Текст книги "Частная армия Попски"

Немецкие танки расположились двумя группами, выше и ниже нашего выезда на дорогу, и у меня возникла идея диверсии. Я посовещался с Сандерсом, а затем позвал остальных бойцов, и мы изложили наш план. Всю имевшуюся взрывчатку, около трех килограммов, мы разделили на четыре заряда и снабдили длинными запалами. В час ночи мы установили два из них на расстоянии пятидесяти метров друг от друга возле расположения роты «A» слева от нас, а еще два – симметрично у лагеря «B», справа от нас. К половине второго мы размотали запальные шнуры до нашего лагеря и через пять минут активировали первый заряд. Как только прогремел взрыв, вызвавший среди скал гулкое эхо, мы завели моторы и сквозь деревья поехали к дороге, оставив сзади один джип, чтобы подорвать остальные заряды с интервалом в двадцать секунд. Таким образом я хотел заглушить шум наших моторов и вообще отвлечь от нас внимание. Второй заряд мы заложили под высоким деревом, которое после взрыва рухнуло прямо перед передним танком роты «B». Третий взрыв, на другой стороне, вызвал камнепад, обрушившийся на танк роты «A», а четвертый повалил еще одно дерево. Тем временем мы заняли позицию между двумя лагерями и, дожидаясь нашего последнего джипа, выстрелили из базуки в сторону роты «A». Маленькая ракета описала красивую огненную дугу и угодила в куст. Наконец враг с обеих сторон начал просыпаться: раздались крики, затарахтели моторы. Танкисты спросонья пытались разобраться, что произошло, и не спешили бросаться в бой. Мы развернули наши джипы и дали очередь из всех десяти пулеметов в сторону роты «А». Метров через пятьдесят мы ударили по роте «B», а проехав еще чуть-чуть, принялись лупить трассерами в обе стороны. Большая часть выстрелов пришлась на ветки деревьев, некоторые попали в цель, а один шальной трассер угодил в бочку с бензином, превратив ее в факел прямо посреди танков роты «А». Наконец слева я услышал звук, на который очень надеялся, – ухнула 75‐миллиметровая пушка. В роте «А» у кого-то сдали нервы. Тогда мы обрушили всю свою огневую мощь на роту «B», вынуждая ее ответить. Через десять минут роты устроили образцовое танковое сражение между собой, и, пока они его вели, мы осторожно пробирались на дорогу, осыпаемые щепками и ветками – в деревья попадали снаряды, которые, впрочем, предназначались не нам.

Я выстрелил из немецкой сигнальной ракетницы, которую уже несколько месяцев возил с собой. С неба посыпались очаровательные пурпурные и серебристые звездочки, и в тот же миг меня оглушил и напугал раздавшийся поблизости выстрел из танка, оставшегося незамеченным. Пора было прощаться с немецкими друзьями, так что я повел отряд по дороге, оставив сражение позади. Но за первым же поворотом мы наткнулись на еще один перегородивший дорогу танк, над ведущим колесом которого в свете фонаря, совершенно не обращая внимания на шум сражения, возились два солдата. Одного Иван пристрелил, а второй сдался и забрался сзади в джип под надзором русского. У нас не получилось бы ни объехать сломанный танк, ни передвинуть его, поэтому пришлось развернуться и, не доезжая до поля битвы, свернуть на найденную Сандерсом ослиную тропу и спускаться на дно долины. Отблески пожара сверху помогли нам без происшествий добраться до русла. По гравию и булыжникам мы поднимались против течения на самой низкой передаче. К счастью, дожди еще не начались и вместо мощного потока здесь протекал еле заметный ручеек, иначе бы наши джипы и по сей день торчали бы там. Наш услужливый пленник, как только джип начинал буксовать, спрыгивал на землю, чтобы его подтолкнуть, и сразу же забирался назад, как только колеса переставали крутиться вхолостую.

