Текст книги "Частная армия Попски"

Партизанский обед готовился небыстро. В десять мы всё еще не сели за стол, и я сильно разозлился на их командира, который виновато оправдывался тем, что его люди пока не вернулись из Толентино, а значит, поесть мы успеем. Когда еду подали, я понял, что она стоила ожидания. Кэмерон, мой сосед по столу, обычно весьма умеренный в пище, вопреки обыкновению, накладывал себе побольше. Он не пил спиртного, но все равно сделался очень разговорчивым и рассказал всем собравшимся историю о капрале Уилсоне и его чересчур бурном приветствии.

Наконец появился предводитель разведывательной группы. Он проехал на своей телеге за реку и в Толентино, встретив немцев только на рыночной площади. Он пообещал, как только перекусит, провести нас в Толентино проселочными дорогами.

Еще один освобожденный итальянский городок

В полночь, с проводником-партизаном на заднем сиденье моего джипа, я повел колонну в темноту. Поскольку передовые подразделения наших войск (в той местности, по которой мы прошли) еще отставали от нас на двести сорок километров, я решил, что немцы, чью бдительность усыпило ложное чувство безопасности, еще не организовали оборону по реке и, если удастся переправиться, к утру мы будем глубоко во вражеском тылу.

Мы спускались с холма в речную долину примерно в трех километрах от моста, когда из крестьянского дома слева, с моей стороны дороги, раздалась пулеметная очередь. Несколько пуль ударили в пол джипа между моих ступней и выбили искры. До сих пор не понимаю, как они туда прилетели, не задев меня. Я затормозил, давая Кэмерону, сидевшему справа, возможность открыть ответный огонь, и одновременно обернулся, чтобы предупредить ехавших следом. Сержант Митчелл на второй машине тут же начал стрелять, к нему присоединился сержант Бьютимен, который двигался за ним в колонне. С фермы дали еще несколько очередей, но полудюймовый пулемет на моем джипе молчал. В недоумении я повернулся к Кэмерону, чтобы посмотреть, в чем дело, но на сиденье никого не было.

Обойдя машину, я увидел Джока на земле. Он выпал с сиденья и лежал на дороге, раненый и без сознания. Вдвоем с сержантом Ричесом, который кое-что понимал в первой помощи, мы оттащили его в канаву, расстегнули одежду, и при свете фонарика я перебинтовал рану на его груди. Но Джок был уже обречен. Он захрипел, несколько раз судорожно глотнул воздух, затем протяжно выдохнул и умер у меня на руках. Тем временем мои люди прекратили огонь и под руководством Бьютимена двинулись к ферме, ворвались в дом и, судя по звукам, зачистили его из томмиганов. Вскоре они сообщили, что двое немцев убиты, а еще несколько сбежали.

Мы уложили Кэмерона на заднее сиденье моего джипа (наш проводник куда-то исчез). Место стрелка занял капрал Тейлор, и мы двинулись вперед. Меньше чем через полтора километра нас накрыли плотным огнем от моста. Пришлось разворачиваться. Подходы к Кьенти обороняли, и моя вторая попытка пересечь линию фронта тоже провалилась.

Мы остановились возле кладбища. На ровном пустом участке устроились на ночлег. Я вытянулся в спальнике – тело Кэмерона лежало рядом – и проснулся на рассвете, сжимая его холодную руку. Весь в белом пуху, я поднялся: спальник изрешетило пулями, когда нас обстреляли на дороге, а он лежал свернутым сзади. Двадцать пуль или даже больше попали в мою машину, и все они, так уж получилось, прошли мимо меня, а одна из них угодила в Кэмерона, сидевшего с другой стороны. Его убила пуля, предназначенная мне – тому, кто привел нас в засаду. Любезная жена могильщика заштопала мой мешок, пока ее муж рыл могилу моему другу. Он предложил мне выбрать место, показав лучший участок любимого кладбища, на склоне с видом на живописные холмы. Я прошелся между рядов надгробий, разглядывая их. В часовне лежало еще одно тело, приготовленное к погребению. Вернувшись к могильщику, я застал его за изготовлением деревянного креста. Он спросил, какую сделать надпись. Я сказал, какие слова должны быть на надгробии, а потом мы немного поговорили.

