабель. Но чуть раньше Кирилл отыскал нечто иное.

На верстаке лежал РЕЗНОЙ СТАВЕНЬ.

Почти готовый – орнамент чуть-чуть не закончен.

Орнамент из затейливо сплетенных свастик...

Или покойный Викентий являл собой классическую иллюстрацию к поговорке про сапожника без сапог, или...

Какое к черту «или...»! Он вдруг понял, что выйдя в ночь – на минутку, за бутылкой вина – взял и самым преспокойным образом исчез. Для Марины, разумеется...

«Она меня пришибет, – подумал Кирилл, чуть не бегом направляясь к машине. – Той самой сковородкой».

Мысль была в достаточной мере шутливая.

Но в каждой шутке, как известно, лишь доля шутки.

2

Марина стояла, глубоко задумавшись, – однако не о том, где же шляется ее непутевый муж.

И сжимала в руке не грозное оружие возмездия, не сковородку с полутораметровой ручкой. Всего лишь старый рентгеновский снимок.

Снимок с дикой звукозаписью, сделанной неизвестно кем, неизвестно когда... И вовсе уж непредставимо, с какой целью.

Запись вызывала странное желание – прослушать ее еще раз. Для чего? – непонятно... Однако хотелось. Причем одной, без Кирилла... Не время – но зачем-то, едва муж вышел за порог, она достала снимок, припрятанный в шкафу...

Пластинка «на ребрах» ассоциировалась у Марины с давней подругой Калишей. Вернее, теперь уже бывшей подругой...

...Имя Калиша – не производное, как можно бы подумать, от Кали – малосимпатичной богини древнеиндийского пантеона. Уменьшительно-ласкательное от Калины – по уверениям родителей Калиши, вполне заурядного для Киевской Руси славянского имени. (Проверить те уверения, как объяснил как-то Кирилл, не так легко: в русских летописях IX-XI веков женские имена почти не упоминаются: Ольга, Предслава, еще пара-тройка... И творили историю, и летописали творимое сплошь мужчины.)

Калиша и в школьные времена выглядела девочкой со странностями. С годами странности росли и множились. Марксистский закон отрицания отрицания сработал в данном случае без осечек: словно в пику родителям-славянофилам Калиша всерьез увлеклась Востоком. Марина про себя даже выражалась жестче: не увлеклась, а сдвинулась на восточной тематике... Причем сдвинулась абсолютно бессистемно, без привязки к определенной культуре и эпохе: среди интересов Калиши мирно уживались тибетская эзотерика и китайская чайная церемония, шаманские камлания малых народов Сибири и современные дзен-буддистские изыскания.

Марина была бесконечно далека от подобных, как она выражалась, заморочек, – и тем не менее любила ходить в гости к Калише, сначала одна, потом с мужем. Там все было необычно – а значит, интересно...

Где работала Калиша – неизвестно. Вроде бы что-то для кого-то где-то переводила... Восточное, понятно. В квартире ее царил жуткий бедлам: уборка и Калиша – понятия несовместимые. А среди бедлама царила Калиша... Пожалуй, она была красива – своеобразной, на любителя, красотой: высокая, темноволосая, очень узкая в кости; Марина даже немного завидовала ее рукам: тонкие кисти, изящнейшие длинные пальцы, идеальные ногти – хотя внимания им Калиша почти не уделяла.

Приходили к ней странные, чуть в другом измерении жившие люди, вели странные речи – о чем угодно, лишь разговоров о «баблосе» (столь привычных для корпоративных пикничков с участием коллег Кирилла и их жен) никогда не звучало в квартире Калиши.

Если курили, то ни в коем случае не сигареты, – кальян или тончайшие, из бумаги скрученные ароматные папироски (не банальная «травка», сладковатый аромат анаши Марине доводилось обонять, пусть сама никогда не причащалась, – но и к табаку содержимое тех папиросок имело отдаленное отношение).

