Текст книги "Родительский день"

Кирилл попятился, не отрывая взгляд от воронки, – крохотный шажок назад, еще один... Может, достать из кармана швейцарский ножичек, да и вонзить лезвие в ладонь? Вонзить и проснуться рядом с Мариной на широкой двуспальной кровати... Он даже потянулся было к карману джинсов, но не закончил движение... взгляд приковало кое-что на другом краю воронки.

Ну почему вокруг не ночная тьма? Не густой утренний туман хотя бы? Тогда можно списать увиденное на обман зрения... Но при ярком свете сомнений нет: там сквозь кусты виднеется плаха – здоровенная деревянная колода с воткнутым в нее топором. Скелеты при помощи такого инструментария дробить несподручно... Им удобно расчленять живых. Или недавно умерших.

Почему ветви там, возле плахи, шевелятся – гораздо сильнее, чем могли бы от легкого ветерка? Что за странный запах уже давно щекочет ноздри? И что за ритмичный, побулькивающе-журчащий звук раздается за спиной? Все ближе и ближе...

С возвращением, Кирилл Владимирович... Добро пожаловать в кошмар, у нас тут весело...

Он побежал напролом через кусты, позабыв про тропинку.

Ветви хлестали по лицу.

3

– Кирилл! – негромкий женский голос. И рука, теребящая его за плечо. Он открывал глаза с облегчением: все же кошмар, все же уснул снова, хоть и не хотел...

Перед глазами была трава. Зеленая. По стеблю – близко-близко, у самых глаз – ползла божья коровка. Что за...

– Кирилл! – да и голос-то не Маринкин...

Он рывком перевернулся.

Клава... Продавщица Клава... А вокруг... Да, сомнений нет, вокруг все та же грива: поросли кустов, кое-где одинокие елки на краях старых воронок...

И как это понимать?

У Кирилла появилось подозрение: на самом деле ничего этого нет. Вообще ничего. И никогда не было. Ни Загривья, ни объявления о продаже дома, ни раздавленной на дороге лисы... Он задремал в самолете Москва-Петербург, и сейчас проснется от женского голоса, просящего пристегнуть ремни и сообщающего температуру в аэропорту приземления...

Он внимательно посмотрел на Клаву. Жаль, что тебя нет. Ты очень красивый морок и фантом, куда красивее воняющих болотной гнилью мертвецов...

Девушка улыбнулась – как-то робко, неуверенно, никакого сравнения с давешним разбитным поведением в магазине при свиноферме. Хотя какой магазин? Не было ничего, не было, не было... Или все же было?

Он протянул руку, осторожно прикоснулся к коже, тронутой первым летним загаром, – прикоснулся чуть ниже короткого рукава платья.

– Ты настоящая?

Она ответила так, словно и подобные вопросы, и сопровождающие их жесты стали давно привычными:

– Настоящая, конечно... А ты?

В этот миг Кирилл, наверное, проснулся окончательно.

Триада одиннадцатая
Никогда не ложитесь спать рядом с мертвыми

1

Прояснилось всё без мутной мистики и дремучего солипсизма: да, лисицу он действительно закопал, и действительно пошагал на гриву. А Клава, по ее словам, увидела его из окна, уже вдалеке, уходящего, – попыталась догнать, но потеряла из вида. И нашла уже здесь, на полянке, – спящего.

Зачем догоняла? – Кирилл не стал уточнять. Неважно. Важно другое: нет и не было проклятых воронок, наполненных снарядами и обломками костей! Приснилось, привиделось, – трех с половиной часов сна маловато для организма, и он, организм, взял-таки свое. На травке, под кустиком.

А что пригрезилась кошмары – так вольно ж засыпать в таком месте!

Тем более что печальный опыт имелся, на Карельском перешейке устроился как-то на ночлег в разрушенном бункере – сон привиделся немногим лучше нынешнего: куда-то он бежал в атаку, по болотной топи, едва прикрытой первым снежком, рядом рвались снаряды, вздымая к небу фонтаны жидкой грязи, потом снег под ногами подался, он ухнул в трясину, сразу с головой, холодная жижа полезла в рот и нос, залепила глаза, но он все равно видел: вокруг трупы, трупы, трупы – искореженные, растерзанные, в красноармейских буденовках и длиннополых шинелях... Остаток той ночи Кирилл провел, бодрствуя у крохотного костерка (землю под которым пришлось хорошенько проверить металлоискателем). И с тех пор зарекся ночевать там, где погибли слишком многие...

