Текст книги "Марс"

Глава 13

– Стратегический запас.

– Ты очень дальновидная, честно.

– Поцелуй меня.

– Потом.

– Сейчас.

– Может лучше я тебя трахну.

– Может я тебя.

– Что-то мне знакомое так-так. Нет, а с другой стороны, она мне, конечно, должна. Как я ее трахал, как я ее трахал тогда в деревянном склепе на холме! Как она плакала всю ночь от счастья.

В общем слопала она все свои семь кило, и смотрит, как я давлюсь своим килограммом, а эти вообще ничего не ели. Куски рыбы на приличных тарелках с зелеными и красными водорослями так и стояли перед их ртами. Хотя:

– А где они, рты-то? – Не смешно. И знаете почему: я периодически оглядывался, чтобы не пропустить момент, когда они начнут есть. Ибо возникает естественный вопрос:

– Как?! – И дооглядывался. Однажды – это было уже в десятый раз, когда я обернулся – обернулся, а рыбы-то уже и нет. И что самое интересное:

– Именно на моей тарелке.

– Так не делается, – сказал я разочарованно. – Если ты не наелась, мы могли бы поймать еще, хотя, конечно, после обеда заниматься этим трудоёмким занятием проблематично. Можно бы у них съесть, – я показал пальцем назад, – всё равно стоит, как на поминках. Но там уже ничего не было.

– Ты меня отвлекла, и я не успел посмотреть, как они едят.

– Прекрати меня злить. Хотя немного можешь, у меня уже проходит чувство голода. Я прилягу на шезлонге, а ты нарисуй мне картину и прочитай стихи какого-нибудь Бродского.

– Я не помню.

– Своими словами.

– Да? Хорошо. Итак: Бродский, Бродский, почему ты умный, а мы дураки?

– Это так переводится?

– Да.

– Теперь, пожалуйста, картину.

– Мою любимую?

– Изволь.

– Тебя может хватить Кондрат.

– Пусть. Я люблю, когда меня хватают.

И я нарисовал. Как умел. Пикассо, наверно, тоже писал, как умел. Она на это время, пока я писал, прикрыла глаза. А когда открыла, то упала с шезлонга на палубу. Правда, сначала поднялась, а потом рухнула, как подкошенная. И, что характерно:

– Лбом о палубу.

А этот прожорливый коврик забыла положить рядом. Ну, и, как говорится, Кондрат тут как тут.

Смотрю не дышит абсолютно.

Вообще-то некоторое чувство облегчения было:

– Может бежать?

Чё-то мне кажется не я здесь играю Первую Скрипку. Все так и лезут вперед, как за Зарплатой до или после референдума. Ну, а почему бы не платить:

– Есть всё равно надо.

Вообще тут прошла довольно странная информация, в том смысле, что:

– Скоро придется кормить и покойников. – Спрашивается, зачем? Но самое главное: Чем? Тут и самим не всего хватает.

И был ответ:

– Если хотите, чтобы они когда-нибудь ожили.

– Вот когда-нибудь?

– Нет, нет, уже скоро.

Ладно. Но чем? Если сейчас скажут:

– Тащи всё самое лучше – будет очевидно:

– Это Подстава. – Но нет. Лучше:

– Несите Коврики и Стулья.

Я не ослышался? И с легким сердцем я высадил их на первом острове в океане. И что характерно, вместе с так и не пришедшей в сознание Эс. Нет, а действительно:

– Вдруг она умерла. – Да, нет, скорее всего умерла, конечно. После Авиньонских Девиц не выживают, включая самого Пабло. Вот Портрет, про который он поет, что, мол:

– Остался! у меня на память от тебя, Портрет, Твой Портрет работы Пабло Пикассо, – это и есть его натюрлих личность. Человек не Двуличный, как обычно, а Четырех-личностная Личность. Говорят, их пять, но пятый это я.

Нет, нет, очень хорошо придумано, не в пример Булгакову:

– Про валюту ни слова. – Только забытые вещи.

Её я хоронить не стал, конечно, это не Земля – Марс:

– Вдруг она живая, и только кажется, что умерла.

Пусть живет здесь в одиночестве, как Калипсо, и ловит одиноких путников для удовлетворения их неутолимых потребностей в секшэн революшэн.

