Текст книги "Все пули мимо"

50

Уж и не знаю, каким образом так случилось, что меня на ОРТ пригласили в программе «Час пик» проинтервьюироваться. Может, в столице дефицит на людей известных образовался либо им всем уже успели все косточки перемыть, а может, сказались происки ярых конкурентов Бонзы по бизнесу, которые мне по наследству достались и которые теперь спят и видят, как бы преемника по уши в дерьмо окунуть. Пусть, мол, по телику «ерундицию» свою на всю страну выставит, авось апломб спесивый ему собьют. Хотя, с иной стороны, может, я краски сгущаю, конкурентов чересчур вознося. Телевидение, как на личном опыте убедился, это всё-таки реклама. И отрицательная иногда даже полезнее положительной – дольше помнят. Впрочем, если уж совсем на приглашение через розовые очки посмотреть, то чем я не фигура? Молодой бизнесмен из глубинки расейской, в депутаты выбившийся. Чем не факт жареный для журналистов борзых? Даже пикантно как-то морду новую телезрителям представить.

Сашок, как про приглашение прознал, вначале опупел. Здесь-то он не может ни на кого надавить, ни рядом за столиком в студии посидеть, чтоб в случае чего-либо меня поправить, либо передачу аккуратненько прервать. Однако, новость переварив и поразмыслив чуток, Сашок рукой на всё махнул.

– Поступай, – говорит, – как хочешь. В депутаты ты уже пробился, так что никакие «перлы» твоих откровений теперь не навредят. Через неделю-другую о твоём «бенефисе» всё равно забудут. Один совет даю – понаглей себя веди, но и не особенно зарывайся. Народ любит по телику напористых мужиков лицезреть – внешний вид и умение раскрепощёно держаться гораздо дольше в памяти хранятся, чем самые ортодоксальные речи. Поэтому лучше жизнерадостным дураком на экране выглядеть, чем косноязычным вахлаком.

– Ну спасибочки тебе за такую оценку моих способностей, – губы недовольно кривлю, обиду тая.

– Пожалуйста, – пожимает плечами Сашок. – Приходите за советом ещё. В любой час дня и ночи.

– Непременно воспользуюсь приглашением, – бурчу многообещающе.

Целый день я затем думал, соглашаться или нет. В конце концов решился – а что я, собственно, теряю? Да ничего! А вот приобрести, скажем, какую-никакую популярность, может быть, и удастся. Жаль, конечно, что Пупсика к этому делу подключить не могу – исполнитель моих желаний самых фантастических он бесподобный, но в данном случае совсем другое требуется. Башковитость нехилая, как у Сашка. Однако как его голову хоть на время позаимствовать? То-то и оно. Придётся только на свои извилины рассчитывать.

Хотя, в общем-то, кое-что предпринял. Газетки оппозиционные почитал, мыслей разных чуток позаимствовал. Телевидение-то наше всё напрочь проправительственное, давно речами слащавыми однобокими тошноту вызывает. А как зрителю запомниться? Да поперёк свою линию гнуть! Пусть даже и не свою, но вот что поперёк – это уж непременно.

Короче, явился я на студию минут за пять до эфира – а там уже переполох маленький, режиссёра каплями сердечными отпаивают. Последний час он мне чуть не через минуту по сотовой связи названивал, поторапливал: мол, инструктаж мне надо перед эфиром пройти да макияж навести, чтоб морда не блестела, блики на экране не давала. Ну а я, в пику ему, по-своему поступил. Нечего мной, понимаешь, командовать, я сам себе господин.

В общем, без всякого там инструктажа да макияжа провели меня быстренько в студию, за столик усадили. Напротив телеведущий устроился – белобрысый, с бородкой неряшливой, глазками голубенькими прозрачными. Сидит он, листочки, как понимаю, с вопросами перед собой перебирает, но мне о том, что у него там намечено, естественно, ни гу-гу. Глазками только изредка хитровато зыркает – мол, я-то подготовился, а вот ты как из всего этого выкрутишься? И взгляд у него такой пронзительно-ехидный, будто умней его в мире нет. Сам, наверное, удивляется, почему здесь сидит, а не страной управляет. Уж он, небось, похлеще нынешних власть имущих накуролесил бы…

Наконец режиссёр объявляет, что передача в эфир пошла. Телекамеры на нас наезжают, и ведущий начинает свою преамбулу вещать, кто у него сегодня в гостях.

