Текст книги "Наследники Борджиа"

Тут же знакомый Гарсиа серо-черный питомец царевны поспешно выкатился из малинника. Все иголки на его спине были сплошь утыканы какими-то листочками, ягодками и грибочками. Ежик явно не терял времени зря и заботился о своем пропитании. Старательно похрюкивая, ежик подбежал к Гарсиа, поводил в воздухе своим влажным черным носом, но не учуяв знакомого запаха хозяйки, снова проворно скрылся в кустах. Кляня про себя царевну, Гарсиа кинулся за ним и хотел ухватить ежика уже в малиннике. Но тут его внимание привлекли две фигуры, мелькнувшие в золотистом луче света, пробившемся между плотно обступившими поляну деревьями. Голову одной из них украшала яркая алая чалма. И Гарсиа уже не сомневался, что это был тот самый араб, посланец Ридфора, который принес кобру в покои герцогини де Борджиа и сумел скрыться от самого капитана, прыгнув в воду с борта галеры.

Рядом с арабом виднелся еще один смуглокожий человек, по внешности, скорее, похожий на индуса. Он был одет в черную вышитую бисером жилетку на голое тело и легкие шелковые шаровары зеленого цвета. Голову его украшала такая же вышитая черная шапочка с длинным зеленым пером от виска. В руке асса-син – а это без сомнения был один из шахидов Старца Горы – держал что-то длинное, тщательно обернутое в зеленую тряпицу.

Негромко переговариваясь между собой, араб и индус направлялись к озеру. Предчувствуя недоброе, Гарсиа последовал за ними. Он сразу же забыл и о Кикки и о подарке Ридфору. Озабоченное поведение восточной парочки немедленно навело его на мысль, что они опять что-то затевают. И точно. Приблизившись, капитан явственно различил в быстрой арабской речи имя «де Борджиа». Так и есть. Незваные гости собирались снова навестить герцогиню.

Выйдя на небольшой просвет между елями, откуда начинался спуск к заросшему плющами и папоротниками оврагу, помощники Рид фора замедлили шаги. Следовавший за ними Гарсиа тоже остановился. Озеро было совсем рядом. В этот момент снизу откуда-то из-под кустов черники и мелкого можжевельника до него донеслось посвистывающее сопение. Опустив глаза, капитан обнаружил, что ежик передумал и со всех лапок семенит за ним. Де Армес наклонился, подхватил Кикки в руки и спрятал его в свой мешок. «Вот так Кикки! Снова выручил всех, – мелькнула у него благодарная мысль. – Если бы не он, я мог бы и пропустить новую затею наших друзей. А здесь вон как все интересно».

Ассасин размотал тряпицу на своей ноше и тут же отбросил ее подальше. Затем вытянул руку вперед, демонстрируя арабу короткое толстое копье, древко которого было выполнено из красного дуба и украшено золотой резьбой. Вместо наконечника копье венчал… огромный акулий зуб. Араб внимательно рассматривал копье, но приближаться к нему опасался. Ассасин совершил несколько характерных движений, показывая, как он управляется со своим оружием.

Гарсиа понял, что ожидает Джованну на этот раз. Подойдя настолько близко, насколько это было возможно, чтобы оставаться незамеченным, он прислушался к разговору сарацинов. Выходец из знатной династии сарагосских мавров, де Армес с юных лет хорошо знал арабский язык и теперь без труда понимал, о чем говорили помощники Ридфора. Да, он не ошибся.

Ассасин держал в руках страшное оружие – копье с отравленным клыком голубой акулы.

Как оказалось, Командор Пустыни совсем не нуждался в подарках от герцогини де Борджиа для того, чтобы понять, что его операция с коброй провалилась. Он уже все знал об этом. И теперь он не сомневался, что герцогиня де Борджиа попытается как можно скорее захватить ларец в монастыре, не дожидаясь общего штурма. И, конечно, тайком от Командора Пустыни. Но для того, чтобы подойти к монастырю, герцогине придется переправиться с галеры на берег. Вот здесь, при переправе, и решил Ридфор преподнести итальянке смертельный сюрприз.