Со стороны моря их не было видно, здесь росли кусты черной смородины и даже немного голубики. Но голубика маленькая, поэтому в целях конспирации, что она есть, что нет – всё равно, а вот смородина и других лопоухие деревья делали этих ребят недоступными вездесущему взору путника, вечно ищущего каких-нибудь наслаждений на море, так как на самом море их нет абсолютно, ибо:

– А баб на шхуну не берем! – Вот моему уровню сознания недоступен этот парадокс:

– Чуть что:

– Кто куда, а я уплываю вместе с Куком в Австралию. – А как увидели остров с дикими, можно сказать, дамами, а все:

– А мы здесь жить будем. – Как будто нельзя жить в Англии.

А вот получается, что нельзя. В Австралии, где нет никого, кроме Аборигенок неизвестного происхождения – можно.

Я уплывал со стихами: Стихи Тимофеевского из передачи Ивана Толстого про Толстого:

– И выпить не дурак.

К счастию у меня с собой было. А к несчастью подать было некому. Я плыл, стоял у штурвала и мечтал о даме, коротая работала бы у меня пулеметчицей и одновременно подавала коктейли со льдом, обернутые для терморегуляции полотенцем с разными птицами, как-то:

– Сороками, летучими мышами, и другими воронами. – Почему, спрашивается, я не выбираю каких-нибудь райских птиц? Просто я их никогда не видел, поэтому я их не могу и вспомнить.

Штурвал не был закреплен, когда я спустился в кубрик, чтобы приготовить что-нибудь в стиле Черной Мамбы. А именно:

– Со льдом, виски и белым манговым ликером. – Но, разумеется, без яда. Удивительно, но миксер работал, наверное, от каких-то специальных солнечных батарей.

Я вернулся на палубу, и закрепил штурвал, но не для того, чтобы идти в правильном направлении, а просто, чтобы не мельтешил перед глазами. Хотелось решить вопрос:

– Был ли среди оставленных мной на острове мумий враг? – Или вот так просто: как встретились – так и разошлись, как в море корабли. Только один пошел дальше, а другой пошел на дно. Так-то вроде все они были хорошие ребята, и если на кого я и мог думать, что он Засланный Казачок, то это мужик, который так и не успел улететь в свою Москву. Хотя:

– Кака тут Москва? – Так только наверно символический символ. А с другой стороны:

– Кант – он и на Марсе Кант:

– Место, где нас нет принципиально отличается от Другого Места, где мы, собственно, и находимся.

С другой стороны:

– А какая разница? – Разница есть, так как могут ударить в тыл.

Я-то думаю, что уничтожаю врагов, найденных мной на островах в океане в порядке общей очереди. С другой стороны, можно ли про поверженных врагов сказать:

– Иногда они возвращаются? – Скорее всего, да, но если и на Марсе также, то это очень печально. Вряд ли удастся получить в качестве подарка к выходу на пенсию:

– Старый катер, Пятницу и людоедов, чтобы возить их на этом катере на рыболовецкие прогулки, и отучать таким образом от неправильного поведения и дурных замашек.

Чем они только платить будут непонятно. Я спустился за второй Мамбой. И тут как раз телетайп отстучал мне следующее направление движения:

– Отбить нападение студентов института.

– А само направление? – спросил я. Но как говорится, утра вечера мудреней, только я вышел на палубу стало ясно: корабль движется к берегу, и хотя на пристани в отличие от Форреста Гампа я никого не увидел, всё равно, как он прыгнул с борта, и поплыл сам. За каким, спрашивается? Как другу военных лет обрадовался Форрест Гамп, хотя и безногому, так я обрадовался берегу, как другу. Я думал раньше, что его придется искать очень долго.

На всякий случай я взял с собой только оружие нейтрального поражения, а именно:

– Коктейли имени Клары Цеткин и Розы Люксембург.

– Хай, – сказал я хозяину дачи, который в это время писал что-то в тетради про снег падающий за окном. Имеется в виду, в его мечтательном сознании. Здесь был приятный вечер.

– Будешь? – спросил я. – Ибо не все здесь коктейли Клары и Розы, есть две Черных Мамбы. Одна, как обычно, с манго, другая, впрочем, тоже.

