Текст книги "Частная армия Попски"

На седьмой день мы заметили, что за нами издалека наблюдают несколько всадников. Хабир встревожился и стал просить отпустить его. Днем мы услышали вдали гул самолетов. Все тут же разбежались и залегли среди холмов. Гул нарастал, и внезапно кто-то из наших, выскочив на вершину холма, начал кричать и размахивать руками. В следующий миг его примеру последовали и остальные: в шестидесяти метрах над нами сомкнутым строем пролетели в сторону Триполитании пятьдесят бомбардировщиков Королевских ВВС. Все стояли, задрав головы к небу, когда я заметил, что по земле к нам приближается группа джипов, прыгающих по холмам, будто дельфины в бурном море. Тинкер, как всегда в спешке, подъехал ко мне. С ним было четыре джипа, которые выделили для нас. На случай, если мы сбились со следа, по короткому маршруту нас разыскивал Канери с еще одной четверкой машин. Я послал Юнуса провести Тинкера к двум джипам, с которыми остались французы, а мы все уселись и принялись разминать ступни после марша аж в двести сорок километров. Тинкер за небывало короткое время пригнал джипы, которые мы оставили у источника три дня назад. Взгромоздившись на машины по шесть-семь человек, мы пустились в дорогу. Ночь мы провели на краю болота Шотт-Джерид. А утром уже осторожно ехали по илистым топям вдоль его западного края, стараясь не угодить в трясину. К одиннадцати часам мы выбрались на асфальтированную дорогу Туггурт – Таузар, а в начале первого уже садились за ланч в аляповатом обеденном зале таузарского отеля Transatlantique. Все мы смотрелись крайне неуместно за столиками на четверых под белыми скатертями, с арсеналом приборов и тремя бокалами у каждого.

Отель построили незадолго до войны для туристов, которые желали с комфортом осмыслить переживания после посещения оазисов Сахары. В тот момент мы были там единственными постояльцами, но огромный штат персонала старался нам угодить и обслуживал нас comme des millionnaires américains.

После ланча меня проводили в номер. Я открыл дверь и тут же с извинениями ее захлопнул: в полумраке комнаты с задернутыми шторами стоял какой-то пожилой бородатый джентльмен.

– Тут, видимо, ошибка, – сказал я коридорному. – Номер занят. Там какой-то старик с седой бородой.

Коридорный недоуменно на меня посмотрел, подошел к двери и вновь ее распахнул. Я двинулся следом и уставился на свое дикое отражение в зеркальной дверце шкафа, стоявшего напротив входа. За последние три месяца у меня отросла невиданная прежде борода, превратив меня в прискорбную копию прадедушки Генриха, чья отталкивающая физиономия встречала меня на первых страницах семейного фотоальбома. В детстве мы с моей старшей сестрой частенько радовались, что нам повезло родиться спустя много лет после смерти этого гнусного старикана, и вот он воскрес во всей своей кошмарной беспросветности: унылый вид, глаза как у спаниеля, клочковатая черная борода, разделенная седой прядью.

В полутемной комнате я сел и попросил коридорного прислать парикмахера:

– И пожалуйста, передайте моим друзьям не приходить ко мне, пока здесь не побывает парикмахер.

Сходство моего отражения с тошнотворным прадедушкой и раскаяние после наглейшего вранья привели к тому, что я три дня прожил в некоторой прострации: спал, ел, шутил с экономкой Августиной, выходил на короткие укрепляющие прогулки по пальмовым рощам и фруктовым садам нашего оазиса, где сквозь листву сочился прозрачно-зеленый солнечный свет и ручейки журчали среди буйной растительности.

Тинкер побывал в Лавердюре, в штабе 1-й армии, откуда наши сведения передали по радио в 8-ю. Многое из того, что он там увидел, напоминало волшебную сказку, и по духу это перекликалось с фантастическим, неземным уютом теплого оазиса и западной роскошью нашего нового пристанища.

