Текст книги "Частная армия Попски"

На основе собранной информации у меня начали складываться сразу несколько планов организации побега. Увиденное мне понравилось. Охрана не слишком бдительна, проволока на ограждении натянута кое-как, а пустынная равнина даст беглецам возможность вполне безопасным путем добраться до утесов. Учитывая, что в лагере содержалось несколько сотен человек, вероятно, среди них не составит труда отыскать сорвиголов, готовых рискнуть.

Теперь предстояло направиться к другому лагерю, который находился в двух с половиной километрах, на другом конце города. Когда я, выйдя на дорогу, по собственным следам возвращался к Воротам Бенгази, меня охватило непреодолимое желание отменить эту часть плана и поскорее скрыться в дружественной и безопасной тени вади. Перспектива идти через весь город по этим ужасным, переполненным людьми улицам неожиданно вызвала усталость и опустошение. Разве я не сделал уже достаточно? В другом лагере, который располагался в здании бывшей больницы за дорогой на Тобрук, условия для побега явно будут гораздо хуже, да и выбраться в безопасное место оттуда сложнее, поскольку придется идти через город. Удача улыбнулась мне с первого раза – так не глупо ли рисковать ради гораздо менее выигрышного варианта и тем ставить под угрозу всю затею? Конечно, я поступал нечестно по отношению к узникам, содержавшимся в бывшей больнице, лишая их шанса на побег, но только мне предстояло оценивать собственное решение. Им просто не повезло оказаться в неудачном месте, как и тысячам других пленных, которые находились в еще более отдаленных местах, куда я в принципе не мог добраться.

Пройдя примерно три четверти пути от лагеря к городским воротам, я приметил незаметную тропинку, уходившую направо в небольшую рощу. К ней я теперь и направлялся: сверну и через рощу отступлю на плато. Приняв решение, я с облегчением шагал по дороге.

За несколько метров до поворота я увидел, как прямо перед Воротами Бенгази из дверей интендантского склада вывалилась толпа из двадцати – тридцати итальянских солдат и пошла в город. Неуютное зрелище такого количества врагов подействовало на меня отрезвляюще: я осознал, что мое предыдущее решение, хоть и казалось разумным, было продиктовано страхом. Если сейчас я испугаюсь этой толпы, то и в будущем стану пасовать перед любой опасностью. Сбегу сегодня – буду сбегать всегда. Так что я пошел по дороге, через ворота, прямо в город, и вновь прокладывал себе путь через толпу: осторожно, с колотящимся сердцем, уверенный в полной бессмысленности своих действий, но преисполненный решимости пройти этот путь до конца.

Мне пришло в голову, что собраться поможет небольшой шок, а уже через мгновение, со страхом взглянув в переулок, я увидел, что навстречу идет молодой итальянец: толстые губы расплываются в бессмысленной улыбке, сломанный нос, уши лопухами – идеальный болван. Он как раз направлялся на главную улицу. Шаг ему наперерез – и он довольно энергично в меня врезался. Я был готов к столкновению, поэтому с ног он меня не сбил, зато сам парень остолбенел от испуга, а я хорошенько встряхнул его за плечи и сердито зашипел что-то бессмысленное, но отдаленно похожее на немецкую речь: «Strum strum heidelpferd – strum knöbelstein – strumbelneck – strum strum strangverneckerst neigerloos». (Как будто вернулся в детство, когда на таком же выдуманном немецком разговаривал со своими сестрами.) Парень оторопел и тяжело дышал, а когда я отпустил его, бросился обратно в переулок. Два бравых немецких сержанта ухмыльнулись мне с другой стороны улицы, я коротко помахал им рукой и скрылся в толпе.

Остаток пути прошел прекрасно, я развлекал себя такой игрой мысли: «Все эти люди вокруг – военнопленные. А ты – начальник их лагеря. Только притворяешься, что их не видишь, чтобы беднягам не приходилось тебе салютовать каждую минуту». Так, напустив мрачный и отстраненный вид, я добрался до больницы. Она стояла на низкой скале с видом на море. На закрытой территории у обрыва рядами плотно теснились палатки. Прогулявшись туда-сюда по пляжу, я ненадолго отвлекся на созерцание крайне живописного заката, но все же краем глаза поглядывал на красные скалы наверху. Вскоре я нашел то, что искал: три расщелины, по которым можно было спуститься на пляж. Колючая проволока выполняла скорее декоративную функцию. Видимо, лагерь обустраивали в спешке и посчитали, что скала сама по себе является непреодолимой преградой.