– Какую?

– Да мне все равно, – ответил он, и добавил: – И знаете почему?

– Нет.

– Я не пью.

– Вы, наверное, не в курсе, – сказал я, – но сейчас будет бой.

– Да? По этому поводу мы должны выпить, что ли?

– Мы должны быть в форме.

– Бой? – переспросил он, и добавил: – Но я не Марк Бернес. Может быть, к сожалению. – Но все же поинтересовался: – Мы будет защищаться одними коктейлями? В том смысле, что пулемета у нас нет, что ли?

– Не думаю, что все настолько серьезно.

Он выпил, даже не пересев ко мне на диван, так и остался за столом с листом А-4 – остальные толстой пачкой тоже готовы были ринуться под его лапы, как под танк.

– Если вы не хотите пересесть на диван, то хотя бы заложили перо за ухо.

– Вы находите? – и он на самом деле положил ручку себе на ухо.

– Наверное, хочет посмеяться надо мной, – подумал я.

Только мы сделали по паре глотков – он согласился только когда понял, что Мамбы холодные, со льдом – как начался штурм.

– Вот из ит? – спросил он. – Неужели, действительно, штурм.

– Не бойтесь, Док, – сказал я, – это новобранцы.

– Вы думаете, мы с ними справимся?

– Однозначно. Берите коктейль Клары Цеткин, а я возьму Розу Люксембург.

– Она лучше?

– Почему обязательно Она лучше?

– Ну-у, всегда выбирают Лучшее.

– На этот раз будем считать, что они одинаковые, вы согласны?

– Я согласен, если эти штурмовики только студенты литинститута. И знаете почему? Их довольно много, а нас только двое.

– Но со студентами-то мы, надеюсь, справимся?

– Именно поэтому я и согласился. Нет, не потому, почему вы могли подумать, но, во-первых, не хочу наносить им большой урон – дети, а во-вторых, не могу надолго отвлекаться.

– Вы пишете вторую серию Доктора Живаго?

– Нет, но дел всё равно хватает.

– А именно?

– Вот сейчас жара, а у меня нет импортного кондиционера. Более того, нет даже мощного вентилятора, так только был настольный трепыхало, но он сдох. Умер, как мышь без сыра.

– Какой он любил? Дор Блю? Мне кажется, он всегда пересоленый.

– Вот-вот, вы совершенно правы: всем нужно одно и то же. Вы поняли?

– Понял ли я? Сейчас подумаю. Холод? угадал.

– Да, и вентилятор, как и сыр Дор Блю любят холод. Слишком сильная жара им не по силам.

– Вентилятор, к сожалению, нельзя посолить капитально, как Дор Блю, чтобы пожил подольше.

– Вот в этом вы совершенно правы.

Он бросил Клару, я Розу. За окном не заиграла гармонь, но какие-то мыши запищали. Тем не менее студэнтэн литэн продолжали кидаться чернильницами.

– Им бы писать и писать, а они какают, – выдал резюме будущий лауреат Нобелевской Премии. Хотя я не уверен, что ее уже у него не было. А с другой стороны:

– Чтоб я так жил. – В том, смысле, уехал бы давно на остров, подаренный ему Эрнестом Хемингуэем.

Но тут-то я как раз и понял, что:

– Потому и не уехал, что находится в осаде.

– Вот она Троя, – сказал я.

– Что, простите?

– Это Троя, ты Приам, а я Ахиллес.

– Может наоборот, я Ахиллес, а ты Гектор.

– Я Гектор? Разве они были вместе?

– Иногда приходится.

И мы бросили еще по одной Кларе и по одной Розе.

– Писк возобновился.

– Им бы строить коровник в деревне, а они здесь, штурмуют зимний.

– Летний.

– Тем более.

– Я бы сказал, что лучше всего им писать.

– Что?

– Хотя вы правы, они думают, что вот сейчас они и пишут, и поэтому взяли с собой побольше чернильниц.

Мы бросили по последней Розе и Кларе и пошли в контратаку. Вылезли из окон, а там никого! Фантастика, только что были, а уже нет.

– Куда делись? – спросил Нобель. А почему бы его не звать так, если других я здесь не знаю.

