Текст книги "Частная армия Попски"

Глава II
Блуждания

Семь дней я все еще числился в рядах LRDG. А потом оказалось, что по уставу в военное время ввести в штат этого подразделения дополнительный батальон невозможно, поэтому мне пришлось снова заделаться вольным стрелком. Я возмущался, спорил и угрожал, но, поскольку никакой альтернативы не предвиделось, в итоге через несколько дней я занял пост командира самого маленького воинского соединения британской армии. Второпях набросали штатное расписание военного времени MEWE 866/1, где значилось лишь двадцать три человека личного состава.

– 5 офицеров:

– 1 майор,

– 1 капитан,

– 3 лейтенанта.

– 18 нижних чинов:

– 1 сержант,

– 2 капрала,

– 15 рядовых.

И 6 машин:

– 4 пулеметных джипа,

– 2 трехтонных грузовика.

Штатное расписание не предполагало ни адъютанта, ни интенданта, ни механиков; ни оборудование, ни вооружение не оговаривались.

Предварительно подразделение планировали назвать «1-й истребительный батальон». Я получил указания набрать людей, подобрать транспорт, снаряжение и оружие и приготовиться к отправке в указанный район операции через двадцать дней, к 15 ноября.

Мы все относились к этому решению как к шутке: дело не в малочисленности отряда (по правде сказать, для моих ближайших целей он был даже великоват), но в независимости. Я решил, что если уж из меня делают дурака, то я буду поистине великолепным дураком, с замахом на величие. Хотелось, чтобы мое подразделение называлось коротко и красиво, а еще – чтобы название легко запоминалось и, безопасности ради, никак не отражало наше назначение. «Рейдеры пустыни», «Крысы Джебеля» и многие другие варианты я отверг. Однажды ноябрьским утром, когда времени оставалось все меньше, терпение Шэна Хэккетта лопнуло.

– Тебе надо поторопиться с названием, а то мы вас назовем «Частная армия Попски», – сказал он с напускной свирепостью.

А что? Такое название прекрасно отражало смехотворный характер нашего начинания.

– Я согласен, – ответил я. – Мне нравится.

Серебряный значок и эмблема PPA

Хэккетт озадаченно уставился на меня, а затем с ухмылкой вскочил и повел меня на первый этаж в кабинет бригадного генерала Дейви, начальника оперативного управления, от которого зависело окончательное решение. Он, будучи человеком с воображением и юмором, тут же одобрил нашу идею и взялся согласовать вопрос в военном министерстве. Мы посмеялись, и я поспешил в город к портному-индийцу, чтобы заказать нарукавные шевроны с красными буквами PPA (Popski’s Private Army – Частная армия Попски) на темно-синем фоне (позже мы перешли на белые буквы на черном фоне).

Несколько лет я ставил на свои книги экслибрис в виде астролябии, и это имя носили несколько моих лодок, поэтому теперь мне показалось уместным сделать астролябию символом подразделения, которому придется ориентироваться по звездам. Я отправился к еврейскому ювелиру на Шарех-эль-Манах и попросил его отчеканить из меди упрощенный и уменьшенный рисунок моей астролябии, который станет нашим значком. (Астролябия – это название нескольких астрономических инструментов, использовавшихся для определения высоты звезд до появления секстанта на море и теодолита на суше. Мой рисунок изображал итальянскую астролябию XVI века.) Первые значки чеканились и гравировались вручную и оказались слишком изящными для нашей грубой работы. Позже у нас появился штамп, а изготавливать значки мы стали из серебра, на котором оттиск получается лучше, чем на меди. Каирский еврей еще долго снабжал нас, пока ближе к концу войны мы не отдали наш заказ другому ювелиру в Риме.

Готовый образец я с волнением понес на одобрение генералу Дейви. Он больше напоминал брошь, чем солдатскую кокарду, однако генерал утвердил ношение этой эмблемы на черном танковом берете, который я выбрал в качестве головного убора для своего подразделения.