Появлялись и исчезали какие-то невозможно странные создания. Военные корреспонденты (тогда я их увидел впервые) накачивали моих людей виски, а потом из их пьяного бормотания стряпали невероятные небылицы. Пожилой майор из службы психологической борьбы попросил меня при следующем выезде распространить среди арабов листовки, отпечатанные на прочной мягкой бумаге (впоследствии мы нашли им куда более практичное применение). Романтичный французский офицер Ревийон из Deuxième Bureau в звании капитана спаги прятал свой пышный бело-алый мундир под землистого цвета плащом, волочившимся по земле.

Вернулся Канери – и вновь отбыл в некую Тебессу в Алжире, чтобы вернуть джипы, которые они с Тинкером одолжили у любезных американцев для спасения нашей пешей группы. Однажды в гостиничном туалете, роскошной розовой с серебром комнате, un pissing palace, по выражению одного французского парашютиста, я, подняв глаза, увидел, что у соседнего писсуара стоит Генри, тот самый лейтенант Генри, командир родезийского отряда LRDG, ради которого я оставил Боба Юнни торчать в Карет-Али. Мы с расстегнутыми ширинками поприветствовали друг друга. Юнни, Гарвен и Мухаммед вернулись вместе с ним. Предупреждение о предательстве арабов оказалось не напрасным: всю дорогу от Ксар-Гилане по ним постреливали, и отряд понес потери. Зная, что мы идем тем же маршрутом, но пешими и без оружия, Генри уже и не рассчитывал еще раз увидеть кого-то из нас. Позже, на обратном пути, Генри получит пулю в позвоночник, несколько месяцев пролежит в тяжелом состоянии в шотландском госпитале в Каире и там же умрет.

Юнни между тем воспринял все произошедшее как шутку и пребывал в прекрасном расположении духа, поскольку заниматься такими вещами нравилось ему гораздо больше, чем выбивать снаряжение из несговорчивых интендантов. На самом деле он великолепно справился, и я им искренне гордился. Генри не свернул в Карет-Али, а проехал мимо. Юнни издалека заметил его машины и попытался перехватить за поворотом, срезав путь через барханы Большого Эрга. На такой случай он заблаговременно обзавелся тремя верблюдами. С Мухаммедом и Гарвеном они без остановки проскакали по прямой от Карет-Али до Бир-Джабера, что к югу от Дуза. Там они ранним утром нагнали родезийцев, которые выбрали путь подлиннее, в объезд Песчаного моря, и ехали только днем, так что прибыли к Бир-Джаберу лишь накануне вечером.

Великие цели Юнни не особенно заботили. Для него действие (если, конечно, оно ему нравилось) имело самодостаточный смысл. Расспрашивая его о подробностях их опасного дозора в Карет-Али и о броске через Песчаное море, я с удивлением обнаружил, что он уже забыл, зачем это делал. Все мельчайшие обстоятельства происходящего он помнил, но упустил из виду, что в песках он остался с целью предупредить наших товарищей об опасности.

В Таузар я прибыл 8 февраля 1943 года. Через пять дней там собрались мы все, и я решил, когда люди хорошенько отдохнут, отправиться на перекомплектацию в алжирскую Тебессу. Тинкер с новозеландцами улетали обратно на Ближний Восток и накануне отъезда закатили в Transatlantique прощальный ужин, который запомнился не только изысканными блюдами и обилием вина, но и уместными речами, а также тактичным подходом к выражению благодарностей и похвал в столь тонких сферах, где прямое заявление прозвучало бы напыщенно и вызвало бы общую неловкость. Новозеландцы – это новозеландцы, и никто с ними не сравнится.