Голос Клавы отвлек от воспоминаний:

– Скажи... Я вчера услыхала случайно... Вы ведь сегодня уедете, днем?

Похоже, они перешли на «ты», причем Кирилл начал первым. Ни к чему бы, услышит случайно Марина, мало не покажется. Ну да ладно, снова «выкать» как-то глупо. Бог не выдаст, мадам Брошкина не съест...

– Сегодня, – подтвердил он. – Днем.

– Если не уедете... – сказала Клава, медленно и неуверенно. Замолчала, словно раздумывая: что произойдет, если они почему-то не уедут?

Начала снова:

– Если все-таки не уедете... Тогда приходи вечером... – она опять замялась.

Отломила с куста ветку, быстрым движением протянула сквозь сжатые пальцы, очистив от листьев, – два все же уцелели, сиротливые и помятые.

– Смотри... – прутик лег на траву, Клава провела вдоль него пальцем. – Вот так вы к нам ехали, по дороге – вчера, на ферму, значит... Загривье вот туточки...

Девушка ткнула куда-то в направлении тонкого конца ветви.

– А тут вот... – она положила чуть в стороне прошлогоднюю еловую шишку, – ...тут слева домик, небольшой такой, без окон, вроде баньки... Видел, когда проезжали?

Кирилл, честно говоря, не помнил. Может и видел, да из головы вылетело.

– Видел? – настойчиво повторила Клава.

Он кивнул. Будем считать, видел. Если что – найдет, не маленький.

– Вот и приходи... Один! Гроза ввечеру будет, так ты до нее, непременно до нее успей...

Про грозу она сказала с какой-то странной уверенностью. Кирилл прогноз на сегодня не слышал, если и вправду синоптики обещали вечером гром и молнию, – разве ж можно им стопроцентно доверять? Хотя Трофим говорил, что грозами Загривье славится...

Затем Кирилл понял, что прицепился мыслями к грозе по одной-единственной причине: его только что самым недвусмысленным образом пригласили на свидание, и надо на это как-то отреагировать... А он не знает – как.

Если Марина...

– Придешь?

Но почему так сложно: вечер, непонятный какой-то домик... Вроде они здесь одни, и вроде им никто не мешает... Кирилл смотрел на ее застиранное ситцевое платьице в нелепых цветочках, коротковатое и тесное, полное впечатление: увидев его в окно, Клава второпях накинула первое, что попалось под руку, – а попалась одежка, которую она носила лет в четырнадцать или в пятнадцать... Интересно, есть под ним что-нибудь или нет? Наверное, нет...

А ведь я хочу ее, понял Кирилл. Просто-напросто хочу...

– Придешь?

Странно... Полное впечатление – то, что предстоит вечером (если вообще предстоит...) для Клавы гораздо важнее того, что происходит здесь и сейчас. Впилась в лицо напряженным взглядом, покусывает губы, не отдавая себе в том отчета... Ждет ответа.

Губы влажные, яркие, ни следа помады... И вкус у них, наверное... Если Марина...

Клава все поняла, подалась к нему, и Кирилл едва успел быстро-быстро произнести:

– Приду!

Они целовались страстно, самозабвенно, и она без глупого жеманства не мешала его рукам делать всё, что хочется, а хотелось многого, очень многого, и коротенький ситцевый подол ничему бы не помешал, но Клава на миг отстранилась, решительно и быстро стянула платье через голову, и тут же откинулась на спину, на траву, увлекая Кирилла за собой...

Под платьем и в самом деле ничего не оказалось...

Из нижнего белья, разумеется.

2

– Ты приходи... вечером... Не забудь... Обязательно приходи... – голос Клавы звучал несколько прерывисто, дыхание до конца не восстановилось.

Понравилось? Ему, если честно, тоже... Еще как понравилось... Без Марининых изысков, но... как бы лучше сказать... по-настоящему, вот.

Девушка, застеснявшись взгляда Кирилла, устремленного на ее бюст (хотя теперь-то уж чего...), – села вполоборота, чуть отвернувшись, подтянула колени, обхватила их руками, прижимая к груди...

Он смотрел на ее спину: там едва заметными красноватыми полосками отпечатались стебли травы, и прилип зеленый листок, наверное, тот, что она сорвала с ветки, сооружая свою импровизированную карту, – и эти отпечатки, и этот листок показались Кириллу такими трогательными, что захотелось обнять, прижаться, шептать на ухо что-то ласковое, что-то абсолютно бессмысленное и в то же время наполненное глубоким смыслом...

Если Марина...