Теперь мы располагали:

– штатным расписанием;

– названием;

– головным убором;

– кокардой;

– нарукавным шевроном;

– одним человеком личного состава (мной).

Я рассчитывал рекрутировать двух офицеров, которых знал по службе в Ливийской арабской армии. Одного из них, капитана Юнни из Абердина, которого я уже упоминал, отпустили сразу же, и он приехал в Каир. Другой, лейтенант Канери, француз, не был свободен, но его командир обещал откомандировать его ко мне, как только подыщет замену.

Заехав к командиру Королевского драгунского полка, у которого мне довелось недолго прослужить в прошлом году, я попросил его одолжить мне полкового старшину Уотерсона из Глазго, на что тот любезно согласился. Уотерсон, кадровый военный, только что выписался из госпиталя и в своем полку временно не служил. Я познакомился с Уотерсоном в казармах Аббасии, где теперь разместил свой штаб (прямо в помещении складов LRDG!). Он выразил горячее желание вступить в мой новый отряд, и я решил, что его опыт боевого применения бронемашин, смекалка и знание армейских порядков окажутся очень полезны.

Юнни и Уотерсона я отправил за снаряжением, а сам поехал в Маади с визитом к начальнику топографической службы. Из его людей в PPA захотел вступить рядовой Петри, молодой топограф-шотландец, обладавший изрядными познаниями в практической астрономии, но вообще не имевший боевого опыта. Я привез его в Каир, чтобы выбрать теодолит из трех доступных на Ближнем Востоке, а затем доставил его, четвертого солдата моего батальона, в казармы в Аббасии.

Через два дня я полетел в Куфру через суданский город Вади-Хальфа, уладить кое-что с LRDG. Из этой поездки за четыре тысячи с лишним километров я привез еще одного рекрута. Капрал Локк уже некоторое время дожидался вступления в LRDG. Джейк Изонсмит счел, что он мне пригодится, и не ошибся.

К 4 ноября я располагал двумя офицерами и тремя нижними чинами. Битва за Эль-Аламейн уже закончилась победой, и началось преследование противника. Поскольку я предполагал застать немцев на привычном мне поле боя, следовало поспешить, пока их не выбили из Джебеля до нашего прибытия. Я продолжал набирать людей по распределительным пунктам в зоне Суэцкого канала. Цели и методы моего отряда нужно было держать в секрете, что не очень располагало людей к нам записываться. Но я рассчитывал привлечь их загадочностью и обещанием приключений. В результате откликнулись девять добровольцев, в основном шоферы из службы снабжения, чей военный опыт сводился к вождению грузовиков в колонне по тыловым дорогам. Никто из девяти новобранцев на тот момент не обладал надежностью и предприимчивостью в той степени, на которую я надеялся. И все же один из них, механик-водитель Уилсон, шотландец, пробыл в наших рядах до лета 1944 года, а его коллега Дэвис, йоркширец, оказался единственным, не считая меня, кто остался в штате до самого роспуска нашей части после войны. Остальных я отсеял.

Мне пришлось довольствоваться двумя офицерами и двенадцатью нижними чинами, из которых девять практически ничего не умели. Также наши ряды пополнили трое моих ливийских арабов: сержант Мухаммед Мустафа, рядовые Абдул Селим Осман и Юнус Юсуф Абдулла. В учебном центре SAS мы все прошли курсы взрывного дела, и 22 ноября я сообщил в штаб Ближневосточного командования, что выступаю на следующий день.

Снаряжение нам выделили по стандартам LRDG. Кое-что сверх положенного, исходя из собственных прихотей и опыта, я выпросил у сговорчивых интендантов. Мы получили больше тонны взрывчатки, но провизии – лишь на одиннадцать дней, бензина – на две с половиной тысячи километров, а запчастей для ремонта грузовиков – всего ничего, потому что раздобыть их было практически невозможно. Для джипов деталей вообще не нашлось, только Юнни удалось кое-что выпросить на американской станции техобслуживания.