Мы пробирались вверх по ручью три часа. Склоны долины казались такими крутыми, что возникали опасения, сумеем ли мы вообще оттуда выбраться. На рассвете я остановился для сеанса радиосвязи. Мне требовалось срочно передать сведения Королевским ВВС. Где мы находимся, я не представлял, но, к счастью, точно знал, где располагались две роты 16-й танковой дивизии. Я дал координаты по карте и в качестве приметы указал на выпирающий, будто нос, участок леса. Бьютимену тоже повезло тем утром: как только он развернул антенну, Брукс ответил. Всего за час мы завершили передачу и продолжили движение. Через некоторое время я с удивлением заметил в небе наши бомбардировщики, летящие к месту стоянки танков, – тогда авиация крайне редко отдавала приоритет таким спонтанным тактическим целям. С ночи мы продвинулись не так далеко, поэтому отчетливо слышали звуки бомбежки.

Ближе к вечеру наше положение стало еще интереснее: долина сужалась, а по обоим ее склонам в паре сотен метров над нами вились дороги, так что иногда мы даже видели над парапетами верхушки грузовиков. Скорее всего, даже если бы они нас заметили, ничего бы не произошло: немцы приняли бы нас за своих. Но мы-то знали, что находимся на территории врага, и это осознание заставляло нас ждать катастрофы в любой момент и пробираться вперед с замиранием сердца. Недосып и усталость лишь повышали тревожность, поэтому я впервые решил принять таблетку бензедрина, которым медик воздушно-десантной дивизии снабдил меня еще в Северной Африке. Уже через полчаса самообладание вернулось ко мне, сознание прояснилось, а на наши невзгоды я посмотрел со сдержанным оптимизмом. Однако бензедрин действует на всех по-разному. Большинство из моих людей, попробовав его однажды, плевались и отказывались потом принимать это средство: таблетки лишь делали их вялыми и угрюмыми. Бен Оуэн и вовсе умудрился от него заснуть. Безусловно, существует масса предубеждений относительно таких препаратов, и я их частично разделяю, но лично мне бензедрин не раз помогал.

К пяти вечера долина расступилась, усыпанное галькой русло расширилось, и ехать стало проще. Вдалеке мы увидели, как обе дороги сходятся у моста через реку. Я нашел его на карте и установил, что за двенадцать часов пути мы продвинулись на восемь километров. По мосту двигалась вражеская колонна, поэтому мы остановились в тени берега, чтобы поужинать, а потом я и Кэмерон отправились осмотреть переправу, где обнаружили, что на правом берегу без особого труда получится соорудить пандус, по которому наши джипы выберутся на дорогу. Вернувшись в лагерь, мы увидели, что Иван снял с пленного ботинки, а для верности еще и штаны, поэтому, хотя немецкие колонны ехали по дороге всего в трехстах метрах, шансов на побег у него не оставалось.

С наступлением темноты мы загнали джипы под мост и принялись строить пандус. Мы очень спешили и не прекращали работу, даже когда мимо проезжала очередная колонна. К полуночи все пять наших джипов выехали на дорогу и до рассвета нашли trattúr. Свернув на него, мы оставили позади главное шоссе из Фоджи в Неаполь. С прошлого раза линия фронта заметно изменилась, но до Аккадии мы добрались без труда. Отправив Сандерса и его патруль в Чериньолу на отдых, сам я поспешил с Иваном и его пленником в штаб 8-й армии.

Мне хотелось разобраться в происходящем. Я получал ежедневную краткую радиосводку, но чувствовал, что события развиваются быстрее, чем мы успеваем о них узнавать. Также я хотел повидать своих друзей, с которыми последний раз виделся полгода назад в Габесе, где тогда располагался штаб 8-й армии, и обсудить с ними вопросы, совершенно не связанные с войной. Я как будто вернулся домой: штаб я нашел почти таким же, каким он был в пустыне, хоть и совершенно в иных декорациях. Как и прежде, он размещался в палатках и фургонах, хотя другие штабы предпочитали устроиться в каком-нибудь ближайшем замке. Здесь такими глупостями не занимались, а также не тратили время на грызню, зависть и интриги. Благодаря тому что здесь работали как отличные кадровые военные, так и талантливые офицеры, продвинувшиеся по службе уже во время войны, в 8-й армии царили широта взглядов, свобода от предрассудков, универсальная компетентность по любым вопросам. Оперативное и разведывательное управления возглавляли выходцы из Оксфорда, люди сугубо гражданские. С некоторым сожалением я отмечал, что Кембридж, моя alma mater, в этом поколении не произвел сопоставимого количества выдающихся людей. Хотя, возможно, все они находились дома и занимались научной работой.

