Текст книги "Статус человека"

11

– Ба, кого я вижу! – весело воскликнул Кратов, зябко кутаясь в шубу. – Могли бы, друзья мои милые, навестить меня и лично, а не по видео. В моём кабинете пока ещё плюс двадцать.

Кронс смотрел на него серьёзно, не улыбаясь. Слева от Кронса, боком к Кратову, низко опустив голову, сидел Шренинг. Его большие руки, свободно лежащие на коленях, чуть заметно подрагивали.

– Здравствуй, Алек, – бесцветным голосом проговорил Кронс, смотря прямо в глаза Кратову. – Как ты себя чувствуешь?

– Спасибо, не жалуюсь. Впрочем, о моём здоровье лучше всего справляться у Шренинга. Кстати, Редьярд, а почему ты здесь? В лаборатории что-то случилось?

Шренинг даже не поднял головы. Будто не слышал.

– Я прекратил все работы по акватрансформации, – сказал Кронс.

Кратов удивлённо поднял брови. Ни один мускул не дрогнул на его лице.

– А при чём здесь ты?

– А также все работы, связанные с ней, – продолжил Кронс. – Я являюсь полномочным резидентом Комитета статуса человека на Снежане.

– Даже так… – Кратов откинулся в кресле и прикрыл глаза. – Я всегда почему-то думал, что этой организацией заправляет медицина… Видимо, ошибался. Но почему ты не сделал этого раньше?

– Раньше я не видел другого выхода.

– А сейчас? – равнодушным голосом, по-прежнему не открывая глаз, спросил Кратов.

Кронс молчал.

– Так что же произошло сейчас? – повторил вопрос Кратов.

– Алек… Кокон разворачивается.

Кратов широко открыл глаза и впился взглядом в Кронса. Кронс отрешённо смотрел в сторону.

– Когда группа исследования физики макропространства выдвинула предположение о возможности возникновения на Снежане тепличного эффекта, – тихо, словно оправдываясь, начал объяснять он, – Друа произвёл некоторые подсчёты. Оказалось, что энергия, излучаемая Корриатидой, нарушит энтропийный фактор между Коконом и окружающим его пространством, что и заставит Кокон рано или поздно развернуться.

– И когда же это произойдёт? – ровным голосом спросил Кратов.

– Изменения некоторых параметров свёрнутого пространства отмечено уже сейчас. И они продолжают нарастать.

– Когда? – снова повторил вопрос Кратов.

– Со дня на день, – глухо буркнул до сих пор молчавший Шренинг. Головы он так и не поднял.

Кратов перевёл вопросительный взгляд на Кронса.

– Да, – подтвердил Кронс.

– Всё к лучшему, – тихо проговорил Кратов. Он зябко поёжился, покрутил головой, поглубже забираясь под воротник шубы, и снова прикрыл глаза. – Груз с плеч…

– Тебе… нехорошо? – настороженно спросил Кронс.

– Ну, что ты, – слабо улыбнулся Кратов. Глаз он не открыл. – Просто я очень устал.

– Тебе не в чём винить себя, – заставил выдавить из себя Кронс. Он посмотрел на Кратова и отвёл взгляд. Не то он говорит, не то. Сколько он знал Кратова, а знал он его давно, они дружили со студенческой скамьи, его действия никогда не противоречили его совести. И никогда не нуждались в оправдании и, тем более, в сочувствии. Но Кронс твёрдо, с нажимом, словно убеждая не Кратова, а больше себя в его правоте, продолжал говорить: – И никто не сможет обвинить тебя в поспешности принятых мер. Никто и никогда. Те данные, которыми ты располагал, не давали тебе времени медлить. И любой на твоём месте поступил бы так же. И я тоже…

– Кратов! – вдруг громко над самым ухом крикнул Шренинг.

Кронс осёкся на полуслове и поднял глаза. Кратов по-прежнему сидел, глубоко утонув в кресле, руки его вольно лежали на подлокотниках, но голова неестественно низко склонилась на грудь, уткнувшись носом в отворот шубы.