Индус в черной вышитой жилетке был никем иным, как пловцом-шахи дом. Мало зная об истории ассасинов, Гарсиа тем не менее приходилось слышать о такого рода убийцах и даже повидать несколько раз, как они справляются со своим опасным делом. Легендами о ныряльщиках и пловцах, несущих смерть на своем копье, полнились побережья Сирии, Палестины, Марокко и Туниса. Шахид-ассасин в воде подобен акуле в море. Серая тень, увенчанная копьем с отравленным клыком, как черным плавником, рассекающая волны. Как и акула, он подбирается незаметно и поражает свою жертву молниеносно и смертельно, как стрела. Так же, как и морского хищника, его больше всего влечет жажда крови, и он настойчиво преследует противника до самого конца. Так как же, как и акула, он выбирает только одну жертву и готов погибнуть в яростной схватке.

Смертельный яд, которым напоен клык на копье, убивает жертву мгновенно, но столь же быстро заражает и воду вокруг самого убийцы, не оставляя почти никакой возможности пловцу для спасения, так как ассасин ради силы удара подплывает, как правило, очень близко к жертве. Но смерть не пугает последователей Старца Горы. Ради такой смерти они и живут, ожидая с нетерпением благословенного часа, когда отправятся к аллаху.

Вскоре оба сарацина, воздев молитвенно руки, воздали хвалу пророку, и араб удалился. Осторожно ступая своими кофейного цвета ногами, затянутыми по колено в тугие ремешки плоских кожаных сандалий, он прошел почти в полушаге от Гарсиа. Испанец вжался в папоротники, опасаясь, как бы его черная одежда не бросилась арабу в глаза. В мешке вовсе не вовремя заерзал еж. Больно наколовшись об иголки царевниного питомца, Гарсиа прижал мешок рукой к земле.

Ничего не заметив, араб прошел мимо. Ассасин тем временем внимательно осматривал прибрежный кустарник, выбирая место, где затаиться в ожидании жертвы. Сказать по правде, с густо поросшего ивняком выступа, полуостровком выдающегося в озеро, галера и все, что делалось на ней, просматривалось как на ладони. Копье свое ассасин осторожно положил на высокий гранитный валун и начал «свивать гнездо» в ивняке и камышах, у самой кромки воды.

Гарсиа подобрался поближе, выжидая, когда индус удалится от валуна настолько, что будет не в состоянии быстро схватить свое смертоносное оружие.

Наконец такой момент представился. Ассасин углубился в камыши. В это мгновение Гарсиа набросился на него сзади и, повалив на песок, вонзил ему кинжал в горло. Кровь брызнула фонтаном из рассеченной глотки, индус задергался в предсмертных судорогах. Он жадно хватал ртом воздух, который уже не мог его спасти. Яростно вращающиеся коричнево-черные зрачки его остановились, их постепенно затянула мутная серая пелена.

Гарсиа вытянул ассасина из кустарника, затащил его подальше в лес и подвесил головой вниз к могучему суку столетней ели. Затем аккуратно взял акулье копье и воткнул его клыком прямо в сердце приверженца Старца Горы. Тело индуса мгновенно приобрело зловещий желтовато-синюшный оттенок. Достав из мешка голову кобры, Гарсиа укрепил ее на древке копья. Еж с любопытством высунул из мешка свой кожаный нос и водил им в воздухе. Гарсиа снова захлопнул мешок, и еще разок оглядев творение своих рук, поспешил к озеру.

Когда капитан доплыл до галеры, эфиопы вытащили его на палубу, где уже ожидали Джованна и Тана. Увидев своего колючего приятеля, резво выпрыгнувшего из мешка, Тана взвизгнула от радости и, подхватив его на руки, завертелась по палубе. Легкая голубая туника ее развевалась веером за ней. О шкатулке она даже и не вспомнила.

– Как все прошло? Я волновалась за тебя, – тревожно спросила де Армеса Джованна. Огромные темно-зеленые глаза герцогини Валентино покрылись мелкими красноватыми штрихами усталости. Точеные черты лица, напоминающие лики древнеримских статуй, заострились от бессонницы и напряжения. Густые волнистые волосы цвета увядших по осени листьев бука или клена в беспорядке вились по плечам.