Разведывательное управление возглавлял Билл Уильямс, в мирной жизни преподаватель истории из Оксфорда. Его заинтересовала наша встреча с 16-й танковой дивизией, но вовсе не из-за нашей остроумной проделки: до сих пор в Италии 8-я армия не встречала танковых частей противника. Он нуждался в бо́льших объемах информации, чем могли предоставить я и пленник Ивана, но поблагодарил меня за своевременное предупреждение – теперь их появление не станет неприятным сюрпризом. Я вызвался побольше разузнать об их численности и планах.

Покончив с текущими делами, мы переключились на другие темы. Я настолько глубоко погрузился в свои дела, что совсем упустил из виду общий ход войны – газеты ко мне не поступали, а новости по Би-би-си я слушал редко. Мнение Билла, что исход войны решится не в Италии, ошарашило меня. Он уже тогда предвидел, что переправы через реки обернутся затяжными боями. Еще больше меня удивили его рассуждения о внутренней политике и уверенной победе лейбористов на послевоенных выборах. Такие вопросы полностью исчезли из моего поля зрения, и я с радостью вновь почувствовал себя гражданином мира.

Тем временем, буквально за те два дня, которые я провел в нашем тылу, 1-я канадская дивизия на левом фланге вышла на дорогу Фоджа – Авеллино, так что мой trattúr теперь вел к нашим передовым позициям. На правом фланге наши войска, быстро продвигаясь по побережью, взяли Фоджу и подходили к Термоли, а вот канадцы слева завязли в предгорьях и не продвинулись на север дальше Бовино. Таким образом, между двумя этими рваными линиями образовался совершенно неприкрытый зазор. Поскольку, по моим сведениям, немцы тоже не потрудились там закрепиться, я решил именно там коротким путем с равнины Фоджи через горную гряду попасть прямо в район сосредоточения танков.

Забрав свой патруль, солнечным утром я выехал за аванпосты 4-й бронетанковой бригады и двинулся вперед на нейтральную территорию по деревенской дороге между живых изгородей. Горы здесь резко взмывали ввысь: в трех километрах впереди и в шестистах метрах сверху лежал маленький городок под названием Альберона. Мы осторожно поворачивали по направлению к нему, когда навстречу нам в экипаже выехал смешной усатый коротышка. Он распознал в нас британцев и истошно заорал, предупреждая о немецкой заставе в конце прямого участка дороги, по которому мы собирались проследовать. Чтобы избежать ненужной встречи, мы прямо сквозь правую изгородь вломились в фруктовый сад и там посовещались с нашим новым знакомым. Успокоившись, он оказался разумным и полезным человеком. С его помощью сначала по одному проселку, потом по другому мы объехали вражеский пост по широкой дуге и разбили лагерь в лесу у подножия гор, где и провели следующие тридцать шесть часов. Наш отважный маленький товарищ отправился в Альберону, чтобы привести местного кадастрового инженера, по его словам, выдающегося человека, художника, яростного врага фашистов, немцев и прочих тиранов. Со своим героем он обещал вернуться к полуночи.