– Алек? – ещё ничего не понимая, позвал Кронс.

12

Павел Сажин не долетел до станции гляциологов на Снежной Королеве. При входе в атмосферу напрочь отказало рулевое управление, и его астробот по узкой рулеточной спирали вошёл в пике, нацелившись на единственную цифру в необозримом заснеженном пространстве планеты. «Зеро». Катапульта отбросила Сажина далеко в сторону, и ему пришлось около часа добираться к месту катастрофы. Мороз был градусов пятнадцать, мела слабенькая позёмка, и Павел пожалел, что, готовясь к посадке, не накинул на себя доху. Впрочем, наст был твёрдым, шагать было легко, и он быстро согрелся. Короткая шестичасовая ночь Снежной Королевы выдалась светлой, звёздной и тихой, если не считать шороха позёмки, длинными языками стелющейся по равнине.

Уже подходя к месту катастрофы, Павел вспомнил, как кто-то из провожавших его ребят пошутил, что вот, мол, теперь в царстве Снежной Королевы появится маленькое чёрное пятнышко, намекая на его фамилию, и невесело подумал, что теперь, пожалуй, не одно пятно, а два. И второе гораздо больше…

На месте, где взорвался астробот, зияла огромная воронка, и из неё валил густой пар. Снег вокруг был мокрый и рыхлый, и Павел, почувствовав, что унты начинают намокать, стал быстро спускаться по откосу. Но когда он добрался до чёрного пятна обнажившейся земли, то только тогда увидел, что посередине воронки между изуродованными обрывками астробота прямо на исходящей паром земле кто-то сидит.

«Вот тебе и раз, – ёкнуло сердце у Сажина. – Неужели поисковая партия со станции гляциологов так быстро меня нашла?» Он присмотрелся. Это была девушка. Она сидела неподвижно, обхватив колени руками и запрокинув лицо к звёздному небу. На плечи была наброшена какая-то странная, рыже-чёрными пятнами, доха. Поверх неё тяжёлыми волнами лежали неестественно красные волосы.

«Что это она? – удивлённо подумал Павел, и тотчас внутри у него словно что-то оборвалось, и неприятно засосало под ложечкой. – Это же она по тебе…» Ему стало стыдно, что он подсматривает за девушкой, за её скорбью, пусть даже эта скорбь по нему самому. Ведь на самом-то деле он стоит позади неё, живой и здоровый, без царапинки, отделавшийся только лёгким испугом. Да и с ним он расстался уже давно и далеко отсюда – километрах в трёх, у кресла, выброшенного катапультой.

– Здравствуйте, – сказал Сажин и шагнул вперёд.

Девушка оглянулась. Глаза её широко распахнулись, и на губах заиграла улыбка.

– Здравствуй, – сказала она. – Разве уже весна?

Павел споткнулся.

– Кому как… – глупо пробормотал он. «Лучше бы уж ничего не говорил. Тоже мне – нашёлся!»

Девушка вздохнула и покачала головой. Глаза её потухли.

– Холодно, – зябко поёжилась она. – Как тебя зовут?

– Павел.

– Павел… – протянула она и удивлённо вскинула ресницы. – Не понимаю. Что означает твоё имя?

Сажин снова смешался. «Ну вот, кажется, мы сейчас заберёмся в дебри древнегреческой мифологии. Или, может быть, моё имя чисто славянское?»

– Не знаю, – честно признался он.

– Не знаешь? – сильно удивилась она. – Ну… А чем ты занимаешься? Кто ты такой?

Павел хмыкнул.

– В данном случае, по-моему, я шут гороховый.

– Гороховый… – с сомнением протянула она. – Неправда. Я Горошков всех знаю. Ты меня обманываешь.

«Нет, – подумал Сажин. – Подобная игра явно не для меня.»

– В таком случае, разрешите представиться, – ёрничая, сказал он и сделал книксен. – Павел Сажин, гляциолог. Прибыл на Снежную Королеву в качестве пополнения.

