Текст книги "Юность Бабы-Яги"

Глава 16,
в которой вновь появляется Гамлет

Может быть, отъезд или побег из дому был бы не столь поспешным для Виолетты, а затем и для Герасима, может быть, они и прожили бы в состоянии классического треугольника (муж – жена – любовница), а в нашем случае – «Бермудского треугольника» – не месяц, а подольше, если бы Виолетте не объявили, что через неделю, в следующее воскресенье, состоится ритуальный обряд посвящения ее в женщины и наследницы колдовского рода. Специально из Сибири прилетает дальний родственник, сильнейший колдун Василий Смелов, который и займется окончательным укрощением строптивой девчонки. Чтобы Вете он не был вовсе незнаком, чтобы она начала понемногу привыкать, ей показали его фотографию. Со снимка на нее смотрел слегка модернизированный Гришка Распутин: такой же страшный, кудлатый, черный, с глубоко посаженными враждебно-мрачными глазами, но в пиджаке и при галстуке. Вета поняла, что пора рвать когти, и на сборы – меньше недели, а надо еще денег добыть и загранпаспорт. Как ни странно (а впрочем, так часто в жизни бывает), помощь пришла с совершенно неожиданной стороны. Помог приятель Герасима, Гамлет Вазгенович. Надо было еще позаботиться о том, чтобы ни мать, ни особенно Герасим, ни о чем не заподозрили, чтобы Гамлет ничего не сболтнул. Но он оказался человеком верным и надежным.

Оставшаяся неделя до приезда колдуна была настолько насыщена событиями и действиями, что промелькнула, как один день. Началось с того, что Гамлет позвонил тогда, когда дома была одна Виолетта и как раз в этот момент искала среди маминых украшений то, что можно будет в момент ухода взять так, чтобы мать не сразу заметила. Взять, чтобы продать, разумеется. И на эти деньги жить хотя бы первое время. По ее взволнованному тону и поспешности, с которой она стремилась закончить разговор, Гамлет понял, что с ней не все в порядке. По одной только интонации понял. Он, наверное, потому и стал удачливым бизнесменом, что у него была хорошо развита интуиция. Он сразу спросил Виолетту с характерным, но милым армянским акцентом:

– Эй, эй, послушай, что с тобой? У тебя все нормально?

– Нет, – после короткой паузы, во время которой она быстро решала: посвящать ли хотя бы частично Гамлета в свои проблемы, – ответила Виолетта.

– Могу чем-нибудь помочь? – мягко и доброжелательно перешел к делу Гамлет.

– Может быть, – прикинув шансы, отозвалась она.

– Сейчас приеду, – решительно сказал Гамлет и, не давая ей возможности отказываться из вежливости и этим только затянуть время, повесил трубку.

Через 20 минут «Мерседес» с цифрой 600, соответствующий нынешнему положению Гамлета в российском бизнесе и кочующий из анекдота в анекдот, припарковался возле их подъезда. Нетерпеливо глядя в окно последние пять минут, Вета с обнадеживающим удивлением наблюдала, как с переднего и заднего сидений автомобиля быстро выскочили двое чернявых и крепких ребят, четко, наработанно огляделись по сторонам, и один из них открыл правую заднюю дверцу. Из глубин салона неспешно выдвинулась нога в шелковом носке и лакированном, комбинированном ботинке. Вкусы и привычки гангстерской элиты города Чикаго в период сухого закона все-таки были в Гамлете неистребимы. Дальше появился серого цвета костюм из какой-то переливающейся ткани и галстук, стоимостью скорее всего в годовую пенсию обыкновенного москвича. И, наконец, Гамлет с большой охапкой белых роз, который, сразу заметив Вету в окне, помахал ей букетом и улыбнулся. Все с тем же оптимистичным удивлением Вета отметила, что некоторые, сегодня уже реликтовые понятия о том, что красиво, Гамлет в себе преодолел. Или же у него появился стилист, который убедил его в том, что иметь золотые зубы в линии улыбки сегодня не только немодно, но и непрестижно, что деловых партнеров из США, Германии и других высокоразвитых и в стоматологическом отношении стран его «форт нокс» во рту несколько смутит. Поэтому сейчас Гамлет улыбнулся Виолетте тщательно и естественно сделанной металлокерамикой, которая не оставляла сомнения в том, что это его собственные зубы, а не плод кропотливого труда протезиста. Пока он поднимался по лестнице на их третий этаж, Вета с удовлетворением сделала вывод, что ставка на Гамлета может оказаться правильной. Кроме того, целовать его в знак благодарности – в металл, пусть даже и золото, ей было бы совсем неприятно, а возможность того, что события будут развиваться именно в этом направлении, она допускала.