У нас было четыре джипа, оснащенных спаренными пулеметами Vickers-K калибра 7,7 мм на шарнирном креплении и оборудованных дополнительными креплениями для двенадцати двадцатилитровых канистр с бензином, обеспечивавших нам запас хода в тысячу с лишним километров. Экипаж каждого джипа состоял из водителя и стрелка. Для перевозки запасов у нас имелись два трехтонных грузовика, на которые было установлено по одному пулемету Vickers-K. Каждым грузовиком управлял экипаж из двух человек. Эти машины я планировал спрятать в предгорьях Джебеля, устроив там базу, откуда мы будем выезжать в рейды на джипах. Согласно моим планам, мы сможем действовать автономно два месяца.

Вечером я заехал к своим бельгийским друзьям, Морису Жаке и его жене, которые всегда прекрасно ко мне относились и приглашали к себе всякий раз, когда я бывал в Каире. Супруги пришли в восторг от моего новенького джипа (эти машины тогда еще были в новинку), его пулеметов и оснащения. Попрощавшись с ними, я завел мотор и уехал, но за первым же поворотом пришлось срочно остановиться, потому что из-под колес повалил дым: я забыл отпустить ручной тормоз.

23 ноября 1942 года мы отправились из Каира к оазису Куфра. Так начались наши странствия, которые закончатся через три года в Вене. Сначала наш путь пролегал по шоссе вдоль Нила до города Асьют, оттуда по хорошо наезженной колее мы преодолели двести километров до оазиса Харга. Дальше нам предстояло ехать через пустыню – почти тысячу километров до Куфры.

Мы договорились, что LRDG снабдит нас радиостанцией (и радистом) уже в Куфре. По дороге туда мы были без связи – оставалось надеяться, что с нами ничего не приключится. Накануне выезда из Каира я получил радиограмму от LRDG с описанием маршрута, по которому мне предстояло двигаться из Харги: там была указана последовательность астрономических координат вроде 24° 16ʹ северной широты, 29° 32ʹ и так далее, а между обозначенными точками следовало ехать по прямой, насколько позволит местность.

В Харге мы заправились бензином с полевого склада LRDG и в полдень двинулись дальше. Учитывая недостаточный опыт наших водителей (мы управляли джипами впервые в жизни), я придерживался благоразумной скорости. Все шло гладко, и к ночи мы преодолели около сотни километров. Боб Юнни беззаботно балагурил, сержант Уотерсон его поддерживал, их настроение передалось всем остальным. Только я не веселился: как единственного в отряде, кто хоть раз пересекал большую пустыню, меня беспокоила неопытность моих спутников и я ежесекундно ожидал какой-нибудь беды. Петри уверенно определил наше положение по звездам: к моему облегчению, его данные совпали с моими расчетами по компасу. Для большей уверенности (такой уж он человек) Петри той же ночью сделал еще один замер, воспользовавшись более сложным и точным методом, из-за чего ему пришлось бодрствовать до раннего утра, пока он не убедился, что определил наше положение с точностью до километра.