– Сажин?.. – задумчиво повторила она. Его скоморошья выходка не вызвала на её лице и подобия улыбки. – Так вот ты кто…

Она провела рукой по земле и растёрла между пальцами прилипшую гарь.

– Значит, это всё твоё? – Она окинула взглядом обломки астробота.

– Значит, моё, – вздохнул Павел. – А как тебя зовут?

– Цветик, – вскинула она ресницы и, чуть подвинувшись, погладила что-то на земле рядом с собой.

И тут Павел увидел маленький невзрачный кустик, каким-то чудом выбившийся здесь, на месте катастрофы, а может быть, и именно благодаря ей из-под земли. Ему даже показалось, что он всеми листочками и маленьким бутоном с красным язычком тянется к теплу её руки.

– Ух ты! – непроизвольно вырвалось у Павла. Он шагнул вперёд и присел на корточки, чтобы получше рассмотреть жизнелюбивый кустик. И оцепенел. Он только сейчас заметил, что девушка босая.

– Что ты так смотришь на мои ноги? – удивлённо спросила она. Подобрав их под себя, она снова обхватила колени руками.

Павел с трудом оторвал взгляд от её чуть испачканных сажей, с прилипшими к ним комочками влажной земли ступней ног, поднял глаза. Он словно заново увидел её. Обыкновенная земная девушка, чуть курносая, с тяжёлой копной волос, будто крашенных хной. На ней было длинное красное платье, типа хитона, странно фосфоресцирующее. А на плечи была наброшена его доха – он узнал её, несмотря на разорванную полу и огромные подпалины.

– Кто… – хрипло выдавил он и сглотнул невесть откуда взявшийся в горле ком. – Кто ты?

– Кто? – удивилась она и недоумённо пожала плечами. – Цветик. Я здесь живу.

Павел сел.

«Здесь живу… – эхом отдалось в голове. – Ну, да. Где же ещё? Не прилетела же она с тобой», – как-то вяло подумал он.

– Холодно, – снова поёжилась девушка. – Сделай что-нибудь, ведь ты же Сажин, а?

«Сажин, Сажин… Что она так выделяет мою фамилию?» – Павел поднял голову, встретился взглядом с её глазами и встал. Действительно, что-то нужно было делать.

К его удивлению, несмотря на то, что астробот разбился вдребезги, среди обломков было разбросано множество пластиковых коробок и туб с суперсвежей пищей – сплющенных, закопчённых, рваных, но также и целых – из того продовольствия, что он вёз на базу (синтетпища полевых синтезаторов не такая уж большая радость для людей на чужой планете, а своих оранжерей здесь ещё не было), – и всякая прочая дребедень из грузового отсека. Пожалуй, с таким запасом можно было спокойно зимовать, если бы только зима на Снежной Королеве не длилась восемьдесят лет. Павел выбрал наугад две тубы с соком, затем ему на глаза попался свитер без рукава с большой, величиной с кулак, прожжённой на спине дырой. Но самой ценной находкой было несколько канистр спирта из разбитого контейнера. Он завернул тубы в свитер, подхватил канистру и вернулся. Когда он подошёл, одна из туб выскользнула сквозь дыру в свитере и упала к ногам девушки.

– Ой! – вскрикнула она, подхватывая тубу над самым кустиком. – Зачем ты так… – укоризненно сказала она.

Павел промолчал. Он снял куртку, затем стащил через голову свитер и положил его на колени девушке.

– Одевайся, – сказал он и начал натягивать на себя свитер без рукава.

Девушка прыснула. Павел скосил на себя глаза и тоже неопределённо хмыкнул. «Что ж, со стороны, пожалуй, смешно, хотя и чертовски холодно». Он снова надел куртку, застегнулся. Затем, сев на землю, принялся разуваться.

– А обувь мы поделим, – сказал он. – Тебе – унты, а мне – шерстяные носки… Ты почему не одеваешься?

Девушка грустно покачала головой.

