Текст книги "Смерти вопреки: Чужой среди своих. Свой среди чужих. Ангел с железными крыльями. Цепной пёс самодержавия"

– Порадуете чем или снова опечалите…

Недоговорив, он держал паузу, выжидающе глядя на меня.

– Порадую, ваше императорское величество. Луцкий прорыв, намеченный на двадцать второе мая, принесет большой успех русской армии. Наибольшего успеха достигнет армия под руководством генерала Каледина.

– Я рад, что вы на моей стороне, Сергей Александрович, потому что враг из вас получился бы серьезный. А новость действительно хорошая. Даже что там – отличная! Что вы мне еще скажете?!

– Ваше императорское величество, вам не хотелось бы стать народным героем?

Император посмотрел на меня, будто видел впервые.

– Что за блажь вам пришла в голову?

– Не блажь, а принятие кое-каких мер для возвеличивания образа царя в глазах народа.

– Не понимаю. Будьте любезны, объяснитесь.

Неожиданный успех русской армии, по моему мнению, являлся неплохим способом подправить имидж царя в народе, который в последнее время стал сильно тускнеть. Раз появилась возможность, то просто глупо было ее упускать.

– Просто нужно ваше присутствие на участке фронта, с которого начнется и будет развиваться наступление. Несколько дней. Максимум – неделя. Пару раз выступите с речью перед солдатами, уходящими на фронт. Посетите фронтовой госпиталь, поговорите с ранеными, вручите награды достойным. Еще. Если есть такая возможность, ваше императорское величество, то пусть будет вокруг вас поменьше свиты. Без ваших генералов солдаты почувствуют и поймут, что вы не где-то там, а здесь, с ними, рядом.

Император задумался. Я уже подумал, что зря сказал насчет его свиты, как царь поднял на меня глаза:

– Я прикажу внести соответствующие изменения в распорядок моей предстоящей поездки на фронт.

На рассвете 22 мая по всему Юго-Западному фронту загремела артиллерийская канонада. Снаряды сметали проволочные заграждения врага, уничтожали блиндажи и укрепления. Вслед за этой подготовкой началось наступление по всему Юго-Западному фронту. Войска одерживали победу за победой, захватывая пушки, пулеметы, пленных.

Российский император все это время проводил среди частей, идущих на фронт, посещал полевые госпитали, беседовал с ранеными солдатами, хвалил их за смелость и стойкость. Были проведены две торжественные службы за победу русского оружия. Одна из них прошла в Минске, в госпитале, другая – на передовой, где царь, без свиты, стоял среди солдат и истово молился. Он также участвовал в награждении первых отличившихся в сражениях солдат и офицеров, но апофеозом стало его выступление перед одной из пехотных дивизий перед самой отправкой в бой. Помимо солдат и офицеров поодаль стояли толпы крестьян, пришедших из местных деревень, чтобы увидеть и послушать царя. Николай II, без свиты, сидя на коне перед строем, окруженный лишь казаками из конвойной сотни, только закончил свою речь, как какой-то, совсем молоденький, прапорщик, стоявший в первом ряду, выхватив из кобуры револьвер, выстрелил в него с криком: «Умри, сатрап!»

Грохнул выстрел, и на какое-то мгновение все замерло, а затем так же стремительно пришло в движение. Казаки только рванулись вперед, выхватывая шашки, как ближайшие к прапорщику солдаты, в стихийном порыве, сбив ряды, буквально втоптали в жидкую грязь неудавшегося цареубийцу. Минута, другая… и бушующая в своем неистовстве солдатская масса дрогнула, замедлила движение и стала медленно растекаться по сторонам, открывая взору государя втоптанную ногами и вбитую прикладами в грязную землю темную фигуру, размытыми очертаниями напоминающую человеческое тело. В лицах и глазах солдат только начали проступать растерянность и страх за содеянное, как вдруг чей-то голос затянул гимн Российской империи. Солдатские лица посветлели и, обратив взгляд на царя, все как один, подхватили слова: «Боже царя храни!!»

