Текст книги "Российская история в афоризмах"

Жить стало лучше, жить стало веселее

После революции и особенно в условиях гражданской войны в повседневной жизни десятков миллионов людей произошли изменения не в лучшую сторону.

В декабре 1924 года председатель ВСНХ (Высшего совета народного хозяйства) Ф. Э. Дзержинский в речи на расширенном заседании президиума ВСНХ СССР с участием представителей ВСНХ союзных республик, ЦСНХ, Промбюро и областных СНХ говорил о потрясающей нищете, о снижении уровня жизни населения в сравнении с дореволюционным временем. Он привел данные о том, сколько приходится на душу населения некоторых предметов потребления[111]111
  Правда. 1924. 4 декабря.


[Закрыть].

Следует учитывать, что с началом нэпа экономическое положение крестьян, ремесленников стало постепенно улучшаться. С 1924 года ситуация в стране стала выправляться очень высокими темпами. Только за 19241926 годы прирост населения составил 9,5 млн человек: по переписи 17 декабря 1926 года в СССР насчитывалось 147 млн жителей. Из них 26,3 млн (18 %) являлись горожанами. Калорийность питания одного взрослого едока в день выросла с 2000–2500 килокалорий до 3200–4200 килокалорий в зависимости от территории и социального положения. Среднемесячная заработная плата рабочих цензовой промышленности выросла с 36,15 рубля в 1923/24-м хозяйственном году до 60,5 рубля в 1926/27-м. У служащих зарплата выросла с 58,42 до 80,94 рубля. Если в лечебных учреждениях и школах зарплата составляла 50–56 рублей, то у служащих органов центрального управления доходила до 155 рублей. В Москве и Ленинграде заработки и цены были выше. К началу 1928 года при среднем заработке около 90 рублей цены были следующими.

Цены учитывались ежемесячно на 1-е число каждого месяца в 400 губернских и уездных городах СССР. Центральное бюро статистики труда подсчитывало стоимость бюджетного набора для СССР. На начало 1928 года бюджетный набор в Москве и Ленинграде составлял около 19 рублей. Работающий мужчина мог вполне прокормить жену и двоих детей[112]112
  Итоги десятилетия Советской власти в цифрах. 1917–1927. М., 1927. С. 356, 360, 342, 347.


[Закрыть].

Как в дореволюционный период, так и в советское время снабжение продовольствием крупного индустриального центра на северо-западе страны представляло собой сложную проблему. Продовольствие приходилось завозить из других регионов, а при определенных обстоятельствах – из-за границы.

Неоднозначной мерой стали отмена «сухого закона» и выпуск водки государством. Сталин в своих рассуждениях на тему «о водке» говорил о необходимости уничтожить нелегальное изготовление и продажу алкогольной продукции. В действительности в условиях растущего платежеспособного спроса населения продажа алкоголя была способом изъятия части денег у населения. В 1924/25 хозяйственном году по СССР было выпито 4,1 млн ведер вина (так называли сорокаградусную «рыковку»), в 1925/26 году – 20 млн ведер, в 1926/27 – 31 млн. За 1926 год было пропито свыше 1 млрд рублей. Столько же было потрачено за год на капитальное строительство[113]113
  Ленинградская правда. 1926. 19 апреля.


[Закрыть]. Так начала складываться алкогольная политика Советской власти (КПСС), значение которой в социалистическом и коммунистическом строительстве совершенно не изучено.

С начала 1930-х годов частная и кооперативная торговля была сведена на нет. Если в 1928 году на частную торговлю приходилось больше половины розничного товарооборота, то в 1931 году государственная торговля полностью вытеснила частную. За 1930-е годы количество продовольственных магазинов увеличилось в 1,6 раза и достигло 6,8 тыс., количество промтоварных магазинов выросло вдвое и составило в 1940 году 1,5 тыс.

Слова «Жить стало лучше, жить стало веселее» были произнесены Сталиным в связи с отменой карточной системы с 1 января 1935 года. Произошла некоторая дифференциация системы материального поощрения. Сталинский лозунг-афоризм несли на демонстрациях, изображали на плакатах. Естественно, никто не считал, кому именно стало «жить лучше» и насколько. Многие современники любят вспоминать о безмятежных предвоенных годах. Тем же, кто пострадал в годы «ежовщины» (1936–1938), вряд ли было «весело».