– Мне нельзя. Да я так и не согреюсь. И не разувайся. Обуваться мне тоже нельзя. Разве что чуть согреть ноги.

Она окутала ноги свитером Павла.

Павел молча поставил унты рядом с ней и принялся сооружать подобие очага из обломков внутренней обшивки астробота.

– Обуйся, – робко предложила девушка, но он даже не повернул головы.

Павел налил в импровизированный очаг спирт и зажёг. Единственное, что могло ещё гореть. Затем он вскрыл одну из туб с соком и протянул девушке. Она отхлебнула глоток, слабо улыбнулась и вернула тубу назад.

– Спасибо, – поблагодарила она.

– Пей. Чего-чего, а этого добра нам хватит.

– Нет. – Она покачала головой. – Мне что-то не хочется.

Павел допил сок и налил в тубу из канистры.

– Выпей, – предложил он. – Это хорошо согревает.

Девушка осторожно понюхала, окунула в спирт мизинец и содрогнулась.

– Разве это можно пить? – с испугом спросила она.

– Даже нужно, – с улыбкой подбодрил Павел. – Пей.

– Нет, – решительно сказала девушка и хотела было выплеснуть спирт в очаг, но Павел перехватил её руку и отобрал банку.

– Не так страшен чёрт, как его малюют, – проговорил он и опрокинул в себя спирт.

– Ой! – испуганно вскрикнула девушка.

Спирт мгновенно растёкся по бороде, суша кожу. Павел утёрся и, быстро открыв другую тубу с соком, сделал несколько глотков.

– Вот так, – сипло сказал он и вытянул к огню уже успевшие замёрзнуть ноги. Спирт он пил впервые и обжёг слизистую.

– Нет, – снова тихо прошептала девушка и, зябко поведя плечами, уткнулась подбородком в колени.

Несколько минут они молчали, затем она робко предложила:

– Послушай, тебе же холодно. Забирайся ко мне под доху, места хватит, да вдвоём и теплее будет…

Павел не заставил себя упрашивать. Он набросил на себя левое плечо дохи и обнял девушку за плечи.

– Ничего, – попытался подбодрить он, – самое большое дня через два нас найдут, и уже тогда, на станции, мы отогреемся.

Девушка только грустно покачала головой.

Так они и встретили утро. Маленькое солнце выпрыгнуло из-за горизонта и быстро начало взбираться по небосклону. Но и оно не принесло девушке радости. Вначале она встрепенулась, но тут же снова сникла.

– Зима, – вздохнула она.

И тут Павел заметил, что бутон цветка вдруг раскрылся алыми лепестками и тянется к солнцу.

– Смотри-ка! – удивлённо воскликнул он. – А цветочек-то твой расцвёл!

Девушка улыбнулась и осторожно погладила распустившийся бутон.

– Радость ты моя, – с любовью сказала она. – Ошиблись мы с тобой. Зачем мы так рано проснулись?

Сажин оцепенел. Кажется, только теперь он стал что-то понимать.

Вместе с солнцем поднялся ветер. Он задул импровизированный костёр и мгновенно выморозил землю в воронке, покрыв её тонкой коркой льда.

– Вот и всё, – сказала девушка холодными непослушными губами. – Скоро здесь всё заметёт…

Павел вздохнул и неожиданно подумал, что, пожалуй, завтра к утру на Снежной Королеве уже не будет двух чёрных пятен. Останется меньшее – он сам. Он поплотнее запахнул доху и крепче обнял девушку. И тут же понял, что она совсем закоченела.

– Послушай, да ты же ледышка! Обожди, я сейчас разведу огонь…

– Не надо, – остановила она. – Не надо. Ты мне ничем не сможешь помочь.

Павел хотел было встать, но она его удержала.

– Спасибо тебе…

Он отпрянул.

– За что?

Девушка тихо улыбнулась.

– За кусочек весны… Ты прости меня, я сейчас уйду. Мне пора.

– Куда? – глупо спросил Сажин.

Девушка вдруг побледнела и закрыла глаза.

