Текст книги "Корсары. Легенда о Черном Капитане"

Через пять минут Блейк вместе с соседями исполнял веселую песню, примостив на колени вполне довольную «честную вдову».

 
Для моряка весь мир ни в грош.
Другое дело – кружка,
А к ней, чтоб было веселей —
Хорошая подружка.
За кружку кто-нибудь всегда
Заплатит, это – не беда.
Беда, друзья, с подружкой:
Ведь с ней легко попасть впросак,
Как в картах может всяк…
 

За столиком в углу сидели несколько солидного вида мужчин. Один из них, яростно жестикулируя что-то объяснял соседям, время от времени поправляя сбившийся парик.

– Они обманули меня! – бурчал он с негодованием. – Они получили от меня четыре десятка молодых негров, которые могли принести восемьдесят фунтов за штуку на рынке Порт-Ройяла или Бриджтауна, и что я получил за это? Немного провизии и воды, чтобы добраться до ближайшего английского порта. А когда я возмутился, пригрозили мне святой инквизицией. Я говорю тебе, Джерри, я последний раз торгую с испанцами. Отныне я буду возить «черное дерево» только в английские колонии!

Появившаяся Кэтрин вдруг схватив Питера за рукав подняла с места и потащила наверх.

Блейк само собой догадался – для чего, и хотя дама была не столь уж юна, все равно настроился на приятный вечерок. Но все пошло не совсем так как он предполагал.

Введя его в уютную чистую комнатку с – вот диво – чистой постелью – хозяйка усадила его на кровать и убежала.

– Красавчик, – бросила она напоследок, перед тем как захлопнуть дверь, – ты у нас первый раз, так что тебе полагается особое угощение!

Пожав плечами, Питер лишь уставился в окно, за которым быстро густели сумерки.

От этого занятия его отвлекла хлопнувшая дверь.

Обернувшись, Питер увидел в дверном проеме высокую статную мулатку, могучий торс которой был обмотан сенегальским платком, небрежно завязанным на левом бедре, а увесистая грудь свободно располагалась внутри белой шелковой рубахи с узким и глубоким вырезом.

Черные бездонные глаза. Белые жемчужные зубы. Грива волос ниже пояса…

От крепко сбитой фигуры с мощными формами казалось исходит жар, ощутимый даже на расстоянии семи шагов. Вся она прямо излучала животную, дикую силу. На секунду Питер подумал что так могла бы выглядеть ожившая фигура с его «Дублона».

В первый момент Питер слегка растерялся, но потом сообразил как себя вести.

– Здравствуйте, – с достоинством сказал он.

– Значит, новый штурман старины Джона-Окорока, молоденький негодник Питер Блейк – это ты? – важно произнесла мулатка, входя в комнату.

– Я, – ответил Блейк. Гостья плавно приближалась.

– А меня зовут Лилит. Слышал?

– Нет.

– Ну и к лучшему. Ты меня увидел первый раз, значит, будешь поражен еще больше! Роскошная дама говорила с характерным островным акцентом, чуть растягивая гласные. И еще – Лилит говорила так, словно имела на него, Питера Блейка, какие-то права – как будто он недавно спьяну обещал на этой красотке жениться. Он просто не знал, что такова была манера всех местных проституток. Морским разбойникам нравилось, чтобы их тоже иногда брали на абордаж. Особенно приятно, когда это делает привлекательная женщина.

Проститутки появились на Тортуге недавно – когда прежний губернатор, д'Ожерон, давний друг и покровитель Берегового братства, ведший финансовые дела многих знаменитых капитанов, как то спросил у своих знакомых – отчего это вернувшиеся из похода джентльмены удачи ведут слишком буйный образ жизни. Крушат все подряд, устраивают дуэли и поджоги, обижают мирных аборигенов – а те жалуются в столицу причем не на них а на губернатора…

Те простодушно и в один голос сообщили, что их подопечные страдают от нехватки доступных женщин – оттого мол случается зверствуют, если на взятом корабле оказываются дамы, оттого и буянят, ищя выход дурной, застоявшейся в чреслах силе, оттого и немногие порядочные женщины на Торгтуге не могут спать спокойно.