– Я видел, у вас там еще один покойник.

– Да, это мой сын, синьор. Он был с партизанами. Немцы убили его вчера утром.

Он больше ничего не сказал, а я молчал, удивляясь смирению этих людей, которые позаботились о нашем убитом, ни словом не обмолвившись о своей куда более горькой утрате.

Гроб для Кэмерона делать не стали, хоть могильщик и предлагал. Солдата следует хоронить, просто завернув в одеяло и уложив в землю, на которой он погиб. Так мы и опустили Джока в могилу, вокруг встали наши бойцы и отряд партизан. Я прочел короткую молитву и сказал:

– Хотел бы и я погибнуть, как Джок: быстрая смерть под открытым небом, без мучений и слез, среди друзей, с которыми так долго сражался плечом к плечу. Что ж, продолжим наше дело.

– Аминь, – добавил Сандерс, и мы зарыли могилу.

Я отправил патрули Риквуда и Рив-Уокера по отдельности разведать броды через Кьенти, а сам с «Блицем» двинулся на запад – искать проход через горный хребет в полтора километра высотой, тянувшийся с юга на север слева от нас. У партизан ходили слухи об отряде, который действует в горной долине по ту сторону хребта, но дороги туда они не знали. В этой части Апеннин до сих пор почти нет сообщения между долинами, где небольшие коммуны живут без всяких контактов с внешним миром.

Ближе к вечеру я нашел долину, которая, судя по виду, могла привести к перевалу. Однако я слишком припозднился, чтобы исследовать ее; пришлось вернуться в лагерь. Патруль «S» во главе с Рив-Уокером уже был на месте. Они обследовали несколько бродов, но те были слишком хорошо укреплены, чтобы пытаться их преодолеть. Позже вернулся патруль «R»: они попали в переделку, и Риквуд получил сквозное ранение в живот. Наши минимальные познания в практической хирургии оказались бесполезны: его перевязали, ввели морфий, сколько осмелились, уложили на носилки и отвезли к деревенскому врачу, который без особой надежды посоветовал везти раненого в больницу в Сарнано. Доктор сказал, что если пациента не прооперировать в ближайшие два часа, то ему конец.

Морфий не спасал от нестерпимой боли: порой Риквуд усмехался и шутил, но по большей части стискивал зубы, чтобы не кричать. Больница находилась в полуразрушенном здании, а ее штат состоял всего из одного человека. Всем заправлял понурый хирург, он же терапевт, он же акушер с сицилийским акцентом. Ему помогали три монахини, одна из них выполняла также роль анестезиолога и операционной сестры. Я дал доктору немного эфира и сульфаниламида, так как у него не было никаких лекарств. Нам пришлось ждать три мучительных часа, пока доктор, судя по доносившимся до меня звукам, принимал роды. Наконец в испачканном черном халате он вышел к нам и сразу увез Риквуда в операционную. Операция длилась два часа: пришлось вскрыть живот от пупа до лобка и зашить восемнадцать разрывов кишечника. Когда все закончилось, доктор сказал, что только через три дня сможет оценить шансы пациента на выживание. Он говорил так неуверенно, что я потерял надежду. Доктор отказался от платы, но принял кое-какие лекарства, несколько мотков бинта и немного чая для пациентов – все, чем я мог поделиться.

– В моем положении человек мало чем может помочь, – вздохнул он и добавил: – Не волнуйтесь: если, пока вас не будет, придут немцы, я его не выдам.

Его хмурое лицо растянулось в вымученной улыбке.

Я доверил Риквуда (под присмотром Ричеса) заботам этого невеселого старика, уверенный, что в живых капитана уже не увижу. Однако Риквуд поправился, и наши хирурги, когда он попал к ним в руки, сказали, что операция была проведена блестяще. Позже выяснилось, что понурый деревенский врач – словно в сказке – оказался известным хирургом и бывшим университетским профессором из Палермо, которого фашистское правительство сослало в горную глухомань.