С первого же я дня заставлял всех неукоснительно исполнять штатные обязанности; такой практики и придерживался – в том числе с другими людьми и в других местах – до конца войны. Теперь мне приходилось все время думать о противоречии между стремлением моих спутников к веселым приключениям и собственным твердым намерением не допустить беды. Успешность приключений в нашем ремесле зависит от скрупулезного внимания к деталям: это хорошо понимают моряки, но солдаты признают не сразу. Я хотел, чтобы мои искатели приключений были опрятными и хозяйственными, настоящими занудами, изо дня в день выполняющими рутинные обязанности, заботясь о каждой мелочи. Мне требовались люди с сознанием муравьев, филателистов, часовщиков и бухгалтеров: порядок, точность, неторопливость. Но в то же время я ожидал, что они храбро поставят на кон всё, пойдут на риск, мгновенно примут правильное решение, сохранят хладнокровие при неудачах и неукоснительно выполнят даже самый неожиданный приказ. Мне были нужны те, в ком сочетались осмотрительность и бесшабашность, прагматичность и воображение, чтобы они тщательно планировали свои действия, но умели поддаться внезапному порыву. Сочетание столь противоречивых качеств в одном человеке – большая редкость. При отборе людей и последующей подготовке я всегда в первую очередь обращал внимание на волю и настойчивость, а не на удаль. Поступая так, я исходил из предположения (обычно не подводившего меня), что каждый, кто захотел вступить в отряд вроде нашего, лелеет в душе мальчишеское желание поучаствовать в какой-нибудь забаве (скромное определение для некоторых наших сумасбродных свершений) и не струсит в случае опасности. Я отвечал за то, чтобы, когда придет случай, зачастую совершенно внезапно, автомат потенциального героя, вычищенный и как следует смазанный, работал без сбоев, чтобы его проверенная и отремонтированная машина не подвела при преследовании или бегстве, чтобы боец мог, не задумываясь, вынуть из кузова джипа все необходимое: пулеметную ленту, ручную гранату или фонарик. А еще чтобы он был уверен, что бензин не вытек из прохудившейся канистры, что аварийный рацион на месте, а планшет с картами не пропал, пока грузовик продирался через кусты. В бою моего идеально подготовленного солдата не отвлекают технические трудности. Его разум полностью сосредоточен на фундаментальных проблемах военного ремесла и готов моментально ответить на насущные вопросы: «Где я? Где враг? Где свои?»

На первом вечернем привале я нагрузил людей лишь самыми базовыми обязанностями, поскольку лавина инструкций может легко обескуражить новичков. Прежде всего я приказал каждому водителю, будь он рядовой или офицер, заняться техническим обслуживанием своей машины, а стрелкам – тщательно почистить оружие. Только закончив работу, мы приготовили ужин, но сначала я проверил состояние провизии и воды. Мы трудились все вместе и в равной степени устали. При этом арабы готовили себе пищу отдельно, из своих продуктов.

Петри, наш штурман, а по совместительству еще и стрелок в одной из машин, после ужина достал теодолит и принялся что-то выискивать среди звезд. Механик Уэлш обошел все машины, спрашивая, не нужно ли чем-то помочь. Сержант Уотерсон проверил канистры с водой и бензином, о состоянии которых должен был ежедневно мне докладывать. Мы насобирали сушняка для утреннего костра, а покончив с делами, расселись вокруг огня на песке пить арабский чай наших сенусси. Потом люди стали разбредаться и устраиваться на ночлег возле машин. Все стихло, угли погасли, и, засыпая, я слышал гул созвездий, летящих вокруг мировой оси.

С первыми лучами солнца я поднялся, свернул постель и убрал ее в кузов джипа. В одной рубашке и брюках я немного продрог, а потому завернулся в шинель, ожидая, пока повар разожжет костер, полив сучья бензином. Танцующее пламя осветило желтые пески, машины и спящих солдат. Я хотел выехать пораньше, поскольку считал, что мистическим образом каждый час, выигранный утром, стоит трех часов пути в сумерках. Все остальные разделяли мою нетерпеливость, так что, едва солнце встало над горизонтом, мы уже отправились в путь. Я настроил солнечный компас на первый отрезок дневного пути, скорректировав его по времени восхода, зафиксировал километраж по спидометру, перевел наручные часы на местное время (на вторых оставил время по Гринвичу, полученное с помощью маленького радиоприемника) и направился вперед по холмам. Петри, ехавший следом на своем джипе, отмечал наш курс: координаты, показания солнечного компаса, дистанция по спидометру. Далее следовали два трехтонных грузовика, третий джип, а замыкала колонну машина Юнни. Чтобы никто не отстал, я ввел правило: остановилась одна машина – останавливаются все. Стрелку́ на каждом грузовике вменялось в обязанность наблюдать за идущим следом автомобилем, но они постоянно забывали об этом. Так что примерно каждый час я останавливал колонну и проезжал вдоль нее, проверяя, не отстал ли кто-нибудь.

