Текст книги "Все пули мимо"

36

Поутру очнулся я в кровати огроменной – никак не меньше, чем человек на пять. И на такой мягкой перине, что как в болоте в ней утопаю, а выбраться по слабости житейской не могу. Голова трещит, в глазах всё плывёт туманом сизым, где руки-ноги находятся не только не понимаю, но и не ощущаю. Хочу рукой двинуть – нога поднимается, ногой – вроде хвостом несуществующим, типа львиного, с кисточкой, начинаю дрыгать. Попробовал пойти от противного – хвостом этим самым пошевелить. Ва-аще аут полный приключился – будто крылья стрекозиные на спине затрепыхались, на пол меня из кровати вывернуть норовя.

– Эй, люди! – зову слабым голосом.

На мой зов из тумана пятном белым дама нечёткая появляется, на столик возле кровати поднос ставит. А на подносе – лекарство вожделенное всех видов: пиво, водка, коньяк… Однако видит око, да зуб неймёт.

– Вливай… – шепчу горлом пересохшим и рот широко разеваю, поскольку руки свои почему-то плавниками рыбьими ощущаю, которые лишь трепещут судорожно, но мне не подчиняются.

Сестрой милосердия мне дама белая водку из штофа запотевшего в хрустальный стакан наливает, ко рту моему сердобольно подносит. Лавиной горной водка в организм ухает, и меня словно на электрический стул сажают да напряжение тысячевольтное врубают. При этом одновременно газ в камеру пускают и табуретку из-под ног вышибают.

«Что же вы, падлы, – орёт всё моё естество, – меня на американский манер кончаете?! Я ведь в Европе, во Франции – гильотину подавай! Быстрее будет – всё мучиться меньше…»

Чёрта с два меня кто послушался. Но, чувствую, вроде как напряжение в сети электрической падать начало, камера газовая проветриваться стала, а удавка горло ва-аще отпустила. Никак помилование поспело…

Зрение моё наконец фокусируется, и вижу я, что в огромадном таком номере гостиничном нахожусь, а возле меня горничная миловидная суетится.

Ничего из себя бабец, думаю, но где-то глубоко в сознании страх гнездится – уж не мерещится ли мне всё, не белая ли горячка, эта горничная? Протягиваю руку и попку её щупаю. Не-ет, с души камень падает, настоящая…

Но она себя нестандартно ведёт. Вместо того, чтобы возмутиться там, либо по морде мне съездить, в кровать ко мне вдруг плюхается.

– Ты чо, дура, – говорю ей, – какой же из меня сейчас мужик, с бодуна?

Ни фига она по-русски не понимает, по-французски что-то лепечет, ручками жаркими меня обнимать начинает. Ну это уже ва-аще! Мне сейчас душ холодный край как нужен, а не объятья горячие! Освобождаюсь от её ручек, из кровати выбираюсь и вторую дозу в себя ввожу. Во это уже дело! Тут я себе и бутербродиком махоньким закусить позволяю и вроде человеком себя чувствовать начинаю.

Нашёл я затем свою одежду в шкафу, сотню баксов горничной сунул и за двери выпроводил. Ну их, этих француженок, с их воспитанием европейским… Секс, видите ли, у них по утрам… По утрам похмеляться нужно!

Перекусил я немного, что там на подносе было, и номер оглядел. Меблишка такая вычурная стоит, стиля то ли ампир, то ли рококо, то ли ренессанса раннего долбанного – хрен просечёшь, поскольку я в этом разбираюсь что в зуб ногой. Одним словом, клёвая. То ли старинная, то ли под старину. Ну шторы там тяжёлые висят, с кистями, зеркала, небось, венецианские… Короче, ничего так себе номерок, просторный, чистенький, ухоженный, из двух комнат – спальни, где я очнулся, и гостиной обширной, в которой двух «горилл» своих обнаружил, в креслах храпящих.

Другой бы на моём месте пинками их растолкал и вмиг уволил. Я же по утрам благодушный бываю, да и что мне их «телохранение», если у меня на этот самый случай Пупсик есть? Пущай себе дрыхнут – тоже ведь люди, сам недавно в их шкуре был.

Принял я душ холодный, побрился, оделся и в окно выглянул – самое время на Париж при свете дня поглядеть, красотами его полюбоваться. Одно дело – по телику видеть, другое – воочию.