И этот достойный государственный муж за свой счет снарядил корабль и отправил его во Францию, привезя полторы сотни женщин определенного сорта.

Пираты, корсары, флибустьеры и охотно примыкавшие к ним буканьеры и приватиры были в восторге. И губернатор Тортуги, и без того уважаемый в среде Берегового братства, обрел еще больший авторитет.

Первое время этим жрицам продажной любви было запрещено выходить замуж, что понятно. Замужняя женщина обслуживает одного мужчину, на ней женатого. Изредка еще двоих-троих, если она любвеобильна или лишена высоких моральных устоев. Женщина свободная может доставлять приятные минуты многим десяткам мужчин.

Почти сразу перестали обращать внимание на закон, запрещающий замужество для особ женского пола, занимающихся торговлей собственным телом.

Глядя на то как потекли в карманы девиц риалы, фунты и ливры с гульденами, прежде оседавшие в кабаках – многие трактирщики задумались, и вскоре из Европы стали приходить и другие корабли, груженные «матросскими невестами».

А другие поступали еще проще – покупали на рабском рынке черных женщин – славившихся как горячей кровью так и неутомимостью, и приставляли к делу…

И вот одна из здешних жриц продажной любви и одна из первых красавиц Торгуги, пышногрудая и высокая Лилит, дочь неведомого корсара и трактирной служанки взяла в оборот начинающего пирата.

Питер смотрел на огненноглазую красотку с неподдельной робостью.

Само собой разумеется, что в глазах мулатки в ответ тоже загорелись роковые огни.

Несколько мгновений они смотрели друг на друга.

Мулатка сообразила первой, что с ним можно не церемониться. У нее бывали подобные случаи. Перед ней был в общем то молодой человек да еще недавно начавший карьеру вольного добытчика – а ведь и самые матерые и свирепые морские волки иногда робели, как мальчишки, когда доходило до этого.

– Надеюсь, перед тем, как мы бухнемся в твою койку, ты меня покормишь? – игриво осведомилась она.

Питер коротко кивнул.

Дальше мулатка распоряжалась сама.

В комнату доставили свечи, пять разномастных канделябров, настоящую фаянсовую посуду, несколько бутылок вина – Лилит сама пила ром и джин, но посчитала, что свидание с пиратом вернувшимся из похода должно пройти в присутствии самого дорогого вина из погребов этого острова.

Наконец – свиная ножка на жаровне.

Собравшиеся на первом этаже таверны забулдыги, отлично осведомленные о достоинствах красотки и сами не способные оплатить ее не самые дешевые услуги, всячески подбадривали мулатку, предлагая как следует разобраться с «этим молокососом».

Вскоре было доставлено блюдо с устрицами и моллюсками, залитыми густо-желтым, сделанным на индюшачьих яйцах майонезом.

Питер наблюдал за этими приготовлениями, как будто это были приготовления к его казни. Он сидел на своей койке и закусывал от волнения губы.

Не то чтобы он слишком уж робел перед женским полом вообще. Но вот перед такимиженщинами он точно робел. Это тебе не поселянка, не мещаночка, изменяющая старому мужу – украдкой и мучаясь от внутреннего стыда, наконец – не простая лондонская шлюха. Это горячая и смуглая карибская кобылка – кто ж ее знает? Может статься, что и собственно женская часть устроена у нее каким-нибудь особенным, заковыристым способом. Может статься, что сильно попадет он впросак в этих темных жарких объятиях!

Они сели к столу.

Лилит, отчетливо чувствуя свое главенствующее положение, наполнила бокалы. Они выпили, продолжая вести молчаливые переговоры глазами.

После этого уверенная в себе мулатка достала из кармана кисет и трубку и начала эту трубку набивать.

Живя между пиратами, деля с ними ложе, женщины карибских островов делили с ними и их привычки.

Закончив набивать трубку, мулатка попросила жестом поухаживать за ней – проще говоря доставить огоньку ее табачку. Питер потянулся было к одной из свечей, чем вызвал насмешливую улыбку.