Глава VI
Дрессировка кролика

Боб Юнни, Канери и основная часть наших людей выехали из Таузара прямиком в Тебессу. Я и еще четверо бойцов на моем джипе сделали крюк через Гафсу, где располагался штаб Американской дивизии, чтобы собрать информацию. Переночевав в Фериане, я добрался до Тебессы ранним утром следующего дня. Город лежит на плато высотой в километр. К моменту нашего приезда его покрыл снег. После тропической жары Таузара мы, в драных гимнастерках и тонких брюках, окоченели. Стуча зубами, я зашел на склад снабжения 2‐го американского корпуса, чтобы поговорить по телефону – хотел связаться с комендатурой и узнать, где расквартирована приехавшая в город накануне часть моего отряда. Остальные оставались снаружи, отчаянно ежась в машине. Разговаривал я долго, а вернувшись, увидел, что мои люди исчезли. Нашел я их на складе. Абсолютно голые, но приободренные сытным, только что съеденным завтраком, они с гиканьем и прибаутками ловили летевшую в них одежду. Добрый Санта-Клаус, интендант 2‐го корпуса полковник Майерс, с умилением взирал на своих новых детишек. Каждый из нас получил по два комплекта всего, что заботливая армия США выдавала своим военнослужащим: носки, шерстяное и хлопчатобумажное белье, ботинки и полуботинки – черные и коричневые, шерстяные фуфайки, брюки и куртки – тонкие и толстые, комбинезоны, ветровки и удивительное разнообразие головных уборов. На постой нас определили в теплом сухом сарае с горой соломы. Уотерсон похвалился провизией, которую он раздобыл на неделю: кофе, грейпфрутовый сок, молоко, масло, тушенка и свисавшие со стропил бекон и ветчина.

По правилам мне следовало не оставаться в Тебессе, а вместе со своими людьми лететь обратно в Каир на перекомплектацию и оттуда вновь возвращаться за две тысячи километров в Тунис – все эти перемещения заняли бы несколько недель. Однако, поскольку Ближневосточное командование не побеспокоилось отозвать меня (а если побеспокоилось, то радиограмма так и не дошла), проанализировав ситуацию, когда две наши армии собирались нанести объединенный удар по немецким силам в Тунисе, я сделал вывод, что еще раз поучаствовать в боях в Африке мы сможем, только если быстро восполним наши потери на месте и поучаствуем в драке прежде, чем завершатся активные боевые действия. Так что я решил не оглядываться на Ближневосточный штаб, а попытать удачи в Алжире с 1-й армией.

8-я армия взяла Триполи 23 января (за два дня до налета «мессершмиттов» на наш лагерь) и теперь стояла на границе с Тунисом, собирая силы для удара по Маретской линии. 1-я армия продвинулась из Северной Африки на восток, линия соприкосновения протянулась через Тунис с юга на север почти на триста километров: от средиземноморского побережья до Гафсы. Британские силы на этой линии сосредоточились на левом фланге, французы – в центре, американцы – справа. На тот момент фронт практически застыл и зиял прорехами. Длинные участки совсем не защищенных гор перемежались долинами, по которым продвигались наши войска; южнее Гафсы не было и того: Джебель-Аскер и Шотт-Джерид считались достаточным прикрытием для правого фланга американцев. На этом фронте нам противостоял генерал фон Арним. У него в тылу простиралась тунисская равнина на полторы тысячи километров на восток до моря. Войска Роммеля теперь базировались на Маретской линии и разворачивались от Джебель-Нефусы до побережья, обороняя юг от нашей 8-й армии.

Обе немецкие армии снабжались через тунисские порты Бизерту, Тунис, Сус, Сфакс и Габес. Шоссе и железные дороги, выходящие оттуда, представляли собой отличные цели для небольших диверсионных групп. Там мы могли нанести врагу урон, несоизмеримый с нашей численностью, а наши действия заставили бы его направить часть сил на сопровождение конвоев и охрану мостов.

В воздухе немцы значительно уступали объединенным силам 1-й и 8-й армий в ударной мощи, но обладали существенным преимуществом – огромным количеством аэродромов, разбросанных по центральным равнинам Туниса. Небольшие и рассредоточенные аэродромы – слишком невнятные и трудные цели для авиации, но они уязвимы как раз для наземных сил. Я решил, что уничтожение части самолетов, оставшихся в распоряжении Оси, – посильная для нас задача и стоит попытаться ее выполнить.