Если пили – то странное, с диковинным букетом вино, бутылок Марина никогда не видела, Калиша всегда наливала из графина причудливой формы...

А если включали магнитофон – то слушали уж никак не рок, не попсу и не классику. Возможно, то была так называемая психоделическая музыка – Марина не знала, она давно взяла за правило не задавать подруге лишних вопросов, дабы не утонуть в заумных и пространных лекциях-объяснениях...

Не то от непонятных разговоров Калиши и ее приятелей, не то от странной музыки у Марины словно бы плавились некие предохранители в мозгу – сидела на диване, отрешившись от всего, уплывая куда-то вдаль под заунывный тягучий мотив... Почти не видела и не слышала ничего вокруг – без остатка растворялась в чем-то, чему сама затруднялась дать название...

На следующий день Марина изумлялась себе: надо же так бесцельно, ни на что угрохать вечер... Но снова, когда через месяц, когда через два, собиралась в гости к Калише.

Дикий мотив, записанный «на ребрах», чем-то напомнил ту, звучащую у Калиши музыку. Нет, на слух ничего общего, – схоже действие... Тоже тянет КУДА-ТО, мягко уводит из привычной реальности... Правда, уводит в ДРУГОЕ место, где правит бал отнюдь не блаженное растворение в чем-то неназываемом – но ужас и боль, настолько дикие, непредставимые, что сливаются со своей полярной противоположностью – с наслаждением...

Мазохизм? Возможно...

Марина подозревала, что стала случайной обладательницей психоделической записи – но к той же самой цели эта музыка идет иным путем... Если два путника выйдут из одной точки – один строго на запад, другой строго на восток, и не отклонятся с избранного пути, – где-то на обратной стороне Земли они непременно встретятся, не так ли?

Увы, Калиша по этому вопросу уже не проконсультирует... По любому другому – тоже. Все отношения с ней разорваны полтора года назад – раз и навсегда.

Причина проста и заурядна: Марина вдруг с изумлением обнаружила, что эта чернявая тощая сучка нагло подбивает клинья к Кириллу!

Калиша?!

К ЕЕ мужу?!!

Не могла поверить, думала – мнительность. Это Калиша-то, к двадцати семи ни семьей, ни детьми не озабоченная, западавшая до того сплошь на чокнутых, способных в основном к ментальному сексу... Ну на что ей Кирилл, скажите на милость? Разве что для банальной случки, после которой и поговорить-то не о чем, – он хорошо разбирается в маркетинге и менеджменте, может часами нести всякую чушь о военной истории, но в эзотерических штучках-дрючках ни уха, ни рыла...

В следующий визит музыка не оказала на Марину своего привычного действия – изобразив расслабленность и отрешенность, она внимательно наблюдала за Калишей... Ну так и есть... Тут и слова не нужны, этаких женских посылов не почувствует разве что мраморная статуя... И благоверный, похоже, поддается – пока что подсознательно, пока что не задумываясь об измене...

Ликвидировать проблему надлежало быстро и жестко. И самым подходящим для Калиши способом. Марина исповедовала жизненный принцип: в борьбе с кем-либо всегда используй то, чего противник не ждет, с чем не сталкивался, с чем не умеет бороться... Проще говоря: чемпиона по боксу – обставить в шахматы, гроссмейстера – нокаутировать.

Она позвала Калишу на кухню, якобы посекретничать. И без каких-либо объяснений сразу же врезала в солнечное сплетение. Хорошо врезала, качественно, год тренировок в секции женской самообороны не прошел даром. Длинное тело Калиши надломилось, сложилось пополам, из губ вырвалось невнятное шипенье. «Некому Калину заломати...» – произнесла Марина совершенно ровным тоном. Запустила пальцы в черные густые волосы, задрала голову сучки, – и тут же маленький твердый кулак ударил в лицо, разбив нос и губы разом. «Некому кудряву заломати-поебати... Хоть раз увижу рядом с ним – убью, сука», – прозвучало всё без излишних эмоций, холодно и сухо, чтобы поняла, чтобы прониклась: так и будет. Кровь капала на циновку с замысловатым узором...