– Вон, – показал я пальцем, – мышь.

– Это крыса.

– Крысы не бывают такими маленькими.

– Ну, хорошо, пусть будет по вашему. Будем ловить мышей.

– Но как?!

Я почесал затылок.

– Вам надо завести, кота, мой друг.

– Вот из ит кот? – спросил он. И добавил: – Его надо держать на цепи?

– Наоборот, вы оцепите свой садовый участок цепью, а по ней пропустите ток.

– А при чем здесь ток?

– Вы слышали хоть когда-нибудь о Коде Войнича?

– Не думаю.

– О коде Цезаря?

– В том смысле, как он мог смотреть кино – танец гетер имеется в виду в прошлом и назывался:

– Кино? – и одновременно сочинять трактаты, и слушать рассказы провинившихся легионеров о походах по борделям.

– Вот теперь мы добрались до сути, – сказал, Док, и добавил: – Первое, в последнем слове, а именно Док, заменяем одну букву на букву Т, получаем в результате слово Ток, но с большой буквы, так что можете не задавать вопрос, почему сразу нельзя было более внимательно рассмотреть слово ток, ответ:

– Оно с маленькой буквы.

– Что же, по-вашему Кот – это есть Ток? – как-то даже обиженно спросил Нобель.

– Не совсем так, милый доктор. И знаете почему?

– Почему? Потому что э-э-э.

– Почему Э? Вы даже меня запутали. А да:

– Не Кто – это Ток, а Ученый, понимаете? ученый Кот – это и есть Ток. Точнее, наоборот:

– Ток – это и есть Ученый Кот.

– Друг мой, это вам надо было давать Нобелевскую Премию, а не мне.

– Да нет, нет, и вам тоже.

– Я не понимаю, за что?!

– Вы рассказали в Доке, как происходил Контакт с Марсианами.

– Вы правы, но только со злыми марсианами, которых сбросили с Марса к ним туда, на Землю.

– Это хорошо, что вы понимаете, Док:

– Мы сейчас не на Земле, а на Марсе.

– На Марсе? Я так и думал.

И мы начали пропускать Ток по Цепи. Но перед тем, как включить многие запищали.

– Теперь ясно, что они здесь только скрывались в норах.

– Включать? – спросил я.

– Давай спросим, что они хотят.

Глава 14

Многие мыши – да нет все мыши – попросили выбросить их в розовые кусты, которые росли За забором. Только один наиболее любознательный, а точнее, наглый спросил:

– А как узнать, что Кот уже идет по Току.

Многие на него зашикали, а некоторые так даже стали тихонько кусать за жопу и за хвост.

В конце концов, мы решили брать их за хвосты и поочередно бросать через забор. Но вот этот, который хотел узнать секретную информацию о хождении Кота по Цепи Кругом, попытался меня укусить на прощанье.

– Наверное начальник оперотряда у них.

– Да-а.

Мы в честь праздника выбросили и его. Но вероятно Док не добросил его до Котовой Цепи.

Но, видимо, этот злобный парень не зря расспрашивал об устройстве Зеленого Дуба и его Лукоморья. И понял, что можно прорыть:

– Подземный Ход.

Он набрался наглости и пощекотал мне пятки.

– Чё? – спросил я, думая, что еще сплю. И тут узнал его, хотя он был больше того крысенка, которого мы последним выбросили за борт нашего Ковчега. Где-то мне по плечо. С жиденькими рыженькими волосами.

Я потягиваясь вышел во двор, где он меня ждал.

– Ч-что ты здесь делаешь? – спросил я, и посмотрел по сторонам, чтобы узнать, сколько их еще здесь. Оказалось, он один. – Так, что ты хочешь? – спросил, и даже не добавил слово, которое хотел добавить. А именно:

– Сволочь.

– Набить бы тебе морду, – почти ласково промолвил он.

– Ты как пролез сюда?

– Прежде чем тебя убить, хочу узнать, где у нас течет.

– Окей, я прорыл Подземный Ход.

– Еще один вопрос моно?

– А именно?

– Почему вы атакуете Дока?

– Приказ. Знаешь, как бывает:

– Дан приказ идти на Запад.

– Вот вы и пришли?