Она ждала его на лестнице, у открытой двери в квартиру, невозможно красивая и неожиданно для Гамлета повзрослевшая. Он видел ее в последний раз несколько месяцев тому назад, но за эти несколько месяцев произошли разительные изменения в лице, в фигуре – во всем. Но главным все же были поза и взгляд – не закомплексованной (хотя и перспективной) девочки, а молодой, знающей себе цену женщины. Последний лестничный пролет он преодолевал в восхищении. Гамлет был потрясен. Тем более что привычно-застенчивое: «Здравствуйте, дядя Гамлет», сменило многообещающее: «Здравствуй, Гамлет, я так рада тебя видеть». Уж что-что, а резко, но органично сокращать возрастную дистанцию Вета уже умела в совершенстве. И когда Гамлет, как обычно, то есть как отец или старший брат, обнял ее, он тут же ощутил фальшь и несвоевременность этого «как обычно». И еще в большей степени ощутил, когда вслед за объятием намеревался поприветствовать ее тоже обычным, дежурным поцелуем, как прежде, в подростковую щечку. Но Вета в этот момент как-то так «неловко» повернула лицо, что поцелуй дяди Гамлета пришелся как раз в краешек полуоткрытых губ. Оба смутились на несколько секунд, Гамлет – по-настоящему, Вета – не совсем.

Прошли в квартиру. Один охранник остался у подъезда, второй – за дверями, у окна, повыше на один лестничный марш, шофер, он же третий охранник, – в машине. Дверь захлопнулась. Пролог был проведен отменно, надо было развивать действие дальше, не теряя ритма и напряжения. Наилучшим продолжением Виолетте представлялись слезы. Поэтому, когда Гамлет спросил: «Что же все-таки случилось?» – Вета, размещая букет в самой большой вазе, которая была в их доме, и стоя к нему спиной, тихо всхлипнула.

Именно что тихо, потому что тихое безутешное горе, скромно выраженное отчаяние, детская беспомощность перед оскаленной мордой ополчившейся на нее судьбы действуют на людей куда как сильнее, чем визгливая истерика и шумные рыдания на груди предполагаемого спасителя. Последовали настойчивые расспросы с его стороны. Гамлет был совершенно уверен, что безвыходных положений нет, так как сам всегда находил выход из, казалось бы, безнадежных ситуаций. Все сопровождалось, понятное дело, ласковыми поглаживаниями по головке, плечам и спине онемевшей от горя девочки. Наконец Вету прорвало, и она все Гамлету выложила. В те две-три минуты, когда она отказывалась говорить, а Гамлет настаивал, в тот короткий период едва слышного плача Вета соображала: все ли ему рассказать или все-таки от некоторых деталей воздержаться. В конце концов решено было рассказать все, только окрашивая при этом рассказ определенными акцентами, что, как известно, может увести правду в необходимую тень. Некоторые подробности можно было совсем опустить. Например, историю с Сашей в Севастополе Гамлету вовсе необязательно было знать. Но вот о маминой закулисной жизни, о предстоящем роковом соитии с колдуном из Сибири, чтобы тем самым окончательно сделать ее кровь порченой, а там еще и обнаружится, что она уже вовсе не девушка… Вот это было, пожалуй, самое тяжелое для Виолетты, но с удовольствием, однако, воспринятое Гамлетом признание. Оно произносилось с трудом и невероятным смущением. Удалось даже покраснеть. Запинаясь и топя в слезах окончания слов, Вета признавалась в своей глупой девчачьей любви к Герасиму Петровичу, в том, как она мечтала, чтобы только он сделал ее женщиной, как это наконец произошло, потому что она (боже! Как стыдно!) сама соблазнила и совратила кристально чистого и честного Герасима. В этом месте Гамлет все-таки удивился, и сильно. Он даже предположить не мог такой прыти в своем застенчивом и консервативном друге, поэтому развел руками и пожал плечами, но внутренне.