Что в душу мне плюнули. Вид из окна где-то этажа с третьего ещё тот оказался. Напротив, метрах в шести, стена дома громадного, обшарпанного, всю перспективу загораживает, а внизу улочка узкая, по которой машины с трудом проезжают, поскольку тротуары лотками овощными сплошь уставлены. Попробовал окно открыть, чтобы вдоль улицы посмотреть, – чёрта с два получилось. Намертво запечатано. Видно, вонь от овощей ещё та… Да и мухи там, небось, сонмами витают.

Не успел я выматериться всласть, как мои сопровождающие в номере нарисовываются. Сашок, «бухгалтер» и мсье Серьйожа.

– Доброе утро, Борис Макарович! – галдят вразнобой.

Ничего я им не отвечаю, смотрю набычившись, что Ленин на буржуазию. Подлянку мне с видом из окна устроили, а теперь – утро доброе?! Погодите у меня, я вам тоже настроение попорчу.

Видят они такой приём холодный, тушуются, с ноги на ногу переминаются. Наконец мсье Серьйожа вперёд выступает и предлагает:

– Позвольте, Борис Макарович, вас распорядок день знакомить?

– Валяй, – бурчу недовольно, сам в кресло сажусь, им, естественно, не предлагаю.

Помялся-потоптался мсье Серьйожа, как понимаю, некоторую неловкость за мою бестактность испытывая, но, не дождавшись предложения присесть, начал:

– Сейчас завтрак уютный ресторан на Монмартр. Потом маленький экскурс по Париж. Два часа пополудни подписаний контракт фирма «Рено» на партия «пежо». После обед ресторан «Националь». Вечер слушать «Тоска» в Гранд-Опера…

– Стоп! – обрываю его. На фиг мне его обед в «Националь», когда Пупсик мне ежедневно оттуда блюда поставляет?

– Ты на меня здесь хандру французскую не нагоняй, своей хватает, – говорю. – Я сюда отдохнуть приехал, а не пахать, что папа Карло. Никаких там «Мэ» или «Жо» я не потерплю! А уж тем более тоски в опере.

– Но контракт с фирма… – бледнеет, опупеневая, мсье Серьйожа. – Полтора миллиард…

– Для финансовых сделок у меня вон кто есть! – тычу пальцем в «бухгалтера». – Его и запрягай.

«Бухгалтер» мой худосочный, доверием высоким облечённый, грудь колесом выпячивает, орлом гордым плечи расправляет.

– Не беспокойтесь, Борис Макарович, – говорит, – всё сделаем на высшем мировом уровне. Максимум выгоды из контракта извлечём.

– Не сомневаюсь, – бурчу. – А вот ты, мсье Серьйожа, сейчас меня в ресторан поведёшь, где вашим национальным жабьим блюдом угощают, а затем гидом по Парижу будешь. Биг Бен там покажешь, Нотру-Дам. Да поведаешь, кто такой этот самый Нотру был и кто ему давал.

Сашок не выдерживает и хмыкает.

– Это ещё чего? – смотрю на него подозрительно.

– Ошибся ты, Борис, – поправляет он меня мягко, но в глазах смешливые бесенята так и пляшут. – Биг Бен находится в Лондоне.

– Ну и хрен с ним! – отмахиваюсь раздражённо. – Значит, другую какую фигню, всемирно известную, покажет!

– Но я не можель… – лепечет растерянно мсье Серьйожа. – Я должен быть подписаний контракт…

– Что ты должен, решаю здесь я! – сатанею. – Ты, никак, считаешь себя незаменимым? Заруби на носу, мой представитель, – вновь тычу пальцем в «бухгалтера», – облечён самыми высокими полномочиями. И по рангу он выше тебя – ты перед ним отчитываешься, а не наоборот!

Тут я спохватываюсь, просекая, что, пожалуй, зарываюсь. Это во всех наших дочерних фирмах моё слово закон. Но в «Рено» этом трахнутом люди-то нормальные (хотя, судя по товару, канализацией городской заведуют), и, может, без президента нашего французского филиала контракт подписывать не будут. Однако отступать некуда.

– Будет, как я сказал! – рублю наотмашь, а про себя Пупсика прошу, чтобы он там за «бухгалтером» проследил и все углы острые при подписании контракта сгладил.

– Теперь – следующее, – сбавляю чуть обороты. – Что ж это ты, мил ч'ловек, меня в конюшню какую-то определил?! Нормальной гостиницы не нашёл?