– Да, благо, что он оказался недалеко. Впрочем, здесь все только и ждали этого приказа.

Он, не прыгая предварительно, решил провести Прямой в голову.

– Боксер, – не спросил, а просто резюмировал для себя.

– Есс, есс, – ухмыльнулся он. А я сказал:

– Вы в курсе, что я ликвидатор боксеров?

– Нет, а должен?

Я провел Переднюю подножку, но он извернулся и упал на живот. Точно боксер.

– Видно, что тренировался, – сказал я.

– Давай выйдем, – сказал он. – Обещаюсь, будем драться один на один.

– Здесь тоже неплохо, – заметил я, пытаясь понять, зачем ему надо, чтобы я вышел с ним за забор. – Я отключу Кота, а Господа Сочинители опять пойдут в атаку?

– Нет. И знаешь, почему? Нет смысла – Литэн Коктейли имени Шолохова закончились.

– Вот так Просто по-простому закончились?

– Здесь на меня давит местность, – подвел он резюме. – Ваш Ученый Кот наводит на меня Магнитное Поле.

Прижатый логикой я вынужден был согласиться, но не полез под землей, как он предлагал, а открыл ворота, предварительно, естественно, дав возможность Коту отдохнуть.

Их было восемь. Они не стояли в ряд, но живо обсуждали, только что проведенные ими военные действия. А именно:

– Старались доказать самим себе, что они победили. – И очень удивились, что вот этот злобный крысенок решил доказать свою победу еще раз и поставить точку. Хотя были и такие, кто говорил:

– Зачем?

– Придем еще.

– И не раз.

– Будет повод.

– Нет, – сказал боксер, – я как будто купил арбуз, но из чувства приличия поделился. А тянущее чувство голода осталось. Ну вот я не могу не въебать ему и всё! – Маленький фюрер показал на меня пальцем.

Он даже не успел произнести последнюю Ё, как я провел Подхват под обе ноги. Многие упали. Остановка сломалась. Хотя и была железная.

Но боксер встал и побежал на меня, как будто имел в руке меч-кладенец. Я лег на землю. Но вместе с ним, и – вот чего он не ожидал – запустил снизу торпеду, которая подняла его задние лапы к небу. Оттуда он спустился уже лежа на спине, и что характерно:

– Головой в обратную сторону.

– Готов, – резюмировал один из его сподвижников. И все посмотрели не на меня, а вверх, на синеющие где-то Вины.

И что самое удивительное, вот этот меч-кладенец торчал у него из груди. Уже за забором, включив Кота, я понял, что скорее всего ошибся, это был не меч, а просто труба от развалившейся металлической остановки.

– Не хотите ли прокатиться со мной, Док? – спросил я его утром, утрамбовывая рюкзак с провизией.

– Вы думаете, Кот сам посторожит это опасное место?

– Есть ли смысл его вообще сторожить?

– Но Кота, надеюсь, мы возьмем с собой.

– Само собой.

Где-то уже в открытом море, я попросил его послушать мои стихи.

– Ваши любимые?

– Да.

– Это ваши стихи? – спросил Док.

– А чьи еще это могут быть стихи? – усомнился я.

– Я думал, мои.

– Ну, знаете, Док, нельзя все стихи приписывать себе.

– Почему?

– Потому что кроме вас существуют другие поэты.

– Например?

– Их имя велико – это:

– Это Читатели.

– Тогда получается, что и я только Читатель, или Слушатель! – почти радостно резюмировал он, и добавил:

– Сейчас очередь чья?

– Думаю, ваша.

Он пошел за холодными коктейлями, а я взял бинокль и всмотрелся вдаль. Никого. Но на правом берегу вдруг показался белый с синим и красными ягодами толи рябины, толи брусники, а скорее всего клюквы – промельк маховой. Бражник? Да какой Бражник днем, тем более даже издалека, он все равно намного меньше. Это была прекрасная девушка с бельем на берегу. Она вышла на прибитый к берегу плот, осмотрелась, и, скорее всего, даже не заметив, в только почувствовав, предвидя наше скорее появление на горизонте, подняла повыше юбку и расстегнула лифчик на две пуговицы.

– Док! – крикнул я, – ты где? Давай бегом сюда.