Все произошло настолько быстро, что царь, не успев даже осознать всю опасность, при виде столь явного проявления народной любви, как написали в газетах, был растроган до глубины души и слушал, как поют солдаты, украдкой вытирая слезу. Закончив петь, солдаты снова развернулись в шеренги, после чего раздались команды офицеров, и дивизия, построившись в походный порядок, торжественно промаршировала мимо императора, отправляясь на фронт.

Мне стало известно об этом случае из газет, которые за последние недели написали множество хвалебных статей о государе. На фоне победоносного наступления действия царя смотрелись не хуже, чем геройские подвиги солдат и офицеров на фронте. Прямо по ходу рождались легенды, сплетни и различные истории, где император прямо являл собой символ победы русского оружия. В церквах городов и сел, под звон колоколов, наперебой шли службы во здравие царя-победителя. По его возвращении в столице прошел слух, что Гришка Распутин не сам уехал из столицы в Тобольск, а царь его туда сослал за недостойные проделки и пьяные выходки. В этом была определенная доля правды.

Зная, что Александра Федоровна одно время очень сильно настаивала на возвращении старца в столицу, я попросил государя не делать этого, хотя бы в ближайшие месяцы, объяснив тем, что большая часть сплетен пристает к царской чете именно через разгульные похождения Распутина. Судя по всему, между супругами произошел разговор на эту тему, ставший затем каким-то образом достоянием чужих ушей. Мнимая ссылка Распутина с восторгом была принята двором, либеральной интеллигенцией, а главное, народом, еще больше подняв имидж правителя России.

Николай II, чувствуя себя триумфатором, купался в лучах славы. После черной полосы поражений вот она – славная победа русского оружия! Это мнение в нем поддерживало и его ближайшее окружение, льстиво утверждая, что только его блестящий ум командующего сумел указать путь победы для России. Я же считал, что это пустая трата времени. Сейчас, когда в народе вновь воспрянула вера в царя-батюшку, наступало самое подходящее время для укрепления власти. Для этого сначала требовалось убрать внутреннюю оппозицию, чтобы искоренить любую возможность проявления каких-либо массовых движений с намеком на государственный переворот. Ряд жестких мер должны были не только укрепить власть царя, но и показать всем, что время игры в демократию кончилось, при этом одновременно попытаться прийти к согласию с Германией. Если все пойдет как надо, то миллион демобилизованных крестьян, вернувшихся домой, быстро пригасят разжигаемое оппозицией недовольство в народе. Получив передышку, можно начать реорганизовывать армию, исходя не только из опыта войны, но и из того, что мне было известно. Снайперы, диверсанты, железные дороги, автомобильный транспорт, моторизованные части, танки, самолеты. Усилить контроль по качеству армейских поставок. Улучшить условия рабочих и крестьян. При этом постепенно подбирать людей, которые должны были бы стать опорой для трона в настоящее время, а в будущем заложить основы нового правительства России, когда монархия, как власть, сама себя изживет. К сожалению, у моего плана был весьма существенный изъян, так как его основной двигающей силой был Николай II, а вот понимания с его стороны пока что-то не наблюдалось.

Мои расчеты встретиться с ним сразу по приезде из ставки не оправдались, так как прошло уже две недели, как царь прибыл в столицу, но звонка из дворца так и не было. Было похоже, что император так до конца и не осознал особенностей складывающейся ситуации, а также ценности отпущенного ему времени.

«Какими еще словами ему можно внушить…» – тут мои мысли прервал телефонный звонок. Звонили из дворца.

– Господин Богуславский?

– Да. Слушаю.

– Вам телефонируют из личной канцелярии его императорского величества. Пропуск заказан, вам необходимо явиться к десяти утра.

– Хорошо. Буду.