– Это есть один из лучший меблированный комната… – оправдывается мсье Серьйожа.

– Да?! – взрываюсь, с кресла вскакиваю и штору тяжёлую срываю. – А это что за задворки? Какого лешего я на помойку глазеть должен? Денег на приличную гостиницу пожалел?

Выглядывает мсье Серьйожа в окно, плечами пожимает.

– Таков есть Париж, – недоумевает. – Колорит…

– Я твой колорит в гробу видал! Не хватало мне всю Европу пролететь, чтобы помойку французскую лицезреть! Желаю, чтоб из окна парк ухоженный был виден.

– Для этого дворец снять надо, – иронизирует Сашок.

Гляжу на него сердито, иронии не принимая, и вдруг как озарение на меня нисходит. А почему, собственно, и нет? Что я себе мелких шалостей по крупному счёту позволить не могу?

– Значит, так и сделайте! – врубаю фигурально Сашку под самый дых, чтоб в следующий раз иронизировать неповадно было.

– Что, серьёзно? – опешивает Сашок. Однако ирония в его тоне ещё чувствуется. Видно, не попал мой удар в солнечное сплетение.

– А как иначе? – бурчу недовольно, что меня с полуслова не понимают. – Снимите хотя бы тот, мимо которого мы вчера вечером проезжали.

И здесь, наконец, мой удар достигает цели – аккурат напрочь дыхалку Сашка сбивает.

– Ап… ап… – ловит он ртом воздух, глаза ошалело выпучив. – Дворец… Шайо?..

– Ну да.

– Так это резиденция президента Франции…

Тут уж я несколько оторопеваю – надо же, впросак попал!

– А что, – продолжаю, тем не менее, гнуть свою линию, – не получится?

– Вряд ли… – осторожничает теперь на всякий случай Сашок.

И правильно делает. Сказал бы «нет», я его, кровь из носу, заставил бы сделку эпохальную совершить. С помощью Пупсика – раз плюнуть. И начхать на международный резонанс.

– Ладно, – оттаиваю, – другой какой дворец подберите.

Начинают тут Сашок с мсье Серьйожей по-французски между собой о чём-то бухтеть да по телефону названивать. А я снова в кресло сажусь и за ними злорадно наблюдаю. Как-то они задачку мою архисложную решат?

Не, оперативно справились. Минут через пять заглядывает в спальню один из «горилл» моих и докладывает:

– Борис Макарович, тут какой-то француз к вам просится. Агент по недвижимости. Говорит, вызывали.

– Пусть в гостиной подождёт, мы сейчас выйдем, – отвечает за меня Сашок, затем ко мне поворачивается и жест приглашающий делает: – Прошу.

Выхожу в гостиную – действительно, французишка лощёный в чёрном смокинге, при бабочке и манишке белой нас дожидается. В руках кейс объёмистый держит, с ноги на ногу переминается. Смотрит он на нас глазками голубыми, учтивыми, и во всей его фигуре лакейское «чего изволите-с?» читается.

Сашок кресло у стола отодвигает, предлагает мне: – Садитесь, Борис Макарович, – а затем что-то по-французски агенту по недвижимости коротко бросает.

Сажусь я к столу, агент напротив устраивается. Кейс свой раскрывает и начинает передо мной проспекты красочные раскладывать.

Батюшки-светы, и каких только замков в Париже и его предместьях герцоги да бароны средневековые не понастроили! На любой вкус – глаза разбегаются. Посмотрел я проспекты, полистал, наконец на одном из замков остановился. С башенками там готическими, окнами стрельчатыми да клумбами роскошными перед фасадом.

– Этот, – пальцем тычу.

Кивает многократно агент что болванчик китайский, лыбится угодливо на всю рожу и сумму несусветную называет. Я, хоть и ни бе ни ме по-французски, но этот момент чётко просекаю.

– Оплати, – небрежно так «бухгалтеру» рукой машу.

Но тот, мужик дока, хозяйское добро бережёт строго.

– За сколько дней, Борис Макарович? – спрашивает.

Тут и во мне бережливость совковского командированного просыпается.

– Пока за сутки, а там посмотрим, – говорю и, чтоб скаредным особо не казаться, добавляю: – Может, там внутри, как здесь снаружи.

Хихикаю я своей шутке, и все как один мой смех дружно подхватывают.

