Текст книги "Смерти вопреки: Чужой среди своих. Свой среди чужих. Ангел с железными крыльями. Цепной пёс самодержавия"

Отступив в сторону, я подождал, пока водитель не поставит ее около дворецкого, после чего сказал:

– Передайте мое почтение госпоже графине.

С этими словами сошел с широкой лестницы, и пошел по дорожке к литым воротам с фамильными гербами графов Шварц-Зельде.

Полдня меня не было дома, но стоило мне переступить порог, как по ушам ударил пронзительный телефонный звонок. Снял трубку.

– Вас слушают.

– Александр Бурш?! – женский голос просто звенел от напряжения.

– Да. С кем имею честь говорить?

– Картина! Откуда она у вас?!

– Скажем так: досталась по случаю. Увидел ее, потом увидел вас, решил, что вы очень похожи. Это всё.

– Вы не ответили на мой вопрос! – сейчас в ее голосе звучали повелительные нотки.

– А вы уверены, что я обязан отвечать на ваши вопросы?

На той стороне конца провода воцарилось молчание. Потом женщина шумно выдохнула и уже спокойным голосом сказала:

– Извините меня. На этой картине изображена моя мать. Картина была написана за два года до ее смерти. У меня не было возможности ее забрать. Она осталась в нашем имении… а потом мне сказали, что все погибло в огне.

– Сочувствую.

– Спасибо. Если вы не против, то мне хотелось бы с вами встретиться.

– Не против. Когда и где?

Через полтора часа мы встретились в кофейне. Изящная, очаровательная и в то же время очень грустная молодая женщина. В больших серых, очерченных пушистыми ресницами глазах таилась боль. Я придал лицу выражение сочувствия.

«Она моложе, чем я думал. 22–24 года. М-м-м… Дьявольски красива. Ей бы живости в лице, а то… выглядит, словно собственный призрак».

С полминуты мы рассматривали друг друга.

– Мы с вами где-то встречались? – неуверенно начала разговор графиня.

– Благотворительный вечер в ресторане. Там еще выступала некая оперная певица. На ее выступление меня пригласил один приятель, любитель оперного пения. Там я вас и увидел.

– Судя по вашим словам, вы не любитель оперного пения.

– Не понимаю ни оперы, ни балета, зато люблю живопись, госпожа графиня.

– Кто вы, господин Бурш?

– Мужчина. Швейцарец. Владелец антикварной лавки. Знаю французский и английский языки. Для первого знакомства, думаю, хватит.

– Мне кажется, вы очень уверены в себе, господин Бурш, – эти слова были сказаны на отличном французском языке и без малейшего намека на кокетство.

– Жизнь такая, госпожа графиня. Или ты, или тебя, – ответил я ей на том же языке.

– Хотя меня воротит от подобной философии, но в ней, надо признать, есть большая доля правды, – чуть помолчав, она вздохнула и тихо добавила: – На себе испытала.

– Еще немного, и я стану таким же грустным, как и вы, госпожа графиня. Поэтому предлагаю поменять тему разговора. Так вы хотите знать: откуда у меня эта картина?

– Да! Очень хочу!

– Я расскажу, но радости вам от этого будет немного. У меня есть знакомый. Называть его имя я вам не буду. Так вот, он один из множества людей, кто ведет учет художественных ценностей, которые Германия стаскивает к себе со всей Европы. Те предметы искусства, имеющие высокохудожественную ценность, идут в личные коллекции первых людей Рейха или в музеи Германии, а те, которых нет в международных каталогах, продают через комиссионные и антикварные магазины. Именно таким образом ваша картина оказалась у меня.

– Значит… это просто чистая случайность, – полным разочарования голосом произнесла молодая женщина.

– Точно так. Только одно могу вам пообещать: если у вас есть список и описание семейной коллекции, то разыскивая интересные вещи для себя, я буду иметь в виду и ваши интересы.

– Извините. Об этом я как-то сразу не подумала. Мне же надо рассчитаться с вами за эту картину. Сколько я вам должна?

– Ничего. Считайте, что я сделал одной молодой грустной леди подарок в расчете на то, что она хоть раз улыбнется.