С отменой карточной системы с 1935 года решающую роль в продаже продовольственных товаров стала играть государственная торговля.

Реальностью 1936–1940 годов был дефицит продовольственных и промышленных товаров во многих районах страны, что вызвало нормирование продажи товаров в одни руки в открытой торговле. В 1936–1939 годах на одного человека отпускалось по 2 кг печеного хлеба, мяса, колбасных изделий, по 3 кг рыбы, по 5 кг картофеля и т. д. С осени 1940 года эти нормы сократились в 2–4 раза. Реальностью стали очереди. Считается, что первые очереди возникли в Петербурге осенью 1916 года за хлебом. В условиях Первой мировой войны начались перебои с его подвозом. Исчезли очереди с 1992 года, когда при начавшейся либерализации цен многие петербуржцы просто не могли купить самые необходимые продукты и предметы обихода из-за их дороговизны. Да и рынок стал наполняться продовольственными и промышленными товарами, правда, преимущественно импортного происхождения.

В своей замечательной книге для детей среднего и старшего школьного возраста известный ленинградский (петербургский) писатель Д. А. Гранин представил развернутую панораму повседневной жизни ленинградцев в 1930-х годах. Несколько строк в этой работе посвящено очередям.

«В витринах парикмахерских стояли бюсты красавиц в париках и молодых людей, модно стриженных под "бокс", "полечку", "полубокс". В парикмахерских не только стригли, но и брили. Кроме того, в витринах парикмахерских выставляли портреты приезжающих в город на гастроли артистов. Например, певицы Липковской или джаза Цфасмана. Рядом с этими парикмахерскими пестрели вывески магазинов: ЛСПО, ОРС, кооператив ЗРК (то есть Закрытый Рабочий Кооператив), РОСКОНД, МОЛОКОСОЮЗ, ТОРГСИН, к магазинам тянулись очереди. Длинные хвосты очередей стояли за пальто, за сахаром, за сапогами, за макаронами, за чулками. На дефицитные вещи давали ордера, но и по ордерам были очереди. В очередь становились с ночи. В очередях стояли семьей, сменяя друг друга.

У очереди были свои законы, свой быт, свой жаргон, свой контроль, свои верховоды. Ах, эти очереди, сколько часов, дней простояли в них наши родители, доставая нам самые обыденные по нынешним временам вещи. Стаканы и чашки, калоши и ситец, кепки и картошку. Сколько слез и огорчений доставалось им: кончилось перед самым носом, не хватило. Образовались специалисты "втираться" без очереди, ловкачи-скандалисты, а то и умельцы стоять одновременно в двух, трех очередях. Очереди отнимали силы, часы, недели, но было это неотъемлемой частью жизни тех лет. Наверное, бесчестно делать вид, что это несущественно, нетипично, что, мол, не это характерно для тех лет»[114]114
  Гранин Д. А. Ленинградский каталог. Л., 1986. С. 95–96. Для людей, которые «умели» стоять в очередях и сокращать для себя время пребывания в них, возникла характеристика, выраженная в формуле «нахальство – второе счастье». Следует отметить, что вплоть до 80-х годов многие «гости города», совмещавшие приезд в «город трех революций» с закупкой продовольственных и промышленных товаров, проявляли завидную энергию и бесцеремонность в очередях.


[Закрыть].

Характерным документом эпохи можно считать письмо крестьянина А. Е. Кирпичникова председателю ЦИК М. И. Калинину от 19 апреля 1937 года.

«Тов. Калинин и тов. Сталин. Вы умнейшие вожди нашего правительства и политики советской власти, но, вероятно, и вы глубоко заблуждаетесь. На сегодняшний день мы признаем, что колхозы и колхозники становятся зажиточными, жить стало весело и радостно. Насколько это верно, если выяснить, так ли это на самом деле в жизни колхозной деревни.