Клава не совсем верно истолковала значение его взгляда, спросила тихо-тихо:

– Хочешь, я распущу волосы? – И, не дожидаясь ответа, подняла руки, выдернула шпильки, – до сих пор ее роскошная коса была уложена на затылке венцом, чуть сбившимся, чуть растрепавшимся...

Трогательный зеленый листок исчез под упавшей соломенно-рыжей волной, но Кирилл все равно подсел поближе, и обнял, и прижался, и шептал: ласковое, бессмысленное... – но наполненное глубоким смыслом, понятным лишь двоим во всей бескрайной Вселенной.

Потом они вновь целовались – так, словно ничего еще между ними не было, словно всё еще предстояло...

Потом...

Потом наваждение кончилось – то ли оттого, что Кирилл украдкой посмотрел на часы, то ли оттого, что в кустах неподалеку легонько зашуршала какая-то лесная зверушка, не то ежик, не то кто-то еще столь же мелкий...

Клава, тем не менее, бросила на кусты испуганный взгляд, поднялась на ноги. Платьице – скомканное, отброшенное – лежало неподалеку, и девушка торопливо натянула его... Кирилл вздохнул, провожая взглядом то, что исчезло под застиранным ситцем.

Затем, делать нечего, привел и себя в порядок, – подтянул джинсы да застегнул молнию.

Она опустилась рядом на колени, осторожно коснулась его щеки (Кирилл непонятно отчего смутился: ну да, щетина, ну да, двухдневная, – решил, что в Загривье можно пренебречь опостылевшим ежеутренним ритуалом). Клаву его небритость не отпугнула, и она произнесла задумчиво:

– Ты красивый...

Он смутился еще больше (Марина никогда не расточала похвал внешности мужа), хотел сделать какой-нибудь ответный комплимент, но искренний и не банальный в голову не приходил, и Кирилл так ничего и не сказал, она заговорила сама – быстро, жарко, сбивчиво: забери меня отсюда, забери, она ж тебя не любит, я ведь все видела, может и любила когда, но не теперь, забери, все исполню, что ни попросишь, рабой твоей буду, словом не попрекну никогда, что ни сделаешь, только забери, только увези, увези подальше, нельзя тут жить, и нигде так не живут, душно здесь, дышать нечем, я уж привыкла было, а тут ты... глянул, влюбил, – как петля с горла, снова не смогу, не вынесу, забери, увези, христом-богом прошу, твоей буду, пока не погонишь, на мужика чужого не взгляну, детей рожу, сколько захочешь; скажешь, дома сидеть буду, скажешь – работать пойду, только увези...

Кирилл слушал, и отчего-то верил, верил каждому слову, и когда Клава замолчала, представил на мгновение, что все так и есть: он возвращается с работы поздно вечером, и ему не надо опасливо думать, поверит ли жена чистой правде о навалившихся под конец рабочего дня делах, потому что он знает, что дома женщина, которая верит, любит и ждет, любит его одного, и любит по-настоящему, без всяких оговорок, без всяких психологических вывертов, без садомазоштучек... И в кроватках посапывают дети. Их дети.

А самое главное – он будет в доме хозяином.

Хозяином. В доме. Он. В своем.

Все, что Кирилл успел представить за недолгие секунды после сбивчивой речи Клавы, ему понравилось...

– Забери меня... – сказала Клава тихо, с какой-то грустной безнадежностью, словно страстно желала поверить, что он согласится, – но ни на секунду не верила. Глаза ее поблескивали, наполнялись слезами.

Надо ответить, надо произнести одно слово... Коротенькое, маленькое, всего две буквы: «д» и «а»... И все в его жизни пойдет по-другому.

– Я дура, да?

– Все очень сложно... – промямлил Кирилл.

– Я дура... – повторила Клава жалобно. Не спросила. Констатировала факт.

И заплакала.

3

Время поджимало... Марина вполне могла уже проснуться и озадачиться вопросом: а где, собственно, ее муж? И чем занимается?

Но Кирилл все равно пошел с гривы кружным путем, через всю деревню. Надо немного остыть, проветриться... Казалось, что стоит лишь Маринке всмотреться в его сияющее лицо, подозрительно втянуть носом воздух (хотя никакой сильно пахнущей парфюмерией Клава не пользовалась), – и она поймет всё.

Я ничего о ней не знаю, размышлял Кирилл, шагая длинной загривской улицей (не о жене размышлял, естественно). Ничего, кроме одного: хочется быть рядом – и сейчас, и вообще... Возвращаться же в дом с высоченным крыльцом – не хочется. Неужели это та самая знаменитая «любовь с первого взгляда»?