Она удивленно посмотрела на меня:

– Вы какой-то странный торговец.

– Согласен. Так, когда будет готов список и описание вещей, госпожа графиня?

Она вдруг робко и неуверенно улыбнулась. Я в ответ усмехнулся:

– Так вы смотритесь намного лучше.

– Вам не кажется, что вы слишком вольно себя ведете, господин торговец?!

– Считайте, что вы только что поставили меня на место. Приношу свои извинения.

Молодая женщина попыталась нахмуриться, но у нее это плохо получилось. Похоже, я все же поднял ей настроение.

– Я передам вам все… через пару дней. Только я еще хотела кое-что узнать, – она замялась. – Даже не знаю… Можно ли узнать у вашего знакомого, каким путем эта картина попала к нему. Дело в том, что мне сообщили, что наше имение сгорело. А тут картина…

– Я понял. Постараюсь узнать, но ничего не обещаю. Теперь мне можно задать вам пару вопросов?

Лицо графини вновь стало напряженным и сердитым. В следующую секунду я поднял ладони вверх, показывая своим жестом, что сдаюсь на милость победителя:

– Всё. Всё, госпожа графиня. Понял. Никаких вопросов. Разрешите мне откланяться.

Ее лицо как-то разом изменилось, словно она срочно сбросила надоевшую ей маску, и приняло виноватое выражение:

– Извините меня. Вы для меня так много сделали, а я…

– Ничего страшного не произошло. Сделаем так. Вы оставьте список у вашего дворецкого, а я на днях загляну и заберу. Договорились?

Мой простой вопрос, к моему удивлению, снова заставил ее заколебаться.

«И о чем тут думать?»

На мой мысленный вопрос спустя несколько секунд я получил ответ:

– Так будет неправильно. Я передам его вам сама. До свидания, господин Бурш.

– До свидания, ясновельможная пани, – попрощался я с ней по-польски.

Разворачиваясь, чтобы уйти, я еще успел заметить, как широко раскрылись от удивления ее большие серые глаза.

Глава 10

До конца войны оставалось чуть больше четырех месяцев. С большим интересом я следил в прессе за успехами наших войск, хотя швейцарцы даже в газетах старались придерживаться нейтралитета, выдерживая ровный тон статей. Читая новости с фронтов, нередко вспоминал о своих друзьях-приятелях. Они были единственной ниточкой, которая связывала меня со Страной Советов.

«Как там Сашка Воровский с Костиком? Живы ли ребята?» – так думал я каждый раз, вспоминая их, но заботы быстро вытесняли подобные мысли из головы.

Несмотря на солидное прикрытие и налаженность дела проблемы существовали, правда, только чисто технического характера, поэтому быстро разрешались, кроме одной, которая называлась штандартенфюрером СС Вильгельмом Модлицем. Дело в том, что с появлением на границах Рейха советских войск среди германского народа все больше нарастала атмосфера панического страха. Запуганные пропагандой, подтачиваемые изнутри страхом, что им придется расплачиваться за все то, что они творили во время войны, немцы теперь всюду видели врагов. Доносы потекли полноводной рекой, заставляя все быстрее крутить кровавые жернова гестапо и СД, которые перемалывали врагов Рейха. Именно теперь, когда надо было проявлять крайнюю осторожность и осмотрительность, Модлиц набирался храбрости в алкоголе, при этом совершая совершенно необдуманные поступки. Он стал вкладывать в наши «посылки» такие предметы искусства, о которых раньше думать боялся. За короткое время через мои руки прошла богатейшая коллекция миниатюр шестнадцатого века, ряд картин голландских и фламандских художников семнадцатого-восемнадцатого, несколько широко известных полотен французских и испанских живописцев, много других антикварных вещей. На мои многочисленные уговоры проявлять крайнюю осторожность он никак не реагировал, и тогда я его избил. После этого случая не видел его три дня, но когда мы встретились снова, Вилли снова был пьян. Он сразу потребовал от меня извинений, но стоило мне пообещать, что я сначала изобью его до полусмерти, а затем плюну на все и уеду обратно в Швейцарию, он испугался и сказал, что с пьянством завязывает. Я ему не поверил. Если бы Модлиц смог взять себя в руки, то мы, по моим подсчетам, могли бы еще поработать месяц-полтора, то есть до того времени, когда советские войска перейдут границу Германии. Я смутно помнил, что крупное наступление начнется где-то в конце января или начале февраля 1945 года. Как оно разворачивалось и с какой скоростью мне было неизвестно, поэтому был шанс оказаться в зоне военных действий. Зачем мне нужен лишний риск? В принципе, я достиг, чего хотел, тем более что за последнее время на моей «карте сокровищ» появились еще две отметки. Все это я обдумал не один раз и решил, что лучше иметь синицу в руках, чем журавля в небе. Правда, жалко было сворачивать отлаженное дело, и поэтому решил не сразу рубить концы, а поработать еще пару недель. В связи с концом нашего делового сотрудничества мне следовало решить, как поступить с Вилли Модлицем. Самый надежный и простой способ предполагал убить его по окончанию дела и тем самым обрубить за собой все концы. Этот вариант появился не только из чисто практических соображений, но и из-за того, что он мне прилично помотал нервы за последнее время. Все же я его отбросил, так как, несмотря на то что Модлиц сейчас представлял собой мину с часовым механизмом, которая могла взорваться в любой момент, все эти месяцы он тянул один всю основную работу.