Вета его изумления не заметила. Он только предложил на минуту прерваться и выпить по рюмке «Мартеля», которой тоже прихватил с собой вместе с цветами. Он видел, что Вета преодолевает сейчас самый трудный барьер в своей исповеди, и ей необходима маленькая разрядка. Вета легко, будто воду, опрокинула в себя рюмку «Мартеля». «Как, ты еще и выпиваешь?!» – мог бы вскрикнуть Гамлет в этот момент, но он промолчал, все больше убеждаясь в том, что перед ним далеко не ребенок, которого он знал с детства и которому дарил большие мягкие игрушки.

– Значит, сама соблазнила Геру? – уточнил он почти восхищенно.

– Да… Да! – повторила она решительно и даже не без вызова: мол, да, соблазнила! Неужели на этот счет могут быть малейшие сомнения? В том, что я могу соблазнить не только Герасима, но и вообще кого угодно.

– Даже совратила, – продолжала она, беспощадно по отношению к себе подписываясь под своим аморальным поведением. – Он долго не хотел, вернее, хотел, но долго держался. Дай мне сигарету, пожалуйста.

«Как?! Ты еще и куришь?!» – следовало бы вновь возопить Гамлету, но он опять сдержался, переставая удивляться и начиная потихоньку привыкать к совершенно новой Виолетте.

– Вот так! – сказала Виолетта, затянувшись, как курильщик с немалым стажем, после того как перешагнула самую опасную часть рассказа. В самом деле, поведать дяде Гамлету о том, что стала женщиной с его близким другом, к тому же своим приемным отцом, – это было непросто.

– Что? Шок? Шок, да? – спросила она Гамлета, имея в виду как раз это, а не сигарету, которую Гамлет дал ей прикурить три секунды назад.

Но Гамлет был умен. Ему надо было упростить ту часть разговора, которую Вета считала наиболее важной. Не надо было придавать ей такое серьезное значение. Что? Говорить, как ты нехорошо поступила и не слишком ли рано стала этим заниматься? Скучно это и никуда не ведет, это снова бы вернуло Гамлета в неинтересный статус дяди, друга отца, а он полагал себя, пусть даже интуитивно, – уже совсем в другом статусе, гораздо более заманчивом. Поэтому Гамлет невинно спросил:

– Что шок? Что ты куришь? – И тонко улыбнулся, приглашая Вету не переводить свой рассказ в чересчур серьезное русло, а продолжать легче и бессовестнее, не оглядываясь на пресловутую нравственность или там порядочность, которых у нее и так не было, так зачем мучиться?

– Да, – ответила Вета с пониманием вопроса. – Что курю… тоже…

– Нет, не шок, – все так же улыбаясь, пресек Гамлет все шансы Виолетты увидеть его удивленным. – И что дальше?

– А дальше… Дальше я его разлюбила. После первого же раза.

– Почему?

– Не знаю… Кто вообще знает, почему любят, а потом вдруг раз – и не любят.

– Да, действительно… и все-таки…

– Ну не знаю, – уже с вполне искренней досадой сказала Виолетта. – Может, он был только мечтой. Идиотской мечтой 13-летней девочки. Может, ему и надо было оставаться мечтой. Сама виновата…

– Это правда, – согласился мудрый Гамлет со знанием дела. – Когда исполняется – становится пусто.

– А потом жалко его было. Его же мама к себе приклеила так, что он и оторваться не мог.

– Ну не совсем так, – попытался возразить Гамлет.