Солнце опустилось в море за Рас-бу-Аза. Я подождал еще немного и затем, в наступавшей темноте, снова прошел по центральной улице Дерны. На этот раз я чувствовал себя счастливым: сделал все, что запланировал, и спокойно направлялся домой, размышляя о проделанной за день работе. Приступ малодушия, сковавший меня три часа назад, пришел из далекой юности, времен учебы, но теперь я был мастером своего дела. Мои недавние страхи сейчас казались жалкими и несерьезными. Ко мне пришло понимание, что бояться вообще нечего. Если меня задержат, то я просто окажусь в одном из своих лагерей (ведь меня, скорее всего примут за беглого военнопленного), воспользуюсь одним из собственных планов побега и выберусь оттуда следующей же ночью.

Вновь обретенное мужество крепло. Страх легко преодолеть, усвоив простой урок: ничего хуже, чем смерть, случиться не может. А перспектива смерти, хотя порой и досадная, большинство из нас не так и ужасает. Когда этот шаг сделан, связь между опасностью и страхом разрывается и бороться с желанием сбежать становится легко. И если человек не сбежал один раз, то потом будет уже меньше подвержен страху, а в будущем сумеет подходить к самому краю бездны ужаса и возвращаться оттуда несломленным. Страх ничем не хуже, чем приступ кишечных колик: когда он приходит, становится очень неприятно, но чем меньше напрягаешься, тем проще его перенести. Однако если человек однажды сдрейфил, не исключено, что свое мужество он не вернет никогда.

Конечно, встречаются люди слишком глупые и лишенные воображения, чтобы испытывать страх в принципе: множество таких героев попадает в армию. А еще есть те, кто будто наслаждается тем, что трясется от страха, – для них лечения нет, таких нужно просто отправлять домой.

Есть и другой страх, страх неудачи, справиться с которым лично мне гораздо сложнее. Он коварно принимает форму иррационального предубеждения, что если ты однажды потерпишь неудачу, то больше никогда не добьешься успеха. Поэтому я всегда невероятно тщательно готовлюсь к любому своему начинанию, а если вдруг что-то идет не так, мне тяжело сразу прислушаться к голосу разума и признать неизбежное.

Однако этот день в Дерне выдался во всех смыслах удачным, и я шел назад с легким сердцем. Возле немецкого штаба я заметил Али, который, видимо, большую часть времени тенью следовал за мной. Я подал незаметный знак, что узнал его, и он пошел вперед, увлекая меня в темноту узкого переулка. Там из мрачной подворотни меня окликнул торопливый шепот: Али и его друзья уже поджидали меня в компании старого осла. Я сел верхом, меня тут же замотали в джерд, и мы тронулись. На некоторое время я утратил контроль над своей судьбой и, трясясь в седле, задумался над инструкцией, которую хотел написать для пленных.

После подъема на плоскогорье мы направились к шатру одного из друзей Али, где из-за моего приезда царил переполох. Две улыбчивые девицы, чьи высокие крепкие груди мелькали в разрезах широких рукавов, когда они поднимали руки, с дружелюбным смехом сновали туда-сюда, принося ковры, подушки, воду, мыло и наконец большие кружки лебена. Мы весело болтали, слегка взволнованные и довольные обществом друг друга. Честно говоря, не припоминаю более приятного и веселого возвращения домой. Правда, за последние четыре дня я спал не больше шести часов и поэтому чувствовал себя немного вялым, но все равно, не обращая внимания на усталость, наслаждался вечеринкой и предвкушал долгий ночной сон. Забота моих друзей растрогала меня до глубины души: они наблюдали за моими перемещениями в большой тревоге, а теперь, испытав облегчение, хотели этим домашним праздником продемонстрировать всю радость по поводу моего благополучного возвращения. Не считая Омара, который был из обейдат, все остальные относились к племени барази, ни одного из них я не видел до вчерашней встречи в Аль-Фтайа. Эти барази предоставляли своим женщинам больше свободы, чем любые другие арабы, которых я встречал. Возможно, именно этому обстоятельству барази обязаны своей жизнерадостностью, которая бросается в глаза даже на фоне других сенусси, общительных по природе. А вот египтяне, которые живут практически отдельно от своих женщин, очень угрюмы и никогда не снизойдут даже до улыбки.