– Ты только не бойся, это не будет страшно…

Павел во все глаза смотрел на неё.

– Я просто уйду… И всё. Спасибо тебе…

Он хотел что-то сказать, но осёкся. Девушка медленно таяла у него в руках. Цвет её платья становился всё бледней, а сама она всё прозрачней и прозрачней. Пока не исчезла совсем. Всё ещё ничего не понимая, Павел осторожно потрогал рукой землю, где только что сидела девушка. Цветок снова закрылся в бутон и низко наклонился. Кустик увядал на глазах.

– Павел! Павел! – Юсика ожесточённо трясла Сажина за отвороты комбинезона. – Павел, очнись!

Он только мычал, но не приходил в себя. Тогда Юсика принялась из последних сил хлестать его по щекам. Наотмашь, сильно, больно, не щадя. И он с трудом разлепил глаза.

– Цветик… – простонал он, впервые произнеся это имя.

Юсика обессиленно опустилась на тёплый снег. Павел попытался подняться, опёрся на руку, но резкая боль в запястье остановила его. И он вспомнил всё. Превозмогая боль сел.

– Что случилось? – спросил он. И увидел звёзды. Чёрную прорву Вселенной, высыпающую на его голову миллиарды звёзд.

– Звёзды… – не веря глазам, прошептал он. – Звёзды!

– Посмотри туда, – указала Юсика рукой в сторону.

Павел повернулся. На горизонте ночными огнями светился город. До сих пор он прятался в чудовищный дисперсии света, опустившейся на Снежану, но теперь открылся взгляду и оказался совсем рядом.

– Дошли… – блаженно улыбаясь, выдавил он.

Он с трудом поднялся и помог встать Юсике. Из его кармана выскользнула плоская коробка ботанизирки и, ударившись о наст, раскрылась. Но они не заметили этого. Они уже шли, шатаясь, поддерживая друг друга, по направлению к городу.

На душе у Сажина было тепло, легко и, одновременно, грустно. Будто растаял смёрзшийся комок, но вместе с болью, которую он причинял, ушло ещё что-то. Часть его жизни.

Они ушли, а на снегу остался лежать раскрытый золотой квадрат, похожий на старинный портсигар. Слабый ветерок лизнул его снежным языком, выхватил какие-то чёрные пожухлые лепестки и, лениво играясь, понёс в пустыню.

* * *

Сразу после старта, по давно укоренившейся привычке Архист Бронер обходил все отсеки корабля. Не нравился ему этот рейс, не нравился с самого начала. Почти тридцать лет прослужил он на транспорте, каботаж приучил его к строгой жизни по графику, и неукоснительное соблюдение режима полёта Бронер, как и большинство капитанов транспортного флота, возвёл в своеобразный кодекс офицерской чести. Если даже по независящим от него обстоятельствам он выбивался из графика, то был хмур и недоволен собой до самого окончания рейса, считая его пропащим, а свою репутацию пунктуального капитана пошатнувшейся. Этот же рейс был вообще чем-то из ряда вон выходящим. Вначале его почти две недели продержали на базе, не давая разрешения на старт – из туманных объяснений диспетчера он понял только, что не получена ответная посылка о возможности приёма транспорта. Молодые практиканты-гляциологи вконец замучили его вопросами о старте. Кроме того, сущим божьим наказанием были бесконечные дебаты в кают-компании о структуре оксида водорода на Снежане, на которых Бронер не столько по праву, сколько по традиционной обязанности капитана должен был присутствовать. За это время он узнал столько теорий об этой самой структуре, что, пройди ещё пара недель бездействия, в сердцах оставил бы капитанский мостик и переквалифицировался в гляциологи – по крайней мере, он уже стал кое в чём разбираться и даже понял суть одной из теорий: теории электронного дефекта в молекулярных связях оксида с наложенными на него внутрипротонными искажениями. К счастью для его капитанской карьеры через две недели дали «добро», и он стартовал. Однако этим всё не кончилось. По прибытии на Снежану его заставили в спешке разгружаться, что, в общем-то, было на руку – возникла эфемерная надежда войти в график. Но с появлением на борту корабля трёх пассажиров она улетучилась. Первого пассажира, хотя он и успел зарегистрироваться в бортовом журнале, Бронер ещё не видел. Но двое других произвели на него странное впечатление.