«Надо дать ему шанс», – наконец, после долгих раздумий решил я.

– Говорю только один раз. Еще раз почую от тебя запах алкоголя – сделаю инвалидом. Это первое. Теперь второе. Я решил завершить нашу работу. Две недели максимум и всё!

– Что-то случилось, Алекс?! Говори! Не трави душу! – он мгновенно протрезвел, а в его голосе просто заплескался страх.

– Я решил, что две недели ты еще продержишься, а там делай что хочешь!

– Алекс, я же тебе только что пообещал…

– В который раз? В десятый?!

– Погоди! Я все понял! Больше не буду пить. Веришь?! – я ухмыльнулся. – Прошу тебя! Давай хотя бы еще месяц поработаем! Я поясню! Мне дали допуск к спецфондам. Ты не представляешь, что это значит! Там хранятся произведения искусства мирового значения! Мы озолотимся! Мы…

– Ты что?! С ума сошел?! И думать не смей!

– Я обещаю тебе, что буду предельно осторожным! Клянусь!

– Попробую поверить, но в спецфонд не лезь.

Я ему говорил и сам видел, что тот меня практически не слушает. По его лихорадочно блестящим глазам, по возбужденному состоянию было видно, что он уже завтра засунет обе руки в специальный фонд. Я не мог его контролировать, что меня несколько бесило.

«Может, действительно уехать прямо сейчас? Он, похоже, уже не контролирует себя. Капнет кто-нибудь из его сотрудников и всё! Ведь у этого придурка все на виду. Внаглую гребет».

– Алекс, ты что-то слышал? Так скажи!

– Извини. Отвлекся. Ты о чем?

– О наступлении красных. Ты что-то слышал?! Они войдут в Германию?! – при этом Модлиц не удержался и бросил быстрый взгляд по сторонам. Я усмехнулся про себя: совсем немцев запугали. Даже штандартенфюрера СС.

– Ты что, веришь в то, что русские солдаты остановятся на границе и дальше не пойдут?

– Нет, конечно. Вот только ходят слухи, что кое-кто хочет договориться с янки, – тихо, почти шепотом, произнес штандартенфюрер СС. – Если там, наверху, сумеют достичь соглашения, то красным комиссарам будет не до нас.

– Не будь дураком, Вилли. Когда разъяренный русский медведь встает на дыбы, остается только одно: бежать, причем как можно быстрее и дальше. Тот, кто первый это поймет, имеет шанс остаться в живых.

– Мой бог! Неужели все так плохо, Алекс?

– Вилли, оторви голову от своих накладных и экспертиз, а потом посмотри вокруг! Что ты видишь?