Дорогие вожди, Вы видите очень слепо. Вы только слышите на разных всякого рода съездах, совещаниях какое-то количество во всем довольных людей в лице делегатов, а также вся наша пресса втирает Вам очки о колхозной деревне. Фактически в колхозах наблюдается во всем печальная картина, особенно если сравнить с годами нэпа, то есть с единоличной жизнью крестьянства с 1925 по 1930 год, когда с появлением всяких сельскохозяйственных машин сельское хозяйство заметно росло и обогащалось. Люди интересовались жить и работать в крестьянстве, и не нужно было никакое начальство (как теперь имеется масса неработающих, как то: председатели, счетоводы, бригадиры и проч.). Строилась тогда деревня, каждая деревня, хутор, заимка были полны лошадей, скота, птицы, заваливали город всякой сельскохозяйственной продукцией. На рынках для рабочего все было дешево. Действительно тогда становились все зажиточными, довольными и посредством батрачкомов не допускалась и изживалась частная собственность.

С 1930 года с коллективизацией все богатство провалилось, как сквозь землю. Теперь наблюдается в колхозной деревне совсем обратная картина – застыла стройка, особенно собственность колхозников. Только можно на картине увидеть, что, дескать, все строится общее, дома, общежития, бани и проч. Строится ли это в самом деле? Люди работают словно принудительно, большинство уходят из колхозов в город, совершенно не интересуются жить в колхозе, обзаводиться семейной жизнью и терпеть нужду. В такой жизни многие интересуются работать только на себя, то есть не иметь детей. Уходят люди в город на производство – дескать, там порядки лучше.

Взять, к примеру, лучшее доказательство: красноармеец, отслуживши срок службы в РККА, очень редко прививается к колхозу, а большинство разузнают, чем в колхозе пахнет, и сматываются на производство в город.

Много колхозов, вернее, колхозников живут полуголодными и голодными, оборванными, очень жалко питаются (хлеб да картошка), мяса не видят, так как вырастить лишнюю скотину, прокормить ее очень трудно.

Трудно живется колхозникам (рядовым), имеющим 5–6 детей. Такое положение наблюдается во множестве колхозов нашей Восточно-Сибирской области и, в частности, по нашему Черемховскому району»[115]115
  Коммунист. 1990. № 1. С. 98–99.


[Закрыть].

Общая картина по стране была довольно пестрой. Регионы, в которых шло мощное новое промышленное строительство, снабжались в первоочередном порядке. Что-то перепадало и жителям прилегающих сельских районов. Во многих местах все оставалось, как при царе Горохе. Народ привыкал ко всему. Но «средняя температура по больнице» значительно улучшилась – «Жить стало лучше, жить стало веселее».

Если враг не сдается – его уничтожают

Так называлась статья Максима Горького (1868–1936) в газете «Правда» от 15 ноября 1930 года. Алексей Максимович Пешков родился в Нижнем Новгороде, приобрел разнообразный жизненный опыт («Мои университеты»), стал писателем реалистического направления. В сборнике «Очерки и рассказы», романе «Мать», пьесе «На дне» М. Горький показал жизнь низов, включая босяков. «Человек – это звучит гордо», – заявил писатель устами одного из своих героев, забубенного пьяницы и маргинала Сатина. Горький помогал социал-демократам, но в сборнике «Несвоевременные мысли» (1918) осуждал Ленина и большевиков за разрушительный и преждевременный характер большевистской революции. Уехал за границу (1921), но в 1929-м окончательно вернулся. В СССР считался «великим пролетарским писателем», «вождем литературного фронта», оказал большое влияние на формирование теории социалистического реализма, идейно-эстетических принципов советской литературы. Горький, являясь одним из самых авторитетных людей Советского Союза, фактически стал одним из идеологов сталинского политического режима, включая обоснование применения жестких репрессий. В 1932–1990 годах Нижний Новгород назывался городом Горьким.

А в своей знаменитой статье М. Горький писал: «Внутри страны против нас хитрейшие враги организуют пищевой голод, кулаки терроризируют крестьян-коллективистов убийствами, поджогами, различными подлостями, – против нас все, что отжило свои сроки, отведенные ему историей, и это дает нам право считать себя все еще в состоянии гражданской войны. Отсюда следует естественный вывод: если враг не сдается – его истребляют»[116]116
  ГорькийМ. Собрание сочинений: в 30 т. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1953. Том 25. Статьи, речи, приветствия. 1929–1931. С. 228.