Наш лесок рос на небольшом пригорке, к которому невозможно было подобраться незамеченным. Мы расположили джипы так, чтобы прикрыть все подходы, выставили часовых и весь день отдыхали. В бинокль я оглядел вздымающиеся горы, выискивая возможные пути наверх, а затем уснул до вечера. У меня давно выработалась привычка спать при любой возможности, даже если это всего на полчаса, а тут мне выпало целых пять часов покоя. Вечером появилась группа крестьян, которые принесли яйца, ветчину и огромный кувшин вина. Они рассказали, что прячут беглого британского военнопленного, и попросили разрешения ночью привести его ко мне. Я не возражал, но они снова вернулись, сообщив, что их беглец очень подозрителен и требует подтверждения, что мы действительно англичане. Я вручил им специальную армейскую купюру достоинством в два шиллинга, коричневую обложку карманного полевого справочника с черной резинкой и кусок красно-белой полосатой ветоши, которую в британской армии выдавали для чистки оружия. С этими вещицами они удалились.

Со дня нашей высадки в Италии, да и вообще за последние полгода, мы не видели ни капли дождя и даже почти забыли о таком природном явлении, так что не брали с собой и соответствующего снаряжения. Но именно этим вечером на небе наконец собрались тучи, и вскоре после наступления темноты на нас обрушился поистине тропический ливень. Чтобы защититься от него, я надел куртку парашютиста, но она даже не была водонепроницаемой. В темноте кто-то подошел к нам, шлепая по лужам. Я посветил фонарем: это снова вернулись крестьяне. Беглый британец, сказали они, ждет на опушке и просит прийти меня одного. Бедняга изрядно натерпелся и стал очень, очень подозрителен.

На окраине леса я увидел высокую фигуру в крестьянской куртке поверх потрепанной офицерской формы. Вода текла по ней ручьями. Я посветил на себя фонарем, шагнул вперед, мы поздоровались.

– Вы действительно британец? – спросил он.

– Так точно, – ответил я. – Меня зовут Пеняков, майор Пеняков. Я здесь главный. – Что я еще мог сказать, чтобы убедить его? – Командую разведывательным подразделением 8-й армии. Давайте пойдем в мою машину и выпьем.

Я взял его под руку, и он поплелся за мной. Кэмерон достал виски, и мы по очереди глотнули из бутылки. Нам даже удалось закурить, но теплый дождь, капли которого падали нам на шеи и стекали вниз прямо до ботинок, скоро погасил наши сигареты.

– Меня зовут Клоппер, – сказал он. – Я из Южноафриканской дивизии. Вы, возможно, меня помните, я тот самый генерал, который командовал под Тобруком в сорок втором.

Еще бы, я слишком хорошо помнил, как после падения Тобрука нам приходилось прятаться буквально по кустам. Слухов на этот счет тогда ходило немало, но никакими достоверными фактами я не располагал. Тогда я совершенно несправедливо принял на веру, что катастрофа лежит на совести одного человека, который сейчас стоял передо мной под дождем. Он решился на побег из, как я мог предположить, вполне комфортабельных условий плена. Я испытывал неловкость, но под таким ливнем не имело смысла соблюдать все тонкости приличий.

– Помню, об этом было много разговоров, в основном крайне неприятных, – сказал я. – Скоро вы узнаете, что множество недостаточно информированных людей считают, будто вы слишком легко сдались.

Под покровом ночи до сути дела добраться оказалось неожиданно просто.

– Я знаю, – ответил он. – Именно поэтому я хочу поскорее вернуться в Союз. Там суд разберется.

Теперь мы могли говорить начистоту и между нами завязалась долгая дружеская беседа. Говорил в основном я, поскольку генерал почти полтора года был отрезан от внешнего мира и сейчас стремился наверстать упущенное. На следующее утро я распорядился отправить его в тыл, и мы расстались.

В полночь из Альбероны явился кадастровый инженер, человек суровый, беспокойный и преисполненный желания помочь. Он сообщил, что в Альбероне у немцев небольшой гарнизон и примерно такой же – в Вольтурино, в пяти километрах севернее. Дороги между городами не было, только горная гряда, свободная от противника. С собой инженер принес прекрасно выполненный план Альбероны с аккуратно обозначенными немецкими позициями. Дорога к городу в теснине пересекала горный ручей, мост через который был заминирован и готов к подрыву, а подходы к нему перекрывали пулеметы, установленные на высоком левом берегу.