– Они послали шахида-убийцу с отравленным клыком акулы на копье, – ответил ей Гарсиа вполголоса, чтобы не слышала Тана, – он должен был убить вас, госпожа, при переправе на берег. Они уже знали, что с коброй у них ничего не вышло.

– Значит, Ридфор не отступается? – Глаза герцогини почернели от гнева. – И что же?

– А кто ожидал, что он отступится? – криво улыбнулся Гарсиа. – Такой поворот событий показался бы мне слишком невероятной удачей. Думаю, что даже когда мы возьмем ларец, он станет преследовать нас до самого Лазурного замка. Копилка его козней неисчерпаема. Шахид висит на крепком еловом суке в самой чаще леса, пронзенный его собственным копьем с клыком акулы, и с головой кобры на древке в придачу. Полагаю, что относительно безопасное время, которым мы располагаем, – это в крайнем случае часов семь-восемь. Они уверены, что до следующего утра вы, госпожа, обязательно попытаетесь проникнуть в монастырь, но, скорее всего, ожидают, что произойдет это ближе к ночи, как, впрочем, мы и рассчитывали. Они верно прочитали наши планы. Так что, прикиньте сами, госпожа. Я думаю, что к ночи мы должны быть уже в монастыре, так как до того времени они не хватятся своего шахида и будут полагаться на него. А значит, мы достигнем монастыря в относительной безопасности и войдем внутрь неожиданно для них. Они, конечно, увидят, что галера подошла к берегу, и даже если заметят, что вы сошли на берег невредимой, некоторое время подождут, считая, что ас-сасин идет за вами по пятам. Только когда вы войдете в монастырь, они поймут, что просчитались. Но в монастыре им действовать будет труднее. Там против них уже буду не только я, а все защитники монастыря и дружина принца Никиты. Вы согласны, госпожа?

– Да, ты прав, Гарсиа, – подумав, поддержала его Джованна, – мы сейчас же займемся с Таной бальзамом. А ты, если желаешь, передохни немного и отправляйся к Виктору в монастырь. Пароль – крик глухаря на токовище. Два раза подряд и один через перерыв. Хоть и не время сейчас для глухарей, но будем надеяться, что наш свен хотя бы этот сигнал знает и ни с каких другим не перепутает. Услышав наш призыв, Виктор должен отомкнуть нам ворота Свиточной башни. Где шкатулка?

– Вот она, госпожа, – Гарсиа достал из мешка сокровищницу египетских бальзамов.

Джованна взяла шкатулку, осторожно открыла ее, заглянув внутрь: с десяток небольших глиняных амфор, потемневших от времени, стояли в ней нетронутыми.

Герцогиня позвала Тану:

– Оставь Кикки, Тана. Подойди сюда. Про эгу шкатулку ты говорила нам?

– Да, да! – радостно тряхнула черными кудряыками египтянка. – Где Вы нашли ее, капитан? В том самом месте?

– Да, там, где ты сказала.

– Тогда нам необходимо сразу же заняться приготовлением бальзама, – решила герцогиня. – Отнеси шкатулку в римский будуар и подготовь все, – приказала она Тане. – Я сама буду помогать тебе.

Сразу посерьезнев, девушка взяла из рук герцогини наследство своих предков и, кликнув ежика, побежала в комнаты.

– Я только сменю мокрую одежду, госпожа, и готов отправиться в монастырь, – предложил капитан Гарсиа. – Время дорого, как никогда. Отдыхать мы будем в Лазурном замке, в гостях у Маршала и графини Алинор, если нам удастся доставить ее туда целой и невредимой.

– Хорошо, отправляйся сразу, – согласилась Джованна. – Чанга пока позаботится о нас.

Войдя в римский будуар, Джованна обнаружила, что Тана уже выдвинула на середину комнаты небольшой мраморный столик, оградила посередине его небольшой очаг на медном листе и развела костер. Окна будуара она тщательно занавесила тяжелыми гардинами и, оглянувшись на вошедшую госпожу, попросила:

– Закройте плотнее дверь, госпожа, и завесьте ее каким-нибудь покрывалом. Воздух и естественный свет очень вредны нам сейчас.