Киваю я с достоинством в объектив, и тут мне ведущий вопрос первый задаёт:

– Борис Макарович, – говорит вроде вежливо, но за каждым словом у него подковырка чувствуется, – вот вы, человек молодой, в политике, прямо скажем, никому ранее не известный. Как так получилось, что вы сразу депутатом стали? Ведь по своему округу, где произошли достопамятные всей стране события с подложными бюллетенями, вы первый раз не баллотировались.

Улыбаюсь я во все тридцать два зуба, в глазки ехидные ведущего самым доброжелательным взглядом смотрю и его же подковырками, да по его морде бородатой и вмазываю:

– Да точно так же, как и вы, тоже вроде человек не старый, на телевидение выбились. Ведь пока вы не стали ведущим этой передачи, о вас никто и слыхом не слыхивал – а появились на экране, глядишь, всей стране известны. И поболе чем другой какой избранник народный. Разве что президент по времени телевизионному чаще глаза народу мозолит, чем вы.

Оторопевает телеведущий, да деваться некуда, программу спасать надо, и личный имидж, в данный момент что штаны без ремня пред всем честным народом спадающие, поддерживать.

– Я, к вашему сведению, – начинает оправдываться, – большой конкурс прошёл, прежде чем меня к эфиру допустили…

Улыбаюсь я ещё радушней и своим встречным вопросом, что хуком в подбородок, добиваю:

– Вы намекаете, что в отличие от вас я без всякого «конкурса», по протекции, депутатом стал?

– Что вы, Борис Макарович, – совсем с лица линяет умник бородатый, – я такого не говорил…

– Но имели в виду. Даже намёками нечего сравнивать ваш конкурс закрытый с открытой избирательной кампанией. А почему именно я победил, тут и мудрствовать особо не надо. Не верит народ уже ни правым, ни левым, потому и на нового человека ставку сделал, кто с подложными бюллетенями дела не имел.

Пока я тираду длинную изрекаю, ведущий в себя приходит, глазки наглые опять проницательностью блестеть начинают.

– То есть вы хотите сказать, что на вас по известному расейскому принципу на авось, как на «тёмную лошадку», поставили? – снова с подковыркой, но теперь уже предельно корректно спрашивает.

– Да народ сейчас хоть на чёрта поставит, лишь бы он новым был, а не старым, примелькавшимся и плешивым, – заявляю с апломбом. – А я, со своей стороны, постараюсь избирателей моих не разочаровать.

Вспоминает, наконец, ведущий о своих бумажках, глаз на них скашивает, очередной вопрос считывает и мне его предлагает:

– Вы достаточно богатый человек?

– В смысле достаточности богатых людей не бывает, – парирую я. И, честно, мысленно горжусь фразой, словно озарением свыше на меня снизошедшей.

Похоже, и у ведущего эта фраза почву из-под ног выбивает. Мигает что-то в его глазах, прочищает он горло выдохом шумным, но всё же держится, продолжает свою линию гнуть.

– По моим данным, – говорит, – вы входите в десятку самых богатых людей России.

– Возможно, – пожимаю плечами, а сердечко в груди сладко обмирает. Надо же, какое наследство мне Бонза оставил! Не ожидал…

– Следует ли понимать, что вы, как богатый человек, своей деятельностью в Думе будете целиком и полностью поддерживать курс правительства? – продолжает нагнетать ведущий.

– Это же из чего следует?! – изумляюсь неподдельно. – Поддерживать курс правительства, который, кроме самого правительства, никто не поддерживает? Не могу сказать, что я семи пядей во лбу, но и не идиот же!

– Вы настолько невысокого мнения об умственных способностях членов Кабинета министров?

– Не только самих министров, но и всего правительственного аппарата, – кривлю рот в улыбке саркастической на весь экран. – Я ва-аще считаю, что в правительстве собрались монстры лишь с двумя извилинами в мозгах. Причём извилинами прямыми и непересекающимися, как в аксиоме Евклида. Одна извилина коммунистическая, которой монстры со своей дебильной «прямотой» путь в коммунизм торили, а вторая – новая, дерьмократическая, полностью первой параллельная, но с обратным знаком. И пока нашей державой многострадальной будут управлять подобные «райхеры», ни коммунизма, ни капитализма нам не видать.