Мы ехали по мягкому песку между крошащихся скал, пейзаж нас окружал довольно унылый. Грузовики то и дело вязли, и у нас регулярно появлялась возможность поупражняться в использовании стальных мостков. Я отметил, что все выполняют работу охотно: может, им и не хватает опыта, но они стараются и к делу подходят с душой. Все они, преимущественно шотландцы или уроженцы северных графств, обладали природным упорством и хладнокровием: бодро выталкивали грузовики из песка и сохраняли спокойствие, если дело не ладилось. Юнни и Уотерсон травили анекдоты, придавая нашему отчаянному предприятию атмосферу воскресного пикника.

На второй день после выезда из Харги приблизительно в три часа пополудни сломался грузовик Дэвиса: лопнул ремень вентилятора. Механик Уэлш подъехал и принялся ставить новый. Ремонт затягивался, и я отправился выяснить, в чем дело. Выяснилось, что запасные ремни не подходят: они оказались слишком короткими и узкими для наших грузовиков. Мелкое происшествие превратилось в небольшую катастрофу. Тянуть на буксире перегруженный «шевроле» с пятью вместо трех тоннами груза было невозможно, но ни машину, ни наши запасы бросать я не собирался. Будь у нас радиостанция, я бы попросил LRDG дать задание Нику Уайлдеру, который со своим патрулем двигался вслед за нами, привезти подходящие ремни. Но такой возможности не было, и мне оставалось только проклинать капитана Хейвуда, начальника управления связи LRDG, который, на нашу беду, приказал доставить передатчик для нас не в Каир, а в Куфру.

Я отправил Юнни и Петри на двух джипах обратно в Харгу с приказом связаться с Каиром из отделения египетской почты и запросить доставку в Харгу по воздуху запасных ремней и десятидневного запаса продовольствия для восемнадцати человек. По моим расчетам, парни должны были обернуться за три дня. Петри не боялся заблудиться. Я уже видел, как он справляется с навигацией, и вполне ему доверял.

Инцидент с ремнями не особенно меня огорчил, а вот собственный просчет с провизией очень расстроил. Дело в том, что перед отъездом из Каира я прикинул, что PPA доберется до Куфры за восемь дней (рекорд LRDG составлял пять), затем, особо не рассчитывая, наугад, накинул три для подстраховки. Получилось одиннадцать, о которых я и доложил. И вот мы уже израсходовали трехдневный запас, еще три-четыре дня уйдет на ожидание Юнни, а затем нам придется проехать более восьмисот километров по труднопроходимой пустыне, что при нашем темпе движения займет около шести суток, если все обойдется без происшествий. Выходит, нам нужен был запас провизии как минимум на тринадцать дней – на два больше, чем я взял. Пришлось публично признать свой позор. Я так и не забыл эту роковую ошибку. Мои бывшие сослуживцы, читая эти страницы, поймут, зачем я все время перегружал их машины, страхуясь от смертельных случайностей, которые, к счастью, нас миновали.

В ожидании Юнни мы с Уотерсоном принялись обучать людей основам нашего ремесла. Лишь немногим прежде доводилось стрелять, и никто не умел обращаться с пулеметом Vickers-K. Помочь здесь могла только практика с утра до вечера: разобрать и собрать, снова разобрать и снова собрать. Для разнообразия мы еще побросали ручные гранаты, а в награду для тех, кто наловчился разбирать и собирать пулемет с завязанными глазами, устроили имитацию боя на джипах. Это было не более чем развлечение, потому что приобрести боевые навыки можно, лишь пережив настоящие сражения.