На следующий день сержант Сандерс, возглавивший патруль «R», нашел проход через горный кряж. Поднявшись на тысячу двести метров по руслам горных ручьев, в двухстах метрах от вершины он остановился у лугового склона, слишком крутого для тяжелых джипов. Тогда он снял с машин груз, демонтировал пулеметы, и задним ходом общими усилиями они затолкали джипы на вершину. А груз затем подняли на своих спинах.

Два курьера ночью проделали обратный путь пешком, чтобы известить меня. Уже утром я вместе с патрулем «Блиц» догнал Сандерса на перевале. На другой стороне мы спустились по осыпям и уступам, что сделало обратный путь невозможным, и вышли в уединенную долину, где стояла альпийская деревушка деревянных шале, каких мы до тех пор в Апеннинах не встречали. Дорога вела вниз по долине в деревню побольше: там нас остановил крепкий немолодой мужчина с суровым выражением лица, вооруженный немецким автоматом и одетый в немецкую камуфляжную куртку поверх крестьянской одежды. Он отсалютовал и сообщил, что командует отрядом в партизанской бригаде Спарсико и что ему приказано проводить нас к командиру бригады, майору Ферри. Еще шестеро партизан молча стояли у дороги. Хотя вооружены и снаряжены они были как попало, только за счет трофеев, их отличала особая солдатская настороженность, указывавшая, что враг рядом и достаточно активен. По крайней мере, я на это надеялся.

Глава VII
Афера дивизионного масштаба

Майор Ферри мои надежды подтвердил. Горная долина тянулась к северу на пятнадцать километров, а затем через узкое ущелье соединялась с долиной Кьенти. До самого ущелья территорию контролировали партизаны – небольшое свободное королевство, – а вот за ущельем и на том берегу Кьенти стояли немецкие резервные части, и в десяти километрах к северу от реки в деревне располагался штаб дивизии. Немцы не построили никаких укреплений и, казалось, не отдавали себе отчета, что после отступления вдоль берега моря на обоих флангах здесь скоро они сами окажутся на линии фронта.

Наконец-то я получил то, к чему стремился, – горную крепость с выходом в тыл врага, да еще (неожиданная удача) с надежным гарнизоном защитников: Ферри и его брат Джузеппе, бывший профессор истории в университете Пизы, командовали отрядом из трехсот человек, который сложился вокруг ядра из беженцев, беглых пленных и солдат, ушедших в горы после заключенного девять месяцев назад перемирия с союзниками. Крестьяне долины охотно обеспечивали партизан едой; у врага они захватили оружие, боеприпасы и даже две автомашины; часть запасов, которые сбрасывали самолеты спецподразделения № 1, тоже попадала к ним в руки. Вооруженные таким образом, они нападали на немецкие колонны на дорогах, взрывали мосты и железные дороги, но при этом старались вести свою деятельность подальше от долины.

Немцы знали, что в долине засели «бандиты», и несколько месяцев назад попытались устроить на них облаву. Прорываясь через ущелье, они понесли тяжелые потери, а оказавшись в долине, нашли лишь опустевшие деревни: и партизаны, и мирные жители скрылись в лесах. Немцы сожгли несколько домов, а остальные разграбили, расстреляли какого-то старика и его жену, не захотевших прятаться, и убрались восвояси. Жители спустились в деревни, подсчитали убытки, с трудом привели дома в порядок и принялись еще активнее помогать партизанам, поскольку таков характер итальянских крестьян. Стойкие и привыкшие к страданиям, они никогда не винили партизан в бедствиях, которые те на них навлекали, – более того, крестьянская молодежь охотно вступала в ряды сопротивления.

Люди Ферри разительно отличались от истеричных разодетых хлыщей с той стороны хребта. Конечно, им не хватало боевого опыта, но они были настоящими солдатами. Управление в отряде поддерживали на достойном уровне: людей регулярно и хорошо кормили; дисциплина установилась довольно неформальная, но каждый старался исполнить полученный приказ как можно лучше, правда, офицерам недоставало основательности, а состав отрядов был слишком текучим, чтобы можно было проводить по-настоящему успешные операции. Младшие командиры часто вообще не имели в подчинении полноценных подразделений, а просто получали приказы вроде: «Ступай во Фьястру, возьми десять человек, и взорвите мост». Недостаток слаженности они компенсировали энтузиазмом. Как и большинство партизанских командиров, Ферри поначалу постоянно ошибался и переоценивал возможности своих людей: бросал их в ожесточенные схватки, нес тяжелые потери и не добивался значительных успехов, – но к моменту нашей встречи он уже оценил эффективность стремительных набегов и небольших ночных вылазок, когда знание местности вкупе с возможностью раствориться в темноте и перегруппироваться дает партизанам значительное преимущество перед менее мобильными регулярными силами. Большинство людей Ферри набирал из местных: землю, на которой велись боевые действия, они знали с детства.