Я прикорнул на своей скамье, рассчитывая проспать допоздна, но меня разбудили за два часа до рассвета: пора было покидать эти места, поскольку в окрестностях рыскали какие-то подозрительные типы. Обе дочери моего хозяина вышли пожать мне на прощание руку – довольно необычная форма проявления вежливости для арабов, которые обычно ограничиваются скупыми словами. Через час мы добрались до другого шатра, расположенного в лощине. Там меня оставили досыпать остаток ночи. Когда я проснулся, меня уже ждал Али с бумагой и конвертами, купленными в Дерне по моей просьбе. Я приступил к записи своей инструкции, по пять копий для каждого лагеря: в них заключенным сообщалось, что снаружи ждут друзья, готовые помочь тем, кто отважится на побег. Инструкция указывала, как, когда и где лучше выйти за периметр лагеря, а также намечала дальнейшие пути следования. Каждую копию я снабдил приблизительной схемой лагеря и нарисованной от руки картой Дерны с окрестностями вплоть до утесов плато. Согласно моему плану, беглецам следовало выбраться из лагеря в безлунную ночь сразу после наступления темноты (самая простая часть затеи) и добраться до подножия плоскогорья, постаравшись найти одну из обозначенных на карте ложбин. Там их встретят мои арабские помощники, которым можно всецело довериться. Арабы соберут беглецов в надежном месте, накормят и наконец приведут в мой лагерь, расположенный «где-то неподалеку». Рекомендации заканчивались советом раздобыть самую прочную обувь, какую только возможно, – слишком много мы видели беглецов, которые собирались совершить почти пятисоткилометровый марш-бросок в изношенных кедах. В доказательство своих добрых намерений я вложил в каждый конверт южноафриканскую сигарету Springbok.

Больше никаких подробностей не сообщалось – не хотелось скомпрометировать арабов, если эти инструкции попадут не в те руки. Хотя текст гласил, что мой лагерь находится совсем рядом, чуть ли не на краю плато, я сказал Али, что меня нужно искать в нижнем течении одного из вади: Саратель, Рамла, Аль-Фадж или Бальватат, в землях, простирающихся от Амур-аль-Джилла до Зумлат-ан-Навамиса, примерно в семидесяти километрах от Дерны. Доставить свои инструкции я планировал при помощи местных арабских мальчишек, которым итальянское командование разрешало проходить на территорию лагерей и продавать узникам яйца. У Али и тут водились кое-какие знакомства, поэтому он обещал привести мне нескольких парней для получения указаний. С составлением инструкций и отрисовкой всех схем и карт я планировал управиться за день. Перед тем как приступить к работе, мы с Али и его друзьями обсудили другие пункты нашего плана: сколько человек понадобится, чтобы встречать беглецов у подножия плато, и как обеспечить всех провизией. Затем они ушли, а я остался наедине с работой.

Закончив с инструкциями, я взял чистый лист бумаги, отточил карандаш и набросал еще один документ:

Кому: генералу Пьятти, командующему итальянскими войсками, Барка

От: командующего британским передовым штабом в Киренаике, Ливия

Как стало известно нашему штабу, некоторое количество арабов-сенусси, граждан, проживающих в зоне моего командования, по вашему приказу были арестованы и без суда преданы смертной казни. Единственным преступлением этих людей было то, что они, руководствуясь соображениями гуманизма, в разное время предоставляли убежище безоружным служащим вооруженных сил Его Величества, которые сбежали из лагерей для военнопленных. Казни вышеупомянутых арабов-сенусси, как и те трусливые и варварские методы, которыми они осуществляются, входят в прямое противоречие с нормами международного права и обычаями войны, признанными цивилизованными нациями. Данный штаб передал правительству Его Величества имена арабов-сенусси, которые были замучены насмерть в соответствии с вашими приказами, а также данные об обстоятельствах, местах и времени этих казней. Правительство Его Величества предпримет все возможные шаги как в настоящее время, так и по окончании войны, чтобы все лица, ответственные за совершение этих преступлений, предстали перед судом. В настоящее время, чтобы избежать повторения подобных варварских действий, мною до всех командующих оперативными подразделениями доведен приказ о принятии мер возмездия в случае, если им станет известно о фактах новых казней арабов-сенусси. Данные меры возмездия будут заключаться в расстреле одного офицера Королевской итальянской армии за одного казненного араба-сенусси. Указанные офицеры будут отбираться из числа членов вашего штаба. Расстрел вышеозначенных итальянских офицеров осуществят бойцы вооруженных сил Его Величества, действующие в Киренаике.