В отличие от Распутина дворцовая охрана, конвойные казаки и слуги относились ко мне приветливо, не чиня никаких препятствий. Причину подобного отношения мне удалось узнать из чисто случайно подслушанного разговора. Оказывается, во дворце обо мне распространилось мнение как о человеке, по наущению которого император отправил всем ненавистного старца в ссылку. Поздоровавшись, я сразу заметил, что император не в настроении, и это меня несколько удивило, так как дела на фронте пока складывались неплохо. Неважно выглядела и его жена. Когда меня провели в кабинет, она сидела на подлокотнике кресла мужа. На обоих лицах лежала печать усталости и тщательно скрываемой тревоги.

Глядя на них, я видел не царскую чету, сильной и властной рукой управляющую великой державой, а супружескую пару, любящих друг друга людей, к тому же замкнувшихся на собственной, домашней драме – болезни наследника, что сильно мешало им обоим воспринимать окружающую действительность.

Поздоровавшись, стал ждать объяснения вызову. Ответ не заставил себя долго ждать. Александра Федоровна встала, теребя в руках кружевной платочек, потом сказала:

– Сергей Александрович, Григория сейчас нет. Он был единственным, кто мог пролить бальзам на мое израненное сердце, успокоить мои мятущиеся мысли…

Не договорив, она замолчала, судорожно прижимая руки к груди. Ее глаза повлажнели.

– Аликс, я прошу тебя… – раздался голос императора.

– Хорошо, Ники, я буду сильной.

Мне уже доводилось слышать, что они так называют друг друга между собой, но при мне подобное происходило впервые.

– Сергей Александрович… прошло столько времени, может, хоть сейчас вы можете сказать… о судьбе нашего сына.

– До июля 1918 года он был жив. Более мне ничего неизвестно, ваше императорское величество.

– Они же дети! За что их!.. – императрица не договорила и, не сдерживая больше слез, заплакала, прижимая к глазам платок.

– Аликс, дорогая, пожалуйста, успокойся. – Николай II поднялся и прижал жену к себе.

Спустя несколько минут раздался ее подрагивающий голос:

– Все хорошо, Ники. Мне уже лучше.

Спустя несколько секунд императрица отстранилась, затем отняла от лица платок и посмотрела на мужа.

– Ники!

Царь взял ее за руки и, глядя ей в глаза, сказал:

– Дорогая, что бы ни произошло, я верю, что мы встретим все невзгоды и ненастья с любовью в сердце друг к другу и нашему Создателю!

– Да, Ники, да!

В их словах было столько теплоты и любви, что мне стало немного неудобно, словно я случайно подсмотрел за любовной сценой.

– Будь сильной, Аликс. Ради будущего наших детей.

– Хорошо, дорогой. Я взяла себя в руки, – она слабо улыбнулась, после чего повернулась ко мне. – Сергей Александрович, у меня к вам есть еще один вопрос.

– Я внимательно вас слушаю, ваше императорское величество.

– В послании Павла Первого своему потомку, в ряде предсказаний были такие слова: «Путь твой на Голгофу будет устлан волею некоторых твоих подданных, но и заморским золотом». Вы не знаете, как понять их?

– Возможно, ваше императорское величество.

– Как вас понять? – напряженным голосом спросил меня царь.

– В тот самый ответственный момент, когда будет решаться судьба России, многие из вашего ближайшего окружения предадут вас, причем не из личной ненависти к вам, а потому что искренне будут считать, что этой стране нужно новое правление. Другие же, купленные за английское и американское золото, будут сознательно клеветать на вас, желая вашей скорейшей смерти.

– Господи, почему?! – воскликнула императрица. Сейчас в ее голосе звучал неприкрытый страх. – Мы же никому ничего плохого не сделали! Старались помогать… Не понимаю. Просто не понимаю!

– Почему именно английское и американское золото?

– Мне можно говорить открыто, ваше императорское величество? – обратился я к Николаю II.

При моем вопросе на его лице проскочила тень раздражения, но возражать он не стал:

– Мы вас слушаем.