Исполнив пожелание Таны, герцогиня приблизилась к столу. Ожидая, пока огонь разгорится сильнее, Тана достала из шкатулки и выставила на мраморной скамейке рядом глиняные амфоры с древними бальзамами, маслами и лаками. Их запечатанные пробки были выполнены в форме звериных голов, изображающих египетских богов: шакала-Анубиса, крокодила-Собета, ибиса-Тота и львицы-Сехмет. Цвет амфор и веществ, наполнявших их, соответствовал друг другу и в основном представлял различные оттенки синей гаммы: темно-индиговый цвет крыла черной нильской чайки, ярко-голубой – цвет неба и вод Нила под солнцем, насыщенно-синий цвет орхидеи пустыни и светло-голубой цвет рыбьей чешуи.

Как только огонь разгорелся достаточно высоко, царевна начала сливать бальзамы из амфор в две глубокие глиняные торели, украшенные пестрой эмалью, в только ей одной известных сочетаниях и пропорциях. Затем стала нагревать их по очереди на огне, нашептывая заклинания. Всю комнату наполнили волнующие ароматы корицы, олеандра, мирры, кедра, эбена и сандала.

Постепенно содержимое одной из торелей приобрело из синего густой янтарный цвет, а во второй – глубокий фиолетовый цвет аметиста.

Наконец, слив два состава воедино, египтянка получила благоухающую тягучую жидкость цвета дикого мёда, переливающуюся в отблесках огня то оттенками молодой флорентийской бронзы, то горячими тонами амбры на потемневших от лака картинах Веронезе и Ботичелли. Собственно, этот цвет совсем не отличался от естественного цвета кожи юных египетских красавиц при жизни.

– Все готово, госпожа, – таинственным шепотом сообщила Тана герцогине. – Сейчас он остынет немного – и можно начинать. Вы должны снять одежду и лечь ровно на пол, так как любой изгиб тела может воспрепятствовать нанесению ровного слоя. А это приведет к тому, что заразив даже малейший участок кожи, смертоносный тлен и кислота быстро разрушат всю остальную защиту. Нам придется намазать вам лицо, волосы, даже ногти и тщательно пропитать бальзамом одежду. Весь процесс займет немало времени и потребует от вас терпения. По завершении его ваша кожа будет казаться покрытой слоем лака цвета червонного золота, но при этом, не воспринимая воздуха и всей содержащейся в нем отравы, она будет потреблять питание из бальзамов и нисколько не пострадает. Вы согласны, госпожа?

– Да. Я согласна,

– Тогда приступим.

Глава 5
Штурм

Витя чувствовал себя крайне неважно. Интуиция подсказывала ему, что будущая поездка в Сен-Тропез, судя по всему, обойдется ему дороговато, а может быть, и вовсе не состоится. С первого дня его пребывания в шестнадцатом веке нынешняя ситуация казалась ему наиболее поганой и безнадежной. Как-то попризык уже к безделью и сытой жизни. А здесь, оказывается, случаются не только мирные дни. О войне Витя имел исключительно теоретические познания и в своем времени ни в каких горячих точках не бывал, занимался в основном непыльным умственным трудом, анализировал главным образом. Воспоминания о службе в армии тоже как-то померкли с годами. И уж никак он не рассчитывал когда-нибудь оказаться в положении, напоминающем блокаду Ленинграда фашистами по кадрам кинохроники.

Внутри этой блокады Вите совсем не нравилось. Ни воды тебе, ни еды. Кругом раненые, умирающие люди. Причем не в понарошку – на самом деле. Кровь, страдания, вонь и гниль. И не совсем понятно, от кого защищаться. Врага или хоть кого-то отдаленно похожего по его представлениям на врага, Витя так и не увидел, хотя рискнул даже слазить на стены, от любопытства, которое, как водится, покоя не дает.

Собственно, никакого врага вокруг-то и не было. Со стен монастыря Витя увидел только густые пары зловонного бурого дыма, застелившие всю округу, из глубины которых нет-нет да и вырывались целые тучи стрел с пылающими хвостами и обрушивались на защитников крепости, разжигая пожар и сея страх неожиданностью и непредсказуемостью своего появления.