– Братец, возьми уголек в жаровне.

На краю жаровни лежали закопченные до черноты щипцы.

Моряк нашел подходящий подходящую головешку, подул на нее, заставляя разгореться, и – и Питер элегантным движением поднес огонек к фаянсовой трубке случайной знакомой.

Она наклонилась к нему, открывая взору все то что приличным дамам полагалось бы скрывать за вырезом платья.

Взор бывшего капитана невольно дрогнул – там было на что посмотреть.

– Ох, ну ты настоящий джентльмен! – непритворно восхитилась она. Знаешь – другие бывает – головорез головорезом а увидит как я курю – и дуется! Это ж надо – курящая баба! Стыдили меня бывало! Ты то не будешь стыдить?

– Да… эээ нет, – закивал Питер.

– Ну и ладно!

Докурив она выбила трубку о жаровню, а потом как ни в чем не бывало осведомилась.

– Ну что – джентльмен, мне как – самой раздеваться или поможешь даме?

…Питер в изнеможении валялся вытянувшись на ветхих простынях…

Рядом растянулась Лилит, как ни в чем не бывало посасывая трубку.

– Ну чего молчишь, кавалер? – осведомилась она. Или сильно понравилось? А может язык проглотил?

Питер и в самом деле молчал – потому что слов у него не было. Потрясенный, раздавленный, буквально уничтоженный темнокожим ураганом страсти, ничего подобного которому он не переживал дотоле, и даже представить себе не мог что такое возможно – он мог лишь молча смотреть в потолок.

– Ох, красавчик – вечно вы мужики – как сделали дело, так толку от вас… – не стесняясь, Лилит как была голая встала с постели и принялась одеваться. И кто мне платье застегнет? – фыркнула она. Так руками держать и придется всю дорогу… Ну это ладно – скажи хоть где кошелек лежит? И не бойся – больше того что полагается не возьму – все знают – Лилит-баба честная. Тяжело встав, Питер принялся шариться в вещах одной рукой. Другой он зачем-то прикрывал мужское достоинство – хотя казалось бы – чего стеснятся – особенно после такого.

Черт – где кошелек? Питер слегка испугался. Куда он его сунул? Или забыл на «Обрученном»?

По разговорам и слухам он уже знал что здешние девицы старинной профессии в основном покладисты и не скандальны – но только если дело не доходит до вопросов оплаты труда.

За честно заработанное они бывало даже резали пытавшихся надуть их береговых братьев – и потом с чистой совестью шли на виселицу под всеобщее сочувствие горожан…

Внезапно ему под руку попался увесистый кусок металла – он наткнулся на злосчастную брошь д’Аяллы. И тогда не очень понимая что делает, Питер схватил со стола нож, и разогнул толстые золотые лапки, державшие небольшой рубин чистой воды.

– Возьми, – протянул он Лилит камешек.

Та по-обезьяньи схватила сверкнувший рубин, казавшийся капелькой застывшей крови…

Поднесла его к глазам, внимательно изучая…

– Ты чего, братец??! – уставилась красотка на Питера. Да он стоит столько сколько мне за полгода не заработать!

– Бери-бери, – махнул рукой Блейк. За такое – не жалко…

– Ну уж… – улыбнулась польщенная девица. Если на то пошло ты тоже был неплох… Редко, когда клиент думает о том, что чувствует девчонка – а вот ты не из таких.

Ну ладно – дружок! – она спрятала камень поглубже за пазуху. Имей ввиду – я тебе должна. Так что как вернешься – можешь заходить в любое время! Игриво чмокнув его в щеку, она выбежала из комнаты.

Собравшиеся примолкли – дверь распахнулась, и на галерею, опоясывавшую весь второй этаж, вылетела Лилит, торопливо застегивая корсаж.

Скатившись чуть ли не кубарем по деревянной лестнице, она покинула таверну, сопровождая свое бегство восхищенными возгласами. Могло показаться, что она все еще находится в богатырских объятиях Питера.

Некоторое время на первом этаже стояла тишина, которой стены таверны не слышали со времен своей постройки. А когда в дверном проеме своей комнаты показался Питер, на него, снизу вверх, ринулся целый шквал восторгов.