Среди всех наших людей выделялся капрал Локк. Он выглядел очень сурово: черная пиратская повязка на пустой глазнице, лицо и бо́льшая часть тела исполосованы шрамами и разноцветными рубцами. Обращаться с оружием и водить он умел получше нашего и, похоже, прошел через самые жестокие передряги. Я говорю «похоже», потому что так и не узнал его настоящей истории. Локк обладал богатым воображением. Байки, которые он рассказывал, изобиловали деталями и отличались восхитительной непоследовательностью. На первом собеседовании он сообщил мне, что по происхождению француз (якобы его фамилия на самом деле пишется Loques, но, вступив в британскую армию, он изменил написание на английское); что он год изучал химию в Лондонском университете, чем и объясняется его изящный, несколько книжный английский; что он испытывает неутолимую жажду немецкой крови и уже ликвидировал нескольких немцев своими руками, а попав в мой отряд, надеется убить еще много врагов кинжалом, который носит под полевой курткой. Он служил танкистом, но шрамы заработал в рукопашных схватках с противником. По другой версии, появившейся позже, он был англичанином, родители его жили в Лидсе, а химию он год изучал в Сорбонне, где и навострился весьма бегло говорить по-французски. Глаз он потерял, когда запрыгнул через башенный люк в немецкий танк и уничтожил весь экипаж разводным ключом.

Локк безупречно говорил по-французски и по-английски – мне ни разу не удавалось его подловить. Он не просто в совершенстве владел двумя языками, но и вел себя, в зависимости от окружения, то как англичанин, то как француз. Наши ребята души в нем не чаяли, и никто из них даже не сомневался, что он британец, как и все они; но однажды в Алжире я слышал, как он с маслянистым парижским акцентом бранился в обществе французских солдат, которые без колебаний приняли его за своего. Письменный английский у него был выразительным и не лишенным определенного литературного изящества, а французская орфография порой хромала. Такой контраст через пару лет убедил меня, что Локк все-таки скорее родился в Лидсе, чем в Реймсе, Вильфранше или Париже.

Напыщенный и воинственный, он временами выказывал обезоруживающую скромность, как будто прося, чтобы ему не ставили в упрек его небылицы – слабость, которой он не мог противиться. В бою он действовал собранно и осмысленно. В одиночку Локк постоянно нарывался на неприятности, но если командовал людьми, то старался не подвергать их лишнему риску. Ему нравилось украшать себя ножами, дубинками и видавшими виды предметами трофейной одежды; в своей велеречивой манере он объявлял о намерении принести в лагерь уши (или головы, или гениталии) немцев, которых убьет, но на деле никогда не выполнял своих зверских обещаний. Локк любил прихвастнуть, но, в отличие от многих хвастунов, в заварушках вел себя не трусливо, а храбро и разумно и провел в рядах PPA почти два года. Я уволил его, лишь когда постоянное напряжение и очередное ранение поставили под угрозу его шаткое душевное равновесие.

Юнни вернулся на день позже, чем я рассчитывал, потому что радист-египтянин в Харге, как ни старался, так и не сумел связаться с Каиром. Пришлось ехать до самого Асьюта в долине Нила, где их выручила база Королевских ВВС. Юнни не особо ладил с компасом. Притворяясь, что хорошо понимает, что такое пеленг на солнце, на самом деле он не имел представления, как прокладывать курс с помощью солнечного компаса. Однако, как рассказал мне Петри, на обратном пути Юнни указывал дорогу, для верности полагаясь на наши следы, если их получалось разглядеть. В остальном он опирался на ориентиры, которые запомнил. Юнни обладал феноменальной памятью, да и в чтении следов ему не было равных.