7 августа 1942

Майор Попски, ком. брит. опер. штаба, К.

Приложение А. Списочный состав арабов-сенусси, казненных в период с 21 января по 1 августа 1942 года включительно

Приложение А содержало имена нескольких моих местных помощников, которые попали в лапы итальянцев после падения Тобрука. Наше отступление к Египту взбодрило итальянских бандитов, управлявших Киренаикой. Арабов, подозреваемых в помощи британцам, они за челюсть подвешивали на стальной крюк, чтобы те умирали от болевого шока.

Дворник-араб опустил это письмо в почтовый ящик немецкого штаба. Ответа от генерала Пьятти я не получил, однако с тех пор и вплоть до своего отъезда из Киренаики о казнях больше не слышал. Не знаю, было ли это совпадением.

В тот день меня принимали очень необычные люди: я сидел за обедом с мужем и женой (единственный такой случай за весь мой опыт общения с арабами) и узнал, что даже арабские мужья бывают подкаблучниками, когда жена моего хозяина подняла крик из-за топленого масла, которым тот капнул на циновку, застилавшую пол шатра. Ему пришлось бежать за горячей водой, поднимать и оттирать коврик, и лишь потом мы продолжили трапезу.

Ночью я перебрался в пещеру на лесистом склоне холма с видом на море. Там весь следующий день мы работали с Али: отобрали по одному торговцу яйцами на каждый лагерь и проинструктировали их. Я порекомендовал передавать мои письма не рядовым, а сержантам, выбирая из них тех, кто посмекалистее. Впоследствии парни (довольно смышленые, хотя обоим было не больше двенадцати лет) полностью оправдали наши ожидания и прекрасно справились со своей задачей.

Затем пришла очередь дать задание тем, кто будет встречать беглецов и провожать наверх к холмам. Я объяснил, что их важно не напугать внезапным появлением из темноты, лучше сначала немного понаблюдать за ними, после чего отправить одного человека для установления контакта. Каждому из арабов я выдал документ, удостоверяющий, что они работают на меня, а Али передал деньги, чтобы впоследствии он рассчитался с ними по заслугам.

Вечером я снова переехал в один из каменных домов Али, который находился над водопадом в верховьях вади Дерна. Здесь был организован прощальный ужин для двадцати гостей. Неожиданно явился сосед (сомнительной лояльности), который хотел узнать, по какому поводу устроено веселье, и мне пришлось прятаться за диваном. Но нежданный гость досаждал недолго, и вскоре наш пир продолжился. Мы прекрасно проводили время и были необычайно веселы, особенно если учесть, что вокруг кишели враги и моим хозяевам угрожала вполне реальная перспектива следующим же утром болтаться подвешенными за челюсть на крюк. Мои риски, безусловно, были куда меньше.

Около одиннадцати вечера настала пора прощаться, поскольку я чувствовал, что мое присутствие угрожает безопасности моих хозяев, которые и так пошли на многое. Ничего больше для нашего общего дела я сделать не мог. На самом деле сенусси не только рисковали сильнее, чем я, но и, по сути, выполнили всю работу. Успех, которого мы в итоге достигли, – их заслуга. Птичка и верблюд, которых я не видел четыре дня, ждали меня у задних дверей дома Али. Мы с Омаром попрощались и уехали в ночь. Мы пересекли Мартубский обход перед закатом, на следующий день взяли правее и вскоре после полудня приехали на место, где я оставил свой лагерь в вади Саратель.

Но лагеря мы не нашли. На случай засады мы, не останавливаясь, проехали мимо, как будто тут нас ничего не интересовало, объехали вади по широкому кругу и, убедившись, что в округе никого нет, вернулись и спешились, чтобы выяснить, что случилось. Все было подчищено, мы не нашли даже брошенной спички. Омара озадачили следы двух незнакомых верблюдов, но я решил, что на них ехали Чепмэн и его ливиец.