– Потому что от развала России и Германии именно эти страны смогут получить наибольшую прибыль. Начиная от политического влияния в мире и кончая заморскими владениями. Вы не представляете, сколько они золота получат, поставляя оружие, боеприпасы и товары первой необходимости в разоренные войной страны… Они, как стервятники, будут жировать на трупах павших империй.

– Империй?! – воскликнула императрица, глядя почему-то не на меня, а на мужа. – Как это понять?!

– Аликс, дорогая, я не хотел тебя беспокоить понапрасну. Зачем тебе знать лишнее?

– Это не лишнее! Я хочу понять, что будет с нами! Мне страшно! Я не хочу жить в безликом страхе, ожидая чего-то ужасного! Ты это понимаешь?! Я хочу знать!

– Хорошо. По предсказаниям Сергея Александровича падет не только Россия, но и Германия вместе с Австро-Венгрией. А еще Османская империя.

– Что с ними будет? – теперь вопрос Александра Федоровна уже адресовала мне.

– В Германии будет республика. Кайзер отправится в изгнание. Австро-Венгрия распадется на отдельные государства. То же самое произойдет и с Османской империей.

– Боже, как такое может быть? Ники?!

Царь бросил на меня быстрый взгляд, потом перевел взгляд на супругу и сказал:

– Думаю, что планы относительно нашего будущего уже имеются у Сергея Александровича.

– Вы знаете, что среди членов Государственной думы идут разговоры о свержении власти? – неожиданно спросил я у императора.

– Хм! Да… – тот несколько смутился. – Мне докладывали о подобных настроениях. Только, поверьте мне, их разговоры не стоят и выеденного яйца. Они не изменники, а обычные болтуны с длинными языками. Во все времена на Руси принято ругать власть. Не более того.

– Вы не правы, ваше императорское величество. Разговоры идут о государственном перевороте, причем ведут их люди, обладающие определенной властью и влиянием. Если не принять мер сейчас, то в дальнейшем их разговоры выльются в революцию, которая расколет Россию надвое, сведя русский народ в братоубийственной войне.

– Это должно произойти в восемнадцатом году?! – вмешалась в разговор Александра Федоровна.

– Раньше, ваше императорское величество. Все начнется в 1917 году.

– Так скоро? – императрица растерянно и тревожно посмотрела на мужа. – Надо что-то делать! Прямо сейчас!

– Успокойся, дорогая. У нас есть время. Поверь мне, мы обязательно что-нибудь придумаем! А сейчас, пожалуйста, иди к сыну.

Императрица бросила сначала взгляд на мужа, потом на меня и тихо сказала:

– Я верю вам, Сергей Александрович. Не бросайте нас на произвол судьбы.

После того как за ней закрылась дверь, император сердито заявил:

– Зачем вы лишнее говорите?! Она и так вся на нервах! У сына снова…

Он раздраженно махнул рукой и замолчал.

– Извините меня, ваше императорское величество.

В кабинете стояла тишина, пока император сам не прервал затянувшуюся паузу:

– Что будет с великими князьями и их семьями?

– Здесь точно я вам не скажу. За исключением одного, кто придет в Думу и тем самым спасет себе жизнь, все остальные великие князья с семьями будут расстреляны. Или почти все, – я сделал паузу, не зная, говорить ли дальше, глядя на расстроенное донельзя лицо императора, но потом решил резать правду-матку дальше. – На союзников не рассчитывайте. Когда наступит сложное для вас и вашей семьи время, ни французское правительство, ни ваш двоюродный брат Георг Пятый не протянут вам руку помощи. Более того, английский король откажет вам в приюте на своей земле, когда над вами нависнет смертельная опасность.

Император замер, глядя на меня. В глазах неверие и испуг. Своими словами я разрушал в нем то, во что он хотел и продолжал верить – преданность и верность своей родни.