...От раздумий и воспоминаний Марину оторвало громкое шкворчание и запах мяса, начавшего подгорать. Сунув снимок в прежний тайник, она метнулась к плите.

Спасти отбивные удалось в последний момент.

3

Ужин устроили при свечах. Дешевый способ добавить романтики, однако же сработал...

Кириллу казалось, что все вернулось на семь лет назад: парочка влюбленных до безумия студентов (ну, по меньшей мере, он – до безумия); уютное кафе-подвальчик на Васильевском; непринужденный разговор вроде ни о чем, но каждое слово с глубоким эротическим подтекстом... И точно так же отражается трепещущий огонек свечи в хрустале бокалов.

Нет, насчет бокалов он погорячился, никакого хрусталя здесь и сейчас в помине не оказалось – стограммовые водочные стопки с мелкими гранями. Но свечи и в этой стеклотаре отражались не менее романтично, свет дробился, рассыпался сотнями лучиков, как будто незамысловатая деревенская посуда целиком была вытесана из алмаза...

Короче говоря, целоваться они начали прямо за столом – горячо, страстно. И не только целоваться... И Кирилл, когда на руках нес жену (уже лишившуюся кое-каких деталей туалета) в горницу, к огромной двуспальной кровати, опасался: джинсы сейчас не выдержат, молния разлетится от неудержимого напора изнутри...

Чуть позже – они уже лежали на кровати, обнаженные – Кирилл вдруг почувствовал на самой своей в тот момент важной части тела вместо нежных пальчиков – острые коготки. Длинные, ухоженные коготки Марины. Ее страстный шепот мгновенно, без какого-либо перехода, сменился холодным рассудочным голосом:

– Ну и как ты сегодня пялился на сиськи этой королевы свинофермы?

Словно ведро ледяной воды... Словно ветровым стеклом по лбу... Словно ржавым колуном по хребту...

– Может, она лучше меня? Может, милый, ты пойдешь на кушетку и там подрочишь, вспоминая прекрасную свинарку?

Коготки сжались, едва заметно, – но вокруг наиболее чувствительного места, вокруг самого кончика объекта своего приложения. Тот, напуганный и шокированный таким поворотом событий, попытался сжаться, уменьшиться, втянуться, – как голова напуганной черепахи втягивается внутрь панциря. Коготки усилили напор – совсем чуть, но Кирилл зашипел от боли.

И все закончилось.

Рассудочный голос сменился горячим шепотом: «Не бойся, малыш, я пошутила...», коготки бесследно исчезли, в дело вновь вступили пальчики, и, немного спустя, – влажные, нежные губы и шаловливый язычок; изобиженная часть тела обижалась недолго, приняла безмолвные извинения, и быстро восстановила физическую форму и боевой дух, и казалась вновь готовой к самому решительному наступлению, вернее – к самому глубокому вторжению...

Но внутри Кирилла что-то сломалось. Что-то пошло глубокими трещинами и рассыпалось на куски...

Физические последствия не задержались. Оказавшись на Марине, постанывающей, отвечающей энергичными встречными движениями, – он выбивался из сил, но никак не мог кончить.

Придется симулировать, решил он спустя несколько минут (или часов? чувство времени утерялось...) Благо жена свое получила, а то ведь недолго дождаться второй серии скандала: значит, я тебя уже не возбуждаю?!!

Не успел. Марина все поняла (попробуйте-ка что-нибудь от нее утаить, хоть в жизни, хоть в постели), но отреагировала на удивление лояльно, прошептала: «Устал, бедненький...» Аккуратно коснулась огромной шишки на лбу: «Это она виновата, проклятая лиса... Ничего, сейчас моему Кирюше будет хорошо...»

Уложила стремительно теряющего эрекцию Кирилла на спину, опять пустила в ход пальцы, губы... И, когда муж вновь оказался относительно готов к любовным подвигам, – оседлала его, широко расставив бедра.