37

Короче, повёз нас мсье Серьйожа парижские достопримечательности показывать. Вначале, естественно, в кабак какой-то заглянули деликатесов французских отведать. Честно скажу, лапки жабьи ещё ничего на вкус оказались, а вот улитки – дерьмо собачье. Нормальный русский человек даже с голодухи на подобное не позарится. Да чо с них возьмёшь – французы, лягушатники… Небось, не в пещерах в доисторическую эпоху жили, а в болоте обитали, потому и жрут всё такое непотребное, выпендриваются.

Покатили мы затем по городу. Мсье Серьйожа соловьём заливается, историю чуть ли не каждого булыжника в мостовой расписывая. А меня, как назло, истома опохмелочная обуяла. Вроде слушаю из вежливости, что он там про Палёный Рояль, Лавр, университет Срубонны да лес Бульонский треплется, а сам куняю потихоньку. Встрепенулся было, когда к Нотру-Дам подкатили. Ну, думаю, сейчас бордель, на весь мир знаменитый, увижу. Хрен с горчицей! Собором католическим этот Нотру-Дам на поверку оказался, без всякого намёка на таинство прелюбодеяния.

Не успел я в себя прийти после расстройства такого, как меня второй раз надули, предложив по сену покататься. Размечтался я, фильмы их исторические припомнив, где бравые гренадеры с пастушками то в стожке каком, то на сеновале «катаются-кувыркаются». Однако опять ни фига подобного. Сено – названием реки оказалось, что через Париж протекает. Грязной такой реки, занюханной, что канава сточная.

В общем, выпал я в осадок полный. Поэтому когда мсье Серьйожа предложил на театр «А де он?» посмотреть, я наотрез отказался. Чёрт его знает, сколько мы, судя по названию, этот театр «передвижной» по городу искать будем и найдём ли.

– Достаточно с меня впечатлений, – говорю. – По самое некуда напичкался, аж черепушка раскалывается. Вези, так и быть, в «Националь» обедать, а вечером кабаре какое обеспечь. Хочу на француженок фривольных поглядеть, как они канкан наяривают.

Хлопает ресницами мсье Серьйожа, не врубается.

– Думаю, «Мулен Руж» подойдёт, – поясняет Сашок.

– Что ещё за «Мыльный Рож»? – спрашиваю настороженно. Хватит мне лапшу на уши вешать в виде «сена», Нотру-Дам да университета финансово-испражняющего.

– Это варьете престижное, – глотает усмешку Сашок. – Ручаюсь, тебе понравится.

– Ну-ну… – ворчу недоверчиво. – Надеюсь, не брадобрейней окажется…

Ну угодил мне Сашок! Вот уж душу потешил! Свой мужик в доску, хоть и пьёт редко.

Короче, завалили мы вечером в этот самый «Мыльный Рож» всей кодлой, ложу оккупировали. Сидим в креслах плюшевых, публику рассматриваем. А публика вся в пух и прах разодета, бабы драгоценностями неподдельными сверкают – такое впечатление, что мы на них глазеть пришли, а не представление лицезреть.

Э, думаю себе, опять мне нос натянули. Когда же оркестр симфонический заиграл, я совсем потух. Ну, зверею про себя потихоньку, ежели сейчас мне балет показывать начнут, обматерю Сашка на чём свет стоит и ложу принципиально покину. Может, заодно и мсье Серьйоже морду намылю, чтоб, значит, названию варьете долбанному соответствовал.

Тут под менуэт и начали на сцену из-за кулис пары прифранчённые выплывать – что тебе народный ансамбль песни и пляски Моисеева хоровод завёл. Только мужики все во фраках, а бабы в кринолинах. Срываюсь я в сердцах с места и рот уж открываю, чтоб загнуть трёхэтажно, когда вдруг замечаю некоторое непотребство в туалете дамском. Вглядываюсь внимательней и так, с открытым ртом, назад в кресло и плюхаюсь. Чуть кондрашка меня не хватила! Это же надо такое удумать! Ну, приблизительно, как если бы ансамбль одного Моисеева с балетом другого Моисеева объединить, и всё это на сцену выплеснуть.