Инженер сомневался, что наши джипы поднимутся в гору по бездорожью между Альбероной и Вольтурино. По его мнению, попытаться стоило только в одном месте, но там в любом случае потребуется хорошенько раскопать себе дорогу. Зато в конце мы без проблем снова выберемся на шоссе. Он предложил мне отправить утром кого-то вместе с ним на пешую разведку. Мною владело слепое предубеждение, что разделять патруль ни в коем случае нельзя, поэтому я отклонил это разумное предложение (и очень зря). Осознавая риск не пройти через горы с джипами, я все-таки попросил инженера вернуться следующим вечером и выступить нашим проводником. Он с готовностью согласился и пообещал привести с собой еще несколько человек с кирками и лопатами, чтобы помочь нам на сложном участке.

На следующий день мы отправились в путь, как только стемнело. К тому времени солнце вроде бы успело подсушить верхний слой земли, но глубже все равно было месиво. Мы бодро проехали вдоль склона полпути между двумя городами, забирая вверх по старой просеке, на которой инженер и его люди рубили перед нами подлесок. Так мы хоть и медленно, но не встречая серьезных препятствий продвигались вперед, пока не уперлись в обрыв, о котором нас предупреждали. Мы находились на одном уровне с Альбероной в двух с половиной километрах от нас слева, но все еще гораздо ниже Вольтурино в тех же двух с половиной километрах от нас справа. До полуночи оставалось полчаса – по нашему разумению, немцы должны были спокойно спать в своих кроватях. Чувствуя себя в полной безопасности, мы принялись копать. Я предполагал, что у моих бойцов и десятка людей инженера работа займет не меньше двух с половиной часов и если дальше встретится еще что-то похожее, то до рассвета мы точно не преодолеем подъем. Так что я оставил Кэмерона руководить работами, а сам с Сандерсом и проводником, которого нам выделили, двинулся вперед на разведку. Мы шли по тропке, проводник со своим белым псом впереди, мы с Сандерсом бок о бок за ним. Невысокий, стройный и быстроногий новозеландец, и без того немногословный, полностью сосредоточился на ходьбе. Он норовил вырваться вперед, так что я, запыхавшись, снова и снова прибавлял шаг. По дороге мы перекинулись лишь парой слов.

Тропа вывела из леса на открытый луг. Впереди мы услышали стук копыт. Пастухи, подумал я: они частенько в горах ездят верхом. И тут же раздались смех и какое-то восклицание на немецком. Прямо на нас из темноты выехали двое всадников.

– У меня нет пистолета, – прошептал я Сандерсу. – А у тебя?

– Я знаю, – сказал он и достал свой.

Он встал на пути у всадников, готовый выпустить всю обойму им в животы, как только они приблизятся. Но тут за двумя передними фигурами показались еще пять. Я затаил дыхание. Сандерс опустил руки по швам. Первые немцы проехали мимо нас и остановились, поджидая остальных.

– Buona sera, – промычал я, и мы с Сандерсом двинулись дальше.

Один из немцев отозвался на корявом итальянском:

– Strada per Alberona?

Я продолжал бормотать что-то неразборчивое, изображая грубый местный диалект, свистом подозвал белого пса, игравшего впереди, и, сгорбившись, пошел дальше. Немец отпустил какую-то шутку про тупую деревенщину, какое-то время они глазели на нас, обернувшись в седлах, а потом, не говоря ни слова, уехали. Стук копыт и скрип седел стихли вдали. Опасность миновала, мы вновь остались одни среди пустынных гор. После темной травы тропа казалась чуть ли не белой; стояла ошеломляющая тишина.

– Это были немцы, – сказал наш проводник, когда мы нагнали его.

– Так точно. Твой пес нас спас, – ответил я.

И больше не проронив ни слова, мы добрались до конца подъема: путь был свободен. Кроме обрыва, на котором увязли наши джипы, никаких препятствий не предвиделось.

