Текст книги "Статус человека"

– Пока мы тут болтаем, время идёт.

Энтони неопределённо махнул рукой, но она так и застыла на полпути.

– Что, прямо так сразу и?.. – Он удивлённо вскинул брови.

– А что ты предлагаешь? Сидеть здесь и вырабатывать обстоятельный план, чтобы он был без сучка, без задоринки? Извини, но размусоливать некогда. Или сейчас, или… Или упираться всеми копытами на бойне.

Льош шагнул в сторону, но тут же остановился и обернулся к Кириллу.

– Идём, Кирилл, – сказал он. – Остальных попрошу не высовываться из-за бараков, пока я не покончу со смержем. Незачем его настораживать.

Кирилл нехотя поднялся, глянул на Энтони. Негр молча кивнул. И Кирилл побрёл, огибая барак, вслед за Льошем. Из-за угла высунулся Пыхчик, столкнулся с ним носом к носу и, ойкнув, тотчас скрылся.

– Тьфу, чёрт! – сплюнул Кирилл. Что-то не лежала у него душа к затее Льоша, и хоть он в приметы не верил, не то, что, например, Евлампий из шестнадцатого барака, который своё пребывание в лагере приписывал проявлению высшего провидения, божьего перста, десницы и чёрт знает чего там ещё, но столкновение с Пыхчиком почему-то вызвало у него примерно такие же ощущения, какие у суеверного человека вызывает вид чёрной кошки, перебегающей дорогу, и это ещё более утвердило Кирилла в бесполезности и бесперспективности очередной попытки побега.

– Стой здесь, – бросил через плечо Льош и зашагал к смержу.

Кирилл остановился. Смерж увидел их – тьфу ты! – видят они нас, или просто чувствуют чьё-то приближение, как слепые?! – радужные переливы в студнеобразном теле исчезли, смерж дёрнулся, словно медуза от прикосновения, и собрался в полусферу. С земли сквозь тело на глянцевую поверхность смержа медленно всплыл василиск.

Льош не дошёл до смержа шага три – натолкнулся на психоэкран и застыл. Затем поднял руки в стороны, словно ощупывая невидимую преграду, и стал медленно топтаться на месте.

«Умник! – зло фыркнул Кирилл. – Это мы видели и не раз! Тоже мне, укротитель смержей нашёлся. Потопчись, потопчись, пройдоха, на потеху смержу… Они это любят!»

Смерж булькнул огромным пузырём и заурчал на все лады. Жерло василиска дрогнуло, поплыло в сторону и начало погружаться в тело смержа.

Кирилл злорадно хмыкнул, сплюнул на землю и хотел было отвернуться и уйти, да так и застыл на месте. Прыжка Льоша он так и не увидел. Он даже не понял сразу, что произошло. Стоял Льош напротив смержа, топтался, раскинув руки, и вдруг, как-то сразу, очутился лежащим на смерже, обхватив его руками. Смерж глухо ухнул, но спружинить почему-то не смог, а неожиданно стал быстро оседать, расплываясь мелко булькающим газированным киселём.

– Давай! – сдавленно крикнул Льош.

Кирилл зачем-то оглянулся. Из-за бараков выплеснулась толпа людей и пинов и устремилась к драйгеру.

– Чего стоишь? – орал на бегу Энтони.

Оцепенение наконец отпустило Кирилла. Как пелена с глаз пала. В три прыжка он достиг драйгера и, схватившись за борт, забросил своё тело в блюдце водителя. «Так! – лихорадочно стучало в голове. – Теперь…» Он обхватил руками край блюдца и со всей силы крутанул. Руки обожгло как крапивой, тело свело судорогой, но драйгер сразу же взревел на полных оборотах.

– Мой! – заорал Кирилл. – Мо-о-ой!!!

Он рванул на себя левый край блюдца, но драйгер дёрнулся носом в сторону бараков, и он тотчас рванул правый, развернул драйгер по направлению к лесу и тогда уже всем телом налёг на передний край. Драйгер страшно рыкнул, встал на дыбы и, подпрыгнув на развороченной земле, устремился к ограде. Ограда мгновенно ощетинились усами, и драйгер, влетев в живую сеть, надсадно заревел.

– Ну, давай, давай, давай! – умолял Кирилл машину, сцепивши зубы сквозь прокушенную губу, и с остервенением давил на край блюдца. – Ещё! Ещё немного!..

Но тут усы ограды нащупали его, оплели, и его тело забилось в конвульсиях.

2

Вначале появилась боль. Нудная, свербящая, она постепенно нарастала, толчками сгустившейся крови разливаясь по всему телу, разрывая его на части, крепла, ширилась… и вдруг оборвалась где-то на нестерпимой ноте. Он вынырнул из небытия, темень в глазах сменилась густой пеленой тумана, которую прорезали прыгающие, быстро разбегающиеся полосы, и, наконец, зрение окончательно восстановилось. Полосы оказались тонкими стволами деревьев, рассекаемых и подминаемых драйгером, затем лавиной прорвался звук, и сквозь рёв машины и грохотанье платформы Льош услышал противный сырой скрип упругой древесины.