Капрал Локк

Мы снова двинулись вперед, держа курс на юго-запад. Водители, снова и снова увязая в песке, понемногу осваивали искусство преодоления пустыни. В итоге наш отряд достиг точки с координатами 23° 11ʹ северной широты и 26° 32ʹ восточной долготы, откуда, согласно имевшейся у меня инструкции, предстояло повернуть строго на запад. Последние двадцать четыре часа путь проходил по плоской равнине, но теперь, преграждая нам дорогу, впереди с юга на север протянулась бесконечная скалистая стена. Отметки на карте в этой части пустыни были скудны, но даже по ним выходило, что наш новый курс упирается прямо в восточные утесы Гильф-аль-Кебира. Это треугольное плато поднималось посреди пустыни, будто остров в океане, на высоту около четырехсот пятидесяти метров. От основания длиной в полторы сотни километров на 24° северной широты, где оно вздымается над египетским Песчаным морем, плато тянется на юг, где его вершина лежит на широте 22° 42ʹ: сто сорок километров непреодолимого препятствия для любых автомобилей, направляющихся из долины Нила в Куфру. Единственный проходимый маршрут огибает его южную оконечность и затем устремляется на северо-запад к Куфре. Впрочем, он пролегает не совсем вокруг оконечности плато, поскольку там есть что-то вроде Магелланова пролива – узкого, извилистого и каменистого, но вполне преодолимого на колесах, – который отсекает основной массив Гильф-аль-Кебира от его дальней южной оконечности. Эти особенности не были четко прорисованы на картах; в сущности, в тех краях карты служили прежде всего удобно разлинованным листом бумаги для прокладывания курса, которым мы двигались, по каким-то отдельным обозначениям с достаточной точностью определяя свое местоположение. Словом, шли как средневековые мореходы по портуланам – лоциям, которые подсказывали, каким курсом следовать, чтобы попасть из Венеции на Кипр или в Севилью, но не показывали непрерывного рисунка береговой линии. В нашем случае портулан (то есть радиограмма из LRDG) велел в этой точке повернуть строго на запад, и мне не оставалось ничего иного, кроме как подчиниться. Мы двинулись на запад и тут же запутались в лабиринте долин, занесенных мягким песком, и скальных островов, становящихся всё выше по мере нашего продвижения. Трехтонники вскоре безнадежно завязли. С двумя джипами я продрался вперед, пешком взобрался на утес и оттуда увидел девственную местность, по которой никак не мог пролегать маршрут для тяжело груженного транспорта. Я вернулся к грузовикам. Остаток дня мы потратили, чтобы вернуться на равнину.

Боб Юнни

Мой портулан больше никуда не годился – очевидно, что-то исказилось при передаче. Я снова проклял незадачливого Хейвуда, который не снабдил нас радиостанцией. Устроившись в свете фар джипа, я развернул карту и призадумался, что делать дальше. Ранее передо мной стояла задача довести колонну машин торным путем из Каира в Куфру. И вдруг я оказался в роли землепроходца в неизведанном краю с минимумом информации. Я знал, что мне нужно объехать стену Гильф-аль-Кебира где-то там, на юге, но на каком расстоянии находится эта точка – выяснить было невозможно. Однако со времен подготовки к путешествию на Увейнат перед войной я помнил, что оконечность Гильф-аль-Кебира находится не южнее горы, расположенной на 22° северной широты на границе между Египтом и Суданом. И если память меня не подводит, учитывая наше местоположение примерно на широте 23°, на юг нужно было проехать около ста тридцати километров. Я решил двигаться на юг по равнине там, где местность была проходима для машин, по возможности держа Гильф-аль-Кебир в поле зрения. Каждые тридцать километров мы будем останавливаться и высылать разведку на запад, чтобы узнать, как обстоят дела с подъемом.

Я прекрасно понимал, что перегруженные трехтонники с неопытными водителями не годятся для исследования местности. На рассвете я снял со своего джипа весь груз, кроме небольшого запаса бензина, воды и провизии, и отправился разведывать дорогу. За главного я оставил Юнни, поручив ему не терять времени даром и заставить людей основательно изучить оружие.