Омар хотел отправиться по следу, который уходил на запад, но я понимал: если это действительно Чепмэн, то он накрутит множество петель (со свойственной ему хитростью) и мы попусту потеряем время. Мне пришло в голову спросить у Мухтара, не знает ли он, куда делся наш отряд. Мухтар, однако, тоже куда-то откочевал, и нам пришлось ехать почти до Бир-Белатера, прежде чем мы встретили араба, который рассказал нам, что Чепмэн вернулся из «Дурсаленда» два дня назад с группой беженцев и счел за лучшее перенести лагерь в вади Аль-Фадж, где-то к северу от Амур-аль-Фаджа. Мы немедленно выехали, проделали путь длиной почти в двадцать пять километров, напоили животных в вади Рамла из колодца Бир-Семандер, поспали до рассвета в вади Аль-Фадж, нашли следы Чепмэна и через полтора часа въехали в его лагерь.

Следующие три дня я в основном спал. На пятый день после моего возвращения из Дерны вечером один араб из обейдат, шатры которого стояли в нескольких километрах от нас, приехал к нам в лагерь, подошел ко мне и, поприветствовав, сказал: «Они прибыли». Я позвал Чепмэна, и мы поехали туда. Вскоре мы нашли пятнадцать или двадцать человек, лежавших вповалку вокруг костра, – первую партию сбежавших заключенных. Дорога их настолько вымотала, что ни один не выказал по отношению к нам никакого интереса. Это меня несколько задело! Оказалось, неутомимые арабские проводники заставили их преодолеть больше семидесяти километров всего с одним часовым привалом. Никто никогда не готовил этих пленников к подобным подвигам, последние шесть недель они вели малоподвижный образ жизни и впроголодь питались в лагере; более того, решаясь на побег, они полагали, что их цель «довольно близко». А вот их подтянутые и довольные собой проводники с нетерпением предвкушали щедрое вознаграждение (и тут же его получили).

Мы угостили наших новых друзей лебеном и чаем, поскольку они были слишком слабы, чтобы есть, и оставили их отсыпаться до утра. Потом они на стертых негнущихся ногах доковыляли до нашего лагеря.

Наши новобранцы были в основном из Южной Африки плюс несколько англичан. Придя в себя, они простили нас за, как они выразились, прискорбный розыгрыш. Парни оказались жизнерадостными, чрезвычайно изобретательными и были вполне способны позаботиться о себе. Один из них, лондонец, и вовсе не был военнопленным. Полгода назад при отступлении он получил ранение в колено и отстал от товарищей. Какой-то араб подобрал его и привел в свой дом в вади Дерна. Он раздобыл бинты, рана постепенно заживала. Как только лондонец смог двигаться, его отправили в другой дом, потом в пещеру, потом в еще один дом и так далее. Ни разу он не оставался на одном месте дольше чем на три дня. Приютившие лондонца арабы кормили его лучше, чем питались сами, – он даже умудрился растолстеть. Более того, они каждый день давали ему по семь сигарет, купленных у итальянских или немецких солдат. Я знал, что табак в Джебеле в дефиците, а потому не очень-то верил в такую щедрость. Но оказалось, что этот методичный по натуре парень вел дневник, куда записывал все, что получал от своих гостеприимных хозяев (питая слабую надежду однажды с ними рассчитаться), и в самом деле запись «сигареты – 7 шт.» мелькала там регулярно.

Теперь на наши плечи легли заботы о постоянно растущей семье. За первой партией беглецов последовали другие, Чепмэн привел с собой из путешествия беженцев-дурса, да и другие арабы продолжали приходить. Все они нуждались в питании и уходе до эвакуации в Египет. Сложнее всего дело обстояло с провиантом: собрав запасы со всех своих складов, я наскреб приличное количество муки, но всего остального не хватало. Мы очень тщательно планировали наш и без того скромный рацион. Я купил несколько козлят и овцу у наших соседей (которые тоже жили отнюдь не в роскоши) и отправил людей в Дерну за фруктами, свежими овощами и сигаретами из немецких и итальянских армейских пайков. По-настоящему мы никогда не голодали, но я тратил столько времени на вопросы пропитания нашего отряда, растущего день ото дня, что даже месяцы спустя просыпался по ночам из-за того, что подсчитывал в уме продукты.

Деньги тоже подходили к концу. Пришлось продать всех наших животных, кроме Птички и двух верблюдов. Затем я начал выдавать долговые расписки. В конце этой эпопеи я задолжал больше полумиллиона лир (в основном это касалось жалованья). Но мне удалось выплатить все эти долги за один крайне примечательный день.