– Несу, несу, – констатировал он, и тут же полюбопытствовал:

– На горизонте большая рыба?

– Да, – ответил я, поняв, что лучше ничего и не придумать.

– Где монокль?

– Бинокль, вы имеете в виду?

– А есть разница?

– Вы так говорите, как будто никогда не было знакомы ни с Ван Гогом, ни с Пикассо, ни тем более с Моне. Если так, то вы все равно ничего не увидите, у меня-то бинокулярное зрение.

– Ну, хорошо, я не буду настаивать, – он поставил высокий стакан на перила, чтобы даже через вафельное полотенце не слишком нагревать его. Прежде чем продолжить дальше, он долго смотрел на него:

– Не упадет ли? – И да:

– Поясните, пожалуйста, вашу позицию.

– Так смотрит в нашу сторону.

– Неужели вы думаете, что она нас уже видит?

– Уверен.

– Как?

– Затылком.

– Вы считаете, что это возможно? Нет, я знаю, что это возможно. Но если она такая умная, неужели мы с ней справимся? Если только, конечно, она деревенская проститутка.

– Почти.

– Вот из ит, почти?

– Когда она гордо идет по улице, многие, точнее, это только кажется, многие, а так-то только некоторые говорят ей вслед с восхищением:

– Во! блядища пошла.

– Нельзя как-то более культурно? – спросил он.

– Вот блядь идет.

– Это лучше.

– Вы думаете этого нам хватит на двоих?

– Простите, но я думаю, вам лучше поискать себе другую.

– Окей. Вы правы, эта для меня слишком красивая. Меня любят только Жанны.

– Какие Жанны?

– Обычно Дарк. – И Д, между прочим, отдельно.

– Да-а, это скушно. Если бы я был художником, там Пабло Пикассо или даже Тулузом, нашим, Лотреком, я бы нарисовал вам красивую телку. – Он поднял указательный палец, предварительно внимательно посмотрев на высокий стакан на узких перилах:

– Еще не упал?

– Где?

– А я не сказал? На ее лице!

– Да? Нет, в принципе ничего особенного, индейцы ведь раньше только этим и занимались: рисовали себе чужих красивых дам на лицах своих жен.

– Лишь бы на нас в этом месте на нарисовали жарящегося на вертеле быка, – резюмирован Док.

– Позвольте усомниться, дорогой профессор, – сказал я. – И знаете почему?

– Почему?

– Потому что здесь одни людоеды, эти, как их? Канны.

– Я между прочим, не различаю Ганнибалов и Каннибалов.

– Да?

– Да.

– Ничего удивительного, возможно, кого-то из них нам придется съесть.

– Понимаю. Чтобы устрашись.

– Это во-первых, а во-вторых, мы должны в конце концов отомстить за любимого нашего Джеймса Кука, первого покорителя этой древней планеты Марс. Они ведь почему его съели, вы знаете?

– Догадываюсь: чужое всегда вкуснее.

– У меня другая версия: они его ели и давились, потому что думали, с Земли им специально присылают этих ребят, чтобы их ели, но сколько можно, не подавиться же. Но ели, не удобно выбрасывать дармовщинку.

– После ваших рассуждений, я уверен, что мы попадем им в плен. – И он добавил: – Авось вернуться?

– Я бы не советовал. Литэн студентэн, уверен, так и жонглируют чернильницами на дороге в Перестройкино. Ждут, как акулы большого бизнеса мелкую рыбешку, чтобы без особых хлопот проглотить. Чтобы мучились, но не долго.

– А как здесь, интересно? – опять он начал тянуть одеяло на себя, в том смысле, что уж очень скучал по Нобелевской Премии.

– Здесь хотя бы съедят для дела.

– Какое дело?

– Питание, знаете ли, это логично. А там так только, чтобы мы помучились.

– Сразу никак не пойму, что лучше, а что хуже, – сказал Док. И добавил: – А с другой стороны, здесь мы хотя бы купим телок. У нас есть гвозди? Нет, не для того, чтобы прибивать их гвоздями к стене, как делали некоторые спецслужбы во время Второй Мировой Войны, и только потом издеваться. И заметьте, это были дети от 5-ти до 17-ти лет.