Чтобы добраться до предполагаемых целей – транспортных конвоев, железнодорожных составов и мостов, самолетов на аэродромах, – я рассчитывал проникнуть в тыл врага либо через бреши в линии фронта на участке фон Арнима, где действовала 1-я армия, либо обойдя открытый фланг к югу от Гафсы. Территория, где предстояло действовать, по нашим пустынным стандартам считалась небольшой, и сам характер местности, открытой и густо населенной враждебными нам арабами, исключал возможность пребывания в секретном лагере дольше одного-двух дней. Поэтому наши рейды должны быть короткими, не превышать трех-четырех суток, а то и меньше, а базовый лагерь должен располагаться на дружественной территории, по нашу сторону фронта. В нашем распоряжении больше нет открытой пустыни, где можно затеряться. Прежде оголенный фланг противника растягивался почти на полторы тысячи километров, а теперь врага осадили практически со всех сторон. Чтобы ударить по жизненно важным объектам врага, придется сначала найти брешь в его обороне, затем проскользнуть туда, сделать свое дело и убраться восвояси (а для этого нужно, чтобы брешь не сомкнулась за нашей спиной).

При такой тактике мне понадобится значительно меньше ресурсов, чем требовалось в открытой пустыне: радиосвязь больше не имеет решающего значения, не нужны полевые склады топлива и, поскольку моя база будет расположена неподалеку от армейских хранилищ, не придется таскать с собой кучу запчастей (как для машин, так и для оружия), оборудования или обмундирования.

Я решил, что, как только получу в свое распоряжение пять подготовленных джипов с оружием и снаряжением для экипажей, тут же начну проводить небольшие операции, тем временем наращивания необходимые резервы.

В Тебессе мы неофициально договорились с офицером, заведовавшим мастерскими корпуса, о капитальном ремонте наших джипов. Через два-три дня я услышал, что какой-то высокопоставленный британский офицер из штаба 1-й армии, объезжая разношерстные части, из которых сформировали это объединение, на несколько дней остановился в Тебессе. Сложно было найти более подходящий момент, чтобы выторговать разрешение на временное прикрепление PPA к 1-й армии и приказ для 2‐го корпуса на наше оснащение. Я тщательно готовился к беседе с офицером британской 1-й армии: мне доводилось слышать много разных историй о командирах, поэтому надо было позаботиться о костюме. Конечно, я не планировал идти на чрезмерные уступки, но собирался произвести хорошее впечатление, поэтому предусмотрительно исключил все вещи американского происхождения (кроме белья) и скомбинировал для себя такую униформу: замшевые ботинки на каучуковой подошве в хорошем состоянии, белые вельветовые брюки, аккуратно заштопанные, недавно постиранные и отглаженные (штанины по краям немного размахрились, но это можно было исправить, только совсем их обрезав), сверху форменная рубашка цвета хаки, недостатки которой прикрывал серый новозеландский свитер, поверх свитера – исключительно элегантная кожаная куртка (полтора года назад я выменял ее у майора в Тобруке на пару летных ботинок). На спине, правда, зияла изрядная прожженная дыра – последствия неосторожного сна у костра, – но это не имело особого значения, так как поворачиваться спиной к старшему по званию не положено. На голове черный берет со значком PPA. Галстук я не стал бы надевать, даже если бы он у меня был, но в знак уважения пошел на компромисс: повязал новехонький алый шелковый шарф, неведомо как уцелевший каирский прощальный подарок мадам Жаке, и аккуратно заправил концы под ворот гимнастерки.

Принарядившись таким образом, я без малейших колебаний обратился к адъютанту необходимого мне старшего офицера и объяснил, что возглавляю подразделение 8-й армии, которое первым вступило в контакт с 1-й, и прошу доложить о моем прибытии командиру.

Этот молодой человек в идеальной форме с портупеей Сэма Брауна и прочими аксессуарами уточнил:

– Вы хотите поговорить с командиром?