Кто стрелял, откуда стрелял – Витя ничего не видел и, конечно, ничего не понял. Похоже было, что монастырь просто удушали смрадными парами. Люди голодали, мучались жаждой, страдали от ран и пожаров, а теперь еще и задыхались.

Прибыв на Белозерье, князь Ухтомский со своим отрядом сначала заехал в княжескую усадьбу, где узнал от Ефросиньи о неудачном походе ключника Матвея и его тяжелых увечьях. Здесь же ему рассказали и обо всех невзгодах, обрушившихся в последние недели на его родной край, и о том, что брат его Григорий, как уехал в монастырь по зову отца Геласия, так с тех пор и не подает ни слуху ни духу. Мать и сестра Григория приехали со своих земель в белозерскую вотчину и каждый день вместе с теткой Пелагеей молились неустанно о благополучном возвращении Гришеньки, но вестей из монастыря все не поступало. «Живы ли? Все глаза выплакали мы, Никитушка! Что же будет-то со всеми нами, грешными?» – сокрушалась тетка Пела-гея и снова плакала.

На фоне бед, свалившихся на Белозерье, известие о болезни князя Алексея Петровича и казни князя Андомского, произвели не такое удручающее впечатление, как это могло бы быть раньше. Похоже, никто даже не удивился и не испугался. Устали уже и удивляться, и пугаться, и слезы лить. В сверхъестественное происхождение сил, осадивших монастырь, в целые толпы бесов и воплотившихся грешников, Никита Романович сходу не поверил. Слишком уж мистическими показались ему новые белозерские сказки, родившиеся, как он считал, от испуганного воображения народа. Врагов и на грешной земле хватает, и не дьяволовых посланцев, а вполне реальных. Только подъехав к монастырю ближе, он усомнился в своем убеждении. Такой осады, в которой ни людей, ни коней, ни оружия не видать было, а только пары, дымы, тлен и смрад, да какие-то неведомые прозрачные серые облачка, сжигающие все на своем пути, он не знавал, и ни в летописях, ни в Библии о таком не читывал.

Еще более удивился он, вспомнив добрым словом Вассиану, когда зеленовато-алый камень на его шее, висевший рядом с православным крестом, одетый ее руками, вдруг просиял диковинным голубым светом сквозь ядовитые пары, и, двинувшись по проложенному им коридору, изумленный князь и его дружинники смогли беспрепятственно подойти к воротам монастыря, где их встречали истомленные осадой отец Геласий и его бойцы-монахи.

Радости при встрече с обеих сторон не было предела. Оказалось, что князь Григорий тяжело ранен, но жив. И в последние дни даже пошел на поправку. Собравшись вокруг ложа Григория, князь Ухтомский, Ибрагим-бей и отец Геласий долго обсуждали сложившееся положение. Выход Никита видел только один. Не отбивать атаки и не терпеть осаду, а уничтожить их самый источник. Воспользовавшись гелиотропом, выйти за пределы монастыря и напасть на лагерь иноземных пришельцев, уничтожить их главаря, всадника в черных доспехах, а наемники его, лишившись командира, разбегутся сами. Неплохо было бы провести такой рейд, имея поддержку снаружи. И князь Никита раздумывал, собрать ли мужиков на подмогу, или подождать прибытия царского войска, которое, как он узнал на подъезде к Белозерью, все же выступило из Москвы к осажденному монастырю.

Витя сидел на посеревшей пожухлой траве на пригорке рядом с высоким каменным крестом Кирилла, отмечавшим место, где когда-то основатель монастыря вырыл свою первую землянку, и никак не мог разобраться с широким кожаным поясом, застегивавшимся на крюк, на который крепился выданный Вите тяжелый прямой тесак с посеребренным наконечником и прилагавшимися к нему узорными ножновыми обой-мицами. Пояс этот все время перекручивался у Вити за спиной и никак не сходился как положено. Вообще все снаряжение, полученное Витей в монастыре, вызывало у Растопченко раздражение. Обращаться он с ним не умел, а опасность кругом, куда не глянь, нешуточная. Не умеючи-то быстро схлопочешь, до Сен-Тропеза не дотянешь, да что там до Сен-Тропеза, даже до Белозерской усадьбы, до Ефросиньиных пирогов не доживешь.