– Нет. Нет! Я не могу подобному верить! Ваше провидение неверно, поручик! – и он бросил на меня взгляд. В нем читался страх, недоверие, сомнение и еще… надежда. Императору очень хотелось, чтобы я как-то смягчил свое предсказание, сделал его расплывчато-туманным, чтобы можно было и дальше верить тому, что его царственный кузен – благородный рыцарь без страха и упрека. Я же просто промолчал.

«Хватит строить воздушные замки, господин Романов. Принимай все как есть или оставайся наедине со своей судьбой!»

Судя по неприязненному взгляду императора, ему очень хотелось сказать нечто жесткое и нелицеприятное в отношении меня, но он сдержался. Взял папиросу, поднес спичку, потом подойдя к окну, какое-то время сосредоточенно курил, глядя куда-то вдаль.

– Если все так, как вы говорите, то кому тогда вообще можно верить?! – так же продолжая стоять ко мне спиной, резко и отрывисто бросил мне царь.

– Людям, с которыми вы будете связаны одной идеей, одной целью, ваше императорское высочество.

– Как тогда жить, если не верить людям? – словно не слыша меня, задал новый вопрос, император.

Посчитав этот вопрос риторическим, я предоставил ему самому отвечать на него, может, хоть так правильные выводы для себя сделает. После еще нескольких минут молчания царь отвернулся от окна, подошел к столу, аккуратно положил затухшую папиросу в пепельницу и только потом снова посмотрел на меня.

– Кто еще меня предаст?

– Государственная дума. Генералы. Ваш двор. Интеллигенция. И, наконец, народ.

– Не понимаю. Просто не понимаю. Россию и людей, которых, мне казалось, знал… – голос императора стал глухим и усталым, а в глазах тоска. – Вдруг все разом стали для меня непонятны. За что? Ведь я всего себя отдавал, полностью и без остатка, выполняя свой священный долг перед русским народом и Богом. Не понимаю.

– А вы уверены, ваше императорское величество, что действительно знаете Россию?

Ответом на мой вопрос стал гневный огонек в глазах царя. Он был готов обрушить на мою голову гром и молнию, но в последнее мгновение все же сдержался и после длинной и тяжелой паузы спросил:

– Кто из великих князей… придет в Думу?

– Ваш двоюродный брат, великий князь Кирилл Владимирович, с царскими вензелями на погонах и красным бантом на плече явится 1 марта в Государственную Думу, чтобы предложить свои услуги новому правительству.

– Значит, это он останется жив?

– Да.

После моего короткого ответа император, видно автоматически, пару раз качнул головой, словно бы в подтверждение своих мыслей. Похоже, эта кандидатура на будущее предательство у него не вызвала особых возражений. Прошло довольно много времени в молчании, пока Николай II, глядя куда-то в пространство, обдумывал то, что я ему сказал.

Видно привыкал к мысли о всеобщем предательстве. И делал выводы. Наверное, поэтому, вынырнув из своих мыслей, он задал мне этот вопрос.

– Мое отречение… пройдет добровольно?

– Можно сказать и так, ваше императорское величество.

Судя по его жадному, испуганному взгляду он хотел и в то же время боялся услышать подробности своего отречения, но я ничего говорить не стал по одной простой причине. Я не знал их сам. После короткой паузы он открыл рот, явно для того, чтобы расспросить меня более подробно, но в последний момент передумал, видно, подумав о том, что мое молчание было явно не без причины.

Император отвернулся от меня. Сейчас у него было лицо уставшего, измученного человека. Он будто разом постарел на десяток лет.

– Я бы уехал. Отрекся, забрал семью и уехал. Но как бросить Россию в такой момент?

Идет война, а впереди грядет, как вы говорите, революция, которая зальет кровью страну. Ведь я не просто русский человек, я самодержец российский, не просто отвечающий перед богом за свой народ, но и готовый разделить его судьбу, какой бы она не была.

– Вы правы, ваше императорское величество, но сейчас речь идет не о вашей жертве на благо родины, а о возможности изменить судьбу. Как свою, так и России.