– Но фюрер обещал народу… – но сразу умолк, увидел мой небрежно-презрительный жест.

В глубине души он и сам знал, что это пустые обещания, но при этом боялся признаться самому себе. Сейчас в его жизни был один-единственный человек, которого он боялся и в то же время доверял. Я был для него той самой соломинкой, которая поможет ему выползти из топкого болота. Ведь, несмотря на звание штандартенфюрера СС, Модлиц так и не сумел стать настоящим полубогом, попирающим сапогами покоренные народы, как и прежде оставаясь в глубине души ученым-искусствоведом. Вот и сейчас его истинная суть, которую он тщательно скрывал за черным мундиром эсэсовца, вылезла наружу: страх обывателя, неуверенность кабинетного ученого, растерянность обычного человека.

– Неужели это всё? Конец всему?!

– Хватить страдать. Я тебя предупредил.

– Тогда я… Я уйду с тобой!

– Уверен?

– Да! Но если честно… Не знаю. Сам до конца не уверен. Страшно, Алекс. Если я попадусь…

Я постарался придать своему лицу как можно более мягкое и доброжелательное выражение. Мне нужно было его хоть как-то подбодрить, чтобы он окончательно не расклеился.

– Вилли, о чем ты говоришь! Все будет нормально. Да и чего тебе бояться? Документы для тебя готовы. В банке у тебя приличный счет в швейцарских франках. Твоя коллекция переправлена и ждет тебя на новой родине. Да и еще деньги будут! Так что живи и радуйся жизни!

Штурмбанфюрер СС слабо улыбнулся.

– Надеюсь, что так и будет.

«Еще пару месяцев и крысы толпами побегут с тонущего корабля, а ты будешь только первой из них».

Не знаю, что Модлиц увидел в моем взгляде, но вдруг в нем снова появился страх.

– Алекс, ты же не предашь меня?

– Нет, – ответил я, вложив как можно больше уверенности в голосе. – И как ты мог такое подумать?

Хотя мысли у меня такие были. Врать не буду. Но только мысли.

– Извини, Алекс. Даже не знаю, откуда она взялась, – он нервно передернул плечами. – Просто приступ какого-то непонятного страха.

– С завтрашнего дня никакого риска. Вилли, ты меня понимаешь?

– Да понимаю я, понимаю, – недовольно проворчал искусствовед.

На следующий день я встретился с графиней. Она меня приняла холодно, но вежливо.

– Могу я вам предложить кофе?

– Если из цикория, то лучше не надо.

– Нет, – на ее красивом лице появилась бледная улыбка. – Самый настоящий бразильский кофе.

– В таком случае с удовольствием. Кстати, я пришел к вам не с пустыми руками, – с этими словами я открыл портфель, из которого достал бутылку шоколадного ликера и коробку шоколадных конфет. Поставив все на стол, виновато улыбнулся, после чего добавил:

– От всего сердца. Надеюсь, что не нарушил этим какого-нибудь параграфа дворянского этикета.

Вдруг она улыбнулась, и мне вдруг показалось, что из-под маски надменности и высокомерия выглянул совсем другой человек, с теплым и застенчивым взглядом.

– Не нарушили, – сказала и сразу помрачнела. – Хотя бы потому, что подобное нарушение было бы самым ничтожным после того, что уже произошло в моей жизни.

Мне не понравились ни ее слова, ни ее настроение, и я решил перевести наш разговор на нейтральную тему:

– С вашего разрешения, госпожа графиня, я открою ликер?

Молодая женщина как-то неуверенно посмотрела на меня, а потом сказала:

– Даже не знаю.

Теперь пришла моя очередь растеряться.

«Странная какая-то женщина. Настроение каждую секунду меняется. Теперь вот…»

– А, давайте! – вдруг с какой-то лихостью заявила графиня, перебив мои мысли. – Аннет!

На ее голос спустя пару минут в гостиную вошла горничная.

– Принеси коньяк, сыр, кофе. Я жду, – в ее голосе снова появилась властность.

– Слушаюсь, госпожа графиня.

Спустя десять минут мы уже сидели за накрытым столом. Я налил ей ликеру, себе – коньяк.