– Так точно, только что пересек пустыню, выйдя из расположения Восьмой армии, и хочу доложить. Я всегда докладываю штабу армии, когда возвращаюсь из пустыни. Да, я хотел бы побеседовать с вашим начальником. Вот мои документы, если они нужны.

Я протянул предписание, выданное мне подполковником Прендергастом в Швейрифе, где передо мной ставилась задача наносить урон противнику по своему усмотрению и согласно своему плану на занятой врагом территории севернее Маретской линии (ну или что-то в этом роде). Капитан уставился на меня с недоумением, удивлением и отвращением.

– Вы хотите говорить с моим командиром в таком виде?

Наш диалог был слишком восхитительным, чтобы происходить на самом деле. Внутренне настроившись, я внимательно фиксировал каждую деталь разговора, чтобы потом записать.

– А в каком виде, по-вашему, я должен с ним говорить? Скажу вам правду, у меня нет ничего другого. Я только что провел три месяца в пустыне, почти пять тысяч километров ехал из Каира на джипе. А после одного недоразумения с «мессершмиттами» нам пришлось пройти свыше двухсот сорока километров пешком. Так что, пожалуйста, будьте хорошим мальчиком и организуйте мне аудиенцию прямо сейчас.

Тут он оказался бессилен что-либо возразить и, прихрамывая, отправился в вагончик командира.

Меня представили, я молодцевато отсалютовал (не зря заставил Уотерсона, бывшего полкового старшину королевских гвардейских драгун, меня помуштровать) и вытянулся по стойке смирно. Старший офицер, нисколько не сомневаюсь, отличался недюжинной храбростью, но, к несчастью, смахивал на кролика, да и вел себя соответствующе. Я стоял навытяжку, а он сидел, уткнувшись носом в стол, и, не поднимая глаз, заметил:

– Я так понял, у вас возникли трудности с обмундированием.

Затем он перевел взгляд на меня. В его выпученных глазах и поджатых губах читались боль, отвращение и тревога. Канитель с формой изрядно меня утомила.

– Никоим образом, сэр. Ваш капитан, должно быть, неверно понял меня, сэр. Эту форму я надеваю, когда докладываю командующему Восьмой армией, сэр!

– Ну а чем я могу быть вам полезен? – кротко спросил Кролик.

– Я хотел бы выполнить приказ, который сейчас лежит у вас на столе, сэр. Это, как вы убедитесь, дело, в общем-то, неотложное. В результате действий противника я потерял большую часть машин и оборудования, и в данный момент мое соединение не в состоянии выполнять боевые задачи, сэр. Я уверен, что генерал Монтгомери будет крайне вам благодарен, сэр, если вы отдадите распоряжение Второму американскому корпусу переоснастить мой отряд, сэр. Я установил, что все необходимое мне имеется на их складах в Тебессе. Нужно лишь одно – ваш приказ, сэр.

Жаловаться на Кролика было бы нечестно с моей стороны. Он больше не спрашивал ни о чем и обеспечил мне всё, в чем я нуждался. Нас приписали ко 2му корпусу для переоснащения и снабжения, при этом мы не подчинялись ему оперативно. Отчитываться нам полагалось перед командованием 8-й армии: предполагалось, что мы вернемся под ее подчинение, как только две армии соединятся.

8-ю армию в Северной Африке не то чтобы любили. Но она пользовалась высоким авторитетом, и я бы сказал, что все с нелегким сердцем признавали: без ее вмешательства на Тунисском театре военных действий 1-я армия, немногочисленная и все еще недостаточно подготовленная, не сумела бы добиться решающего перевеса или хотя бы просто выстоять под натиском противника, если бы он перешел в наступление.

Полковник Майерс и майор Монтгомери, начальник мастерских, увлеченно нам помогали. Оба были новичками на войне и не имели опыта: в нашей маленькой команде они увидели отражение своих романтических грез, и мы стали для них, как ни стыдно в том признаваться, любимыми избалованными детьми.