Не знаю, кто мне в руки бинокль театральный сунул, поскольку я глаз от сцены оторвать не мог. Так почти всё представление с биноклем и просидел. Бабы-то на сцене вроде и в платьях пышных, но вырезы на них такие бессовестные, что просто удивительно, как одежда на теле держится. У одних вырез спереди до пупа, чтоб зрителю сиськи голые, зазывно торчащие, лицезреть можно было, у других вся спина вместе с задницей открыта, а у третьих спереди ниже талии вырез, и лобки, бритые и волосатые, напоказ выставлены. В общем, у кого какой товар по высшему разряду, тот на всеобщее обозрение и предлагается. Одним словом, срамота. Но на полную катушку.

А я тоже – тюха! – канкан мне в панталонах подавай. Застыл в своём мироощущении Запада где-то на начале века, а цивилизация тем временем во-он куда шагнула!

Всё первое отделение сценкам из жизни европейской великосветской посвящено было. Представляете себе такое: на сцене дама в вечернем туалете изысканном стоит, а ей лакей бокал шампанского предлагает. Берёт она бокал жестом царственным, томным, пресыщенным, пригубливает аристократически и с той же чопорностью назад на поднос бокал ставит. И всё. Вся сценка. Но восторг в зале неимоверный, потому как во время всего этого она в вырез платья писькой голой в публику светит. Крики «Браво! Браво!» – со всех сторон, однако вот аплодисментов почему-то не слышно. Как разумею, не до того мужикам сейчас – ручки шаловливые иным делом заняты.

Второе отделение из жизни Востока было. И уже без мужиков на сцене. Я их понимаю и сочувствую: разве можно такое выдержать? Целый час на сцене с бабами эротически обнажёнными провести, мазурку с ними водить, шампанским потчевать и – ни-ни! Так и импотенцию недолго заработать. При таких «нагрузках» за вредность, как в горячем цеху, доплачивать надо.

А бабы тем временем нам то ли гарем показывали, то ли сценки из жизни гурий рая исламского. На всех бабах шапочки восточные с пёрышками, морды шарфиками прозрачными закутаны, на телах да руках цепочки и браслетики позолоченные, на ногах туфельки с мысами загнутыми да шаровары разноцветные. Правда, шаровары необычные, особенные, типа нарукавников. Снизу, как и положено, на туфли ниспадают, а вверху на резинках. И резинки эти аккурат там ноги охватывают, где у баб обычно чулки заканчиваются. И всё. Такая вот одежда.

Особый восторг у публики баба с пером страусовым в заднице вызвала. Её даже пару раз на «бис» вызывали. А мне больше баба на качелях под потолком понравилась, принцессу из себя изображающая. Диадема у неё на голове искрами звёздными блестит, по талии цепочка тонкая золотая струится, концами между ног свисая, и ничего больше. Покачивается принцесса на качелях и смотрит на публику с небес горних взглядом божественным. А фигурка у неё такая точёная, что ни взять, ни прибавить. Столяру какому высококлассному её всю жизнь своим «фуганком» строгать-строгать, стружки не снять.

– Её хочу, – говорю хрипло и пальцем тычу.

– Что? – не понимает мсье Серьйожа.

Отрываю я с трудом глаза от бинокля, к французу поворачиваюсь. Достанет он меня, в конце концов, своим непониманием.

– На вечер мне её обеспечь, – рублю тоном твёрдым, возражений не допускающим.

– Что вы… – лепечет перепугано мсье Серьйожа. – Тут так не можно… Неприлично… Телохранители у каждой… А это – сама примадонна…

– Можно подумать, – оскаливаюсь я в усмешке нехорошей, – ежели примадонна, то она и не трахается. За деньги всё прилично, – изрекаю сермяжную истину и взглядом своих сопровождающих обвожу. К Сашку не обращаюсь – он у меня для серьёзных дел, нечего его по «шестёрочным» поручениям посылать.

Смотрю на «горилл» своих, оцениваю. А они сомлели уж от зрелища такого, цвет морд от синюшного до бледного всеми цветами радуги меняется с калейдоскопической скоростью, пот ручьями льётся, будто они уже по третьему вагону дров разгружают. Не, не для наших мужиков такое. Могут и с цепи сорваться.

– Тебя как зовут? – спрашиваю сочувственно самого амбалистого «гориллу», который вроде за старшего среди них.

– Василий… – шепчет он горлом пересохшим.

Самое имячко для таких поручений, думаю.

– Вот что, Вася, – говорю, – бери мсье Серьйожу и топай в дирекцию варьете. Что хочешь там говори, любые деньги сули, но ангажируй их примадонну для меня на ночь.