– За прекрасных дам! – провозгласил я и опрокинул в рот рюмку.

Она кивнула, отпила половину, прислушалась к ощущениям, потом допила.

– Неожиданно приятный вкус.

Всю ту свою жизнь, даже будучи в юношеском возрасте, я всегда относился к женщинам с сугубо практической стороны. Нет, увлечения были, но все они проходили быстро, без налета романтики. Вот и сейчас ее изящная красота возбуждала меня, как мужчину, но если говорить честно, в этот момент меня в равных долях интересовала как хозяйка дома, так и ее коллекция.

«Интересно, что она собирается делать со своей коллекцией?»

Разговор первое время шел пустой и неопределенный. Говорили о перебоях с горячей водой, о том, как трудно сейчас достать хорошие продукты, потом я заинтересовал ее своими рассказами о разных странах.

– Вы такой молодой, а столько уже видели!

– Какой же я молодой, когда мне уже двадцать два года стукнуло! Лучшая часть жизни позади!

– Тогда я уже совсем старушка, так как старше вас на целых полгода!

После трех рюмок ликера она раскраснелась, оживилась, повеселела и повела себя уже не как взрослая женщина, а как большой ребенок. Нет, это было не кокетство взрослой женщины, а игривость девочки-подростка, но стоило мне взглянуть на глубокий вырез ее высокой груди или пройтись глазами по крутым бедрам, как голова сразу начинала наполняться грешными мыслями. Стоило ей заметить мои совсем не платонические взгляды, как она смутилась и покраснела. Только сейчас я подумал о том, что все до этого было маской высокомерия, за которой та скрывает свое настоящее лицо.

«Так кто ты, госпожа графиня?»

Наш оживленный разговор как-то неожиданно прервался, и чтобы больше не смущать хозяйку дома, я перевел разговор на тему искусства, потом попросил показать коллекцию его покойного мужа. Осматривая картины, слегка намекнул, что мог бы поспособствовать ей с реализацией этих произведений искусства, но она словно пропустила мои слова мимо ушей. Вечер подошел к концу. Я уже собирался откланяться, как вдруг неожиданно для себя спросил:

– Что вы собираетесь делать, когда сюда придут русские солдаты?

Она растерянно посмотрела на меня и тихо сказала:

– Не знаю. И очень этого боюсь.

– Вы молоды и красивы. Возможно, богаты. Так почему бы вам не уехать прямо сейчас?

Ее глаза наполнились слезами.

– Я не знаю… куда ехать. Меня нигде не ждут.

– Извините меня, госпожа графиня, за то, что вызвал у вас печальные воспоминания. Мне искренне жаль вас, поверьте, но вам надо решить, как жить дальше. Спасибо за гостеприимство. Я пойду.

– Погодите! Вот список.

– Глядя на вас, я совсем забыл, зачем приходил.

По губам молодой женщины скользнула застенчивая и легкая улыбка. Маска была окончательно сброшена.

– До свидания, господин Бурш.

Вероятность того, что я достану картину из этого списка, была близка к нулю, но мне почему-то хотелось снова увидеться с этой девочкой-женщиной. Чем-то она меня задела, и дело было не в ее женской красоте.

После очередной поездки к границе с грузом я вернулся домой. Несмотря на то что внешних признаков опасности не было, меня охватило непонятное чувство беспокойства.

«Может, уже параноиком становлюсь. Ведь уже полгода, как тут кручусь. Нервы, однако».

Придя на съемную квартиру, заварил себе крепкого чая с лимоном, затем налил в бокал коньяку, но пить его не стал, а попытался проанализировать свои чувства. Интуиция меня редко подводила, но в каком направлении меня может поджидать опасность, она подсказать не могла. В гестапо и СД работали профессионалы, и если их заинтересовала моя личность, то вполне возможно, что за мной ведется слежка. Правда, мой опыт и звериное чутье ничего мне об этом пока не говорили. Оставался Вильгельм.

«Может, бросить все к чертовой матери? – в очередной раз пришла мысль, но ее сразу оборвал пронзительный телефонный звонок. Бросил взгляд на часы. Девять часов вечера. Резко подскочило чувство тревоги.