– Вы, я вижу, как и лидер либеральной партии, во всех бедах страны видите происки евреев? – подкалывает меня ведущий.

– А при чём здесь евреи? – недоумеваю.

– А вы всех членов правительства «райхерами» назвали, – с явным подтекстом замечает он. Мол, подловил меня на антисемитизме. – Кстати, а как вы вообще к евреям относитесь?

– Интересно получается, – пожимаю плечами, – вы и слово «пейджер» тоже еврейской фамилией считаете? Никак я к евреям не отношусь. В обоих смыслах. Ни крови у меня их, может, и к сожалению, в роду нет, ни к нации их, как к таковой, никаких претензий не имею. А «райхер» в данном случае есть прозвище обобщающее, из двух слов состоящее. Того, что правительство народу обещает, и того, что мы в результате его курса получаем.

Хмыкает попервах ведущий, но тут же, вспомнив, на кого горбатится и чьё сучье вымя сосёт, мину серьёзную на морду напускает.

– Значит, вы своей политической платформой с коммунистами стыкуетесь?

Здесь я совсем уж глаза округляю.

– Ну а это из каких-таких соображений выплывает? Если не с вами, то против вас? Нет уж, голуби мои, сине-красно-белые, проправительственные, я сам по себе.

– Может, вы и свою партию создавать собираетесь?

– А зачем? Как погляжу, в нашей стране все поголовно зазубрили в школе тезис марксизма-ленинизма, будто историю массы делают, и теперь его кувалдой из башки не вышибешь. Разве что вместе с мозгами. Вот и плодятся, в полном согласии с тезисом, в России партии в неимоверном количестве, что котята слепые. Словно и невдомёк никому, что историю личности делают, а толпа за личностями сама стадом идёт.

– Из всего сказанного вами сегодня, – заключает ведущий, самообладания на этот раз не теряя, – можно заключить, что вы, как и вся Дума, находитесь в жёсткой оппозиции к правительству.

– Мягко говоря, – ухмыляюсь.

– Тогда, – продолжает, – может, вы вкратце сформулируете свои самые серьёзные претензии к правительству? Как в народе говорят, зададите самый важный вопрос.

– Даже так? – морду кривлю и за ухом чешу. – А что – попытаюсь. Простенький у меня вопрос будет, правда, преамбула к нему длинноватая. Когда любого реформатора от правительства корреспонденты спрашивают о задержке зарплаты учителям, врачам, о мизерных суммах, выделяемых на содержание армии, об отсутствии финансовой поддержки научных программ, в частности, космических, то и дело слышится ответ: «У нас денег нет». Господа реформаторы, давайте не путать себя с государством. Это у государства денег нет, а у вас-то они как раз есть, и немалые! И чем глубже реформы внедряются, тем меньше средств у государства остаётся и тем внушительнее личные банковские счета правительственных чиновников. Вот отсюда и вопрос мой простенький: может, не государство реформировать надо, а с правительством что-то делать?

– Грм… – горло в очередной раз прочищает ведущий, глазками, давно проницательность ехидную утратившими, по студии неприкаянно бегая. – И последний вопрос к вам, традиционный, от телезрителей.

Врубается в студии динамик, гудки телефонные слышатся, а затем голос женский мне вопрос каверзный задаёт:

– Здравствуйте, Борис Макарович! Недавно в прессе промелькнуло, что вы своей карьерой обязаны удачной женитьбе. Правда ли это?

Ну да, так я и поверил, что это телезрительница простая звонит. Как пить дать – «подставка»!

– Женитьба оказала на мою карьеру ровно такое же влияние, как на судьбу нынешнего президента его учёба в высшей партийной школе при ЦК КПСС, – изрекаю многозначительно. Для кого, может, и туманно, а для кого прозрачно до чистоты кристальной.

– Спасибо вам за участие в нашей передаче, – лыбится мне одними губами умник белобрысый и уже в объектив телекамеры добавляет: – Сегодня «Час пик» был для депутата Думы Пескаря Бориса Макаровича.

И только красная лампочка на телекамере погасла, как дунул ведущий от меня, что от чумного. Даже руку на прощание пожать забыл. И режиссёр ко мне не вышел – видно, кондрашка в аппаратной хватила. Во я им «фурор» устроил!