– Я не имею в виду его походы налево, – прервала Виолетта, – я имею в виду, что он влюбиться по-человечески ни в кого не мог.

– А в тебя смог?

– Еще как, – усмехнулась Виолетта совсем по-взрослому. – Но я-то – нет! И что я ему могу теперь дать? И потом, мама… В такой обстановке жить нельзя. Да еще этот колдун со дня на день приедет.

Словом, Вета привела рассказ к главному моменту: что надо отсюда уезжать как можно быстрее и как можно дальше, чтобы никто не нашел. Лучше за границу. Только она не знает, как это сделать и на какие средства. Ну а уж в этом-то вопросе никто лучше Гамлета помочь бы не смог. Если бы он захотел, конечно. Если бы первый предложил, так как она сама ни за что не попросит. А если все-таки предложит, если поможет, она для него все сделает. Все-все! Вот, что захочет, то она и сделает! Можно даже сейчас, немедленно, но лучше не дома, пусть он увезет ее куда-нибудь.

Настало время чуть внимательнее отнестись к Гамлету Вазгеновичу Саркисяну, чтобы понять, почему он решил помочь Виолетте имеющимися в его распоряжении средствами и связями. Хотя он с самого начала решил помочь, еще до того, как девичьи флюиды Виолетты, переходящие в женские, стали доходить до его сознания. Надо сказать, что Гамлет проявил себя вполне благородным человеком и не воспользовался ее безнадежным положением, чтобы принять от Виолетты аванс в виде ее тела за только обещанную пока помощь. У них ведь в бизнесе за все надо платить, бескорыстная помощь выглядит либо глупостью, либо капризом. Но к чести Гамлета, он и не собирался брать с Веты какую-либо плату, в нем было слишком много достоинства, которое в народах так называемой кавказской национальности воспринимается иногда народами некавказской национальности как простое пижонство. Однако это не так. Стремление достойно выглядеть и не терять лицо диктует их лучшим представителям высокое благородство в поведении и восхитительную шикарность в поступках. Можно это счесть и гипертрофированным тщеславием, но хотелось бы все-таки думать иначе. Хотелось бы наделить богачей новой формации хорошими и красивыми чертами, внушающими оптимизм остальным слоям населения. Они есть у них, есть! Мы смотрим на их дворцы с надеждой, что они когда-нибудь приведут в них бедных и добрых девушек, у которых не будет претензий на тачки и брюлики; каких-нибудь, скажем, провинциальных библиотекарш, выросших на прозе Тургенева, и тогда… Тогда этот дерзкий, но перспективный биосинтез, это соединение несоединимого, вольет в наше уставшее от цинизма общество новую, свежую кровь душевного здоровья и уютной, обаятельной добродетели. Дай бог, как говорится, нашему теляти да волка… Нет! Не «задрати», разумеется, тогда он сам превратится невесть во что, а хотя бы частично, самую малость – «перевоспитати». Эта робкая надежда произрастает именно из таких примеров, как Гамлет. Он опровергает своим поведением расхожее мнение о том, что люди становятся чем богаче, тем прижимистее. Глядя на его стиль, у нас возникает несмелое предположение: у богатых тоже бывает сострадание, жалость, сочувствие и как следствие – соучастие в чьей-то судьбе. Без всякого расчета на бартерную отдачу, а просто так, ни за что. Они, оказывается, способны на широкий жест, на подарок, на благородный порыв. Кстати, о порывах… Они, богатые, так же капризны и непредсказуемы, как ветер с его внезапными порывами, или наоборот, досадным для какого-нибудь яхтсмена, застрявшего посреди океана, штилем. И тут главное – вовремя поймать ветер и быстренько поднять парус, что Виолетта и исполнила с присущей ей сноровкой и спортивной реакцией. А Гамлет тоже был готов к синхронному с Виолеттой плаванью, он полагал, что тащить за собой в могилу свои богатства и жен – это не только дикий эгоизм скифов и фараонов, но и обыкновенная дурь. Можно, конечно, совсем уж выпендриться и засыпать свою могилу не землей, а долларами, всю ее покрыть, так сказать, «зеленью», но зачем? Завтра же, да какой «завтра», этой же ночью непременно все до единого бакса приберут. А можно, напротив, оставить о себе добрую память, которая и будет наилучшим обелиском на твоей усыпальнице.