– Во всем да будет воля Божья, и противопоставлять ей себя великий грех, – после того как я ничего не ответил, государь очевидно принял мое молчание как немое отрицание своим словам и поэтому спросил: – Вы атеист, Сергей Александрович?

– Не верю в Бога в обычном понимании этого образа, но что помимо нас существует какая-то мощная, непознаваемая и необъяснимая сила – допускаю. За примером далеко ходить не нужно, взять хотя бы мои сны-предсказания.

– Хм! Значит, вы признаете, что дар вам дан свыше, а Бога не желаете признавать. Вы сами себе противоречите, Сергей Александрович.

– Нет, ваше императорское величество. Просто мы верим по-разному. В первую очередь, я верю в человека, в его волю и разум, а вы – в неведомую мощную силу, которая направляет вас по жизненному пути. Чувствуете разницу?

– Если так, как вы говорите, то почему мы живем по законам Божьим, а не людским? – при этом он бросил на меня быстрый, острый и вопрошающий взгляд.

– А вы не задумывались над тем, что все законы божьи писаны человеческой рукой, а не ангельским пером? – я сделал короткую паузу. – Извините, ваше императорское величество, но давайте больше не будем говорить на эту тему, ведь как бы, не закончился этот спор, каждый из нас все равно останется при своем мнении.

– Жаль. Но, наверное, вы правы. Изложите ваши мысли, как вы понимаете, что надо сделать, чтобы изменить… – он запнулся, а потом продолжил: – жизнь Российского государства.

– Основную угрозу для власти на данный момент представляют различные революционные движения. Их представители, свободно и открыто, начиная от Думы и кончая агитаторами-революционерами в рабочих бараках, болтают о свержении самодержавия, тем самым развращая человеческие умы. Их лозунги, в отличие от речей ваших министров, просты и понятны простому человеку. Власть – народу. Заводы – рабочим. Землю – крестьянам. К сожалению, эта агитация уже сделала свое черное дело и всплеск народного гнева рано или поздно произойдет, но у вас, ваше императорское величество, сейчас появилась возможность повлиять на него, уменьшить его силу, – я сделал паузу, дав царю освоить сказанное мною. – Для этого надо прямо сейчас дать больше прав Отдельному корпусу жандармов. Одновременно предельно ужесточить ряд законов, касающихся наказаний социал-демократов и радикалов всех толков. Сформировать, в первую очередь, в Москве и Петербурге, а так же в ряде крупных промышленных городов, отдельные воинские части под командованием надежных офицеров, своего рода штурмовые отряды, которые можно будет бросить на подавление любого мятежа. Одновременно с этими мерами приложить максимум усилий, для того чтобы заключить сепаратный мир с Германией.

– Я не сторонник жестоких мер, несмотря на данное мне прозвище «Николай кровавый», но если сделать все то, что вы предлагаете, думаю, они придадут ему истинное значение.

– Бунты и мятежи усмиряются не уступками, а вооруженной силой. Решиться на это нужно прямо сейчас, а уже в дальнейшем не отступать ни на шаг. Впрочем, решать только вам, ваше императорское величество.

– Как часто я слышу эту фразу! От министров, генералов, Думы! Все почему-то думают, что только мне под силу решить все проблемы и ответить на все вопросы. Но я лишь только человек! Понимаете, Сергей Александрович, человек! Мне трудно, но я честно стараюсь нести груз ответственности на своих плечах! Честно! Я… – тут он оборвал сам себя, шагнул к столу, взял новую папиросу, прикурил. Сделав несколько быстрых затяжек, стряхнул пепел в пепельницу, снова повернулся ко мне. – Извините меня за эту вспышку. Устал. Очень хочу на море поехать. Просто сидеть, смотреть на синие волны и на своих детей, играющих на песке.