А может быть, все гораздо проще? – спросил он себя в приступе внезапного скептицизма. Может, дело в том, что у тебя не осталось уже сил находиться рядом с Мариной? И Клава здесь не при чем, на ее месте с тем же успехом могла оказаться любая другая, проявившая минимальную инициативу? (Сам он, пожалуй, после шести лет брака способность к каким-либо инициативам утерял начисто.)

Что, если всё обстоит именно так?

Он не знал...

Если Марина... Если Марина не беременна... – Кирилл так и не закончил эту свою мысль.

Остановился, чуть не доходя до магазина, – того самого, рядом с которым завершилась их вечерняя прогулка.

На куче бревен сидела личность – понурая и небритая. По виду – типичный алкаш, дожидающийся заветного часа. Вас удивило вчера отсутствие ханыг, Кирилл Владимирович? – получите и распишитесь.

Он вдруг вспомнил, что собирался навести справки у местных: нет ли еще каких наследников у дома, принадлежавшего покойному Викентию? – да так и не навел.

С тех пор многое изменилось, и многое обрело новый смысл. Он таки расспросит – этого алкаша, сейчас. Если ханыга ничего вразумительного не изречет, тем лучше. Кирилл истолкует пьяное бормотание в желательном для себя смысле. Если же окажется достаточно адекватен и опровергнет наличие левых наследников, тогда...

Тогда...

Тогда он соврет Маринке, черт побери! Он столько лет боялся (да! да! боялся!) лгать ей, что она поверит, обязательно поверит, не сумеет отличить правду от лжи...

Впрочем, что загадывать наперед. Возможно, ничего сочинять и не придется, может, с домом и впрямь не всё чисто, и они уедут из Загривья, отказавшись от покупки, Марина навсегда, а он... Он должен все-таки написать книгу про дивизию-призрак, и будет иногда выезжать сюда, на гриву, как когда-то на Карельский, – с палаткой и металлоискателем...

А в палатку будет приходить Клава. И всё ты затеваешь лишь для этого, – вклинился во внутренний монолог насмешливый голос здравого смысла.

Ну... да... Да! Ну и что?!

Он осторожно присел на бревна рядом с небритой личностью.

– В десять отопрут, сучары... – медленно и уныло сказала личность словно бы и не Кириллу, словно бы адресуя свою тоску в мировое пространство, всей желающей посочувствовать галактике. – В десять... Сталбыть, цельных восемь часов во рту ни капли... Сдохну.

Ни капли?? Хм...

Ну, значит, судя по амбре, доносящемуся от этого индивида, некогда он работал сцепщиком на узловой станции, и обнаружил бесхозную цистерну спирта, утерянную вследствии извечного российского разгильдяйства, и возликовал, и залез на нее с ведром, и провалился в люк, но не утонул, а упрямо плавал и пил, пил и плавал, пока цистерна не показала дно, а вода, из которой, как известно, на семьдесят процентов состоит любой человек, – не заменилась в данном отдельно взятом человеке целиком и полностью на этиловый спирт. Так он с тех пор и живет. Тем он с тех пор и пахнет.

У ног личности прикорнула маленькая кудлатая собачонка – и, казалось, тоже мучалась жесточайшим похмельем.

На вопрос о прочих родственниках Викентия – кроме живущего в Сланцах Николая – личность отрегировала так:

– Гы-ы... Глупый ты... Глу-пый. Молодой потому как... Тут чужих нас-лед-ни-ков не бывает. И не будет. Пон<Я>л, нет? Вот и говорю – глупый... Свои тут все. Сво-и. Пон<Я>л? И Никола сланцевский свой, хоть и живет на отшибе. Пон<Я>л?

Кирилл смотрел на него с изумлением. Дух, как из винной бочки – но ни язык, ни мысли не заплетаются... И во взгляде ни следа пьяненькой мутности.

– И чужих тут не будет, пон<Я>л? Не бу-дет. И тебя, гы-ы, не будет... Разве тока своим станешь... Ты вот... – тут алкаш (алкаш ли?) прервался, наклонился к собачонке, отцепил запутавшийся в шерсти репей; жучка отреагировала индифферентно.

Продолжил:

– Ты вот Клавке Старицыной мозг<И> замутил, так? Ну и бери ее, и живи, чего по кустам грешить? Своим будешь, пон<Я>л?.. А кикиморы твоей не боись расфуфыреной, мы своих в обиду не даем...

Как?!

Откуда?!

Нет, можно, наверное, было увидеть, как Клава поспешает за ним на гриву, но...