Он как раз заканчивал перекачку воды из танков корабля в стационарные резервуары, когда на обзорном экране увидел их всходящими по трапу. Бронер закончил операцию перекачки и вышел в коридор, чтобы встретить пассажиров. Нет, они не были акватрансформантами – акватрансформантов Бронер уже видел, встречался с ними на улицах академгородка, – но их вид поразил его. Точнее, вид высокого мужчины с застывшим лицом и пустым взглядом. Шёл он, как слепой, запрокинув голову, механически переставляя ноги. Его вёл, полуобняв за пояс, небольшого роста пожилой человек, бритоголовый, в неопрятном, мешком сидевшем на нём комбинезоне; когда они поравнялись с капитаном, бритоголовый поздоровался и попросил провести их в каюту. Высокий же не отреагировал на приветствие Бронера, словно не заметил его, погружённый в отрешённость. Бронер проводил их к каюте, они вошли, но через минуту бритоголовый вышел и заблокировал дверь снаружи. «Замкнул, словно арестованного», – недовольно отметил про себя капитан, но тут бритоголовый подошёл к нему и вручил мандат представителя КСЧ, а также приказ Центра управления транспортными перевозками об отмене планового рейса в систему Гарднера и старте корабля на Землю. И Бронер промолчал. Позднее, внося дополнения в вахтенный журнал, он заочно познакомился с пассажирами. Представитель КСЧ назвался кратко – то ли именем, то ли фамилией – Кронс. Два других пассажира были занесены в журнал с именами и фамилиями, но зато без всякого обозначения рода деятельности. Попутчика Кронса звали Редьярд Шренинг, а у первого пассажира было звучное имя известного крелофониста – Одам Косташен. «Соврал, наверное», – подумал тогда капитан. Впрочем, это было не его дело.

Бронер окончил осмотр корабля и вошёл в кают-компанию. Все три пассажира находились здесь. Не густо. Пустой рейс. Представитель КСЧ сидел напротив своего товарища, который, вяло ковыряясь в тарелке, уставился пустым взглядом в никуда. Пассажир, назвавшийся Одамом Косташеном, молодой парень с красивым, нервным лицом, сидел в дальнем конце длинного стола и быстро ел, низко наклонившись над тарелкой.

Бронер поздоровался и, подойдя к стойке, заказал себе обед. Затем включил воспроизведение крелофонических записей. Он специально поставил подборку из концертов Косташена. Чтобы посмотреть.

Эффект оказался поразительным. При первых же аккордах пассажиры вздрогнули. Вилка выпала из рук Шренинга, губы затряслись.

– Она… – с трудом выдавил он, и его рот свела судорога боли. – Она любила этот кон… – Он закрыл лицо руками и его затрясло.

Молодой парень бросил на своих попутчиков растерянный взгляд, лицо его перекосилось, и он, вскочив с места, стремглав выбежал из кают-компании.

– Выключите! – гаркнул Кронс и метнулся к своему спутнику.

Бронер поспешно отключил запись.

Тем временем за столом буквально разыгралась драка. Кронс хотел поднять Шренинга из-за стола и увести, но тот, выкрикивая что-то нечленораздельное, ожесточённо отбивался.

– Да помогите же мне! – крикнул Кронс, бросив на капитана злой взгляд. – Его нужно уложить в постель!

Вдвоём они с трудом доставили сопротивляющегося, рыдающего Шренинга в каюту, уложили в постель, и Кронс надел ему на голову шлем медицинской помощи. Очевидно, шлем был уже настроен, потому что через минуту Шренинг затих, закрыл глаза и уснул.

– Что с ним? – спросил Бронер, но Кронс промолчал.

Они вышли в коридор, и Кронс вновь опечатал дверь.