Доставшаяся Вите байдана, допотопная кольчужка из крупных плоских колец – в ней, небось, еще какой дружинник Александра Невского на тевтонов ходил, думал Витя не без обиды, – была ему коротка, едва до пупа доставала, шишак тяжеловат, да и тоже мал. Вот смеялся над Рыбкиным, а самому не лучше попало. Да и вообще все как-то сидело непривычно, неудобно, узко. «Все как-то, может, и по-русски, да не по-нашенски, – ворчал про себя Витя, – не по-советски. То ли дело гимнастерочка под ремешок, шинелька, пилоточка на голове.» Тоже раньше казалось тяжеловато, а теперь как вспомнишь – рай земной.

А оружие? С этим тесаком что делать? Или лук со стрелами? Как пулять? Сейчас бы из автоматика Калашникова… Как резанешь! Давно бы здесь никаких ляхов в помине не было! Только бы пятки сверкали! А что поделаешь? Угораздило ведь…

Витя отложил шишак подальше, чтобы не путался под рукой, и поглядел в сторону Казенных палат, где на широкой лавке в трапезной, превращенной в госпиталь, оставил спящего Рыбкина. Бывший сержант так умаялся за поход, столько раз падал с лошади и столько раз его поднимали, что добравшись до монастыря он уже с трудом понимал, что происходит вокруг. Витя больше всего боялся, что, разозлившись на Рыбкина, князь Никита Романович в конце концов отошлет его обратно в Москву, а вместе с ним и Витю, что сорвет все планы де Армеса, а главное – Витя никогда не увидит своих вожделенных баксиков, ради которых столько вытерпел.

Но хитрый Леха, проявив отзывчивость во время болезни Ибрагим-бея, сумел-таки расположить татарина к себе, и тот все время заступался за Рыбкина перед Никитой. Так и доехал Леха до монастыря: то на крупе у Ибрагимова аргамака, то на подхвате у татар, то сам с горем пополам. Про синий коридор и про мрачные чудеса, творящиеся вокруг обители, Леха, похоже, еще не понял, так как едва добравшись до лавки в трапезной палате, где ему отвели место, сразу рухнул на нее и заснул. И вот пока еще не просыпался. Витя про себя даже завидовал товарищу. Его голова еще была свободна от всех проблем, навалившихся уже на Витю. А во сне тот наверняка вообще, пребывал дома, в своем любимом ментовском общежитии, где уж, конечно, поуютнее, чем здесь.

Витя закашлялся. Горло саднило до тошноты. Противный едкий дым, казалось, проникал в каждую пору на коже. Глаза слезились, из носа сочилась грязно-скользкая слизь, все тело покрывалось липким бурым потом, отдающим запахом разлагающегося мяса. У Вити создавалось ощущение, что внутри него все прогнило. Вонь и смрад порой становились просто удушающими, и ничего невозможно было различить перед собой на расстоянии двух шагов. И хотя Витя снова приспособил свой платок под респиратор и даже пытался соорудить из него противогаз, несмотря на косые взгляды и смешки всех прочих, помогало мало. «Пускай смеются, – думал он про себя язвительно, – не доросли еще до цивилизации. Вот и хихикают. Им бы газ иприт. Попрыгали бы тогда».

Грустные размышления Вити прервало легкое по-звякивание – камушек дважды ударился о его шишак и отскочил в сторону. Витя огляделся. Рассмотреть что-либо было трудновато. Вокруг клубился дым, за ним все деревья и строения теряли свои привычные очертания и расплывались, а то и вовсе таяли на глазах. Изрядно напрягшись, Витя различил-таки под рослой толстоствольной березой невдалеке, облепленной вместо листьев маслянистыми серыми хлопьями золы, как ему показалось, знакомый черный плащ де Армеса. «Как, уже? Только приехали!» – удивился мысленно Витя. Но подобрав шишак, еще раз осмотрелся по сторонам. Убедившись, что никто его не видит, направился к испанцу.

– Рад видеть тебя в полной сохранности, свен, – приветствовал Витю Гарсиа. – Как добрались? Вид у тебя воинственный, ничего не скажешь. Вполне можно испугаться. Только вот личико кисловато, – добавил он язвительно.