Глянул я на часы – вместо пятнадцати минут семь всего мне на беседу выделили. Побоялись, видать, дальнейших моих «откровений», наверняка рекламой остальное время заполнив… Ладно, мы ещё посмотрим, чья возьмёт.

Проводил меня к выходу клерк какой-то заштатный, весь из себя перепуганный. А как до вахтёра довёл, тут же побыстрее пятки салом смазал. Да уж, не любят здесь, когда против шерсти гладят.

А я ещё хотел после своего «фурора» со съёмочной группой «фужер» распить. И не один…

51

Сашок мне за телевизионное выступление высший балл поставил.

– Не устаю, Борис, тебе удивляться, – говорит и на меня как бы новыми глазами смотрит. – Вот уж не думал, не гадал, что ко всему прочему ты ещё краснобаем и баламутом окажешься.

Рдею я от удовольствия, но вслух ничего не говорю, думаю: погоди, пташка, то ли ещё защебечешь, когда прессу через недельку-другую почитаешь!

Сам на следующий день с газетками ознакомился, телевизор посмотрел – чего там о моём «Часе пик» судачат. Немного отзывов было, но все к одному резюме сводятся – полку красно-коричневых в моём лице прибыло.

«Ладно-ладно, – ухмыляюсь про себя криво. – Ужо поглядим, что вы завтра запоёте…» И Пупсика на всю столичную корреспондентскую братву натравливаю.

Как из рога изобилия статьи в мой адрес бравурные посыпались, да речи хвалебные полились. Все о новом политическом направлении талдычат, возрождающемся государственном мышлении строчат, о роли российского менталитета в консолидации прогрессивных сил неизвестно с кем спорят – и при этом меня во главу угла всех этих направлений ставят. Короче, дурдом ещё тот. За неделю я такую популярность приобрёл, что кому другому глотку целый год драть надо и то хрен достигнет. В Думе все со мной здороваться начали, ещё издали раскланиваться, а борзописцы аккредитованные толпой за мной бегать: «Борис Макарович, да Борис Макарович! А что вы думаете по этой проблематике? А как бы вы вот такой вопрос решили?..»

«Рыжий» из правительства вздумал было что-то не то вякнуть в мой адрес по телевидению, так телекомментаторы его в момент с дерьмом смешали и таких собак на шею навешали, что он в предынфарктном состоянии в больницу слёг.

А я гоголем хожу, весь в сиянии славы купаюсь. Какую чушь ни сморожу, её борзописцы вмиг подхватывают, в мысль светлую перерабатывают и откровением великим миру преподносят. Во как лидером в одночасье становятся! И без всяких-яких партий. Массированная атака средств информации на головы толпы – и всех делов. Между тем, что удивительно, эта «метода» на поверхности лежит, а не озарением мне в башку стукнула. Точно так в начале века Великая да Социалистическая делалась. Но куда там нынешним коммунистам до большевиков – ни фига в политике не фурычат. Ленин на их месте давно бы свою агитационную телестудию организовал и революцию свершил, как в своё время под крылом газеток «Искра» да «Правда». Но, к счастью, нет сейчас среди коммуняк лидера. Разве что мне попробовать «революцию» сварганить? Только на свой лад, естественно.

Впрочем, я эту мыслишку про запас оставил. Будет время, будет и пища. Вот поднаторею в Думе в делах политико-экономических, тогда и мозгами раскину. Лишь бы не по паркету.

Побывал за это время я ещё в одной думской комиссии, по науке и культуре которая. Меня туда сосед-бодрячок затащил. Уж и не знаю, чем я ему приглянулся, но с первых минут знакомства заметил, что он ко мне нечто вроде симпатии испытывает. А может, просто решил надо мной покровительство взять, уму-разуму учить, так как с первого заседания я ему чуть ли не в рот заглядывал, мнение нестандартное по любому поводу ловя.

– Идёмте, идёмте, Борис, – по-свойски приглашает меня сосед по «парте» в Думе. – Сегодня мой протеже свою теорию докладывать будет.

– И что за теория? – мнусь нерешительно. Чегой-то душа не лежит в комиссиях этих штаны протирать. По мне лучше в буфете коньячком размяться…

– Научная, – веско сообщает мой лысенький.

– Так у нас здесь вроде законы принимают, а не научные дискуссии разводят, – пытаюсь вывернуться, чтобы в буфет слинять.