Чепмэн и я с самого начала приняли мудрое решение: мы жили отдельно, каждый под своим деревом на расстоянии двести – триста метров. Благодаря этому мы никогда не бесили друг друга. Каждые два или три дня он подходил ко мне и торжественно спрашивал: «Не соблаговолит ли майор пожаловать отужинать с коллегой-майором сегодня в семь?» А на другой день его приглашал я. На наших ужинах мы делились тщательно сберегаемыми заначками: половиной плитки шоколада, баночкой крабовых консервов, полудюжиной свежих виноградин из Дерны. Однажды к стандартному набору из хлеба и тушенки мы добавили две маленькие сырые луковицы – подлинная роскошь.

Каждая группа нашего отряда стояла отдельным лагерем: южноафриканцы, радисты, дурса, барази и обейдат. Все мы мирно сосуществовали в нашем вади.

Последнее зарядное устройство для батарей радиостанции приказало долго жить. Однажды ночью мы услышали по Би-би-си объявление о падении Мерса-Матруха, и больше ничего. А самое последнее сообщение мы получили из Каира, в ужасном качестве. Потратив три дня на дешифровку, мы разобрали в этой путанице только одно предложение: «Храни вас Бог». Звучало не слишком оптимистично. (Лишь оказавшись в Египте, мы узнали, что услышали всего лишь составленный каким-то чересчур эмоциональным идиотом ответ на наше сообщение о прибытии первой партии беглых военнопленных.)

Оставшись в изоляции, мы с Чепмэном решили, что пришла пора самим позаботиться о своем будущем. Предполагая, что Египет пал, мы видели два варианта развития событий. Либо прятаться в «Дурсаленде», возможно, на протяжении нескольких лет, что, как выяснил Чепмэн во время своего последнего путешествия, чревато серьезными проблемами. Либо пройти почти семьсот километров на юг к оазису Куфра, откуда можно попытаться попасть в Судан, который, как мы надеялись, все еще находился в руках британцев. Мы решили, что если патруль LRDG не появится в назначенное время, то мы воспользуемся вторым вариантом. Караванный маршрут на Куфру начинался в оазисе Джалу, где теперь стояли итальянцы. Нам предстояло двинуться по обходному пути, в том числе проехать двенадцать дней верхом на верблюдах без доступа к воде. Я связался со старым Мусой, моим другом из Бальтет-аз-Залака, который взялся подготовить верблюдов к долгому и опасному переходу. Он обещал, что управится за два месяца, но настоятельно рекомендовал отложить отъезд до зимних холодов.

Два сведущих в технике южноафриканца вызвались разобраться с зарядным устройством и попытаться оживить радиостанцию. Бензиновый мотор устройства оказался в порядке, но динамо-машина полностью выгорела. Кто-то вспомнил про сломанный итальянский мотоцикл, брошенный где-то в районе дороги Хармуса – Мехили. Мы отправили туда разведчиков, через четыре дня они вернулись со снятой с мотоцикла маленькой динамо-машиной, которая выглядела вполне работоспособной. Южноафриканцы соорудили деревянную раму, на которой закрепили двигатель от нашего зарядного устройства и итальянскую динамо-машину. Части оборудования соединялись ремнем, сделанным из полосок кожи, которые мы также собрали из того, что бросили итальянцы. Однажды утром я наконец услышал фырканье мотора и подошел посмотреть. Южноафриканцы буквально сияли от гордости. Динамо-машина крутилась, более того, давала необходимое напряжение. Здесь сработало чистое везение – никто не знал, какая скорость вращения нужна. Оставалась еще одна загвоздка. Динамо-машина, работающая на ременном приводе, была оснащена шкивом, а вот мотор – нет, поэтому ремень постоянно слетал с его оси. Чтобы избежать этого, пришлось установить два ограничительных штыря, но мягкая кожа перетиралась о них за пять минут с небольшим. Наши инженеры не унывали, они нарезали несколько десятков ремней и сразу устанавливали новый, как только старый приходил в негодность. Процесс, однако, оставался небыстрым, поскольку каждый ремень сначала требовалось сшить. В лучшем случае система работала пятнадцать минут из часа. Южноафриканцы возились с ней день и ночь, и на третьи сутки им все-таки удалось оживить наши дохлые батареи. Но включать радиостанцию мы пока не решались. И тут работу наших инженеров пришлось прервать.