– Да ну тебя, Гарсиа, издеваться только! – с досадой отмахнулся от него Витя. – Скажи лучше, что за вонища здесь кругом, дышать нечем?

– Прогнило что-то в хозяйстве Господа Бога, вот и сливает вниз отбросы, – невесело усмехнулся испанский капитан. – Я по поручению госпожи пришел к тебе, свен.

– А она тоже здесь? – удивился Витя.

– А ты как думал? Не в самом монастыре, конечно, но поблизости. Скажи, успе ли ты уже осмотреться в крепости, разобраться, где какие укрепления возведены, куда какие башни выходят, где тайные ходы под стенами имеются, и у кого хранятся ключи от башенных ворот? Витя изумился:

– А что, надо было? Я тут с ремешком разобраться не могу, а ты говоришь, башни!

– Я так и знал, – осуждающе покачал головой Гарсиа. – Тогда слушай меня. Изучать все это времени ни у тебя, ни у нас нет. Память у тебя, я знаю, хорошая. Так что на нее полагайся. Ворота, через которые въехал ты в монастырь, называются Святыми. Это главные ворота обители. От них, как помнишь, попадаешь ты на Соборную площадь. На площади стоит Успенский собор, за ним – церковь с черными итальянскими куполами, собор Архангела Гавриила. Если обойти эту церковь, выйдешь ты во внутренний монастырь и увидишь на некотором отдалении две крепостные стены, выходящие к озеру углом, а между ними – наугольную башню. Башня эта сейчас не проезжая, глухая. Ворота в ней заколочены. Выходит она прямиком к озеру и называется Свиточной. Вот под этой Свиточной башней, или, как еще ее называют, Тайнинской, под самым подошвенным ярусом ее существует подземный проход к озеру. Он достаточно широк и глубок, по нему запросто могут проехать три всадника в ряд верхом и в полном вооружении. Закрыт он толстыми широкими воротами на трех замках и еще решеткой сверху. Где от прохода этого выход на озере – мы знаем. И открыть его сумеем. А вот твоя задача, свен, – отомкнуть нам Тайнинские ворота изнутри. Для того придется тебе раздобыть все четыре ключа, от трех замков на воротах и от одного на решетке…

– А где ж я возьму их?! – перебил капитана ошарашенный Витя.

– Ключи от всех ворот в монастыре хранятся у игумена Варлаама, – невозмутимо продолжал Гарсиа, – или же у иеромонаха Геласия. Тебе надо вы-красти их. Но будь внимателен. В монастыре двадцать три башни, и на каждой множество замков.

– Как же я отличу те, которые нужны? – Витя почти впал в отчаяние.

– Известно, что ключи от Тайнинских ворот висят па отдельной связке, и один из них, самый большой, украшен золотым коньком на головке. Игумен всегда носит ключи эти при себе. По крайней мере, носил раньше. Нынче известно мне, что он болен сильно и из своей кельи в Казенных Палатах не выходит. Может быть, он отдал ключи падре Геласию. Ты должен разузнать это все. А дальше…

– Еще и дальше! – простонал Витя.

– Еще и дальше, – настойчиво повторил Гарсиа. – Тебе надлежит напроситься к вечеру в караул на Свиточную башню. И по условному сигналу спуститься на нижний ярус, по нужде или еще как, и открыть нам Тайнинские ворота. От ключей же сразу избавишься, чтобы никто не заподозрил тебя. Пароль – крик глухаря на токовище. Два раза подряд и один через небольшой промежуток времени. Слыхал ты когда-нибудь, как глухарь кричит?

– Не-а, – вяло пожал плечами озадаченный Витя, – не помню уже.

– Ну, вспоминай. Показывать тебе я не буду, внимание зря привлекать. Здесь птиц уж живых и зверей наверняка поблизости не осталось. Так что не спутаешь. Запомни главное: два раза подряд, а один с перерывом. После третьего с чердака слезай, раньше не торопись. Ясно?

– Ясно, – промямлил Витя.