– Естественно, Борис, – соглашается он, но от своего не отступает. – Но также и бюджет утверждается, и рекомендации на субсидии перспективных научных разработок выдаются. Так что лишний голос «за» отнюдь не помешает.

«А чего это ты думаешь, что я обязательно «за» буду?» – чуть не ляпнул я, но промолчал благоразумно. И напрасно. Знал бы, во что всё это выльется, ни в жисть не согласился. Послал бы бодрячка куда подальше и в буфет завеялся. А так… Мягкий я человек на поверку оказался.

В общем, сели мы в зале небольшом, где комиссия по науке и культуре собирается, сидим, начала ждём. По стенам какие-то графики развешаны, схемы, рисунки. Наконец председательствующий объявляет о начале заседания, регламент оговаривает и слово докладчику предоставляет.

Встаёт мужик роста двухметрового, с бородой седой, в очках тёмных. С его комплекцией на лесоповале в самый раз деньгу зашибать, а не науку двигать. Видать, потому и очи стёклами затемнил, что в глаза людям «государевым», заботами державы обременённым, смотреть стыдно.

– Поскольку время моего выступления ограничено, – говорить начинает басом густым, под стать фигуре своей, – а аудитория недостаточно подготовлена к глубокому научному анализу, постараюсь быть лаконичным и излагать суть проблемы как можно более популярно. Итак, предлагаемая к рассмотрению гипотеза является попыткой объяснить конфигурацию электронных облаков с точки зрения топологии.

Ну вот, я так и думал! Ни фига себе – популярно! Сплошная галиматья научная. По-моему, не только я, но и все присутствующие в этом не петрят. И чего я смалодушничал и сюда припёрся?

– Известно, – продолжает басить докладчик, – что электроны, вращаясь вокруг ядра атома, располагаются на соответствующих электронных уровнях, при этом на каждом уровне обладая одинаковой энергией. Поскольку нахождение на одной электронной орбитали сразу нескольких электронов противоречит всем физическим законам, теория Полинга вводит понятие об электронных подуровнях, на которых, якобы, их энергия всё-таки разнится. При этом, опять же искусственно, правило Хунда допускает, что на одной электронной орбитали могут одновременно находиться два электрона с противоположными спинами.

Здесь у меня глаза на лоб лезут. Нет, честно, я, конечно, в науке дуб-дубом, но не до такой же степени, чтоб поверить, будто у электронов спины, как у людей, наличествуют! Да ещё противоположные… Оглядываюсь недоумённо на соседа своего, а тот в докладчика глазами восхищёнными вперился, речам его внимает и кивает согласно чуть ли не при каждом слове. То ли действительно здесь дурдом, то ли я чего-то недопросекаю. Пожимаю плечами, к докладчику поворачиваюсь.

– Вместе с тем, чтобы не противоречить известному факту о равновеликой энергии электронов на электронном уровне, введено понятие гибридизации. Вот на этом рисунке показана sp3-гибридизация, представляющая из себя простейший тетраэдр, образованный четырьмя грушевидными орбиталями.

Смотрю я на рисунок пирамидки странной, словно из четырёх неравновесных гантелей слепленной, глазами блымаю, ушами хлопаю. «Ну на фига мне всё это надо?!» – пластинкой заезженной крутится в голове.

– С точки зрения фундаментальной физики, подобные формы орбиталей – чушь собачья, – неожиданно заявляет докладчик, и я мысленно ему аплодирую. Это по-нашенски!

Однако он опять сворачивает на заумные речи:

– То есть таких электронных облаков по всем канонам нашего трёхмерного мира существовать просто-таки не может. И тем не менее, что самое удивительное, они, согласно нашей гипотезе, существуют именно в такой конфигурации, и я просто восхищён гениальным наитием того человека, который чисто интуитивно, без всякого обоснования предложил эту пространственную модель.

«Вот и допрыгались, – думаю сокрушённо. – О гениальности вспомнили… Точно, дурдом».

– Для того чтобы понять мою мысль, рассмотрим простейший топологический пример. Каким образом можно представить себе проекцию, скажем, трёхмерного шара в двухмерный мир? Казалось бы, чего проще – это окружность. Но нет. Не надо путать проекцию на плоскость с проекцией в двухмерность. Чтобы перенести проекцию шара в двухмерность, вначале нужно описать шар кубом, на каждую сторону куба перенести проекцию шара, и только уже эти проекции перенести в свою очередь на плоскость. В результате получается вот такой странный шестилепестковый цветок.