Кирилл почувствовал, что пальцы супруги направляют его не туда, – в иное отверстие, очень узкое, очень тесное, обычно запретное в их ночных играх. Удивился – после нескольких первых опытов Марина отказалась от анального секса, чересчур для нее болезненного.

Вот и сейчас – не убирая руку, двигалась медленно-медленно, осторожно-осторожно, словно хозяйка, томящая гостя на пороге – и не знающая, пригласить внутрь или нет.

Потом вдруг одним движением буквально насадила себя на вздыбленную плоть Кирилла. Застонала – скорее от боли, чем от удовольствия. И затем, во время убыстряющихся ритмичных движений, стоны не прекращались.

Груди – острые, с крохотными сосками – трепетали в такт толчкам над лицом Кирилла, как плоды, которые никак не удается стряхнуть с ветки дерева. Он протянул к ним руки, ладони наполнились упруго-мягким, пальцы осторожно взялись за соски... «Не так! – яростно пошептала Марина между стонами. – Сильнее! Не бойся!» Она порой любила ласки грубые, болезненные, – похожие на ласки насильника, больше возбуждающие его самого, чем жертву... Кирилл не стал отказывать: стиснул сильно, выкрутил соски пальцами – стоны стали громче, и, кроме боли, теперь слышалось в них наслаждение.

Было хорошо, очень хорошо, он подумал, что все закончится именно так, причем весьма скоро, – но Марина неожиданно соскочила с него, и застонал уже Кирилл – от жестокого разочарования.

Она нависла над ним, стоя на четвереньках, свесившиеся волосы щекотали лицо. «Теперь ты, милый, теперь ты, только сильно... сильно и быстро...»

Марина опустилась на спину, нарочито медленным движением потянула подушку, столь же неторопливо подложила ее отнюдь не под голову – Кирилл чуть не взвыл от перенапряжения, от дикого желания. Наконец притянула его к себе, закинула на плечи широко разведенные ноги... Он вошел резко, глубоко, – в то же, но уже далеко не в узенькое отверстие, запертая калитка превратилась в широко распахнутые ворота, покорно и с нетерпением ожидающие вторжения...

Она вскрикнула – не застонала, вскрикнула в полный голос. Он начал, как она просила, и как хотел сам, – сильно и быстро. И продолжил убыстрять движения, хоть это и казалось невозможным. Стоны и вскрикивания сменились словами: хрипловатыми, прерывающимися, возбуждающими (куда уж больше? – но возбуждающими!), сводящими с ума...

В выражениях в такие мгновения Марина абсолютно не стеснялась.

«Трахни меня... трахни... выеби... выеби всю... глубже... глубже-э-э... я хочу твой хуй, весь... глубже-э-э-э-а-а-а...... кончи, милый... кончи в меня... кончи-и-и-и...»

Она извивалась под ним, она кричала в полный голос, она вонзила коготки ему в спину, и теперь это оказалось не больно – прекрасно...

Он попытался чуть-чуть притормозить, чуть-чуть промедлить, чуть-чуть еще побалансировать на краю пропасти, полной наслаждения... Попытался – и не смог.

О-о-о-о-у-а-а.... Уф-ф-ф-ф...

...........................................

Давненько у них не бывало такого ураганного секса.

Давненько, но...

Финал отчего-то получился смазанным... Оргазм, буквально навязанный супругой, стал каким-то бледным, каким-то ненастоящим... Техническим, пришло вдруг в голову подходящее слово... Больше облегчения, что все закончилось, чем удовольствия... К тому же немедленно возникли легкие болезненные ощущения в мошонке и внизу живота – не то чтобы настоящая боль, но приятного мало.

...Наверное, она меня все-таки любит, подумал Кирилл, когда Марина – обнявшая его, плотно прижавшаяся, – задышала мерно и ровно. Очень по-своему, загадочной и странной такой любовью с извращенными садомазохистскими нотками, и приправленной самой махровой собственнической ревностью... Но любит.