– И вот еще что, – вспомнил Гарсиа, – сам уясни и товарищу своему передай: чтобы здесь ни предпринимали – нос за монастырские стены не совать. Ни ко рвам, ни к острожным укреплениям – не приближаться. К окнам, что на пряслах в стенах устроены, к боям и прочим отверстиям да выступам тоже не лезть. Воды здешней, как бы жажда не томила – в рот не брать, пищи не пробовать. Только ту, что с собой из Москвы привезли. Опасность оказалась гораздо серьезнее, чем мы ожидали. И не только внутри монастыря у нас недруги обнаружились, а и снаружи. Но если все сложится так, как госпожа того желает, для тебя и твоего товарища все кончится уже этой ночью. Вы с нами уедете. Так что терпи. Времени у тебя часа четыре.

– Так может, это, ты останешься, Гарсиа? – осенило вдруг Витю. – Вместе-то надежнее будет…

– Нет, на этот раз нет, – покачал головой испанец, – на этот раз, Виктор, сам справляйся. У меня заботы другой хватает. Тсс! – Он приложил палец к губам. – Я слышу чьи-то шаги. Ты все понял, Виктор?

– Да, понял. – Витя тоже прислушался. Действительно, за столбами дыма кто-то направлялся в их сторону.

– Тогда до встречи, – отступив на три шага назад, Гарсиа тут же растаял в мутном сероватом тумане. А перед Витей возник, как будто из-под земли вырос, бледный перепуганный Рыбкин.

– А, это ты… – с облегчением вздохнул Растоп-ченко. – Что топаешь-то, как слон? Выспался?

– А что это творится-то такое вокруг, товарищ майор? – хлопал вытаращенными глазами величиной с пятак Леха, и зубы его мелко стучали. – Газовая атака никак?

– Какая еще газовая атака! – натужно хмыкнул Витя, как ему самому казалось, бодро. – Забыл, что ли, где находишься? Сгорело наверняка что-то. Может, пожар в лесу. Какие здесь могут быть газы?! – Но после предупреждений Гарсиа, он и сам ни в чем не был уверен. Может, и газы. Кто здесь что поймет. Лазерный луч им уже продемонстрировали. Что еще покажут? Если даже де Армес в безопасности не уверен, то что же тогда с него, с Вити, взять?

– Да и то верно, – согласился Рыбкин, немного успокоившись. – Товарищ майор, – он легонько дернул Витю за рукав, – дозвольте спросить, на лошадях мы больше не поедем?

– Чего? – задумавшись о поручении Гарсиа, Витя плохо расслышал вопрос сержанта. – На лошадях? А, нет. Надеюсь, что нескоро. Это ты, брат, отмучился, слава Богу.

– А вы плохо себя чувствуете, товарищ майор? – участливо поинтересовался Рыбкин.

«Заботливый какой, – усмехнулся про себя Витя, – умеет подластиться к начальству. С Ибрагим-беем дружбу завел. Сразу видна школа Иваныча».

– Чувствую себя погано, – честно признался он, – а кто здесь хорошо себя чувствует? Ты, кстати, – опомнился вдруг Витя, – воды здесь нигде не пил?

– Не-е, – опять испугался Рыбкин, – не успел еще. А что?

– Так вот, не пей. Только из фляги своей. И не ешь ничего. Только что Груша в дорогу дала. Понял?

– Понял, – Рыбкин даже присел слегка. – А… А почему?

– Да ты не дрейфь, – похлопал его по плечу Витя, подбадривая. – Просто меры предосторожности. Мало ли что. Сам знаешь, никогда не помешает.

Рыбкин ему явно не поверил. Он боязливо оглянулся вокруг, облизнул губы, но смолчал. Витя внимательно посмотрел на него. Они медленно шли по направлению к церкви Архангела Гавриила. И вдруг Вите стукнула идея: Ибрагим-бей! Вот через кого можно достать ключи. Подключить Рыбкина… Только как, что… Надо быстро придумать. Но сперва необходимо изучить место действия. Может, удастся устроить какую-нибудь провокацию, и все, что сейчас неясно, само собой прояснится?

Дойдя до церкви Архангела Гавриила, Витя, следуя указаниям Гарсиа, обогнул ее и направился к Свиточной башне.