«Гестапо звонит в дверь, а не по телефону», – попробовал я себя подбодрить.

Поднял телефонную трубку.

– Да.

– Квартира господина Бурша? – осведомился незнакомый мужской голос.

– Я вас слушаю.

– Госпожа графиня приглашает вас завтра вечером к себе. Какое время вас устроит?

– М-м-м… В 19 часов. Если можно.

– Я передам госпоже графине. До свидания, господин Бурш.

Положив трубку, я залпом выпил коньяк, после чего сел за стол и стал прихлебывать чай, думая о новой встрече с графиней. Ее приглашение не застало меня врасплох, так как уже в последнюю нашу встречу я почувствовал к себе интерес.

«Что тут скажешь. Природа. Женщине нужен мужчина».

С утра до обеда следующего дня занимался делами, после чего принялся приводить себя в порядок. Сходил в парикмахерскую, потом принял ванну, а затем приготовил и упаковал подарки. В эту нашу встречу с Карлом он передал мне набор продуктов, присланный из Швейцарии, так что мне было чем порадовать графиню. Вино, чай, печенье в красивой подарочной упаковке. В эту встречу мы разговаривали, как уже хорошо знакомые люди, шутили и смеялись. Чувствовалось, что она была рада моему приходу. Вот только один вопрос оказался для меня неожиданным:

– А где вы родились, господин Бурш?

При этом неожиданном вопросе я чуть не подавился ломтиком сыра, которым закусывал коньяк.

– Почему вас это интересует, госпожа графиня?

– Извините меня, – неожиданно смутилась та. – Это был бестактный вопрос. Еще раз извините.

– Ваша догадка не лишена основания. Я только последнее время живу в Швейцарии.

– Знаете, вы совершенно не похожи на немца или швейцарца, и уж тем более на торговца антиквариатом.

– С чего вы сделали такой вывод?

– У вас нет хитроумной убедительности, скрытой под слоем лести, которая есть у прожженного дельца. Когда вы пришли в первый раз, то тогда вас интересовали картины. Теперь, мне так кажется, вас интересую я.

– Ваша прямота мне нравится, госпожа графиня. Поэтому тоже скажу прямо: вы мне очень нравитесь.

Молодая женщина потупила глаза, а ее щечки покрыл густой румянец.

– Вы были военным?

– Был. Есть. И буду.

– У меня отец был военным, поэтому я это… как бы чувствую в мужчинах. Мне трудно выразить это словами… Про таких, как вы, мой отец говорил: их ни согнуть, ни сломать невозможно.

– А где теперь ваш отец?

По ее лицу пробежала тень.

– Он умер.

– Несмотря на вашу молодость, вы, похоже, пережили много горя, госпожа графиня. После чего решили спрятаться от людей, надев маску высокомерия и неприступности.

Она посмотрела на меня открыто и в то же время внимательно.

– Маску? Не знаю. Может быть.

– Маски удобны, они позволяют защитить душу от уколов совести и жалости, при этом дают возможность жить так, как тебе хочется. Вот только со временем они становятся частью нашей сущности, подменяя собой то хорошее, честное и искреннее, что изначально было заложено в нас, – я посмотрел, как мрачнеет лицо графини, и решил, что меня не туда занесло. – Извините меня, ради бога! Это просто мои измышления…

– Нет-нет. Вы все правильно сказали. Вот только если вы сумели увидеть, значит, не так хороша моя маска, – с какой-то легкой печалью произнесла молодая женщина.

– Может, ради меня вы ее чуть-чуть приподняли?

Мой завуалированный вопрос должен был дать ответ, который позволил бы узнать основную причину моего приглашения в гости.

– А давайте еще выпьем! – резко и неожиданно ушла от ответа графиня.

– Давайте выпьем за наше более тесное знакомство! – мой тост прозвучал двусмысленно. Она это поняла, потому что лицо ее еще больше покраснело, но при этом она не отвела своего взгляда.