«Лес, – умиротворённо подумал он и прикрыл глаза. – Лес… Вот и свершилось». Он приподнялся на локтях и прислонился спиной к борту. И тотчас все мышцы отозвались ноющей болью отпустившей судороги.

«Да, – подумал он, – силён лагерь. Не ожидал, что рецепторы ограды обладают такой мощью болевого шока. Недооценил. Можно сказать, на авось пошёл. Какие мы самоуверенные – Голос нам нипочём, а на пси-защиту смержей так вообще наплевать – мы её просто так, голыми руками, да в бараний рог, ну, а уж усатая ограда, так это совсем чепуха, фикция, туман, дым. Дым… Скрутило как котёнка, да щупальцами-усами по самоуверенной физиономии. Просто счастье, что прорвались».

Драйгер заваливался то на один бок, то на другой, вздрагивал, натужно ревел, если на его пути вставало большое дерево, и от этого груда тел людей и пинов раскачивалась и подпрыгивала на платформе, как куча гигантских резиновых игрушек.

Через некоторое время из этой груды послышались стоны, то одно, то другое тело начинало биться в судорогах, люди и пины приходили в себя и отползали к бортам платформы. Посередине обнажились закреплённые в штатив василиски. Прямо под бок Льошу приполз Пыхчик, он жалобно смотрел на него собачьими глазами и визгливо всхлипывал. («А этот как сюда попал? – недоумённо подумал Льош. – С перепугу, что ли?») Несколько поодаль лежала Лара. Судороги ещё не отпустили её, она билась, стонала, но, тем не менее, машинально натягивала на колени старенькую гимназическую юбку. Ещё дальше, сцепившись между собой словно в борьбе не на жизнь, а на смерть, катались по платформе, рыча друг на друга, Портиш и Микчу; за ними совершенно неподвижно распластался Энтони; и, наконец, в самом углу платформы, судорожно, до побеления пальцев вцепившись в борта, сидел посеревший от боли Испанец из шестнадцатого барака и, выпучив глаза, не отрываясь смотрел, как его ноги в грубых сапогах явно армейского образца непроизвольно подёргивались. Из пяти пинов, сидящих у противоположного борта, Льош узнал только двоих – Василька и Фьютика, – остальные очевидно, были из других бараков.

Он перегнулся через борт и увидел в блюдце драйгера скрюченного зацепеневшего Кирилла. Изо всех сил он вцепился в край блюдца и только мотал головой, увёртываясь от веток. Льош хотел пододвинуться к нему поближе, схватился за борт, но тут же отдёрнул руки, словно опёкшись крапивой. Кисти рук были красные, опухшие, в прозрачных пластиковых перчатках, стянувших руки в запястьях. Льош на мгновение оторопел: откуда перчатки? – но тут же понял, что это засохшая слизь смержа. Он попытался её содрать, но слизь намертво приклеилась к коже и отрывалась с трудом и только маленькими кусочками. Тогда он на время оставил своё занятие, не обращая внимания на жжение, пододвинулся к Кириллу поближе и положил ему руку на плечо. Кирилл обернулся.

– Как ты тут? – озабоченно спросил Льош.

Из-за рёва драйгера Кирилл его не расслышал, но расплылся в улыбке и поднял кверху большой палец. Льош нагнулся пониже:

– Как себя чувствуешь?!

– Отлично! – прокричал ему в ухо Кирилл. – Теперь бы закурить – и полный порядок!

Льош хмыкнул, похлопал его по плечу и, отвернувшись, принялся сдирать с рук засохшую слизь смержа. Интересно, сколько же мы провалялись без памяти на платформе? Или это слизь быстро засохла?

Болевой шок, вызванный усатой оградой, наконец отпустил всех. Лара пододвинулась ближе к борту платформы, прислонилась к нему и вымученно улыбнулась.

– Вырвались… – тихо сказал она и обвела всех взглядом. – Господи, неужели мы вырвались?

Она тихонько засмеялась, а затем резко, словно её прорвало, рассмеялась во весь голос.

– Эй, – встревоженно спросил Микчу и с опаской тронул её за плечо. – Ты чего?

– Да вырвались мы! Вырвались из лагеря! – счастливо закричала она. – Понимаешь ты это, монах мой немытенький?!

Она схватила его руками за голову, притянула к себе и поцеловала в заросшую щеку.

– Ты эт чо? – буквально отпрыгнул от неё Микчу.

Лара рассмеялась, но тут же её лицо исказилось, она уронила руки и заплакала.

– И… и теперь я смогу иметь ребёнка, – всхлипнула она.