Хозяйка таверны велел всем подать выпивку за счет заведения.

Питер скромно улыбнулся своим почитателям, дивясь в душе экзотичности местных обычаев. Оказывается, на острове Тортуга, чтобы стать популярным, мало быть пиратом. Надо еще дать женщине прикурить. Причем во всех смыслах.

Потом с какой-то стати они стали обсуждать всякое колдовство. И хитро подмигивающая Кэтрин (он все порывался спросить – сама ли она прислала Лилит ли кто надоумил) указала на снующую туда сюда чернокожую служанку – упитанную тетку не первой молодости в цветастом платье и тюрбане.

Как сказала хозяйка веселой таверны, тетка эта может провидеть будущее в облаках, огне, дыме и даже в ветвях и листве деревьев на фоне неба.

– Эта магия какую Бог дал черным людям – только им, – пояснила она. Уж почему не знаю, но белый человек этому не научится – в нем должно быть хоть немного крови негров.

Питер принял ее слова к сведению но лишних вопросов задавать не стала.

Он задумчиво опустил руку за кисетом – и наткнулся на злосчастную побрякушку, так выручившую его недавно.

Зачем – то он вытащил украшение и принялся рассматривать его.

Все рубины были одинаковые по размеру, цвету и огранке, за исключением центрального – крупного, как голубиное яйцо, отдаленно напоминавшего тускло светящееся багровое око. Вдруг странная мысль посетила Питера – что при помощи этого камня чертов Альфредо сможет увидеть и него, и все, что его окружает. Глупо, конечно… Он же не колдун а всего лишь такой же моряк как и он сам.

– Ух ты – дай-ка взглянуть! – над ним навис Жан по прозвищу Шармэль – бывший ученик ювелира, едва спасшийся от разрывания лошадьми за подделку денег и нашедший себя во флибустьерских делах.

Питер спокойно отдал побрякушку – как он уже знал, на Тортуге воров не водилось – ибо за кражу у своих чаще всего убивали на месте, а чужих тут не было.

Француз поднес рубины ближе к пламени свечи. Присмотревшись, Питер разглядела в самом центре крошечное пятнышко более густого и темного окраса, подобно сердцу, наполняющему тело камня жизнью и заставляющее его пылать своеобразным внутренним огнем.

На обратной стороне броши – фибулы был старый полустершийся рисунок – нечто вроде множества черепов, выглядывавших из круглых окошек – как из иллюминаторов с глазами из мелких рубинов.

По ободу шла цепочка странных, неестественно изломанных узоров, производивших почти зловещее впечатление. Среди узоров скалились морды чудовищ, и мастеру удалось придать этим гротескным рылам выражение злобной ярости и ожидания.

– Откуда у тебя эта вещь? – осведомился Шармэль.

– Трофей, – бросил Питер. Вспоминать историю ссоры с д’Аяллой не хотелось, тем более она уже принадлежала прошлой жизни. Дрался на дуэли с одним моряком – еще в Англии. Ну тот ее и потерял. С твоим земляком между прочим – из Наварры.

Шармэль покачал головой, буркнув под нос что-то вроде того, что всякие черномазые горцы, ему, честному нормандцу никакие не земляки…

– А ты знаешь приятель – вещица-то не простая, – со значением протянул француз закончив осмотр. Эта штука может дорого стоить – даже не считая того что камешки на ней знатные да и золотишка немало.

И пояснил.

– Это украшение из какого-то древнего индейского царства – из Мексики а может – из Перу.

Их иногда находят в этих краях. Когда-то их было много, но испанцы, захватив здешние земли, почти все переплавили и перечеканили в монету…Хотя вот занятно – сколько золота не взяли при Кортесе или Писсаро, сколько сейчас добывают – а все нищими и остались.

Откуда бы такая штука могла быть у моряка? Хотя… – Шармэль поскреб затылок – помню в детстве дед рассказывал, что как раз лет полтораста назад, Жан Флери раздерибанил пару каравелл, на которых Кортес отправлял в Кадис золотишко, которое вытряхнул из краснокожего царя Монтесумы.