По поводу нашего оснащения четких предписаний не существовало и никакого списка необходимого оборудования тоже не было. Так что мы просто брали из предложенного все, что могло, как мы думали, нам пригодиться. Штаб 2го корпуса официально выделил нам два джипа, один из которых предназначался персонально для Майерса, а за второй мы отдали ящик виски. В армии США на тот момент действовал сухой закон, а мы покупать спиртное могли, поэтому я и Юнни проехали почти двести километров до Константины, где находился ближайший магазин NAAFI. Я отправился туда первым и рассказал душещипательную историю, которая принесла мне ящик виски для командира PPA; Боб Юнни, лжец еще более изворотливый, заработал два ящика для заместителя командира «1‐го истребительного батальона». С такой добычей мы стали популярны среди наших американских друзей и обнаружили, что нам есть чем расплатиться за все оказанные нам услуги.

Мы обменяли пистолеты-пулеметы STEN на американские карабины, а немецкий «люгер» сержанта Уотерсона – на пару спаренных установок скорострельных пулеметов Браунинга 30‐го калибра, снятых со слегка поврежденного на аэродроме в Юк-ле-Бен истребителя «лайтнинг».

Я избавился от устаревших и неудобных Vickers-K, заменив их ленточными «Браунингами», отличным оружием, которое редко клинило, легко обслуживалось и почти не боялось песка и грязи. На джипах я установил пулеметы 30‐го и 50‐го калибра. Более тяжелые из них вполне могли справиться с бронемашинами – совершенно необходимое качество, как подсказывал горький опыт, полученный в вади Земзем. В дальнейшем я убедился, что низкий и проворный джип, вооруженный пулеметами 50‐го калибра, – крайне достойный противник для медлительной и полуслепой бронемашины или даже легкого танка.

Еще я уговорил 2-й корпус одолжить нам базуку – противотанковое оружие, которое они только что получили для испытаний, – и обязался дать им отчет, как она себя покажет в боевых условиях.

Американцы поработали очень плодотворно: мы въехали в Тебессу толпой беженцев, а всего через девять дней уже обзавелись пятью джипами, оснащенными пулеметами, и целым арсеналом личного оружия. Настало время выдвигаться в рейд на аэродром близ Бурдж-Феджадж, в шестидесяти четырех километрах к северу от Маретской линии, – цель, указанную нам командованием 8-й армии. Под натиском немцев американцы оставили Гафсу, Фериану и Таузар, так что нам пришлось двинуться по объездной дороге через Метлави, маленький французский городок, состоящий из вилл и садов, жители которого преимущественно были заняты в добыче фосфатов. Там я, к своему смущению, пожал плоды славы, когда юная светловолосая француженка, закричав: «Vous êtes de la Huitième Armée! Mais alors, vous êtes des héros!», бросилась мне на шею и расцеловала в обе щеки.

Затем мы просочились между Кризом и Таузаром, которые теперь находились в руках противника, и сто тридцать мучительных километров ехали по классическому тунисскому бездорожью между безлюдными северными окраинами Шотт-Джерида, Эль-Феджаджем и острыми зубчатыми скалами Джебель-Аскера, чтобы в итоге обнаружить на летном поле только пять самолетов. Уничтожив их, мы тем же тяжелым путем вернулись на базу, по дороге увидев, как оазис Тамерза обороняет деморализованный батальон Французского иностранного легиона: ноющие солдаты безо всякой дисциплины, у которых не хватало духу даже выставить ночные караулы. Спиртного им не выдавали, так что они ходили угрюмые и вяло ругались между собой.

В горах над Тебессой нам встретились части 1-й американской танковой дивизии, двигавшиеся на север к Кассерину. Сотни их машин превратили дорогу в месиво; один из наших джипов, взятый на буксир из-за треснувшего поддона картера, медленно начал сползать с обочины, когда мы встали в пробке. Удержать его никак не получалось, и нам пришлось, спешно отцепив трос, беспомощно наблюдать, как машина по склону скатилась в глубокий овраг. Весь февраль и март в Тебессе мы вязли в грязи. Если не шел дождь, то падал снег, который мгновенно таял. Даже берега Шотт-Джерида не так удручают, как алжирское высокогорье зимой.