Непостижимые существа эти женщины.

Он лежал и лениво, полусонно размышлял о странностях их брака. (Или не странностях? Или у других тоже хватает своих, невидимых посторонним заморочек, – сравнить-то не с чем, первый опыт семейной жизни остается единственным...)

Лежал, думал – и как-то пропустил момент, когда можно было уснуть по-настоящему. Сонное отупение прошло, кровь, отлившая от головы к более важным в тот момент органам, вновь вернулась к привычной своей циркуляции в организме, – и спать совершенно расхотелось. А не мешало бы – ни к чему завтра сидеть за рулем сонной мухой.

Марина пробормотала во сне что-то неразборчивое, сняла руку с его плеча, перевернулась на другой бок, свернувшись калачиком, – и выглядела сейчас маленькой, трогательной и беззащитной. Кириллу захотелось ее поцеловать – с благодарностью. Сдержался – разбудит, чего доброго. А разбуженная до срока Марина, ох... Не стоит о грустном. По крайней мере, трогательной и беззащитной тут же перестает казаться.

Ладно, пора спать...

Кирилл постарался полностью отключить мозг, не думать вообще ни о чём, – куда лучший способ заснуть, чем мысленный подсчет прыгающих через загородку овец...

Не получилось.

Отвлекали звуки, издаваемые старым домом.

Исключительно ночные звуки – днем их не услышишь. Хотя, казалось бы: замолчи, затаи дыхание, – и слушай... Но нет, этим звукам нужна еще и темнота.

Скрип... Тихий скрип половицы – точь-в-точь как под чьей-то осторожной ногой... Снова скрип, чуть в стороне – неведомый кто-то постоял, вслушиваясь – и сделал второй шаг. Потом еще один, и еще...

Физика процесса ясна и понятна – старое дерево нагрелось за день, а сейчас остывает, поскрипывая. Но отчего же так гнетут эти ночные звуки?..

Затем к поскрипыванию добавилось тихое-тихое шуршание... Мышь? Наверное... Надо будет купить пару мышеловок и какой-нибудь отравы, мало приятного в таком соседстве...

Шуршание смолкло и больше не возобновлялось. Зато на грани слышимости возник новый звук, природу и происхождение которого Кирилл поначалу определить затруднился.

Что-то связанное с влагой, одна из составляющих звука – не то еле слышное журчание, не то побулькивание... Мышка описалась? – попытался он мысленно пошутить. Получилось не смешно.

Что же там, черт возьми, такое?

Наконец он понял. И облегченно вздохнул. Труба! Конечно же, фановая труба, ведущая от стока раковины к сливной яме. Марина после готовки наверняка не плотно завернула кран, водится за ней такой грешок в городской квартире. Тонюсенькая струйка падает в сток практически бесшумно. Но на внутренних стенках фановых труб вечно хватает всякой налипшей гадости, – и, преодолевая эти препятствия, вода издает еле слышные звуки.

Надо бы встать и затянуть кран... Сольется бак – придется с утра первым делом осваивать процесс его накачивания.

Вставать не хотелось, Кирилл буквально заставил себя... Постоял, всматриваясь в серой полумгле, где расположены предметы меблировки – надо пройти на кухню бесшумно, ни на что не натолкнувшись... Просчитал оптимальную траекторию, двинулся...

Внезапно там, в кухне-столовой, затикали настенные часы. Еле слышимое днем «тик-так» показалось громовым набатом.

Он застыл на самом пороге.

Что за...

Ведь Маринка их днем остановила, сказала, что раздражают...

А эта система сама собой никоим образом заработать не может, кто-то должен толкнуть маятник...

Не может – но заработала.

Мышка пробегала, хвостиком вильнула... Шустрая такая мышка, запросто шныряющая по вертикальным стенкам... Вообще-то и такое случается, как-то раз на их той, давней даче мыши попортили продукты в сумке, подвешенной на вбитый в стену гвоздь... Но все равно сомнительно. Нет в часах ничего для грызунов интересного.