В эту ночь я понял только одно: ей очень хотелось человеческого тепла, ласки и сочувствия, наверно поэтому, мы любили друг друга неистово, пылко, самозабвенно. В женщине не было ни малейшего изъяна, но вместе с тем присутствовала одна странность. Молодая женщина просто фонтанировала страстью, при этом имея детское понятие о любовных играх.

Возвращаясь рано утром домой, я чувствовал себя, как мальчишка, который в первый раз в жизни добился своего от подружки и стал мужчиной. Это было странно. Дело в том, что в прошлой жизни я прошел мимо чувства под названием любовь. Да, у меня была жена, но мы встретились с ней как уже два взрослых, сформировавшихся человека и стали жить вместе. Любви не было, а только уважение и понимание друг друга. С графиней у меня было совсем другое. Наверно, мое отношение к ней можно было назвать чувством, вот только в этом до конца я сам не был уверен.

История ее замужества, которую она мне рассказала, была проста и печальна. Она вышла замуж за немецкого генерала, который был намного старше ее, только для того, чтобы спасти отца, попавшего в плен. Он был одним из немногих польских военных, которые отважились дать бой немецким оккупантам. Ее муж сдержал слово и спустя пять месяцев ее отца отпустили. Она увиделась с ним перед отъездом в Германию и пришла в ужас. Ее некогда подтянутый, молодцеватый отец выглядел истощенным, больным стариком. С болью в сердце она оставила его на попечении их дальней родственницы, а спустя полгода получила письмо: ее отец умер. Тогда она просто замкнулась в себе, отгородившись от ненавистного ей Рейха. Ей повезло, что спустя год противного ей мужа убили где-то во Франции.

После нескольких лет затворничества графиня Анастасия Мазовецкая вдруг неожиданно почувствовала, что человек, который неожиданно ворвался в ее жизнь, ей нравится, а чуть позже поняла, что он для нее стал кем-то более значимым, чем просто любовником. Потерявшаяся в чужой и ненавистной ей стране женщина вдруг поняла, что нашла родного ей человека, который своим внутренним содержанием напоминал отца, и теперь ей было страшно его потерять. Несмотря на этот страх, она старалась держать себя в руках. Ей это удалось. Ее любовь ко мне была спокойной и ненавязчивой, она ничего от меня не требовала, а только хотела быть рядом. Я это не сразу понял, как и то, что и меня тянет к ней, но стоило мне разобраться в себе, как при очередной нашей встрече я предложил ей уехать со мной.

– Я хочу, чтобы ты уехала в Швейцарию, причем в ближайшее время.

– Хорошо, Алекс. Когда нужно будет ехать?

– Как соберешься. Что ты собираешься с собой брать?

– Моего тут ничего нет, за исключением картины матери, Алекс, – тон, какими были сказаны слова, и твердый взгляд говорили о том, что она не уступит.

Я уже успел убедиться за эти пару недель, что ласковая и нежная кошечка, когда надо, умела превращаться в тигрицу, становясь сильной, независимой и прямой в своих суждениях женщиной. Как это в ней сочеталось, я никак не мог понять.

– Как скажешь, Настя.

На следующий день я отвез очередную партию груза и договорился с Карлом, чтобы тот все решил с переходом границы моей хорошей знакомой. По возвращении в Берлин я назвал Гансу, водителю машины, адрес, который находился в двух кварталах от дома графини. Выйдя из машины, втянул в себя воздух и тут же, скривившись, закашлялся. В столице было очень плохо с топливом и в ход шло любое горючее и низкие сорта угля, поэтому городской воздух представлял собой взвесь гари, окалины, выхлопных газов, которые царапали глотку и затрудняли дыхание. Подняв воротник пальто, я пошел по улице. Везде были видны следы бомбежек. Огромный город чуть ли не каждую ночь вздрагивал от ударов авиации Советской армии и союзников. Дойдя до перекрестка, автоматически бросил взгляд на группу истощенных людей, которые разбирали завал на соседней стороне улицы. Пленных охраняли два пожилых солдата, вооруженные винтовками. Разбитые витрины и окна домов темными провалами пустых глазниц уныло смотрели на улицы, правда часть из них была скрыта фанерными щитами с изречениями Гитлера, призывавшими бороться до полной победы. При виде одного из таких плакатов не удержавшись, усмехнулся. Прикрепленный к фасаду разрушенного дома плакат гласил: «Мы приветствуем первого строителя Германии – Адольфа Гитлера». Прошел мимо газетного киоска, на стенах которого висели различные рекламы и объявления, обложки журналов с полуобнаженными девицами и солдатами, а также большой плакат, на котором изображен человек в темных очках и шляпе, с поднятым воротником пальто, поднесший палец ко рту. Обогнув киоск, завернул за угол и увидел, что напротив ее дома стоит большая черная машина.