Наступило молчание. Император смотрел куда-то в пространство. Судя по отсутствующему выражению его лица, он ничего перед собой не видел, полностью уйдя в себя. Я тоже стоял и думал о том, что государь, похоже, так и не воспринял масштаб опасности, нависшей над страной. Прошла минута, другая, папироса дотлела, и столбик пепла упал на пушистый ковер, только тогда государь очнулся и бросил на меня усталый, виноватый взгляд.

– Давайте отложим наш разговор, Сергей Александрович. Устал я, а думать, тем более что-то решать, надо на свежую голову. Вы согласны со мной?

– Да, ваше императорское величество, но перед тем как уйти, хочу вас попросить об одной услуге.

– Слушаю.

– Пусть с меня снимут наблюдение… или охрану, не знаю, какое название будет правильным.

– Нет. И не просите. До свидания.

Выйдя из дворца, я сразу отправился на рынок, так как пообещал супруге отца Елизария, будучи у них в гостях на прошлой неделе, принести в следующий раз отменных карпов. Благодаря знакомству с этой супружеской четой я теперь всегда был в курсе постов и мало-мальски известных религиозных праздников. Вот и сейчас пошел за рыбой, так как уже больше недели длился Петров пост и ничего скоромного есть было нельзя. Рыбу я купил у веселого, говорливого, под хмельком, мужичка, затем прогулявшись по рядам, купил сладких пирожков, до которых большой охотницей была Анастасия Никитична, а к чаю – печенья и связку бубликов с маком. Последнее, что купил, это были два десятка леденцов – петушков на палочке. Эти конфеты выдавались в качестве награды ученикам школы за хорошую учебу. Меня в доме священника никто не ждал, так как день моего прихода мы заранее не оговаривали, но в то же время я знал, что кого-нибудь из супругов обязательно застану. Войдя за подновленную ограду церкви, я увидел Светлану Михайловну Антошину, беседующую с женой священника. Вокруг них носились дети.

«Большая перемена».

В свое время я пытался углубить знакомство со старшей дочерью Антошина, но все наши встречи с ней ограничивались прогулками и легкими, ничего незначащими беседами. От нее я узнал, что помимо занятий в школе она дважды в неделю, по вечерам, вела кружок грамоты для фабричных рабочих, поэтому у нее было мало личного времени, и даже субботы и воскресенья она посвящала домашним хозяйственным делам.

Насколько можно было судить по нескольким нашим встречам, я ей был не сильно интересен, поскольку романтики во мне было ровно ноль, зато рационализма – выше крыши. Только мои непредвзятые взгляды на те или иные события, людей или предметы привлекали ее внимание, и тогда мы могли долго спорить. К сожалению, я практически не знал классиков того времени, не разбирался в музыке и театре, а синематограф был мне смешон и неинтересен. Из-за всего этого я, очевидно, виделся ей узколобым прагматиком, так что теперь по большей части мы встречались у отца Елизария. Его жена оказалась отменной поварихой, и я, время от времени, забегал к ним обедать. К тому же у меня самого времени было не так уж много. Окато перенес наши тренировки на природу, доведя время занятий до шести часов в день. Визиты во дворец хоть и были редки, но при этом требовали немало времени на подготовку. Приходилось разбираться в вопросах, о которых я имел довольно отдаленное представление. Теперь мои походы в библиотеку были не просто пополнением общих знаний об окружающем меня мире, но и получением специфических сведений по конкретным предметам.

Стоило женщинам увидеть меня, как обе сразу замолчали, с любопытством уставившись на меня. Ученики, бросив на меня равнодушные взгляды, продолжили свои игры, за исключением одного мальчишки по имени Семен. Тот подбежал ко мне.

– Здравствуйте, дядя Сережа!

– Привет, парень. Как успехи?

– Меня все хвалят!

– Молодец! Держи награду! – и я вручил мальчишке леденец под восхищенные взгляды остальных детей.

– Спасибо! – восторженно выдохнул парнишка.

– Как дома?

Глаза Сеньки тут же погасли, затем он опустил голову.

– Понятно. Проводить после учебы домой?