– Вы меня спрашиваете? Вот так сразу я не пойму, зачем это надо было делать.

– Вы поняли, что нам нужны гвозди только для того, чтобы за горсть оных покупать холст, в виде Марсианки?

– Да понял, понял.

– У меня только три варианта, зачем надо было детей прибивать гвоздями к стене, – сказал он. – Первое, оставить в назидание их папам и мамам, чтобы в дальнейшем меньше бузили. Второе, если у соседа, прибитого к стене, вырвать сердце, тот другой, еще живой сосед, может признаться, что они диверсанты, хотя и дети. Тогда это было обычное дело. Смотрели кино:

– Кровавый Алмаз с Леонардо ДиКаприо, – там и сейчас маленькие, в общем-то, детки бегают с автоматами, и стреляют из них по первому вашему слову: Против. Даже просто, если вы начитаете объяснять Свою правильную позицию.

– Я не понял, какой третий вариант?

– Так это: просто на просто – Тренировка. Не все же втыкать штыки в мешки с опилками и другие муляжи.

– Жуткое место.

– Где, там или здесь?

– Мы сюда прилетели в надежде, что здесь всё-таки лучше. Нет, даже не Всё-таки, а:

– Конечно, лучше! – Хотя лучше там, где нас нет.

– Нам придется надеяться, что нас здесь – Нет.

И вот она замахала нам рукой с берега.

– Застучали по рельсам колеса – ты рукой мне махнула с откоса-а!

– А поезд уходит в Далёка, Ты мне помашешь рукой, Сколько я девушек встретил, Только не встретил Тако-о-й-й!

– Док, – сказал я, – дайте мне какую-нибудь фразу, чтобы в случае большого волнения я мог ее повторять.

– Например?

– Ну, некоторые, говорят, когда не знают, что ответить:

– Бред сивой кобылы, или более скромно:

– Дурость. – Карточка:

– Ужас, – тоже занята. Что-нибудь новое можете придумать?

– Всегда говорите:

– Я так и думал.

– Нет, это слишком банально, я не запомню.

– Тогда скажите ей:

– Вы очен-но красивы.

– Эту фразу я тоже не смогу запомнить. Это как конфеты Мишка на Севере нельзя купить в магазине по просьбе вашей бабушки. Так всё ясно, но когда я вижу еще и Мишку на Юге, то уже не могу решить:

– Кого из них брать?

– Вы правы, это заметил еще Шукшин. Он сказал:

– Почему на Севере лучше, чем на Юге? – Ну и пошло-поехало:

– Я За Север!

– Я За Юг! – Как будто дело шло за освобождение от рабства.

– А так это и было.

– Да?

– Да.

– И когда все стали свободными, всем стало плохо, ибо уже никто не мог в магазине отличить Мишек Южный от Мишек Северных.

– Вот вам и: все свободны! Что уже переводится, как:

– Валите отсюда просто на просто.

Тогда он говорит:

– Может быть, вы сможете запомнить фразу:

– Уссаться можно?

– Это вопрос?

– Нет, это уже ответ.

– Если она красивая, я не смогу это сказать.

– Тогда я не знаю, что тут еще сказать, – сказал он. – Бред сивой кобылы, был?

– Был.

– Дурость?

– Да, была, конечно.

– Всё забито, значит. А этот, Ужас, был?

– Конечно.

– Все секретные маркеры Правды, точнее: искренности – заняты.

– О том и речь, Док, иначе я бы не просил вас быть поумнее. Или, как это лучше сказать?

– Ты сердишься, Юпитер, значит, ты не прав.

– Это никто не запомнит. И знаете почему? Юпитер потому и не прав, что не сердится.

– Вы считаете, это просто ирония? Он возлежит, находясь, как известно, в самом выгодном положении, и чтобы к нему не приставали, что ничего не делает, начинает:

– Бред сивой кобылы! Дурость! Ужас! – А жена ему не верит, и потому говорит:

– Ты сердишься, Юпитер – значит, ты не прав. – А ведь могла бы, кажется, поступить по-честному и благородному:

– Облить его холодной водой из ведра.

– Может, так и говорить ей:

– Ты, эта, можешь прыгнуть с моста, если я попрошу?