– Гы-ы... – личность откровенно потешалась над его изумлением. А потом вдруг метнула колючий шарик – прямо в собеседника. Уверенным трезвым движением. Кирилл невольно опустил взгляд – и увидел на джинсах, между молнией и прицепившемся репьем, липкое пятно... Черт...

– Гы-ы-ы-ы... – лжеалкаш ржал уже в полный голос, глядя, как Кирилл лихорадочно счищает носовым платком предательскую улику. Не репей, понятное дело.

Ничего он не пил, окончательно уверился Кирилл. То-то алкогольный запах такой свежий, не перегоревший. Прополоскал рот да пролил на одежду... И не открытия магазина ждал здесь, на бревнах, – его, Кирилла. Чтобы сказать то, что сказал.

Но, как выяснилось, сказал не все, что хотел. Отгоготал своё и продолжил задушевно:

– Ты вот за деньгой гонишься... Гонишься, не перечь, да и не грех молодому-то... Думаешь, в городе деньга? Гы-ы-ы... Здесь она, деньга-то... – эти слова личность сопроводила двойным жестом – сначала хлопнула по своему засаленному ватнику с обрезанными рукавами, затем показала куда-то в сторону гривы. – Пон<Я>л, нет? Глу-пый...

Личность сунула руку за пазуху и небрежным жестом вынула здоровенный скомканый ворох купюр, самых разных: и червонцы, и полтинники, и сотни... Кирилл углядел и несколько пятихаток, и пару тысячных...

– Теперь пон<Я>л? На болоте деньга-то лежит, тока взять сумей... Ты вот с машиной – покатай-ка по другим деревням, глянь, как там нонче... С десяток старух в лучшем разе копейки с пенсии до пенсии считает, стариков своих схоронимши, – а молодые тю-тю... А у нас, глянь-ка! Как люди живем, пон<Я>л, нет?

Да что же скрывается там, в непроходимых трясинах Сычьего Мха? Кимберлитовая трубка? Ну-ну, и личности в засаленных ватниках с обрезанными рукавами втихую добывают из нее алмазы... Бред.

Денежный ком исчез там, откуда появился. Одна сотенная выпала, прокружилась в воздухе по замысловатой траектории, упала возле собачьей лапы. Владелица лапы этот факт проигнорировала. Равно как и личность...

Да что же столь ценное может оказаться на здешнем болоте? Кроме торфа, клюквы и мха? Болотный туф? Кирилл краем уха слышал, что этот мягкий и ноздреватый декоративный камень вновь вошел в последнее время в большую моду, но понятия не имел, насколько редки его месторождения и какие барыши может принести их нелегальная разработка...

А затем понял, что не стоит ломать голову. Он вновь, не заметив, шагнул за тонкую, невидимую грань, отделяющую кошмар от реальности... Взбесившиеся часы – смешная ерунда; воронка, полная раздробленных костей, – пустяк и мелочь... На сей раз встретился сам дьявол. Дьявол-искуситель в ватнике с обрезанными рукавами. И с набитым деньгами карманом. Ткните пальчиком в прайс-лист, Кирилл Владимирович, сколько стоит ваша бессмертная душенька?

– П-послушайте... – начал он, вставая с бревен, начал, не зная толком, что хочет сказать, пытаясь как-то найти, нащупать путь обратно, в нормальный реальный мир.

– Ут-томил... – сказала личность абсолютно пьяным голосом. И демонстративно икнула. – Домой... ик... иди... Ду-у-у-май...

– Но...

Личность смачно харкнула и затянула дурашливым пропитым голосом:

А я мила-а-а-а-а-ю

Узна-а-а-а-а-й-й-й-й-у-у-у

Да па пахо-о-одки-и-и-и-и...

Кирилл медленно пятился, задом отступая от бревен. Глупо поворачиваться спиной к дьяволу...

Потом все-таки развернулся и быстро пошел, чуть ли не побежал, по пустынной деревенской улице... Следом летели слова дурацкой песни. Почему никого не видно? Ведь еще три часа назад народу хватало...

Почему, почему... Угодив в кошмар, не задавай глупых вопросов. Лучше подумай, где на этот раз проснешься...

Он не проснулся. Так и дошагал до дома с высоченным крыльцом. Шестнадцать ступеней громко скрипели под ногами – каждая своим особенным звуком. Странно, ни вчера, ни сегодня Кирилл этого не заметил...

Отчаянно хотелось выпить водки.

Много.

Выпить и провалиться в черную бездонную яму сна без сновидений.