Стоя на косогоре, мы вглядывались в густую темноту, пока не увидели на огромном расстоянии тусклый луч света – в далекой долине по дороге ехал автомобиль. Возвращаясь к джипам, мы мысленно настроились в любой момент услышать хлопки выстрелов, возвещающие о столкновении с конным патрулем. Я ничем не мог помочь своим людям, но не переживал: уж они-то не такие дураки, чтобы ходить без оружия.

Мы вернулись к обрыву и узнали, что немецкий патруль туда не добрался. Но дело продвигалось тяжело, перекопанная земля оказалась слишком влажной, и первый же джип немедленно завяз. Мы трудились большую часть ночи, пока я не приказал возвращаться.

Наше чудесное спасение от немецких всадников я не обсуждал с Сандерсом день или два: значение этого маленького эпизода прояснилось далеко не сразу. После него между нами возникла особенная связь. Мы не просто вместе пережили опасность, а действовали с молчаливым взаимопониманием: он одновременно со мной осознал, что не нужно стрелять по двум всадникам, когда сзади подъезжают еще пятеро, опустил руку, будто по моему приказу, и тут же, без малейшей заминки, поддержал мою попытку изобразить пастуха, который направляется куда-то по делам со своим псом. Мы, не задумываясь, читали мысли друг друга.

Я рассказал обо всем Кэмерону – как умудрился снабдить своих людей пистолетами, карабинами, томмиганами, гранатами, кинжалами и дубинками, а сам напоролся на немцев, не имея в кармане даже перочинного ножа. Но рассудительный шотландец не впечатлился.

– Все хорошо, что хорошо кончается, разве нет? – ответил он. – Будь вы вооружены, вы, может быть, и семи немцев не испугались бы. И чем бы тогда все кончилось? Пускай это будет всем нам предупреждением на будущее: не оставляй пистолет в джипе, если куда-то уходишь.

Джок Кэмерон слишком хорошо меня знал: впоследствии я включал эту историю в свои бесчисленные лекции о вреде самоуверенности.

Инженер очень огорчился. Я приободрил его, сказав, что всему виной разразившийся прошлой ночью ливень. Он посоветовал мне несколько мест южнее, где можно попробовать взобраться в горы, и отправился восвояси, оставив мне план Альбероны. Я и не надеялся когда-либо снова его встретить, но уже на следующий день мы вместе бурно пировали в результате обстоятельств, о которых я сейчас расскажу.

Мы отправились на юг проселками по ничейной полосе у подножия холмов. В деревеньке близ Трои местные мне рассказали, что утром тут проезжали британские броневики. Немного порыскав по лесу, мы обнаружили их лагерь. Это был канадский бронеполк, веселые парни, передовой отряд своей дивизии. Их командир тут же поделился со мной информацией о ситуации в горах. Для моих планов она оказалась удручающей: дивизия повсеместно вступала в бой с противником, заставляя его отходить. Присмотренный мною открытый фланг схлопывался на глазах.

За выпивкой в палатке офицерского собрания полковник между делом обронил, что на завтра перед ним поставлена задача захватить деревню Альберона. Я сообщил, что знаю это место и был там буквально утром. Полковник с удивлением посмотрел на меня:

– Как это? Разве ее не удерживает противник?

– Еще как удерживает. Давайте я покажу вам, как выглядят их позиции, – ответил я и достал из кармана великолепный план, начерченный кадастровым инженером.

Полковник смотрел с подозрением. Даже самый храбрый человек (а полковник был и смел, и мудр) будет чувствовать себя неуютно в компании безумца. Я понял, что мне нужно немного рассказать о себе и о сути деятельности PPA, но полного успеха не достиг. Боюсь, что я был не до конца честен и не раскрыл всех своих источников. Вдруг меня осенило, что было бы неплохо завтра увязаться с канадцами и разок поучаствовать в обычном бою. Идея тут же меня захватила, и я предложил провести полк через горы в деревню сверху, так сказать, с черного хода, поскольку парадный (главную дорогу) штурмовать бесполезно: там нас встретят взорванный мост и пулеметные гнезда в узкой теснине.