В Тебессе царил переполох. Фон Арним в ходе наступления выбил из Гафсы 2-й корпус, а затем, собрав еще больше артиллерии и танков, ударил по позициям американцев в Кассерине. Для корпуса складывалась не самая благополучная ситуация. Его танковым дивизиям, впервые вступившим в бой, пришлось оставить свои позиции, а часть танков попала в руки противника, который незамедлительно использовал их против бывших хозяев.

24 февраля в три часа ночи меня разбудил стук в окно: я отворил, и в комнату влез закутанный в плащ капитан Ревийон. Некоторое время назад мы договорились обмениваться разведданными (официально он передавал их только французскому генеральному штабу) – фактически соглашение вышло односторонним, поскольку получал я многократно больше, чем сообщал. У Ревийона (он же Бланшар, он же де Ланнек – его настоящего имени я так и не узнал) шпионы были повсюду. Задолго до войны он взял под крыло итальянского мальчишку, чьи родители, бедные крестьяне, поселившиеся в Тунисе, умерли от холеры. Ревийон устроил парня в хорошую школу (за счет секретного фонда французской военной разведки), а когда тот окончил учебу, пристроил на работу в контору какой-то тунисской компании, нашел способ впутать его в неприятную историю с растратой, спас от суда и с тех пор держал в подчинении под угрозой тюрьмы. В нужный срок по наущению Ревийона этот слабовольный парень, достигший призывного возраста, записался добровольцем в итальянскую армию в Триполитании. Умный, образованный, бегло говоривший помимо итальянского на французском и арабском, он неукоснительно соблюдал инструкции коварного Ревийона и вскоре перешел на секретную службу в итальянском штабе. Оттуда он регулярно отправлял Ревийону через тайных связных копии важных документов, которые ему доводилось перепечатывать или подшивать в архив. Если к ним нельзя было получить доступ по службе, вечерами ему приходилось выуживать бумаги из штабных сортиров: бережливые итальянцы не сжигали выброшенные документы, а использовали вместо туалетной бумаги (сейчас на моем столе лежит документ, добытый таким образом, отмытый и проглаженный; о его содержимом я расскажу в конце этой главы).

Теперь этот парень занимал должность секретаря главного итальянского связного в передовом штабе фон Арнима в Сбейтле. Ревийон в своей драматической манере разбудил меня и сообщил, что, согласно полученной информации, фон Арним в ответ на экстренный запрос своего коллеги Роммеля решил остановить продвижение на Кассерин и отправить обратно на юг 15-ю и 21-ю танковые дивизии, которые он одалживал для своего наступления. Спустя десять дней в штабе 8-й армии я узнал, что за четыре дня до визита Ревийона, 20 февраля, генерал Александер, которому поручили командование 18-й группой армий и координацию действий 1-й и 8-й, отправил обращение к генералу Монтгомери с просьбой потревожить Роммеля, чтобы немного ослабить давление на 1-ю армию. В итоге 8-я армия тут же перешла в наступление, хотя располагала на передовой всего двумя дивизиями. Таким рискованным маневром (на том этапе подготовки силы были серьезно распылены) Монтгомери рассчитывал оттянуть силы Роммеля на себя и вынудить его вернуть подразделения, снятые с Маретской линии для усиления удара по американцам в Кассерине.