– Тьфу, ты баба! – сплюнул Портиш. – Опять о своём затулдычила.

Льош улыбнулся и подсел к ней.

– Что же ты плачешь? – Он потрепал её по щеке. – Всё уже позади.

Лара всхлипнула, подняла на него глаза.

– Ведь правда же, что теперь я смогу иметь ребёнка?

«Вероятно», – подумал Льош, но вслух сказал: – Правда.

Лара несмело улыбнулась.

Льош подбадривающе погладил её по волосам и повернулся лицом к пинам. Они сгрудились в кружок и, подпрыгивая вместе с платформой на ухабах, отчаянно размахивая коротенькими лапками и непомерно длинными ушами, оживлённо пересвистывались.

– Помощь не требуется? – крикнул Льош, стараясь перекричать рёв мотора, но они не услышали, и тогда он просвистел тоже самое на сильбо пинов.

Галдёж оборвался, кружок распался, и пины молча, недоумённо уставились на Льоша огромными немигающими глазами.

– Нет, спасибо, – наконец прошепелявил Василёк. – У нас всё в порядке.

Лара вдруг прыснула.

– Василёк, – давясь смехом, спросила она, – а ты кто: мужчина или женщина?

Пин непонимающе задёргал носом, затем что-то коротко вопросительно просвистел пинам, но получил такие же короткие недоумённые ответы. Василёк в нерешительности пожевал губами.

– Не знаю, Лара… Я не смогу, наверное, объяснить. У нас нет такого.

– Господи! – рассмеялась Лара. – У них нет такого! Ну, вот ты, сможешь родить маленького, ушастенького, пушистенького и губатенького, как ты сам, пина? Пинчика?

Казалось, и без того круглые огромные глаза пина ещё больше округлились. Он что-то невнятно просипел, и Лара буквально зашлась смехом.

– Господи… – лепетала она сквозь спазмы смеха. – Господи, а сконфузился-то как! Да не стесняйся! Ну? Здесь все свои!

Василёк смущённо дёрнулся, повернул голову к пинам, и между ними завязался оживлённый пересвист. Свистели они быстро, кроме того их сильно глушил рёв двигателя, и Льош разбирал только обрывки фраз. «Что она…» «Кажется… наше воспроизводство…» «…нет таких слов…» «…постарайся…» «…о шестиричном древе семьи…» «…клан глухих…» «…грубые хвостачи…» «…надпочвенное сотрудничество…» Порой Льош улавливал целые фразы, но абсолютно не понимал их – очевидно, эти слова на сильбо пинов были глубоко специфичны и не имели аналогов в человеческом понимании. Впрочем, и слушал он их вполуха – его всё сильнее и сильнее беспокоила неподвижная поза Энтони. Негр так и не пришёл в себя и, по-прежнему распластавшись, лежал у бортика платформы.

Льош мельком глянул на Лару. Она подтянула под себя ноги, обхватила их руками и, уперев в колени подбородок, с любопытством наблюдала за пинами.

– Боюсь, что они не смогут объяснить тебе, каким образом размножаются, – сказал он. – Разреши-ка, я пролезу.

– Почему? – удивлённо посмотрела на него Лара и посторонилась.

Льош, придерживаясь рукой за борт платформы, стал на коленях пробираться к Энтони.

– Потому, что у них не половое размножение, – бросил он. – Для них это такая же чушь, как для нас, например, почкование.

Драйгер сильно качнуло, и Льош чуть было не упал на Энтони. Он выбросил вперёд свободную руку, удержался, и его лицо оказалось напротив лица Энтони. И он понял, что помощь Энтони не нужна. Старый негр был мёртв.

Лицо Энтони было спокойным, на нём застыла тихая счастливая улыбка. Девять лет ты прожил в лагере. Дольше всех. Сколько ты мечтал о побеге… Всё вынес, всё перетерпел, только бы дожить, только бы вырваться… Другие не выдерживали, вешались, резали себе вены, сходили с ума, в нервно-мозговом истощении заходились на плацу в предсмертной «пляске святого Витта»… А ты пережил всё, пережил всех, даже самого себя, жил только одним – мыслью, мечтой о побеге. В тебе не осталось ничего живого, не организм – пепел сухой, не человек – тень человеческая, но искра жизни в тебе тлела, и не гасла, и ещё долго бы не угасла… Но ты уже отмерил свою меру жизни, твоя тяга к свободе с течением лет, проведённых в лагере, постепенно свелась к одному – Побегу, и это стало целью твоей жизни, твоей путеводной звездой, самой твоей жизнью. И когда это свершилось, когда мечта стала явью, последняя искра, теплившаяся в истлевшем теле, угасла. И ты умер. Умер тихо и спокойно, как и подобает человеку, и как никто ещё не умирал в лагере, ибо в лагере не умирают, а гибнут. И мечта твоя сбылась, и был ты счастлив…

Новый сильный толчок бросил Льоша на борт, он ухватился за него и сел. Драйгер засыпало сухими листьями и обломками веток. Пины встревоженно защебетали, кто-то, кажется Портиш, злобно выругался, а Лара вновь весело засмеялась.