[Закрыть].

Врагов оказалось много.

Из докладной записки Секретно-оперативного отдела ОГПУ «Предварительные итоги борьбы с контрреволюцией на селе в 1929 г.» (15 января 1930 года):

«Истекший 1929 год в обстановке решительного наступления на капиталистические элементы города и деревни характеризуется бешеным сопротивлением наших классовых врагов. Это сопротивление находит яркое выражение как в упорном сопротивлении со стороны верхушечных прослоек деревни – кулаков – реконструктивным мероприятиям партии и Советской власти, так и особенно в возрастающей активности кулацко-белогвардейского контрреволюционного актива, пытающегося встать на путь прямой организованной борьбы, вплоть до попыток подготовки вооруженных выступлений и организации банд.

Всего в 1929 году ликвидировано: контрреволюционных организаций – 255, арестовано по ним – 9159, контрреволюционных группировок – 6769, арестовано по ним – 38 405, активных банд – 281, арестовано по ним – 3821, арестовано одиночек – 43 823, всего контрреволюционных образований – 7305, арестовано – 95 208»[117]117
  Советская деревня глазами ВЧК – ОГПУ – НКВД. 1918–1939: документы и материалы: в 4 т. Т. 2. 1923–1929. М., 2000. С. 1016–1017.


[Закрыть].

Насилие, репрессии применялись против всех слоев населения. В ходе осуществления коллективизации кулачество ликвидировалось «как класс». У зажиточных крестьян отбирались земля, рабочий скот, средства производства, личное имущество, а сами они выселялись в другие места. Было насильственно ликвидировано более миллиона крепких крестьянских хозяйств. Многие успели распродать имущество («самораскулачились») и бежали в города.

«Массовые выступления крестьянства против насильственных методов коллективизации носили в ряде случаев вооруженный повстанческий характер. Если в 1929 г. по стране было зарегистрировано свыше 1300 мятежей, то за январь – март 1930 г. не менее 2200 (с почти 800 тыс. участников), что было в 1,7 раза больше, чем за весь 1929 г. Особенно широкий размах получили антиколхозные выступления на Северном Кавказе, Средней и Нижней Волге, в ЦЧО, Московской области, республиках Средней Азии. Всего с января по октябрь 1930 г. по первой категории органами ОГПУ были арестованы 283 717 человек. «Тройками» к расстрелу были приговорены 19 тыс. человек, к разным срокам тюремного заключения – около 100 тыс., к ссылке – 47 тыс. человек. По второй категории были высланы в отдаленные районы СССР 332 тыс. человек, а внутри областей – 163 тыс. человек. По третьей категории к августу 1930 г. было переселено внутри округов и областей около 50 тыс. семей»[118]118
  Документы свидетельствуют: Из истории деревни накануне и в ходе коллективизации, 19271932 гг. М., 1989. С. 37; Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. Документы и материалы: в 5 т. Т. 2. М., 2000. С. 20, 702–705, 295.


[Закрыть]. Категории были определены с началом проведения политики ликвидации кулачества как класса.

В колхозах по закону 1932 года за расхищение колхозного имущества предусматривались суровые наказания вплоть до смертной казни.

С «шахтинского дела» (1928) систематически проводились судебные процессы в отношении различных групп интеллигенции, которые обвинялись во вредительстве, в шпионаже, в заговорах против Советской власти.

Зловредная деятельность «врагов народа» стала удобным и обычным объяснением любых трудностей социалистического строительства. Сталин обосновывал необходимость политических репрессий обострением классовой борьбы в стране, и эта борьба связывалась со стремлением внешних и внутренних противников Советской власти остановить успешное социалистическое строительство. После убийства С. М. Кирова (1 декабря 1934 года) из Ленинграда и Ленинградской области за 1935 год было выселено около 40 тыс. человек, свыше 23 тыс. приговорены к различным наказаниям.