Само собой, кучу побрякушек отгрузили в королевскую казну, и они может и до сих пор лежат в подвалах Лувра.

Но наверное ребята и себя не обидели – может с тех пор в семье и хранилось? Другое дело, – размышлял вслух француз, – зачем христианину на себе таскать языческие украшения? Ведь наверняка тут всякие здешние черти нарисованы? Хотя кто его разберет – небось он гугенот какой-нибудь паршивый!

Вернув украшение слегка озадаченному Питеру, Шармэль вновь принялся активно общаться с грогом.

Быстро темнело, народ постепенно расходился.

– Ты ведь нездешний, и тебе некуда идти, на ночь глядя, – предложила Кэтрин. Оставайся здесь до утра.

Питер еще выпил, потом дважды выходил – подышать свежим воздухом, и посетить «место для обязательного облегчения» – тут, в отличие от иных дворцов и столиц такое место имелось, и посетителям не надо было мочиться на стены или прятаться в кустах – видать, сказывались матросские привычки даже на самом паршивом суденышке иметь гальюн.

Возвращаясь, он чуть не столкнулся с уносящей посуду черной служанкой та еле удержала поднос.

Она в ужасе отшатнулась, закатив глаза, как будто увидела привидение. Питер машинально ощупал лоб, щеки, подбородок…

– Что… что такое – пролепетала негритянка, запинаясь и дрожа от страха.

– Ничего, – пожал Блейк плечами. – А ты что подумала?

– Что у вас, масса, перерезано горло. – та понизила голос до шепота. – Но старой Инобаллу на миг показалось, что я вижу смерть у вас за плечами, а вы – это не вы, а ваш призрак.

– Ты видать рому перебрала, старая… – нервно усмехнулся Питер.

– Ты думаешь что старая черная женщина просто дура, – тихо рассмеялась Инобаллу. Зря ты думаешь – белый воин.

Инобаллу родилась в Абомее, столице великого королевства Дагомеи. Выросла в доме знатного человека – мой отец, отец старой Инобаллу был большой человек – генерал по вашему! Моя мать – дочь жрицы-прорицательницы великой Монгалы, которую сам Иисус поставил присматривать за землей черных людей! (Питер чуть оторопел от подобного вероучения) Я стала девой-воительницей, какие охраняли божественного обба – по вашему короля.

Выбор пал на меня потому, что отец Инобаллу – – был в большом почете у правителя страны и считался одним из самых храбрых и преданных военачальников. Но случилось так, что его обвинили в заговоре против короля, арестовали и казнили, а всю семью продали в рабство. Вместе с другими несчастными меня заковали в колодки и гнали много дней миль по лесам и болотам до Невольничьего Берега. А потом всех распродали поодиночке разным торговцам, погрузили на разные суда и отправили в разные страны. Никого из родных с тех пор Инобаллу не встречала и ничего о них не слышала.

– Но я не плакала. Никогда не плакала. Ни разу и слезинки не пролила. Ни тогда, ни после. Я дева-воительница королевского дома Дагомеи, и мне не пристало проявлять слабость!

И сейчас я вижу – старые духи и лоа говорят…

И что же ты предвидишь? – насторожился Тернер.

– Я вижу черного человека с черным сердцем. – Она бросила на Питера испуганный взгляд. За тобой идет тот кого нет – но он есть! Он отбрасывает две тени – старую и новую. И в кровавом отблеске заключена твоя и его смерть! Вижу как…

Словно закричали все дьяволы ада; чудовищный рев перекрыл прочие звуки ночи, прокатился по холмам и вернулся к ним сотнями отголосков.

Все в таверне замерли в ужасе, служанка посерев от страха в полузабытьи рухнула на скамью, а Кэтрин невольно вцепилась в Питера и заверещала:

– О, Господи, что это за страшная тварь?!

Она была не одинока в своем ужасе – даже дюжие солдаты вскочили и призывали Бога, не забывая впрочем примкнуть к ружьям багинеты.

Рядом с Питером, бледный как лунная тень, стоял Рибби.