– Ну так что, пинчик, как же вы всё-таки размножаетесь?

В бок Льошу ткнулся Пыхчик и застыл на четвереньках. Широко раскрытыми глазами он не отрываясь пялился на Энтони, затем медленно, совсем по-собачьи, на локтях, подполз к мёртвому старику и протянул дрожащую пятерню к его лицу. Было видно, как он пытается заставить себя дотронуться к Энтони лихорадочно прыгающими пальцами, но пересилить себя так и не смог. Лицо Пыхчика, старческое, по-бабьи безволосое, вдруг перекосилось, разверзлось беззубым впалым ртом, и он, издав тихий, протяжный, жуткий вой, стал быстро пятиться на четвереньках. Возможно, он так бы и пятился до переднего бортика платформы и там бы затих, забившись в угол, но на его пути высился штатив с василисками. Со всего маху он ткнулся задом в острый край штатива, от неожиданности захлопнул рот и сел, ошарашенно оглядываясь. Взгляд его, тоскливый и жалкий, как у загнанного измученного зверя, запрыгал по платформе от человека к человеку, от пина к пину, но, не встретив ответного, который бы смог задержать его, остановить, остудить воспалённый мозг, вновь как магнитом притянулся к телу Энтони. Глаза его остекленели, челюсть отвисла.

Пыхчик панически боялся мертвецов. В лагере, когда после возвращения из Головомойки очередная жертва вдруг сваливалась с драйгера и начинала биться в конвульсиях «пляски святого Витта», он стремглав слетал с платформы и, умчавшись в барак, забивался в угол на самый верхний ярус, откуда, сжавшись в комок, дрожа и всхлипывая, не слезал до тех пор, пока Голос не возвещал о времени приёма вечерней баланды. Он боялся мертвецов, боялся их вида, их присутствия, но на драйгере, в отличие от лагеря, спрятаться было негде, и вид мёртвого заворожил Пыхчика, обволок животным ужасом, который настолько овладел им, что сломал на своём пути все заслоны, запеленал его мозг и окончательно поглотил Пыхчика со всеми его потрохами. И тогда он, движимый этим ужасом, желанием избавиться от мертвеца, вызвавшего этот ужас, освободиться от самого ужаса любым путём, завыл тонко и пронзительно, сорвался с места и, подскочив к телу Энтони, подхватил его и перебросил через борт.

– Ты что?! – вскочил Льош.

Пыхчик стоял перед ним, шатался, крупно дрожа всем телом. Затем силы оставили его, и он рухнул на колени.

– Кирилл, – крикнул Льош, – останови драйгер!

Рывком он отбросил Пыхчика в сторону и, не дожидаясь остановки машины, перепрыгнул через борт платформы. Распрямившиеся из-под драйгера ветки больно хлестнули по ногам, но он, не обратив на боль внимания, стал пробираться сквозь бурелом туда, где, застряв между ветвей, зависло тело Энтони.

Драйгер взревел и умолк, и оттуда донеслись невнятные выкрики. Льош добрался до Энтони, подхватил его под мышки и потащил тело к драйгеру. И тут с платформы драйгера послышался испуганный вскрик Лары и приглушённые удары. Льош остановился и повернул голову.

На краю платформы, широко расставив ноги и сжав кулаки, стоял Испанец. Лицо у него было злое и неподвижное, словно грубо вырезанное из дерева, смотрел он куда-то в сторону, в лес, и только узкий, словно прорезь, безгубый рот еле заметно шевелился, цедя какие-то слова.

Льош посмотрел по направлению взгляда Испанца и увидел в стороне от драйгера на редколесье согбенную фигуру Пыхчика. Он пробирался между покрученными тонкими деревьями, правой рукой прикрываясь от веток, а левой размазывая по лицу кровь, и часто оглядывался.

– Стой! – крикнул Льош.

Пыхчик оглянулся на него, что-то сдавленно крикнул и стал ещё быстрее уходить в лес.

– Да остановите же вы его! – снова закричал Льош и, пыхтя от натуги, заспешил к драйгеру.

На платформе никто не пошевелился. Все молча стояли и смотрели вслед уходящему Пыхчику.

Наконец Льош добрался до драйгера и опустил тело Энтони на землю. Пыхчик тем временем приблизился к свободной от кустарника и бурелома проплешине между деревьями, поросшей то ли мхом, то ли густой мелкой травой, бархатно-зелёной, как на старом земном болоте. В развилке между двумя деревьями в самом центре зелёного пятна виднелась белесая кочка. Льош прикинул расстояние от Пыхчика до этой странной кочки, и его охватила неясная тревога. Со стороны Пыхчика кочки видно не было – закрывали деревья.