– Отсюда, – я показал маршрут на плане.

Полковник сомневался, но, как человек решительный, сказал:

– Хорошо, ведите, но сначала поедем по главной дороге. Если мост взорвут, то посмотрим.

Следующим утром, к сожалению, мы опоздали к месту сбора на пять минут и не могли нагнать головные машины, пока колонна не остановилась на последнем повороте перед тесниной. Мы поравнялись с броневиком полковника, и командир с улыбкой сказал:

– А, вот и вы. Вставайте за первым взводом роты «B». Они пойдут первыми.

И мы устремились вперед, один за другим, по узкой дороге. Чем дальше мы продвигались, тем глубже становилась теснина. Проехав триста метров, мы остановились – немецкие пулеметы в кустах на высоком левом берегу, там, где их обозначил инженер, ударили по колонне. Кэмерон оглядел крутой склон и, вычислив одну из позиций по сбитым вражеским огнем веткам, аккуратно навел на нее свой пулемет Браунинга и методично дал несколько очередей. Я поставил задачи другим джипам и добрался до передового броневика, который, естественно, остановился на крутом берегу перед взорванным мостом. Связавшись по рации с хвостом колонны, мы получили приказ отступать. Я вернулся к своему джипу и стал ждать, пока сзади рассосется пробка. Броневики неуклюже разворачивались на узкой дороге. Их пушки BSA невозможно было задрать достаточно высоко, чтобы бить по вражеским позициям, поэтому ответный огонь они вели из слабеньких пулеметов Bren, которые к тому же крепились на башнях, поэтому их стрелки были защищены не лучше, чем мы в джипах. В небесной синеве вдруг появились три американских истребителя, мы с интересом наблюдали за их пируэтами. Неожиданно они спикировали прямо на нас и прошили колонну очередями. На переднем броневике упал раненный в бедро боец. Товарищи сняли его с башни и потащили в дренажную трубу под дорогой. Кэмерон указал на самолеты, потом на свой пулемет и спросил:

– Как вернутся, мы?..

Я кивнул и передал указания по цепочке. Самолеты пошли на второй заход, и мы открыли по ним огонь трассерами, в десять орудий сразу. Они тут же скрылись и больше нас не беспокоили.

Немцы переключили внимание с передовых броневиков на наши джипы, вокруг свистели пули и разлеталась выбитая выстрелами скальная крошка. У Кэмерона заклинило пулемет: он дернул затвор, снова нажал на гашетку и, когда ничего не произошло, не стал пытаться снова, а как ни в чем не бывало взялся за починку механизма. Он неторопливо работал под плотным огнем с веселой улыбочкой, насвистывая один из своих диких шотландских мотивов, педантично выкладывал на капот деталь за деталью, а вверх даже не глядел. Грубое румяное лицо не выражало ни малейшей озабоченности. В дренажной трубе стонал человек – спустившись к нему, я увидел, что он истекает кровью. Я принес из своего джипа аптечку.

– Вы сделаете ему укол, сэр? – произнес чей-то голос.

Я с удивлением обернулся, поскольку совершенно отвык, чтобы меня так называли (мои бойцы обращались ко мне «Попски» или «Шкипер»). На обочине, уставившись на меня, сидели двое канадцев.

– Недурная идея, – ответил я и вколол раненому две инъекции морфия.

Кэмерон перебрал пулемет, проверил его и поднял голову в поисках цели. В прошлом он охотился на оленей и ловко подмечал мелкие детали. На этот раз он разглядел второе пулеметное гнездо, выше и правее первого. Судя по всему, еще одна очередь Кэмерона достигла цели, потому что больше по нам не стреляли.