– Это черт кричит! – заявил негр. У нас так даже слон не кричит, гиена не вопит… Говорят, даже самый храбрый муж пугается когда рычит симба[12]12
  Лев (суахили).


[Закрыть] – а от такого бы даже симба испугался!

– Я знаю! – взвизгнул вдруг какой-то мужичонка в камзоле на голое тело. Это "чупакабра"! Я слышал что ее три дня назад опять видели на окраине Порт-Ройяля! Она сожрала кота и трех кроликов в усадьбе леди Ровены–теперь и до нас добралась! Минут пять спустя после того как шум и гам успокоился, Питер узнал от соседей по таверне, что «чупакабра», или «козий вампир», странная тварь будто бы (будто бы?) убивающая скот и даже людей. От нее остаются трупы, кровь у которых высосана через одну или две маленьких раны-отверстия – как от укола толстой парусной иглой. Те кто видели это создание, говорили, что это нечто клыкастое, похожее на скачущего на задних ногах зайца со злыми красными глазами – в три или четыре фута высотой – а шкура у нее как у ящерицы или крокодила. – Я помню, – распинался мужичонка в камзоле, оказавшийся местным сапожником, – двоюродный свояк мне рассказывал – а тому сказал староста деревни куда он возит товар. Тот видел однажды – ну и тварь! Вся как какой-то крокодил на двух ногах, яркие красные глаза размером с куриные яйца, длинные клыки и шипы сзади на голове и далее вниз по спине. Передние-то лапки у него у него маленькие, а сзади навроде бы крылья как у нетопыря и гребень на спине. Туловище у чупакабры то ли как ящерицы, то ли как у собаки, голова продолговатая, лапы – с перепонками между пальцами, и шерсть черная на пузе! И вообще похожа на собаку смешанную с крокодилом, прости Господи! И воняет страшно! Постепенно однако разговоры о чудовищах и нечисти утихли.

Он поблагодарил и, расположившись на деревянной скамейке, уснул моментально, усталый после этого бурного, шумного и беспокойного дня.

Последней мыслью перед тем как он погрузился в омут предутренних сновидений, была та, что надо поменьше думать о всякой потусторонней чуши.

* * *

…Как тихи и прекрасны волны Карибского моря в это время года. Так красива морская гладь, особенно перед рассветом и закатом. Глянешь на уже нежно-фиолетовое небо, там угасают бриллиантовые искры звезд, догорая, поблескивая прощальным отсветом… В этот ранний час дует свежий бриз, оставляя незабываемое чувство покоя и безмятежности. Вот-вот первый лучик солнца прорежет предрассветное небо, коснется изумрудной воды, отражаясь в ней, приветливо улыбнется парусам, пробежится по палубе. Вскоре к нему присоединится второй, затем третий… День начинает разгораться. К полудню жар и зной становятся такими, что дышать практически невозможно. Ищешь прохлады… Поднимаешься на мостик, берешь в руки штурвал. Нет нужды сейчас бороться с ним, как во время бури, он сам направляет тебя, подсказывает, когда надо сменить курс, а когда бросить якорь. Едва-едва играет свежий ветерок, лениво наполняются паруса, он треплет волосы, окончательно запутывая их, забирается под рубашку и в сапоги.

В такие минуты ты понимаешь, зачем ты вышел в море, ведь стоять просто так, не думая ни о чем, можно хоть целый день, пока солнце не начнет тускнеть и окрашивать небо в самые невообразимые краски. Сладко потягиваешься, зеваешь. Красота бархатной карибской ночи полностью завладевает тобой. С легким сердцем идешь в каюту и ложишься спать, оставив все заботы до утра. Засыпая, приходит ощущение безмятежности, покоя, а утром, утром будет новый день, который вновь встретит этим великолепным рассветом и желанием жить каждый день год за годом, стремясь к горизонту…

…Корабль шел под немногими парусами под лиселем и верхними парусами, и гротом.

Четыре часа утра. Рассветет через час. Питер встал и, протирая глаза, направился к гальюну. Потом, окончательно проснувшись, торопливо прошел по качающейся палубе, обходя спящих.