Он почувствовал сильный озноб. Хотя с вечера казалось – в доме достаточно тепло...

Ну и что? Так и стоять теперь, ломая голову: отчего же вдруг пошли старые часы? Он разозлился сам на себя, решительно шагнул вперед. Нет, лишь хотел шагнуть именно так – но получилось не очень... Трудно решительно шагать абсолютно голому человеку – когда мужские причиндалы при каждом шаге болтаются и шлепают по ляжкам...

...Ходики он увидел сразу. Всматриваться не пришлось – часы светились тусклым желто-зеленоватым светом. Не целиком, разумеется, – лишь стрелки и цифры, нанесенные на циферблат.

Ух-х-х... Так и кондратий хватить может, от неожиданности... Идея неплохая: фосфорная краска издалека и в полной темноте позволяет понять, который час. Но лучше о таком предупреждать загодя...

Спустя несколько секунд он понял, что с механизмом ходиков не всё ладно... Вернее, всё неладно. Стрелки вращались! Им, собственно, надлежит именно тем и заниматься, – но не с такой же скоростью... Минутная стрелка крутилась примерно втрое быстрее, чем могла бы крутиться секундная, окажись она на этих часах. Часовая ускорилась пропорционально – проходила одну двенадцатую циферблата за полный оборот минутной.

Казалось бы, тиканье при таких делах тоже должно было раздаваться гораздо чаще. Однако нет – неторопливый, размеренный звук не сочетался с бегом обезумевших стрелок.

Но самое главное он осознал еще позже – стрелки вращались в обратную сторону!!

И что-то еще не так было на кухне, какая-то странная мелочь, совсем сейчас не важная – в сравнении со свихнувшимися ходиками.

Кириллу пришла дикая мысль – и со временем, и с часами все в порядке. Не в порядке он сам... Что-то с ним случилось, что-то неправильное, – и он проваливается в глубь времен. Назад, в прошлое – затягивающее, как бездонные трясины Сычьего Мха...

На-зад, на-зад, на-зад, – ехидно отстукивали часы. – Ты-наш, ты-наш, ты-наш... Ты не вернешься! Ты утонул в волнах времени, – тик-так-у-та-нул, тик-так-у-та-нул, тик-так-у-та-нул! – и не выплывешь, к ногам привязаны свинцовые гири в форме сосновых шишек...

Ни хрена! – хотел крикнуть Кирилл, а может и в самом деле крикнул, но не услышал себя. Ни хрена, ничего у вас не получится, сейчас я выйду в сени, возьму лихоедовский колун и разнесу вас к бениной матери!!! Он был убежден: Трофим принес сюда свой знаменитый колун, конечно же, принес и оставил в сенях, Кирилл даже зримо представлял, где именно тот стоит – прислоненный к стене рукоятью, обмотанной синей изолентой...

Взбесившиеся часы, похоже, испугались его решимости – обе стрелки сошлись на двенадцати и замерли. Тиканье смолкло – и прозвучал не то скрип, не то скрежет... Распахнулись дверцы? Так и есть, сейчас выскочит кукушка... Птичка, птичка, сколько мне жить на свете?! Лучше не говори, гнида, лучше молчи, проклятая тварь...

Кукушка не выскочила. И ничего не сказала... Но что-то вывалилось из распахнутых дверец, вывалилось не с бодрым «ку-ку!» – с мерзким утробным звуком, напоминающим те, что издавал Кирилл, пытаясь удержаться от рвоты над трупом лисицы... Вывалилось и безвольно свесилось, пересекая циферблат – и обе стрелки, и цифра «6», и цифра «12» теперь были закрыты.

Кириллу показалось, что ЭТО – вывалившееся-повисшее – несколько раз дернулось, пытаясь не то втянуться обратно, не то окончательно освободиться... А потом часы рухнули со стены.