А сам про себя к Пупсику за помощью обращаюсь, чтоб, значит, всё тип-топ было, да не сорвалось ненароком.

Встаёт Вася с кресла, а самого качает. Но таки справляется со здоровым инстинктом продолжения рода, грабастает к себе под мышку мсье Серьйожу и, косолапя, будто весь день в седле гарцевал, к двери из ложи направляется.

Минут через пятнадцать, аккурат представление закончилось, они возвращаются. Такое впечатление, что мордами в фойе поменялись. У Васи морда – респектабельная такая, спокойно-умиротворённая, а у мсье Серьйожи – растерянная, бледная, с глазками недоумённо бегающими.

– Получилось… – лепечет французишка пришибленно. – Кто бы мог подумать…

– За пятьдесят тысяч. Через час её прямо в замок доставят, – басит довольно Вася и горделиво на мсье Серьйожу поглядывает. Мол, знай наших!

– Так чего мы здесь расселись? – вскакиваю с места. – По коням!

Хотя сам что жеребец застоявшийся мог бы всю сотню лье до замка, нами арендованного, на одном дыхании преодолеть. Впрочем, обмирает сердце в предчувствии сладком, мне сегодня более интересные «скачки» предстоят.

У порога замка нас, как и полагается, привратник с буклями и в ливрее встретил. Передал с рук на руки так же одетому дворецкому, а тот в зал, шикарно обставленный, провёл, за стол, от жратвы ломящийся, усадил.

В камине полешки потрескивают, свечи в канделябрах интимный полумрак создают, прислужники в ливреях туда-сюда бесшумно снуют. Уж и не знаю, какой нам спектакль эпохи Викторианской уготовили, но мне на него начхать. Сижу как на иголках, примадонну жду.

– Вот что, – говорю сварливо мсье Серьйоже. – Распорядись-ка, чтоб никого из обслуги в замке до конца контракта не было. Мельтешат, понимаешь, поперед глазами… Того и гляди, свечку в руках держать надумают, когда я на примадонну влезу.

Как ветром прислугу ливрейную сдуло.

Сидим, ждём. Никто к жратве да питью не притрагивается – похоже, всем мандраж мой сексуальный передался. Оно и понятно – после такого представления…

А тишина какая! Молчат все сосредоточенно, и слышно, как ветер в дымоходе гудит да свечи в канделябрах потрескивают. Естественно, никакой там музычкой хозяева нас не обеспечили. Средневековье, видите ли, показать решили! А кто их об этом просил, ядрёна вошь?!

Пока суть да дело, я быстренько комнаты, к залу прилегающие, обследовал. Где тут у них спальня? В принципе, как человек непривередливый, к тому же на взводе критическом, я примадонну мог бы в любой из комнат оприходовать. Что на стуле, что на столе, что в кресле, что на рояле, что просто на полу, ковром застеленном. Однако в кровати всё же сподручнее. Это по молодости лет и в подъезде можно, а тут, когда все условия наблюдаются, почему ими пренебрегать? Три спальни я обнаружил и одну из них, самую роскошную, на заметку взял.

Сел я затем снова к столу, сижу, жду в тишине гробовой. И когда уж совсем невмоготу стало, слышу вдруг фырканье автомобильное у крыльца. А через минуту дверь в зал распахивается, и входит, наконец, моя королева долгожданная. В платьице с виду простеньком, но небось за деньги бешеные от Кардена, в туфельках на шпильках, с сумочкой в руках. Цокает она шпильками по паркету, что кобылка породистая копытцами, небрежно сумочкой помахивает, будто на променад по подиуму для показа мод выперлась, а не на случку приехала.

Вскакиваю я с места, в улыбке цвету, стул для неё от стола отодвигаю.

Садится она на краешек, ногу за ногу забрасывает, сумочку на колени ставит и застывает безмолвно.

– Ну, так что, киска, – гарцую вокруг неё, – может, сразу в постельку?

Ноль внимания она на меня. Всех взглядом равнодушным обводит и какое-то слово с вопросительной интонацией произносит.

– Деньги платить, – переводит мсье Серьйожа.

Киваю я «бухгалтеру», тот чек выписывает, протягивает ей через стол. Берёт она чек, рассматривает бесстрастно, в сумочку кладёт. И никаких эмоций на лице! Затем встаёт, снова всех взглядом обводит, на Сашке его останавливает и опять что-то по-французски спрашивает.