– Стой! – закричал Льош. – Пыхчик, остановись!

Пыхчик оглянулся и ступил на зелёную прогалину.

– Да стой же ты! Куда ты дурень ле…

Ноги Пыхчика подкосились и он, широко раскинув руки, стал падать на мох, но, ещё не коснувшись его подстилки, распался на куски и кровавым месивом разбрызнулся по лужайке. До слуха донёсся резкий, шипящий звук, над останками Пыхчика поднялось лёгкое облачко пара, и вся поляна вдруг оказалась затянутой редкой серебряной паутиной, развешанной между деревьями сантиметрах в двадцати-тридцати над землёй.

«Межмолекулярная деструкция», – машинально отметил Льош. Он повернулся к драйгеру. Все оцепенело смотрели на поляну, и только у Портиша под окладистой бородой беспрерывно дёргался кадык.

Паутина вибрировала и звенела малиновым звоном, словно её теребил лапой гигантский паук, а из её центра, из той самой странной белесой точки, медленно, клубясь туманом, вспухал огромный молочно-белый шар с прозрачными прожилками. Наконец он окончательно оформился и двинулся в сторону останков Пыхчика. В малиновый звон вибрирующей паутины вмешались частые резкие звуки лопавшихся струн – длинные осевые нити, крепившие паутину к основанию деревьев, вытягивались и, достигнув предела натяжения, отрывались от деревьев и исчезали в шаре. А шар тотчас беззвучно выплёвывал новые нити, которые с силой, так что тонкие деревья вздрагивали, впивались в комли стволов.

С драйгера осторожно спустился Микчу и стал рядом с Льошем.

– Чо эт, а? – шёпотом спросил он, заглядывая в рот Льошу.

Льош промолчал. С трудом оторвавшись от жуткого зрелища, он только вздохнул.

– Смерж? – снова спросил Микчу.

– Нет, – буркнул Льош и неожиданно подумал, что белесый шар действительно очень похож на смержа. – Кажется, нет… Будем надеяться, что это местная форма жизни.

– Когда кажется, надо креститься, – сказал Кирилл. Он слез с блюдца драйгера и теперь косолапо, разминая затёкшие ноги, пробирался к ним, держась за борт машины. – Почему ты так думаешь?

Льош вспыхнул и сцепил зубы. Выдержка впервые покинула его.

– Тебе по пунктам перечислить, или как? – прищурившись процедил он.

Кирилл стушевался.

– Извини, – сказал он, отводя глаза в сторону. – Характер у меня такой, въедливый… В лагере я считал тебя просто беспочвенным прожектёром…

– Мягко сказано, – сардонически усмехнулся Льош.

– Извини, – снова сказал Кирилл и посмотрел прямо в глаза Льошу. – Но, всё же, почему ты так думаешь? Если я правильно понял, ты хотел сказать, что смержи к этой планете не имеют никакого отношения?

– В том-то и дело, что имеют… – тяжело вздохнул Льош. – Но это не родина смержей – слишком уж велико различие между флорами леса и лагеря. Скорее всего, здесь что-то вроде их базовой планеты.

– Для меня не имеет большого значения, где мы находимся. На планете смержей, или ещё где-то, – проговорил Кирилл. – Но умереть я предпочитаю на свободе, пусть даже так, как Пыхчик. Но не в лагере. А ещё лучше – с василиском в руках.

Лара перевесилась через борт драйгера.

– А я вообще не собираюсь умирать, – тихо сказала она.

«Что ж, правильно, – подумал Льош. – Многие, очень многие хотят вырваться из лагеря, чтобы жить. Просто жить. Бороться их нужно ещё учить…»

Из-за бортика платформы высунулась голова Василька.

– Что будем делать дальше, Льош? – прошелестел он.

– Уходить в лес. Пешком. Драйгер пора бросать.

Никто не сказал ни слова. Льошу теперь верили безоговорочно. Беглецы стали осторожно спускаться с драйгера на землю. После тряски на железной платформе земля казалась мягкой и податливой, как на болоте. От драйгера никто не отходил – после гибели Пыхчика ощущение свободы, предоставленной лесом, сменилось боязливым предубеждением к диким зарослям. Портиш остался на платформе и принялся подавать василиски. Испанец перебросил за ремень один василиск через плечо, крякнул от тяжести и взял ещё один.

– Любопытно, – проговорил Кирилл, беря в руки оружие, – зачем у василисков сделаны приклады и, тем более, зачем смержам нужны на них ремни?

Он вопросительно посмотрел на Льоша, но тот промолчал, и тогда Кирилл, отойдя в сторону на свободную от бурелома прогалину, принялся долбить раструбом василиска твёрдую землю.

– Кирилл, что ты там делаешь? – удивлённо спросила Лара.