– Нет. Не надо. Батька тогда еще больше злобится.

Порывшись в кармане, я достал пятьдесят копеек и отдал парнишке. Тот с жалкой улыбкой осторожно взял монету.

– Беги.

Мальчишка сорвался с места, а я подошел к женщинам и поздоровался.

– Здравствуйте, Сергей Александрович, – чуть ли не хором сказали обе и, поняв это, весело рассмеялись.

– Держите, Анастасия Никитична, обещанное! – и я протянул ей купленное мною на рынке.

– А карпы, какие! Великаны! Ой! Пирожки! Балуете вы нас, Сергей Александрович! Идемте к столу! Без Петеньки сегодня будем обедать.

– Отчего?

– Вызвали его. Старуха Анисья Лазаватина преставилась. Часа через два только он будет, не ранее. Так я вас жду. Минут через десять приходите, а я пока на стол накрою.

Когда попадья, нагруженная покупками, пошла к дому, я поинтересовался у Антошиной:

– Как живете, Светлана Михайловна?

– Могу пожаловаться только на время. Его постоянно не хватает.

– Да и у меня его, особенно в последнее время, избыток не ощущается. Как Лизонька?

– Завела себе гимназиста – верзилу и вертит им как хочет. Никакого слада с ней нет.

– Может, это любовь?

– Упаси бог! У него, по-моему, одни мышцы, а вот разумом Бог обделил.

– Точь-в-точь, как я.

– Не юродствуйте, Сергей Александрович. Вы… – она на короткое время задумалась, и в этот момент я ее перебил.

– Оставим это. Лучше скажите: как ваш жених? Вы говорили, что он на фронте. Жив-здоров?

– Валентин уже неделю как приехал домой.

– Так что вы мне сразу не сообщили эту радостную новость?

– Даже не знаю.

В ее глазах появилась грусть.

– Что-то случилось?

– Вот вы, Сергей Александрович, тоже на войне были. Скажите: вы, когда вернулись, тоже озлобились на людей, на весь мир?!

– Вот оно что! Сколько времени он провел на фронте?

– Десять месяцев. Из них больше месяца пролежал в госпитале. Рана была тяжелая, он до сих пор хромает. Ему на три недели отпуск выписали по случаю ранения. Но вы мне так и не ответили.

– Мой пример вам ничего не даст. К тому же второй раз мне недолго пришлось быть на фронте. Приехал, получил пулю в грудь и вернулся обратно. Он добровольцем пошел?

– Да. Валя с последнего курса университета ушел в школу прапорщиков, а затем на фронт.

– Мне все ясно, но вот объяснить вам будет трудно. Понимаете, у людей есть стержень, на котором весь его характер держится. При сильном давлении он может согнуться, а у некоторых людей сломаться. Это в том случае, когда человек долгое время переносит день изо дня сильные физические и психологические нагрузки. Был веселым, жизнерадостным парнем, а сломавшись, становится озлобленным, мрачным типом, с какой-нибудь манией. Обычно такие люди пытаются все это объяснить… Гм. Извините, я не психиатр, поэтому на этом моя короткая лекция заканчивается.

– Вы понятно и хорошо мне все объяснили. Спасибо вам большое. А это как… Излечимо?

– Я не доктор, Светлана Михайловна, а теперь, извините, мне надо идти. Голодный – сил нет.

– Одну секунду! Сергей Александрович, вы не хотите пойти в «Привал комедиантов»?

– Куда?!

– Это такой театр-кабаре. Он пару месяцев как открылся. Попасть туда – почти невозможно, но папа сумел достать три входных билета. Вы как?

– Несколько неожиданное предложение.

– Я собиралась идти с Валентином и подругой, но та… внезапно заболела. Теперь один билет пропадает.

– Схожу. Где и когда?

– Завтра вечером. Представление начнется в семь тридцать. Марсовое поле, дом семь.

– Где встречаемся?

– Приходите к нам в шесть.

– Договорились. До свидания.