Тем временем сзади рассосалась пробка. Сандерс развернул свой джип и дал газу, мы последовали за ним к штабу роты, который располагался на перекрестке в полутора километрах позади. Отсюда дорога, о которой я говорил с самого начала, вела через виноградники по склону и за косогором выходила на шоссе, по которому можно было попасть в Альберону с тыла. Судя по плану инженера, там, в углу кладбища, находилась мелкокалиберная противотанковая пушка, но оставалось пространство для маневра.

Я спросил у командира роты, сопроводит ли кто-то наши джипы; он выделил четыре разведывательные машины, и мы выдвинулись. Мы рванули прямо в гору, так что по пути пришлось останавливаться, чтобы остудить двигатели. Тут более медленные разведывательные машины обогнали нас, и я удивился, как резво они взбираются наверх. С их помощью мы преодолели подъем, взяли кладбище в клещи и подавили позицию, прежде чем пушка сделала хоть один выстрел. Затем помчались к деревне, которая теперь лежала перед нами как на ладони. Увидев, что мы зашли им в тыл, немцы бросили позиции и бежали, оставалось только их окружить. Вскоре, поднимая клубы пыли, тем же путем, что и мы с разведывательными машинами, подъехала вся рота, и битва за Альберону завершилась. Мы обошлись без потерь, не считая пробоин от пуль в джипах – экипажи хвастались друг перед другом, у кого больше.

Лагерь мы разбили на кладбище: высокая стена и ворота позволяли создать здесь надежную оборонительную позицию, а я устроил себе роскошную постель на мраморной плите в одном из склепов.

Однако, прежде чем отправиться спать, мы вновь доехали до городка, улицы которого заполонили ликующие жители. Кадастровый инженер был всеобщим героем, и я публично провозгласил его освободителем Альбероны. Все закончилось ровно так, как и должно было, – шумным застольем, масштаб которого поразил канадских офицеров.

Рано утром на следующий день мы через горы двинулись к Сан-Бартоломео-ин-Гальдо. Накануне вечером мне удалось дозвониться до местного телефониста, который сообщил, что в городе еще остаются немногочисленные немцы, но в основном они отступают через долину; он отметил, что там движутся танки. Трава стала скользкой от дождя, и на спуске из города машины шли юзом. Мы обменялись несколькими очередями с немцами, а ночь провели на скотобойне. Пеший дозор отправился в долину, чтобы разузнать про танки. Выяснилось, что вся эта бронетехника тоже относится к 16-й танковой дивизии. Я тщательно указал в донесении ее количество и опознавательные знаки. С утра по нам открыла огонь немецкая полевая артиллерия.

Получив от Боба Юнни сообщение, что он свою задачу выполнил и ожидает нового задания, я позвал его присоединиться к нам в Сан-Бартоломео. Несколько дней мы вместе курсировали вдоль линии фронта, пытаясь найти в ней лазейку, но безрезультатно: немцы тут основательно вросли в землю. Затем мы разделились: Боб со своим патрулем отправился на север, а я – на юг. Поиски продолжались.

У Мояно мы столкнулись с немецким арьергардом, а потом тринадцать километров тащились пешком, обезвреживая расставленные противником мины. Проехав еще восемь километров до Песколамацци, на окраине города мы встретили растянувшуюся на полтора километра колонну американской пехоты. Солдаты шли гуськом с оружием наизготовку, ожидая, что в любой момент начнется бой. Бледные лица пехотинцев потеряли всякое выражение из-за невзгод и тоски по дому. Я остановил одного из офицеров и, надеясь его ободрить, сообщил, что последнего немца встретил за двадцать километров отсюда. Он взглянул на меня с подозрительным недоверием и зашагал дальше.

Меня поразило, что силы этих несчастных солдат расходуют так бессмысленно, и я поспешил в их штаб в Беневенто, чтобы рассказать, где на самом деле находится враг. Штабные офицеры, такие же осунувшиеся и изнуренные, как солдаты, вежливо меня выслушали и даже постарались скрыть свою убежденность в безосновательности моих заявлений. Очевидно, они решили, что у меня не все дома. Я подумал то же самое о них, и расстались мы добрыми друзьями.