– Могилу рою, – спокойно ответил он. – Надо же Энтони похоронить по-человечески…

Льоша словно ударило. Похоронить Энтони… А Пыхчик? Он подхватил василиск под мышку и зашагал к его останкам.

– Куда, ты, Льош? – крикнула ему в спину Лара, но он не обернулся. И тогда кто-то, с треском ломая бурелом и отчаянно сопя, стал вслед за ним продираться сквозь заросли.

Льош не дошёл шагов двадцать до места гибели Пыхчика – здесь уже всё было затянуто звенящей паутиной, а над останками пучился медузой мутный белесый колпак, сквозь толщу которого были видны страшные кровавые куски, подпрыгивающие и дёргающиеся, словно варящиеся в мутном желе.

«Всё, что я для тебя могу», – сцепив зубы подумал Льош и поднял раструб василиска. Он нажал на спуск, и малиновый звон, источаемый паутиной, тотчас смолк. Медузообразный комок мелко задрожал, а на его поверхности, в том самом месте, куда был направлен раструб василиска, образовалась небольшая воронка. И всё. Льош повёл василиском в сторону, воронка переместилась по поверхности белесого колпака, но и только.

– Diablo![10]10
  Дьявол! (исп.)


[Закрыть] – чертыхнулся рядом с ним Испанец, и Льош от неожиданности вздрогнул. Он слышал, что за ним кто-то продирался сквозь чащу, но что это будет Испанец…

– Un momentito, amigo[11]11
  Минутку, друг. (исп.)


[Закрыть], – бросил Испанец Льошу и сорвал с плеча василиск. По белесому колпаку заструилась вторая воронка, затем, через некоторое время, третья.

Льош опустил василиск.

– Идём, – сказал он, глядя в сторону. – Мы ничего здесь не сделаем, только разрядим василиски.

Он посмотрел на Испанца, стоявшего широко расставив ноги и с трудом удерживающего на локтях два тяжеленных ствола, и положил руку ему на плечо.

– Идём.

Испанец что-то разъярённо прорычал в ответ сквозь сцепленные зубы и отрицательно помотал головой.

Льош вздохнул и, повернувшись, зашагал к драйгеру.

Могилу, неглубокую, сантиметров сорок, уже выкопали, а Портиш соорудил крест – две корявые палки, перевязанные какой-то лианой. Хоронили Энтони молча. Только когда Льош с Кириллом осторожно опускали тело Энтони в могилу, Лара тихо проговорила:

– Что же мы его так, голого… Хоть бы веток подстелить.

Микчу, сопя, опустился перед могилой на колени, аккуратно сложил руки Энтони на животе и двумя пальцами закрыл ему глаза. Затем оторвал кусок полы от своей рясы и прикрыл им лицо.

В ногах поставили крест и могилу стали осторожно засыпать землёй. И в лесу вырос могильный холмик. И была тишина. Неземная, без щебетания птиц, шелеста листвы, и даже паутина не звенела. И все стояли вокруг могилы, опустив руки, и молчали. И нечего было сказать. И тогда Микчу снова опустился на колени перед свежезасыпанной могилой, выудил откуда-то из-под рясы замусоленный молитвенник и раскрыл его.

– Domine exeudi vocem meam…[12]12
  Боже, услышь глас мой… (лат.)


[Закрыть] – сладким тягучим фимиамом повисла над могилой латинская речь. Казалось, слова не исчезают, а зримо, овеществляясь рукописной вязью, медленно плывут в воздухе, окутывая своей пеленой. Кирилл выпрямился, и взгляд его был устремлён куда-то далеко-далеко, сквозь чащу леса. Лара как-то сразу постарела, осунулась и стала похожа на монахиню в своей длинной гимназической юбке. Она стояла, потупив взор и сложив руки на груди, – наверное, молилась. Портиш сгорбился ещё больше, исподлобья уставившись в могильный холм, и было видно, как под бородой у него по щекам ходят желваки. Испанец застыл у изголовья, широко расставив ноги в армейских сапогах и обеими руками опираясь на василиск. Как воин, прощающийся со своим соратником. Пины сгрудились чуть в стороне тесной группкой и молча смотрели на людей.

– Requiem aeternum… – плыло над могилой. – Dona eis Domine…[13]13
  Вечный покой… Воздай им, господи… (лат.)


[Закрыть]

«Я не знаю, кем ты был на Земле, и в каком веке ты жил, – склонив голову думал Льош. – Но был ты человеком огромного интеллекта и человеколюбия. И не закрывала твой мозг пелена повиновения необъяснимому и сверхъестественному. Ты мог вникнуть в сущность происходящего и, если даже и не понял, что собой представляют смержи, чего они добиваются, заставляя сутками сидеть в Головомойке и читать подряд все манускрипты твоего времени, начиная с любовных записок, доносов, рецептов придворных знахарей и кончая жизнеописаниями фараонов и трактатами жрецов о сущности суть несуществующего, то ты понял главное: смержи не духи, и не боги, и не демоны. И ты не захотел так жить, просто влачить своё существование в лагере только ради того, чтобы существовать. И, самое главное, ты не захотел, чтобы так жили другие».