– Кронс, – буркнув, представился он.

– Бронер, – кивнул капитан.

Они молча прошли в кают-компанию. Кронс, смахнув остатки обеда Шренинга в утилизатор, жестом пригласил за стол капитана.

– У вас есть что-нибудь ненавязчивое… только не из крелофонии?

Бронер кивнул. Он подошёл к стойке, поставил на воспроизведение что-то из синфаблюза и перенёс свой обед на стол.

– Когда-то это называлось сойти с ума… – задумчиво проговорил Кронс, глядя в пустоту. Он тряхнул головой, словно отгоняя от себя какие-то навязчивые воспоминания, и взялся за вилку. – Шренинг был ответственным за проведение акватрансформации.

Бронер растерянно зашарил руками по столу.

– Много… жертв? – тихо спросил он.

Кронс тяжело вздохнул и отложил вилку. Как раз об этом вспоминать не хотелось.

– Двое, – через силу выдавил он. – Первым умер Алек Кратов. Но в этом не было вины Шренинга. У Алека больное сердце… Было. А мы не имели ни одного акватрансформированного препарата…

– А кто второй? – осторожно спросил Бронер.

Лицо Кронса болезненно исказилось.

– Второй была его жена, – хрипло сказал он и кивнул в сторону коридора. – И… хватит об этом.

Вспоминать о смерти Анны было тяжело, а говорить – тем более. Нелепая смерть. Нежданная. Когда Шренинг вернулся к себе в лабораторию от Кратова, он не застал в ней Анны. Это не удивило его – работы по акватрансформации были прекращены, и Анна, скорее всего, ушла домой. Словно прощаясь, Шренинг прошёлся по лаборатории, заглянул в реанимационный зал… И то, что он там увидел, заставило его похолодеть. Одна из секций работала в автоматическом режиме, и он сразу понял, что Анна находится там. Остановить процесс он уже не мог и единственное, что ему оставалось, так это ждать. Совершенно машинально он проверил введённую программу и оцепенел. Вместо положенных трёх статусграмм Анна поставила лишь одну, да и ту она сняла с себя лишь за час до эксперимента. Шренинг лихорадочно обшарил лабораторию, нашёл старые статусграммы Анны и ввёл их в приёмное устройство. Статусграммы он подобрал как и положено по методике с годичным интервалом, но это и было его ошибкой. Анна была на втором месяце беременности, а статусграмма беременной женщины резко отличается от статусграммы её обычного состояния. Но о её беременности Шренинг узнал только потом…

– Я, конечно, человек посторонний, – нарушил молчание Бронер, – и не мне, как говорится, судить. Я не знаю, как расценят на Земле происшедшие здесь события. Но мне кажется – это подвиг.

Кронс недоумённо посмотрел на него, вздохнул и принялся есть. Бронер смешался. Кажется, он сморозил глупость.

– Скажите… – медленно проговорил он, пытаясь перевести разговор на другую тему. – А этот, третий пассажир… Он кто?

Кронс поморщился.

– Одам Косташен, – сказал он, не прекращая есть.

– Родственник известного крелофониста?

– Нет. Он сам.

Бронер удивлённо вскинул брови.

– Скажите, пожалуйста!.. – недоверчиво покрутил он головой и тоже взялся за вилку. Он был рад перемене разговора.

– Вы знаете, – доверительно сообщил он, – моя жена просто мечтает попасть на его концерт.

– Не знаю, – безразлично буркнул Кронс. Затем вдруг поднял голову и внимательно посмотрел в глаза капитану. – Вряд ли. По-моему, у него всё-таки проснулась совесть.

Капитан непонимающе посмотрел на него.

Но Кронс оказался прав. Года через два Бронеру с женой удалось попасть на концерт крелогруппы, в который раньше выступал Косташен. Им понравилось, несмотря на то, что критики отмечали весьма посредственное исполнение, сетуя на отсутствие лидера. Но никто и никогда больше не слышал имени крелофониста Одама Косташена.