Черный как сажа кок уже развел огонь в выложенном кирпичом камбузе и дал Питеру оловянную чашку супа и сухарь. Питер постучал сухарем по мачте, чтобы выколотить из окаменевшего хлеба случайно засевшего там хрущака или долгоносика, и принялся за еду. Жуя размоченный в похлебке из солонины сухарь, он ощущал что жизнь не так уж плоха. После трапезы он полез на мачту.

Добравшись до «вороньего гнезда» и сменив там впередсмотрящего, он устроился и осмотрелся. Луны не было, и, если бы не звезды, тьма стояла бы кромешная. Питер знал названия всех звезд, от яркого как голубой алмаз Сириуса до крошечной искры Хатисы в созвездии Ориона. Светила – азбука навигатора, и он заучил их названия не хуже чем пономарь – молитвы и часослов. Огромный звездный купол спускался до самого горизонта. Штурман различал рога Тельца и Пояс Ориона. Вон Сатурн, который как можно увидеть в подзорную трубу окружает странное кольцо – вот уж чудо природы! Вон Медведица, а вон и созвездие Волопаса – и висящий низко над горизонтом Южный Крест – знак иных вод и земель, не принадлежащих Старому Свету…

…Ночная штурманская вахта – единственное время, когда Питер мог побыть в одиночестве на переполненном корабле, и позволить душе отдохнуть…

Питер чувствовал йодистый запах моря, свежий аромат водорослей и соли.

Через два часа, сменившись, он спустился вниз с палубы, заглянув к корабельному врачу Джонатану Эвансу – поиграть в шахматы. Тот однако был занят, возясь со своими снадобьями, но Питер остался, переговариваясь с медикусом о том о сем.

– Скажите мне, Питер, – внезапно посреди беседы спросил лекарь, оторвавшись от весов, на которых старательно взвешивал какую-то пряно пахнущую смесь, – Скажите мне, Питер – вас устраивает судьба пирата?

– Я живу одним днем и стараюсь не думать о том, что случится завтра, – немного подумав ответил Питер.

– В самом деле? – хмыкнул хирург. – И долго еще вы собираетесь так жить??

– Да разве ж у меня есть выбор? – пожал Блейк плечами. На землях английской короны я вне закона, а бесправному изгнаннику не все ли равно где коротать жизнь – по ту сторону Атлантики или по эту?

– Но, – усмехнулся Эванс. – Неужели вам нравится такое существование?

– Как вам сказать? К опасностям я вроде бы привык, к работетоже… Как говорят немцы: «Война, торговля и пиратство – три вида сущности одной».

– И вас не тревожит даже то, что вас тоже повесят вместе со всеми, если поймают, конечно? – коротко хохотнул доктор. И вместе со мной – даром, что я джентльмен, отучившийся в Кембридже, и внук лорда. Впрочем все не так плохо. «Обрученный с ветрами» дьявольски быстроходен – под стать имени и уйдет от любого фрегата. А сам капитан Джон ни за что не станет связываться с военными моряками, – покачал головой Джонатан.

– А вы то сами зачем плаваете с пиратами? – усмехнулся Питер.

– Деньги, – спокойно признался Робин. – Всего один захваченный приз может принести больше, чем жалованье провинциального лекаря за многие годы.

Понятное дело, испанские галеоны с наполненными золотом и серебром трюмами попадаются далеко не каждый день… – он усмехнулся. Сказать по правде ни разу не попадались. – Удача – богиня нашего дела, – улыбнулся он.

Но тут уж выбирать не приходится. Как говорится, бери, что дают. Зато мы свободны, как ветер, плывем, куда вздумается, и не теряем надежды в одночасье разбогатеть. Да взять хотя бы меня! – с напускной важностью похлопал он себя по солидному брюшку. – На военном корабле я был паршивый лекаришка на которого любой гардемарин смотрел как на крысу корабельную – хотя случись что, мне бы пришлось спасать им жизнь. Жалование было… смех один.