На сей раз сведения Ревийона выглядели очень серьезно: он принес наспех скопированные выдержки из протокола совещания, состоявшегося в штабе фон Арнима 22‐го числа. Я разбудил Юнни и Канери, приказал им заправить шесть джипов горючим на триста двадцать километров езды по бездорожью, собрать провизии на восемь дней, подготовить оружие и обычный боекомплект плюс двадцать четыре противотанковые мины и приготовиться выехать не позднее шести утра, а сам отправился в штаб корпуса. В столь ранний час все люди были на местах, усталые и взвинченные: последние новости из Кассерина приходили настолько тревожные, что отступление казалось неизбежным. Штаб принял решение эвакуировать восемь тысяч тонн хранившихся на складах в Тебессе боеприпасов, горючего и различного имущества. Враг находился всего в пятидесяти километрах: если он прорвется через Кассеринский перевал, никакие естественные преграды не помешают его дальнейшему продвижению на Тебессу и дальше.

Протоколы Ревийона я показал полковнику разведки. Мы пришли к выводу, что на основе столь неубедительных данных не стоит планировать какие-либо действия, но я предложил ему проследить моими силами за дорогой Кассерин – Гафса, по которой, как по кратчайшему маршруту, скорее всего, двинется большая часть бронетехники Роммеля, если он и впрямь будет возвращаться на юг. Если я увижу хоть сколько-нибудь танков, движущихся в этом направлении, значит, полученная от Ревийона информация достоверна, и тогда 2‐му корпусу не нужно отступать и нет необходимости эвакуировать тебесские склады. В конце я попросил его (поскольку у меня не было радиостанции) организовать прямую связь между его штабом и Дербиширским йоменским полком, британским танковым соединением, приданным в усиление 2‐му корпусу. Именно через их передовые посты в Бир-аль-Атере, на самом краю правого фланга, я собирался пересечь линию фронта.

Бедный полковник, издерганный и давно не спавший, так и не понял (хотя очень старался), зачем я без приказа отправляюсь в экспедицию и как собираюсь провести шесть джипов на тридцать километров во вражеский тыл; однако обещал наладить радиосвязь и пожелал мне удачи.

По прямой расстояние между Бир-аль-Атером и дорогой Кассерин – Фериана – Гафса составляет не более тридцати пяти километров, но на его преодоление мы потратили полтора дня. Мы продирались сквозь густой кустарник, и через каждые несколько метров наш путь под прямым углом перерезали борозды шириной и глубиной в полметра. Машины двигались как лошадка-качалка в падучей. У джипа шесть скоростей: большую часть времени мы ползли на первой и лишь изредка переключались на вторую. Если ехать по шоссе, то на двадцать пять километров расходуется примерно четыре с половиной литра бензина, а мы на бездорожье в пустыне, израсходовав столько же горючего, преодолели не более десяти километров. Непрерывно лил дождь, но здесь мы находились на меньшей высоте, чем в Тебессе, и погода была ощутимо теплее. Всю ночь мы мокли, а утром поползли дальше. Один за другим джипы застревали в канавах, их приходилось вытягивать. Неоднократно машины садились на брюхо, угодив в борозды и передними, и задними колесами. Тогда мы брались за лопаты. Мокрый грунт пронизывало множество переплетенных корней. От дождя вымокли карты, вода попала под стекло компаса. В любом случае при таких условиях придерживаться курса получалось только наугад.

Ровно в три часа дня, когда до дороги оставалось, по моим прикидкам, около пяти километров, меня вдруг в глубине души охватила паника: нас атакуют и уничтожат, как только мы окажемся в пределах видимости с шоссе. Как и куда мы сможем отступить в таких условиях? Двенадцать прекрасных человек, слепо доверившихся мне и ни разу не усомнившихся в моих словах о важности нашей миссии, погибнут или попадут в плен из-за моего безрассудства. Пусть нам удастся добраться до дороги, что дальше? Вся затея лишена смысла. Даже если я увижу танки, американцы мне не поверят, а если и поверят, то командование корпуса не станет реагировать. Неужели я считаю, что добытые мной крохи информации остановят отступление всего корпуса? Даже если удастся заложить мины, как я планировал (именно так я обозначил своим людям главную цель операции), то максимум, чего мы добьемся, – у одного танка разорвет гусеницу, а такая неисправность устраняется за несколько часов.