Своему стрелку, парню по фамилии Хаф, я приказал вести счисление по маршруту. С озадаченным видом он вынул блокнот и карандаш, готовясь заносить на бумагу расстояния и координаты. Он был из числа людей, у которых стрелка компаса вызывает сердитую враждебность, мое задание его явно раздосадовало, и, боюсь, с этого дня печальный итог его карьеры в PPA был предрешен. В отличие от него, я был чрезвычайно доволен. Мне нравилось кропотливо прокладывать маршрут через неисследованную местность. Присущие мне нетерпение и спешка куда-то испарились, я даже забыл о войне, увлекшись процессом. После трех километров песчаных бугров я выехал на совершенно плоскую арену желтого песка – пересохшее озеро. Его мерцающая плоскость тянулась на юг до самого горизонта, так и маня прибавить скорость. По столь ровной поверхности джип с выжатой педалью акселератора мчался без малейшей тряски. На востоке поднявшимся в небо миражом висели над землей белые песчаные дюны, будто четко очерченные облака; с другой стороны в лучах восходящего солнца вздымались черно-белой громадой щербатые башни Гильф-аль-Кебира.

После пятнадцати километров сказочного скольжения мы достигли берега: песок, валуны, рассыпающиеся скалы. Продвигаться дальше вскоре стало довольно мучительно. Отъехав от лагеря, по моим прикидкам, километров на тридцать, я свернул на запад к Гильфу, который уже скрылся за линией холмов. Через восемь километров я оказался на возвышенности и вновь увидел стену плато, теперь тускло-серую под дневным солнцем и размазанную полуденной дымкой. Чем дальше на запад, тем ниже становилась стена, но вдали едва различимый ряд утесов вновь сворачивал к югу. Прохода мы так и не достигли.

Вместо того чтобы вернуться на маршрут, я спустился в широкую долину, где ехать было немного легче. Я увидел, что можно продвигаться курсом 243°, который медленно сходится с далекой стеной плато. Через шестнадцать километров мы выехали на другой ровный участок. Сбросив скорость перед выездом на дальний берег, я пересек след автомобильных шин. Остановившись, я осмотрел его и пришел к выводу, что четыре-пять дней тому назад здесь в северо-западном направлении проехал один из полуторатонных грузовиков LRDG. Поскольку это не слишком сильно уводило меня в сторону, я двинулся по следу в том направлении, откуда приехал неизвестный автомобиль, курсом примерно 260°.

Не проехал я и полутора километров, как к первому следу добавились еще два, потом еще два, а через полтора километра следы пяти грузовиков безнадежно перепутались, когда узкий проход между скалистыми буграми заставил их выстроиться в колонну. Далее машины вновь разъехались и шли более-менее параллельными курсами в направлении 245°. Тут я сказал Хафу, что пора обедать. Он зажег бензиновую плитку, я выпил чаю и улегся на песке, чтобы поразмыслить. Если следы и впрямь оставили машины LRDG, то это не разведка (в этом районе вести ее не имеет смысла), а скорее обычный патруль, следующий из Куфры в Харгу и Каир. И если так, то игру в первопроходцев можно заканчивать и далее ехать по следу до самой Куфры. Другой вариант, пришедший мне в голову: это работа некоего графа Алмаши, венгерского немца, до войны хорошо известного в Египте исследователя пустыни, который, по слухам, организовал у немцев службу, похожую на LRDG, используя наши захваченные машины. Я решил пока отбросить вероятность, что следы оставил Алмаши, и вернуться за своим отрядом, чтобы затем двигаться по следу, пока он ведет более-менее в направлении Куфры. Не было сомнений, что можно и самому разыскать оазис, но, зная, что местность между Гильф-аль-Кебиром и Куфрой в основном труднопроходимая и что LRDG после основательной разведки проложила самый простой маршрут, я решил воспользоваться плодами их труда и не тратить время, вылезая из ловушек, которых другие уже научились избегать.