Рухнули с грохотом, способным разбудить мертвого, – да что там, разбудить всех мертвецов мира, сколько ни скопилось их в земле с начала веков... Рухнули и разбились, шестереночки раскатились по полу, обе стрелки отлетели от циферблата и тускло светились чуть в стороне...

Туда тебе и дорога, проклятый призрак проклятого дома, мы здесь, и мы живы, а призракам не место рядом с живыми...

Он стоял – голый, в нелепой позе – и ждал, что сейчас прозвучит недовольный, хриплый со сна Маринкин голос: «Ты спятил, милый? Энурез мучает? Или эротические сновидения?» И что он ей скажет? «Да, любимая, ты права, я спятил, еще как спятил, а за кампанию спятили часы на стене, и хотели уволочь меня в прошлое, да не рассчитали силенки, надорвались...»

Голос не прозвучал.

Тишина. Мертвая тишина. Гробовая.

Хотя нет... Тот звук, что Кирилл услышал еще в кровати, никуда не исчез. Наоборот, здесь, на кухне, стал даже громче. Вот только доносился он не от раковины – ровно из противоположного угла. Прямоугольник обеденного стола, одним торцом примыкавшего к окну, слабо виднелся. Но рядом, в углу, в промежутке между столом, окном и печкой, затаилась непроглядная тьма. Именно оттуда доносилось не то побулькивание, не то журчание...

В этот момент Кирилл понял, какую странность он отметил краем сознания – за несколько мгновений до того, как часы начали свою свистопляску. Запах! Нет, не запах... «Запах» – достаточно нейтральное слово...

Зловоние – так будет вернее.

Не слишком сильное, не бьющее наповал, не заставляющее зажимать нос и искать пути к отступлению. Однако вполне отчетливая вонь – какую случается порой вдохнуть над растревоженным болотом.

И, ему показалось, – запах доносится из того же угла, что и звук... Воображение нарисовало нелепую картинку: кальян, как тот, что был у Калиши, только внутрь вместо ароматизированной жидкости налита мерзкая болотная жижа. И всё это побулькивает. И всё это пахнет...

А курит тот кальян...

Идиот! Слепец! Мог бы сразу разглядеть... И сообразить.

В темном углу, помнил Кирилл, стоял стул – самодельный, деревянный – с высокой резной спинкой. Напротив, с другой стороны стола, – точно такой же! И ЕГО СПИНКУ КИРИЛЛ ВИДЕЛ! А у того, что в углу – нет! При той же степени освещенности...

На стуле кто-то сидел.

Нет, там могло лежать что-то темное на сиденье, могло что-то темное висеть, прикрывая спинку...

Но Кирилл не обольщался. ОН ЗНАЛ.

Все просто и ясно, стоит чуть напрячь извилины...

На стуле сидит Викентий. Мертвый хозяин дома. Пришел и сидит на своем любимом месте. Где еще сидеть ЖИВОМУ старику, как не рядом с окном и печкой... Мертвый не изменил привычек.

Мертвецы не возвращаются? Ха-ха, еще как возвращаются, когда время начинает бежать вспять...

Викентий... Это его зловоние наполняет кухню. Это слышн<О> его дыхание – воздух протискивается сквозь гнилостную слизь в разложившиеся легкие, и выходит обратно...

Темное бесформенное пятно изменило очертания, стало выше, больше – всё без малейшего звука, лишь прежнее натужное клокотание: вдох-выдох, вдох-выдох...

«Встал, идет сюда, – понял Кирилл с каким-то тупым равнодушием. – Надо бежать. Надо заорать, разбудить Марину...»

И не сделал ничего. Не заорал – рот открывался и закрывался беззвучно, словно в немом кино. Не побежал – ноги как будто приклеились к холодным доскам пола.

Бесформенное черное нечто надвигалось. Вдохи-выдохи забулькали прямо в лицо. Зловоние стало невыносимым.