Словом, Гамлет к этому времени как раз созрел для гуманитарной помощи и, таким образом, у какого-то неизвестного детского дома или там школы появились шансы. И тут очень вовремя подвернулась Виолетта. Как полагается, в нужном месте и в нужное время. Этим неоценимым свойством Вета уже обладала. Хотя справедливо будет отметить, что Гамлет и раньше бывал размашисто щедр. Например, он всем своим бывшим женам купил квартиры. Мог бы просто удавить этих жадных стерв, мог, но не удавил же, ушел красиво! Первая жена, Дездемона Сысаковна (помните, в самом начале про его объявление в газете «Вечерний Ереван»: «Саркисян Гамлет Вазгенович возбуждает дело о разводе с Саркисян Дездемоной Сысаковной») получила роскошную квартиру в Ереване, двухэтажную, даже с джакузи, куда ее 120-килограммовая туша все равно не влезала, но ладно, пусть будет, пусть подавится, но чтоб не смела никому в Армении сказать, что Гамлет ее оставил ни с чем. А зимний сад, а дача, а домашний кинотеатр, который эта корова никогда не включает, потому что смотрит по ящику одни только сериальные розовые сопли. Э-э! Нечего вспоминать! Подарил и подарил, пусть живет! Пусть дальше толстеет на ежемесячные 1000 долларов, которые Гамлет ей посылает.

А остальные две жены! Одна из Кривого Рога приехала покорять московский шоу-бизнес, дура! Ни слуха, ни голоса! Не было и нет! Так ведь поет же! До сих пор поет! И клипы крутятся, снятые на Гамлетовы деньги, и эфир проплачен, и в ночных клубах выступает, и квартиру ей Гамлет в Москве купил, и не где-нибудь, а в комплексе «Алые паруса», где каждый метр золотой. Так нет же, все равно денег просит, все ей мало, еще клип хочет снять, не может, лярва, без искусства, дарить его она хочет массам, массы, видите ли, без ее искусства жить не могут, хотя в бабе ну ничего нет, кроме ног, шеи и волос! Ну еще кукольного личика. Массам, видно, ничего кроме и не нужно. Слух и голос массам по барабану, главное – ножки и псевдоним позабористее. Все друзья ей псевдоним выдумывали, было несколько удачных вариантов, так нет же, настояла на своем: «Земфира и Лолита, – говорит, – уже заняты, значит, я буду Афродита». Мать твою! «Из тебя Афродита, – думал Гамлет, забывая при этом как его самого зовут, – как из меня, – он порылся в памяти в поисках хоть одного мифологического героя и вспомнил, – как из меня Аполлон!» Действительно, волосатый и кривоногий Гамлет Аполлоном быть никак не мог, даже если бы сильно захотел и много заплатил. Поэтому сравнение ему показалось удачным, самокритичным и смешным, короче, правильным. Но Афродита, мать ее! Ну нет у этой дворняги ни ума, ни вкуса, ладно бы только голоса.

Так думал Гамлет, вручая тем не менее Афродите пачку у. е. на съемки очередного клипа песни с дурацким названием «Проданная нежность». Он не знал, что Оля Булкина (так по-настоящему звали Афродиту) специально заказала авторам эту песню, подразумевая их конкретные с Гамлетом отношения. Он тогда не знал, что получится вопль покинутой женщины о разрушенной семье и нелегкой судьбе девочки из Кривого Рога, которую чуть не сожрала Москва и ее муж-монстр-спонсор, который ее попросту купил и растлил. Он не знал, что Оля и дальше собиралась плевать в руку дающего. Она намеревалась рассказать историю их отношений в ТВ-передаче «Моя семья» и заодно показать там клип с этой самой песней как художественную иллюстрацию к своей биографии. И когда она все-таки это сделала, тварь, обмочив горючими слезами всю телеаудиторию и опозорив при этом Гамлета на всю страну за его же деньги, это оказалось лихим рекламным трюком, и в результате ее клип вошел в десятку самых популярных клипов сентября прошлого года. Так вот, Гамлет ей даже эту пакость простил! Вот каких размеров достигало Гамлетово великодушие! Более того, даже дал еще денег на запись нового диска с тем же обидным для него названием «Проданная нежность». Ну хорошо, пусть «проданная», но где она, нежность-то? Не было ее! Деньги дал так, за прошлое. Вот какой был Гамлет!