Вот потому – то, когда я узнал что на случайно зашедший в гавань Бостона корабль требуется врач, я поспешил предложить свои услуги – и даже то что корабль не был похож на обычного «купца» меня не очень смутило. Не скрою, было сперва страшновато – но я втянулся. И вы похоже втянулись, не так ли?

Питер лишь кивнул, вставая с койки чтобы отправится передохнуть в каюту, что делил с Джаспером…

…В темной каюте дверь была заперта, иллюминатор задраен, – было невыносимо жарко. Питер, который не спал, обливаясь потом и почти задыхаясь, соскочил, наконец, со своей койки и бесшумно прошел в кают-компанию, а затем по капитанскому трапу на полуют. Ночной бриз заиграл в его распахнутой боевой рубахе, в парусиновых штанах, свободно свисавших с его голых ног. Он перешел с правого на левый борт, затем подошел к гакаборту и облокотился в самом дальнем конце его с наветренной стороны, лицом к морю. Небо сверкало звездами, и море, светящееся в глубине, как часто случается в тропиках, казалось, заключало в своих недрах мириады странных факелов, бирюзовое свечение которых, слишком отдаленное, колебалось, потухая и снова зажигаясь ежесекундно, по воле волн. Ночь была прекрасна и прозрачна, как алмаз.

«Черт возьми! – проворчал Блейк, говоря сам с собой. – Не дурак ли я, что сплю закупоренный в этой адской каюте, когда здесь такая благодать…»

Он дышал полной грудью, и морской воздух, весь пронизанный солеными брызгами и полный также ароматов близкого берега, восхитительно обвевал ему виски, шею, грудь.

Постелив прямо на палубе тюфячок, он заснул…

Ему опять приснилось, что он стоит у фальшборта рядом со шканцами черного корабля, идущего под черным флагом, на котором нет ни оскаленного черепа, ни скрещенных костей или клинков, ни танцующего скелета, ни девиза; на нем вообще ничего нет. И плывет он по неизвестному океану, ориентируясь по незнакомым звездам, которых он никогда раньше не видела. Не видела он и капитана. Он ни разу не повернулся ко мне лицом. Но он знал, кто стоит на квартердеке… Знал – но боялся вспомнить.

* * *

…Боевое крещение навсегда врезается в память. …В тот первый раз они с Биллом, оба с ног до головы обвешанные оружием, стояли рядом у фальшборта и ждали команды. У каждой по паре заряженных пистолетов со взведенными курками, заточенный до бритвенной остроты тесак, ножи и тяжелый топор в петле на поясе. Ему никак не удавалось унять дрожь в коленках, костяшки пальцев, сжимавших поручни.

Ноги у него сделались ватными, во рту пересохло, и он дрожал то ли от напряжения то ли от страха, стоя наготове и с трепетом ожидая столкновения борт в борт с преследуемым ими судном. Нет ничего хуже ожидания. Он повидал немало сильных мужчин, чьи лица задолго до начала схватки белели как полотно, а их желудки выворачивало наизнанку или так прихватывало, что не всякий успевал добежать до гальюна. В таких случаях не принято подтрунивать, а тем более издеваться над осрамившимся товарищем, и даже записные насмешники, способные подшутить хоть над собственным палачом, хоть над самим Сатаной, не позволяют себе ничего лишнего.

Испанский капитан, сообразив, что выброситься на берег не успеет, стал разворачиваться правым бортом к преследователю. Залп полутора десятка пушек, будь он чуть поточнее, мог бы сразу пустить «Обрученного» на дно. Пиратский корабль отделался несколькими дырками в носовой части, да повредило одно из орудий на батарейной палубе. Расстояние между кораблями быстро сокращалось. … Разрядив пушки, он тем самым дал возможность пиратам на четверть часа – и то если свои канониры сработают идеально четко – возможность подойти к беззащитному борту и свалить на абордаж. И теперь будущий трофей отчаянно пытался сделать поворот фордевинд. Серебряный, понятно, такой возможности ему не предоставил. Тяжелый «торгаш» не мог повернуть так же быстро, как бриг, и пираты всадили испанцу залп картечью с расстояния пистолетного выстрела.

– Мушкеты к бою! – гаркнул капитан. – Поднять флаг!