– Amen, – заключительным аккордом прокатилось над поляной, и Микчу, закрыв молитвенник, встал с колен.

Льош поднял глаза. Все теперь смотрели на него.

«Прощай, – вздохнул он. – Sit tibi terra levis…»[14]14
  Да будет земля тебе пухом… (лат.)


[Закрыть]

– Пошли, – коротко бросил он и, закинув ремень василиска через плечо, зашагал в лес.

Он прошёл метров двадцать чуть наискось от того направления, которое указывал нос драйгера, и оглянулся. Неровная цепочка людей и пинов вытянулась за ним.

– Всем идти гуськом только по моим следам! – крикнул он назад, продолжая идти. – Кирилл, будешь замыкающим.

Льош прошёл ещё немного и, не услышав ответа, остановился.

– Кирилл?

– Сейчас! – услышал он издалека голос Кирилла, и тотчас утробным рыком взревел драйгер и заворочался на месте огромным монстром, круша и ломая деревья.

– Стой! – во всю мощь своих лёгких заорал Льош. – Не сметь!

Он бросился сквозь чащу наперерез драйгеру. Драйгер развернулся на месте, натужно заревел, приседая на корму, и, подпрыгнув, ринулся в сторону поляны, затянутой звенящей паутиной. Льош увидел, как из седла выпрыгнул Кирилл и, чуть не попав под машину, откатился в кусты, а драйгер, сразу сбавив обороты, медленно вкатился в паутину. Под ним что-то зашипело, поднялся лёгкий пар, пахнувший жжёным металлом, и драйгер стал проседать, словно в болоте. Когда он просел почти до платформы, откуда-то из-под седла стало медленно разгораться фиолетовое свечение. Паутина наконец не выдержала, и, потрескивая, как сучья в костре, начала лопаться. Свечение разгоралось всё сильнее, и Льош попятился, почувствовав его дурную теплоту.

– Уходить! – закричал он. – Быстро всем уходить отсюда!

Кирилл, прихрамывая, но довольный и улыбающийся, проковылял к нему.

– Как он, а? – спросил он, кивнув в сторону драйгера.

– Мальчишка! – процедил Льош, хотя, в общем-то, понимал его. Он повернулся и зашагал в голову колонны.

Уходили они быстро, насколько позволяли пины, семенившие в середине группы. Вначале Льош повёл прямо, словно продолжая путь драйгера, но минут через пятнадцать свернул в сторону и заставил всех карабкаться на высокую и довольно крутую сопку, открывшуюся слева от них. И только перевалив через неё, он позволил себе снизить темп.

«Успели-таки», – облегчённо подумал Льош.

И тут сзади что-то негромко ухнуло, и звук, гулким эхом прокатившись по лесу, обогнул сопку с двух сторон. Цепочка людей и пинов остановилась, и все как по команде повернули головы. Редкие облака за сопкой окрасились в фиолетовый цвет.

«Ну, это нам уже не страшно…» – подумал Льош.

– Чего это там? – спросил Портиш, яростно теребя бороду. – Смержи?

Он вперился взглядом в Льоша. Льош отрицательно покачал головой.

– Драйгер взорвался.

– Чо? – переспросил Микчу в конце цепочки.

– Драйгер наш на небеса вознёсся! – доходчиво объяснил Кирилл.

– А?

– Время дорого. Идёмте. – Льош мотнул головой и зашагал вниз по склону.