И предыдущая, простая танцовщица из малопопулярного народного ансамбля теперь работает арт-директором в ночном клубе, сама приглашает известнейших артистов, и они все лебезят перед нею, потому что она хорошо платит. И тоже живет в нехилой трехкомнатной квартире на Тверской, которую купил, оплатил евроремонт и обставил не кто-нибудь, а Гамлет. Эта хоть ведет себя потише. Не выступает. Сказала спасибо по крайней мере…

Больше Гамлет не женился и обходился короткими, не больше месяца, но эффектными и по возможности престижными связями с красивыми, яркими женщинами, которых не стыдно было показать друзьям и партнерам. И все они получали от него дорогие подарки, а в день расставания (легкого, не обремененного ни драмой, ни простой печалью) очень дорогие подарки: машину, например, или украшение тысяч на 10. И хватит! Квартир Гамлет больше не дарил, но все же и это, согласитесь, было приличной компенсацией, достойной оплатой за нежность дамы, взятую в аренду на 3–4 недели. Молодец был Гамлет, что и говорить…

Но в отличие от шекспировского, он никогда не терзался вопросом «быть или не быть?», а всегда твердо знал, чему быть и чему не быть, равно как и «кому быть, а кому не быть», в смысле не жить. И никогда не раскаивался в содеянном, так как знал, что живет среди упырей, и если не он, то его. К тому же среди знакомых упырей не было ни одного, кто бы хоть кому-нибудь по-настоящему помог, а уж женщин и девушек они считали просто обычным товаром, который можно купить: когда подороже, когда подешевле, а если представится случай, то взять даром. Поэтому Гамлет по сравнению с ними был рыцарь, благородный идальго, мушкетер, просто романтик какой-то. Можно пояснить на примере.

Вот был у него приятель, не приятель, а так, довольно близкий знакомый предприниматель Лева. У Левы на визитке так и значилось: предприниматель. Чтоб было понятно сразу, что он делает. Предпринимает! Что? Неважно! Разное. Предпринимает, и все. В начале своей деятельности Лева решил пробиться в шоу-бизнес. В прошлом спортсмен, футболист, он решил писать песни про футболистов, тем более что эта песенная нива была еще толком никем не освоена. Слушая образцы песенного творчества по радио и телевизору, Лева справедливо решил, что он может не хуже, а даже лучше. Надо только освоить музыкальные азы, азбуку, так сказать, а дальше пойдет само собой. Поэтому сначала нужно было обзавестись инструментом. Несколько позднее он понял, что этот классический путь вовсе необязателен, потому что безработные музыканты-профессионалы за небольшую плату готовы оформить любой его музыкальный выплеск – сначала как партитуру, а затем аранжировать и произвести звукозапись, которую в готовом виде можно отнести на радио. Но на заре своего песенного творчества Лева еще об этом не знал, поэтому решил приобрести рояль или в крайнем случае пианино. Жилка предпринимательства была основной в его характере, поэтому ему удалось добыть пианино, как говорится, малыми средствами. Узнав, что дальний родственник его жены, преподаватель музыки, как ни странно, в профтехучилище, находится в глухом запое и что дома у него стоит бесхозный в данный момент инструмент, Лева явился к нему с литром водки, то есть с двумя бутылками. Позже он с гордостью рассказывал друзьям, что в результате сторговался на одной, что парень пропил все, и в то утро был с такого бодуна, что отдал бы пианино и за стакан. А грузовик уже внизу стоял, и четыре грузчика курили на лестничной площадке. Словом, Лева очень удачно приобрел пианино, заплатив только за перевозку и за пузырь. Дома он расположил пианино между спортивными трофеями и тренажером, а над инструментом висели еще боксерские перчатки и подаренные хоккеистами клюшки с автографами. То есть пианино здесь смотрелось примерно так же беззащитно, как академик Сахаров посреди нашей боевитой Государственной думы.