«Поклонник?» – мелькнула у меня сразу мысль, но сразу отпала, так как в следующую секунду дверь особняка распахнулась, и на пороге показался тип в кожаном пальто, который бросил внимательный взгляд по сторонам. С его появлением взревел мотор автомобиля. Моя интуиция взревела дурным голосом, забив тревогу. Пока мозг прокручивал в голове еще не совсем понятную ситуацию, тело уже начало подготовку к схватке. Рука автоматически выхватила пистолет из подмышечной кобуры, а пальцы тут же привычно накрутили на ствол глушитель. Мои манипуляции никто не заметил, хотя сумерки еще только надвигались, но людей на улице было совсем мало, так как мокрый снег, выпавший пару часов назад, превратил землю в грязное месиво. Берлинцы, как мужчины, так и женщины, больше не смотрели по сторонам, как было раньше, а торопливо шли по своим делам с хмурыми и напряженными лицами, старательно закрыв их от сырого и холодного ветра поднятыми воротниками. Город больше не радовал их, а наоборот пугал руинами, черными провалами разбитых окон и воронками от бомб. У меня еще теплились надежды, что это, возможно, телохранитель сановитого гостя, заехавшего на чай, и теперь он собирается уезжать, поэтому я только расстегнул пальто и спрятал руку с оружием под полу, застыв в ожидании, но стоило на пороге своего дома показаться Насте, как я увидел бледное и растерянное лицо молодой женщины. Оно мне все сказало и все решило. Я вышел из-за угла и пошел к машине. Следом за ее спиной в проеме дверей показалась мощная фигура второго охранника. Оба гестаповца видели меня, но привыкшие к безнаказанности и окружавшему их страху, потеряли звериный нюх на опасность. Голова вдруг стала пуста, эмоции и мысли куда-то испарились, оставив внутри меня только боевые рефлексы, отточенные десятками лет участия в самых различных войнах. Пока гестаповцы пытались понять про себя, что за человек идет в их сторону, я успел приблизиться, остановиться и начать стрелять. Первым получил пулю в переносицу здоровяк, идущий за спиной Насти, так как если бы ему удалось укрыться за спиной пленницы, то моя операция по ее освобождению могла сразу считаться проваленной. Верзила еще только начал падать назад, как ствол моего пистолета уже совместился с головой второго агента гестапо. Он уже выхватил пистолет, когда я нажал на спусковой крючок. Только когда его голова резко дернулась вбок, и он стал заваливаться, вскрикнула Настя. Следующие два выстрела я сделал в фигуру водителя. Несколько прохожих, находившиеся в этот момент на улице, бросились врассыпную, как только сообразили, что негромкие хлопки и падающие фигуры людей взаимосвязаны. Графиня, так и не сделав ни одного движения, все так же продолжала стоять, глядя на меня широко раскрытыми глазами.

– Идем быстрее!

Мой окрик словно сорвал ее с места, и только тогда, обежав вокруг машины, она бросилась ко мне. Схватив ее за руку, я почти потащил ее за собой. Она ничего не говорила, шумно дышала, и только спустя несколько минут, когда мы скрылись за углом ближайшего дома, всхлипнула и тихо заплакала.

– Все кончилось. Успокойся.

– Я уже с жизнью попрощалась. Мне было так страшно, я даже не знаю… как сказать. Я молила Бога, чтобы он мне помог, и тот прислал тебя на помощь.