Тут уж я без переводчика её понимаю.

– Я это! Я! – объясняю ей, кладу руку на талию точёную и в спальню облюбованную примадонну увлекаю.

…Лучше бы я шлюху какую подзаборную снял, чем эту статуэтку рафинированную! Не зря говорят, что самое вкусное яблоко – с червоточиной. А ежели оно всё из себя красивое да румяное, то непременно кислятиной ещё той окажется – зубы так оскоминой сведёт, что не расцепишь.

Так и с примадонной получилось. Лежит, понимаешь, что пень-колода – я об неё при обработке с первого же раза резец свой напрочь затупил, хотя в этом деле, без балды, на мастера краснодеревщика спокойно тяну. А тут – разочарование полное.

Бросил я ей с досады ещё тысячу и велел всю мою братву обслужить. И куда она делась – согласилась как миленькая. Без переводчика всё поняла и даже вроде обрадовалась.

Всё так же лёжа на спине деньги в сумочку спрятала, затем ноги пошире раскинула и мне пальчиком показывает:

– Ком, ком!

Уж и не знаю, по-каковски это, но, кажется, не по-французски. Хотя мне-то что – ни один чёрт? Главное, смысл однозначно просёк, мол, запускай следующего. И странно вроде – что ей та тысяча против пятидесяти, ранее полученных? Ан, нет – похоже, и от медяка ломаного не отказалась бы. Может, на приданое собирает? Тогда та ещё лярва. Не завидую тому, кому такая жена достанется. Впрочем, моя Алисочка не лучше будет.

Выхожу я в зал и обстановку докладываю. Что тут началось! Буча целая из-за очереди. «Бухгалтер» мой отмороженный в козла похотливого вмиг обратился, аж руки затряслись, так первым к примадонне проскочить захотелось. Один Сашок участия в «паровозе» не принимает. Сидит за столом расслабленно, водичку минеральную попивает.

В конце концов орлы мои с очередью разобрались. «Бухгалтер» таки первым в спальню рванул, за ним мсье Серьйожа пристроился (и куда только спесь аристократическая да воспитание европейское подевались!), а дальше уж «гориллы» по ранжиру у стеночки выстроились.

Сел я к столу, стаканяру водки хлопнул, закусил чем-то там. И такая меня вдруг тоска смертная взяла, так домой захотелось, что спасу нет – хоть на луну вой. Подозреваю, Пупсик на меня хандру напустил соскучившись. Но, с другой стороны, что я удивительного да сногсшибательного в этих заграницах увидел? Да ничего! Сплошное разочарование.

– Пусть на завтра самолёт готовят, – говорю Сашку. – Домой полетим. Надоело мне здесь.

– На который час? – спрашивает понимающе Сашок.

– А как проспимся, так и полетим, – вздыхаю тяжко, хлопаю ещё стаканяру водки и плетусь в одну из свободных спален.

Ни хрена мне по-людски выспаться не дали. Сплю я, значит, сладко, и снится мне моя Алисочка, только не привычная, необъятная, а с фигуркой примадонны. И будто мы с ней любовью занимаемся. И такое она в постели вытворяет, так всё это клёво у нас получается – ну полная противоположность сексу со статуэткой французской. Мы просто на седьмом небе, вот-вот у нас обоюдный оргазм наступит…

Когда чувствую, кто-то меня за плечо трясёт. Разлепляю глаза – день солнечный, я в кровати в спальне замка валяюсь, а надо мной лакей в буклях белых наклонился и будит осторожно, но настойчиво. А солнышко так это в буклях играет, лучами в пакле лакированной переливается, будто ореол призрачный у лакея вокруг головы.

– Это ещё что за привидение?! – ору спросонья.

Тут откуда-то сбоку «бухгалтер» нарисовывается.

– Время нашей аренды вышло, – говорит заискивающе. – Пора замок покидать.

– Ну и что?! – гаркаю раздражённо, что сон мой клёвый прервали. – Заплати ещё за сутки, но дайте нормально выспаться!

Вижу, челюсть у лакея отвисает, когда ему прямо здесь, у моей кровати, «бухгалтер» баксы наличкой начинает отсчитывать. Тогда я отворачиваюсь от них и глаза смежаю.

Вздремнул я ещё пару часиков, но сон приятственный с Алисочкой темпераментной так и не повторился. Вот я и говорю – одно расстройство эти заграницы…