Лева твердо решил учиться музыке, более того, объявил всем, что намерен вскоре вступить в Союз композиторов. Обнаружив вначале, что клавиатура состоит из клавишей белых и черных, и сообразив, что белым клавишам оставаться просто белыми неэкономно и непрактично и что на них можно что-нибудь написать, он и написал. Синим фломастером на каждой клавише было написано для полной ясности: до, ре, ми, фа, соль и т. д. Дальше этого учение не пошло, поэтому надписи, так и не стертые трудолюбивыми пальцами, так и остались на клавишах конкретным напоминанием о том, как каждая из них называется.

Музыка Левы нуждалась в денежных инвестициях, и они вскоре появились, потому что Лева наладил через шведских хоккеистов хорошие связи с производителями престижного автомобиля «Вольво». У него был прямой контакт с заводом-изготовителем. Поэтому в начале перестройки, когда никакого порядка не было совсем и бардак в стране достигал размеров апокалиптических, когда деньги предприимчивыми людьми делались буквально из ничего, а некоторые аферы представляли собой просто удивительнейшие произведения своеобразного искусства, вот в это смутное время Лева ухитрялся брать в Швеции машины по номинальной цене, перевозить их на пароме в Россию и, по-дружески договорившись с таможней, продавать их потом с недурной прибылью в 100, а то и в 200 %. «Вольво» были тогда еще если и не в диковинку, то во всяком случае редкостью, и столь баснословная прибыль достигалась колоссальным спросом на эти машины у аналогичных предпринимателей с юго-востока.

Стартовый капитал Левы за короткий период возрос в несколько десятков раз и был в состоянии теперь подкрепить собой любую, даже самую дурную песню. При желании Лева мог бы теперь из самой безголосой стриптизерки сделать эстрадную звезду, а из песенки «Чижик-пыжик» – симфонию. Но он был жаден и вкладывал деньги только в записи собственных сочинений. На раскрутку их он не тратился и телевизионный эфир не покупал, самонадеянно полагая, что его произведения сами собой зазвенят и полетят, пленяя умы и покоряя сердца простых сограждан, причем не только футболистов.

А вот на что Лева тратился, так это на благоустройство собственного быта и удовлетворение потребностей своего желудка. Тут он себе не отказывал ни в чем и с каждым годом становился все толще, быстро меняя автомобили (естественно «Вольво») на новые, с более вместительным салоном. На женщин он тоже тратился, так как они входили в реестр естественных потребностей организма, но, однако, если можно было сэкономить и попользоваться женщиной бесплатно, такого случая не упускал.

К примеру, он тормозил возле ждущей троллейбуса девушки, по виду явно какой-нибудь студентки; или ехал вдоль тротуара рядом с бредущей девушкой истощенного вида. Лева безошибочно вычислял студенток, которым не хватало стипендии, чтобы прокормиться, у которых дома была опять же голодная бабушка или родители оказались без работы и все жили только на стипендию и бабушкину пенсию, которую в то время регулярно задерживали. Еще лучше, если попадется сирота или та, у которой родители живут в другом городе, но так бедны, что ничего не присылают, поэтому ее жалкое существование поддерживает только стипендия, которой едва хватает на хлеб и молоко, а надо хорошо учиться, чтобы и ее не потерять. Голова от недоедания кружится, она поэтому и не идет, а бредет, еле волоча ноги. А тут Лева на «Вольво». Он нажимает кнопку, и окно с девушкиной стороны плавно ползет вниз. Лева перегибается, приветливо улыбается:

– Можно вам задать один вопрос? Только, пожалуйста, не обижайтесь.