Гляжу я уныло на рисунок схематический и думаю себе отстранёно и, от безысходности, язвительно и похабно: положим, и я шар описать могу. Всё зависит от размеров шара и количества выпитого пива. Но что при этом цветочки какие вырастут – глубоко сомневаюсь…

– Так вот, – повышает голос докладчик до фанфар победных, – проекция четырёхмерного шара в наше трёхмерное пространство будет восьмикратна! И выглядеть именно таким, противоречащим всем фундаментальным законам тетраэдром, как представлена на рисунке sp3-гибридизации! А то, что видимых орбиталей всего четыре, объясняется двойной кратностью проекций четырёхмерного шара в трёхмерность, когда две противоположные проекции совмещаются друг с другом, в отличие от проекции трёхмерного шара в двухмерность. Кстати, этим, как бы мимоходом, подтверждается правило Хунда о противоположности спинов электронов. Для нас звучит абсурдно, но это есть истина, что в четырёхмерном пространстве допускается существование восьми идентичных, трёхмерно шарообразных, электронных облаков с одинаковой энергией электронов. Как нам кажется, подобная теория достаточна «сумасшедшая», чтобы иметь право на существование.

«Ага! – думаю злорадно. – Всё-таки до сути добрались. Сумасшедшая… Где санитары?!»

Кошусь на соседа, но и у того глаза паранормально блестят.

– Эпохально! – шепчет и меня локтем в бок тычет, чтоб и я его восхищение разделил. – Как, стервец, излагает! Его идея десяти «нобелевок» стоит!

– Регламент! – неожиданно напоминает председательствующий.

– Да-да… – сразу сникает «лесоруб» бородатый.

– Резюме, – тусклым голосом сообщает он и скороговоркой начинает частить: – Исходя из вышеизложенного, как нам кажется, при соответствующей теоретической обработке данной гипотезы можно будет легко доказать, что электроны второго энергетического уровня атома находятся в четырёхмерном пространстве. А при детальном рассмотрении гибридизации не только s и p подуровней, но также d и f – и многомерность Вселенной. Однако для теоретических исследований требуется включение данной тематики в госзаказ…

«Ну, – думаю с облегчением, – хоть и заумно сверх меры, но зато кратко…»

Рано радовался. Тут-то вся бодяга и началась. Мямлит чуть ли не каждый член комиссии, что, мол, с одной стороны, идея вроде бы стоит субсидирования, но в то же время, с другой стороны глядя, есть на данный момент задачи и поважней теоретической физики… Типа там строительства подводного тоннеля с Камчатки на Аляску, в пику французам да англичанам, тоннель под Ла-Маншем забабахавшим.

Не вынес такого соседушка мой сердобольный, рассвирепел аки зверь, с места вскочил, раскричался, ретроградами да маразматиками всех обозвал и вон выбежал, дверью хлопнув.

На том заседание и закончилось. Никто больше слова не брал, а все тихонечко, бочком-бочком, по одному, по два, на докладчика глаз не поднимая, из зала потянулись. Но и докладчик ни на кого не смотрит. Сидит на стуле, голову неприкаянно повесив и руки опустив, думу горькую в Думе думает.

Придётся тебе, милок, мозгами раскидываю, действительно в лесорубы податься. Авось на лесоповале деньгу на свои изыскания научные мало-мало насшибаешь…

Посидел-посидел мужик двухметровый, да делать нечего. Встал, начал со стен плакаты свои снимать, в трубку скручивать и в тубус совать. А как закончил, зал пустой оглядел, на меня взглядом наткнулся.

– А вы чего остались? – спрашивает равнодушно.

Глянул я вокруг – и правда, только мы вдвоём здесь и находимся. Вот, блин, как же так получилось? Чего я со всеми не слинял?

– Вопрос у меня к вам, – нахожусь мгновенно. – Что такое спины электронов?

– Чушь, – хмыкает детина двухметровая и вздыхает тяжко. – В студенческие годы у нас по поводу правила Хунда присказка такая была: как и на одной электронной орбитали, так и на одном унитазе не может одновременно находиться более двух человек с противоположными спинами…

Во! Вот это я понимаю! Это по-нашему… А докладчик тем временем тубус под мышку суёт, нахохливается, что собака побитая, и к выходу направляется.