Местность за сопкой была относительно ровной, но сильно заросшей колючим кустарником и хилыми тонкими деревьями с редкими кронами. Льош вёл отряд по самой чащобе, далеко обходя небольшие, чёрные, мёртвые с виду болотца и зелёные прогалины с белесыми кочками. Странно, но кроме смержеподобного паука, никаких других существ, даже насекомых, в лесу не было, хотя отряд ещё раз натолкнулся на поляну, где паук переваривал какую-то пищу. Судя по повадкам паука, устраивавшего засаду на прогалинах, а также жуткой мощи его ловчего оружия (несомненно, нити паутины обладали деструкционной способностью – ни один другой инструмент просто не смог бы с такой быстротой разрезать человека на части и, тем более, справиться с металлом драйгера), в лесу должны были водиться монстры с бронированными панцирями. Но если монстры и существовали, то, очевидно, в виде каких-то бестелесных тварей, поскольку, пробираясь по девственному бурелому леса, следов после себя не оставляли. Отсутствие животного мира, каких-либо плодов на деревьях, ягод, всё больше тревожило Льоша. Свобода – это ещё не всё. Если они не найдут в лесу никакой пищи, то половина беглецов через неделю на коленях приползёт в лагерь. Поэтому, идя по лесу, Льош то и дело обрывал листочки с деревьев и тёр их о манжет куртки. Манжеты были устроены по принципу простейшего индикатора – это свойство придавалось им на случай экстремальных ситуаций в жизни космодесантника. По реакции нельзя было определить точный состав анализируемого вещества, но разбивку по группам: белкам, углеводам, алкалоидам – манжет давал прекрасную. Ни разу индикатор не засветился предупреждающей опалесценцией токсичности, но и обнадёживающей реакции достаточной калорийности не показал. Льош вынул из кармана стерженёк высокотемпературного резака – единственное, что у него было в кармане куртки в момент катастрофы, – и стал по пути срезать веточки, кору и кусочки лиан. Результат был почти тот же – лишь одна лиана оказалась минимально, на самом пределе определения, калорийной, да и то только в том случае, если её сварить. В чём только, спрашивается? Несмотря на показания индикатора, лес своим внешним видом – кустарником, деревьями с их стволами и листьями, лианами, дёрном – очень напоминал земной, и как Льош не старался провести параллель между растительностью леса и лагеря, ничего общего он не находил. Конечно, трудно предположить, что где-то в естественном виде существуют деревья-бараки – скорее всего эта биологическая форма была специально создана, – но в лесу Льош просто не смог обнаружить хотя бы приблизительных аналогов, из которых можно было бы вывести такую популяцию. Это касалось и усатой ограды, и лопухов Слепой дороги. Впрочем, ещё в лагере Льош, анализируя деятельность смержей, пришёл к выводу, что ничто: ни драйгеры с водительскими блюдцами, с первого взгляда казалось бы созданными специально только для смержей; ни василиски с ремнями, явно предназначенные для ношения через плечо; ни аппаратура в Головомойке, – не могло быть продуктом цивилизации смержей. Всё было заимствовано, причём настолько беспардонно, что не делалось ни малейшей попытки приспособить хоть что-нибудь специально для смержей. Даже водительские блюдца драйгеров были для них малы, мелки, с внешним наклоном, так что смержей иногда при сильной встряске на ухабах просто выбрасывало из блюдец, почему они и вели драйгеры задом-наперёд, не обращая внимания, а может, просто не видя, что освещают пройденный путь похожим на бампер прожектором в инфракрасном диапазоне. Но краденные аппаратура и транспортные средства были лишь сопутствующими факторами, определяющими паразитическую сущность смержей. Такой вывод напрашивался сам собой из использования людей и пинов в Головомойке в качестве своеобразных ретрансляторов информации, накопленной каждой из цивилизаций. Причём, как всё больше и больше убеждался Льош, смержей скорее интересовала не сама информация, а её эмоциональная окраска. Как они получали её от пинов, Льош не знал, точнее, ещё не успел узнать, но как это делалось с людьми, прочувствовал на себе. Людей заставляли читать, и одновременно, по мере восприятия и осмысливания человеком прочитанного, смержи снимали с мозга эмоциональный фон. Операция была не из приятных. К концу такого двенадцатичасового сеанса выкачивания эмоций человек оказывался выжат как губка, голова раскалывалась от невыносимой боли, и, иногда, по возвращении в лагерь, после сонной дури Слепой дороги, нервная система человека не выдерживала, и он заходился в «пляске святого Витта»… Единственное, в чём смержи, пожалуй, проявляли хоть какую-то осмысленную избирательность, так это в краже людей с Земли. Они выбирали полиглотов, хорошо знающих несколько языков, выдергивали их из разных эпох и доставляли сюда, в Головомойку, где в копиях находилась, наверное, вся письменная информация Земли, начиная с палеографических рисунков, клинописных табличек, узелкового письма и заканчивая книгами и кристаллофонными записями. Вряд ли смержи могли передвигаться во времени – люди появлялись в лагере в соответствии с хронологической последовательностью эпох, – скорее всего они каким-то образом «прессовали» время, поэтому в лагере, забываясь в кошмарных снах плечом к плечу на нарах в бараке, иногда оказывались люди, чью жизнь на Земле разделяло до трёх тысяч лет. И всё же была в краже людей одна странность. Смержи извлекали только погибших, причём погибших при пожарах, наводнениях, землетрясениях, извержениях вулканов, эпидемиях чумы и холеры – когда останки невозможно было обнаружить, либо, когда от трупов шарахались. Возможно поэтому в лагере, особенно среди европейских средневековых книгочеев, и утвердилось мнение, что лагерь – это Чистилище. Но у Льоша было другое мнение. Смержи просто боялись. Боялись быть обнаруженными. И ещё они боялись людей высокоразвитого общества. Иначе, чем объяснить, что ранее люди появлялись в лагере чуть ли не каждый день, но теперь – вот уже четыре месяца – не добавилось ни одного человека. И Льош был последним.