Девушка останавливается, «Вольво» тоже.

«Ну чего тебе-то надо, толстяк?» – написано на лице девушки, но из всей фразы она произносит только выжидательное:

– Ну?..

И тогда Лева доброжелательно и застенчиво спрашивает:

– Скажите, только постарайтесь не обидеться, вопрос очень простой – как вы относитесь к любви за деньги?

Девушка ошарашена, но положение ее в жизни настолько отчаянно, что она не дает сразу отпор, даже не отворачивается и не уходит, а думает. В первый раз в жизни думает: «А почему бы и нет? Чего ради я так мучаюсь?..» К тому же толстый джентльмен смягчил грязное предложение словом «любовь» и, таким образом, сделал хотя бы попытку оросить русскую канализацию французскими духами. И хотя образованная девушка понимает, что «любовь» не имеет ничего общего с тем, чего хочет толстяк в «Вольво», тем не менее после 10-секундного раздумья соглашается. «В конце концов, – думает она, – не больше 30 минут позора, но зато и сама поест, и бабушку накормит».

Они отъезжали куда-нибудь подальше: за город или даже в глухой безлюдный переулок. Откидывающиеся сиденья и затемненные стекла машины превращают салон в дежурный будуар, а коньяк и мягкая музыка, льющаяся из колонок сзади, придают действию даже какой-то интимно-романтический флер. Через некоторое время коньяк начинал действовать, музыка расслабляла, было уже не так страшно, и девушка безропотно, и, как ни странно, без предполагаемого отвращения выполняла то, чего от нее хотел этот, по всему, богатый дядя. Потом она одевалась и даже не без интереса посматривала на него, и тут Лева говорил:

– Ну давай. Теперь плати.

– Как это? – надеясь на то, что неправильно поняла, спрашивала она.

– А так, – говорил Лева, – ты же сказала тогда, что нормально относишься к любви за деньги. Сказала, ведь так?

– Сказала, – отвечала несчастная студентка, – но я думала…

– А чего тут думать! – пресекал экономный Лева намечающиеся возражения. – Договорились же: «любовь за деньги». Я тебе дал любовь, теперь плати.

Оплеванная девушка, став еще несчастнее, но опытнее, выбиралась из машины и уходила, благодаря судьбу, что унесла ноги, что этот мерзавец хотя бы разрешил ей уйти, не заплатив, что не отнял остатки стипендии в сумочке, и долго потом не понимала, что же произошло, как это с ней случилось и как она вообще согласилась. А довольный Лева, весело насвистывая мелодию своей новой песни о настоящих мужчинах-спортсменах, уезжал в свой офис, чтобы рассказать приятелям о том, как он сегодня кинул очередную дурочку, снабжая рассказ подробнейшими описаниями того, что он с ней в машине вытворял.

Вот такой был Лева. И большинство знакомых из большого бизнеса были такими. Так что Гамлет по сравнению с ними представлял собой просто-таки образец рыцарства и доброты. А потому он никогда бы не повел Виолетту в «нумера», взимая таким образом с нее плату за свою помощь. Ни-ко-гда! Этого не позволила бы ему его рыцарская честь. Никогда бы не повел, если бы… она потом сама не попросила его об этом…

Он еще откажется, еще скажет:

– Ты с ума сошла! Зачем это? Мне от тебя не нужно ничего.

Но она, властно и вместе с тем нежно обняв его и приблизив лицо близко-близко, так что все поплывет у Гамлета перед глазами, прошепчет:

– Перестань, замолчи, ты же хочешь этого?

– Э-э! – попытается он вырваться. – Может, я и хочу, но…

– И я хочу, – перебьет его Виолетта, вкладывая в свой взволнованный голос максимум убедительности. – Не думай, что только из благодарности… Я правда хочу… быть с тобой. Я… очень хочу, поверь. Не думай ни о чем плохом. Я правду говорю, ты только верь мне, верь! – скажет она.