Гляжу я на него, неприкаянного, на спину его «электронную», ссутуленную, и сердечко моё вдруг ёкает, и что-то вроде симпатии к нему возникает.

– И какую же вы сумму для своих исследований запрашивали? – интересуюсь сочувственно.

– Сто миллионов, – бросает он походя, не оборачиваясь.

– Солидно… – кручу головой.

– Ах, нет, – останавливается он, оборачивается и кривится в улыбке жалкой, извиняющейся. – Я всё по-старому привык… Сто тысяч новыми.

И выражение лица у него такое совестливое, что у ребёнка двухметрового. Сразу видно, до седины в бороде дожил, а наивность детскую так и не утратил. Не было на него Бонзы, чтобы совесть ему дефлорировал.

– Это «деревянных»?! – изумляюсь. Всего-то… Во, мужик учудил! Надо же так ради сущих грошей унижаться!

Однако до него моё изумление с обратным знаком доходит.

– Понимаете, – оправдываться начинает, – меньше никак нельзя. Нас в группе четыре человека, налоги ещё, накладные расходы по институту… В месяц не больше трёхсот рублей новыми на зарплату выйдет.

Усмехаюсь я тогда, царственным жестом из кармана книжку чековую достаю (научил-таки «бухгалтер», как ею пользоваться) и выписываю сто тысяч зелёных.

– Бери, – чек протягиваю. – Извини, что в валюте. Другого не держим.

Бледнеет от неожиданности мужик, дрожь его крупная бить начинает. Никакой радости в глазах, только страх почему-то непонятный плещется.

– А… А как… как это… – заикается.

– А вот так! – встаю со стула и к двери непринуждённо дефилирую. – Авось как «нобелевку» получать будешь, добрым словом меня помянешь.

…Ну и гад! Три дня я его по всем дорогам возле поместья глазами высматривал. Если бы в первый день повстречал – точно без лишних разговоров морду набил.

Наконец на четвёртый день (как раз из Думы возвращался) увидел-таки своего писаку. Бредёт по обочине походкой человека вольного, пустыми бутылками в авоське тарахтит. И по всему виду его сказать можно, что нет в мире человека счастливее. Я тебе покажу и в чём твоё счастье состоит, и где раки зимуют!

– Тормози! – кричу шофёру и из ещё не остановившегося лимузина к писаке, аки лев разъярённый, выпрыгиваю.

– Ба, Борис Макарович! – видит меня писака, руками, как для объятий дружеских, разводит, радушием светится. – Какими судьбами? Я ведь ещё продолжение не закончил…

Хватаю его за лацканы пиджака ветхого, морду небритую к своей рывком подношу.

– Ты что ж это, погань чернильная, обо мне пишешь?! – рычу плотоядно. – Пошто мою жизнь перевираешь?!

– Не понял… – искренне изумляется писака.

– Будто не знаешь, о чём я!

– И в мыслях нет, – заверяет он.

– Из каких-таких побуждений ты из меня мецената не в меру сердобольного сделал?! Да будет тебе известно, что это не докладчик теорию какую-то дерьмом собачьим обозвал, а я так его работу посреди доклада громогласно охарактеризовал и, дверью в сердцах хлопнув, в буфет коньяк пить почапал!

– Ну что вы, Борис Макарович, – лыбится писака хитро. – Как я мог такое написать? Мемуар-то потомки читать будут, что они о вас подумают? Флёр всё-таки какой-то радужный на дела ваши напустить надо.

– Гм… – остываю я резко, что металл раскалённый, в воду холодную опущенный. – Логично… Но всё равно, ты не очень там… приукрашай. Историческую правду блюди.

– Я, конечно, могу и переделать этот эпизод, – тянет писака блудливо, – но стоит ли? Тем более что в ближайшее время вы его прочитать не сможете.

– Это ещё почему? – бормочу недоверчиво, взглядом его сверля.

– А ждёт вас дорога дальняя. В Америку, в Штаты поедете.

Оглядываю его скептически с головы до ног. Тоже мне, прорицатель! В таких обносках, что и бомж на себя напялить постесняется, а туда же, под ореол славы вечной метит.

– Ладно, – цежу сквозь зубы сумрачно. – Хрен с тобой. Живи пока.