В 1936–1938 годах репрессии достигли своего пика и по имени наркома внутренних дел Н. И. Ежова, ревностно выполнявшего указания Сталина, получили название «ежовщины». Большие потери понесла РККА, в которой из 250 тыс. офицеров подверглись казням, арестам и ссылкам около 50 тыс. человек. Приговоры выносили не только судебные, но и внесудебные органы (особые совещания, «тройки», «двойки»). За 1930–1953 годы через сталинскую репрессивную машину прошло около 4 млн человек, из которых около миллиона были уничтожены, в основном во время «ежовщины». К настоящему времени свыше 2 млн из пострадавших в годы сталинских репрессий полностью реабилитированы.

«Сталинский террор трудно понять вне той культуры насилия, которая порождала преступников. Практики, претворявшие в жизнь бесчеловечные идеи большевизма, были убеждены, что все страдания, которые они причиняли людям, были необходимым хирургическим вмешательством. Утопические проекты большевиков были бы немыслимы без того импульса, который был задан европейским марксизмом. Однако насилие, посредством которого большевистская программа реализовалась на практике, рождалось не из текстов классиков марксизма. Оно было взращено в головах самих сталинских руководителей, способных представлять всякую власть только как власть насильственную. Большевики были приверженцами насилия», – характеризует сущность террора современный немецкий исследователь[119]119
  Баберовски Й. Красный террор: История сталинизма. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН); Фонд Первого Президента России Б. Н. Ельцина, 2007. С. 191.


[Закрыть].

Народный комиссариат внутренних дел представлял собой мощную систему, которая превратилась в основное орудие личной власти Сталина. К 1940 году в стране были лишены свободы до 4 млн человек, в том числе 2,5 млн были заключенными лагерей. «Население» Главного управления лагерей (ГУЛАГ) во второй пятилетке осваивало 6-10 % всех капиталовложений в народное хозяйство. До 500 тыс. находились в тюрьмах. Около миллиона человек приходилось на специальные поселки бывших кулаков и бюро исправительных работ.

«Террор – это не единичный акт, не изолированное, случайное, хотя и повторяемое, проявление правительственного бешенства. Террор – это система либо проявленного, либо готового проявиться насилия сверху. Террор – это узаконенный план массового устрашения, принуждения, истребления со стороны власти. Террор – это точное, продуманное и до конца взвешенное расписание кар, возмездий и угроз, которыми правительство запугивает, заманивает, заставляет выполнять его безапелляционную волю. Террор – это тяжкий покров, наброшенный сверху на все население страны, покров, сотканный из подозрительности, настороженности, мстительности, озлобленности власти…

Конечно, при такой системе управления и речи нет об управлении большинства. При терроре власть в руках меньшинства, заведомого меньшинства, чувствующего свое одиночество и боящегося своего одиночества. Террор потому и существует, что находящееся у власти и в одиночестве меньшинство зачисляет в стан своих врагов все большее и большее число людей, групп, слоев. Во всякой революции и создается этот зловещий, страшный образ – "врага революции", на который справедливо и несправедливо валят все ошибки и все страдания ее»[120]120
  Штейнберг И. З. Нравственный лик революции. Берлин, 1923. С. 20–21.


[Закрыть], – писал в эмиграции И. З. Штейнберг, адвокат, левый эсер, нарком юстиции в советском правительстве (СНК РСФСР) с декабря 1917 по март 1918 года.

«Несмотря на декларируемый историографический плюрализм, тематика "большого террора" остается очерчена рамками идеологических табу. Ряд реконструированных казуальных моделей тридцать седьмого года попросту игнорируется академической наукой. Нет уверенности, что при очередной идеологической инверсии не произойдет смены приоритетного концепта. Необходима широкая полемика о сущности сталинизма, а не проводимые до сих пор пропагандистские кампании», – сокрушается автор одной из последних по времени публикаций[121]121
  Багдасарян В. Э. «Загадочный тридцать седьмой»: опыт историографического моделирования // Историография сталинизма. Сборник статей / Под ред. Н. А. Симония. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2007. С. 206.


[Закрыть]. Странно, но при обращении В. Э. Багдасарян к «статистике террора» публикации, проведенные архивами, включая Архив президента Российской Федерации, почему-то оказались неиспользованными. При таком подходе трудно продвинуться вперед. Тем более что при очередных выборах все равно найдутся ретивые пропагандисты, которые будут поминать «100 миллионов жертв сталинизма-большевизма».