Я сказал Ферри, что, объединив силы, мы добьемся грандиозных результатов. Он с воодушевлением согласился, и в тот же день мы вместе сели в гражданскую машину, проехали по долине и заглянули на другой берег Кьенти (наконец-то) для разведки местности. Ферри хорошо организовал сбор сведений о противнике: несколько небольших дозоров, расположенных на значительном расстоянии друг от друга, вели постоянное наблюдение. Мы побывали у них, получили информацию, и после пятичасовой поездки у меня в голове сложилась четкая картина позиций на сотне квадратных километров вокруг.

Вечером я вызвал патрули «R» и «S» и отправил две радиограммы: первую – Жану Канери, чтобы он прислал нам провизию, а людям Ферри – оружие и боеприпасы; вторую – Бобу Юнни в долине Тенны, чтобы он присоединялся к нам, как только закончит свою нынешнюю работу, у меня было для него дело. Рандеву я назначил у подножия гор, откуда мы сможем переправить их на нашу сторону.

Перебравшись через хребет, я обрел не только защищенную базу на вражеской территории, но и противника, с которым предстояло сражаться. Немцы разместили слабую горную дивизию (без артиллерии) в нескольких километрах от нас, в городке, обнесенном крепостной стеной XV века, стоявшем на пригорке в центре чашеобразного круга лесистых холмов. Под прикрытием деревьев мы могли незамеченными подобраться с пулеметами почти к любому месту по всему периметру стены на расстояние выстрела. С тылом немецкий гарнизон связывала единственная узкая дорога через горы, с соседями на флангах сообщение поддерживалось по дороге вдоль Кьенти, бурной горной реки, которая здесь, а также вверх и вниз по течению мчится в узкой теснине.

Эту дорогу мы заминировали, а партизаны заняли позиции высоко в скалах. Потеряв несколько машин и некоторое количество людей, немцы отказались от ежедневного патрулирования вдоль реки и теперь использовали только трассу, ведущую в тыл. Однажды ночью мы переключились на эту дорогу и взорвали мост через реку Потенцу в десяти километрах за городом. Мы специально подорвали его так, чтобы повреждения устранили за пару дней и у немцев сложилось впечатление, будто это неуклюжая работа партизан. Мы хотели, чтобы немцы обеспокоились безопасностью дороги, но не до той степени, чтобы строить объезд, иначе бы они отрыли рампы и смогли бы использовать брод в двухстах метрах ниже по течению.

Мост, как мы и предполагали, восстановили, и спустя двое суток мы подстерегли и сожгли в пяти километрах от города колонну с грузом продовольствия. Чтоб усугубить ситуацию со снабжением, я приказал людям Ферри атаковать немецких фуражиров, которые каждый день объезжали деревни, собирая скот и птицу. При этом я постоянно следил, чтобы немцы не заметили никого из моих людей и чтобы применялось лишь такое оружие, которое обычно есть у партизан. По моему замыслу, известие о присутствии британских войск должно было стать для немцев неожиданным, ошеломить и вынудить отступить.

На следующий день мы с двух радиостанций отправили позывные нескольких наших танковых соединений. К вечеру шесть передатчиков с периодичностью два-три раза в час выдавали в эфир фальшивые радиограммы. Высокий горный кряж ограничивал радиус действия наших станций, поэтому они не мешали настоящему радиообмену между подразделениями, которыми мы притворились, но мы рассчитывали, что немцы поверят, будто британские танки и бронемашины совершили бросок по побережью и теперь заходят с левого фланга.

Для вождя партизан Ферри вел себя крайне гуманно. Его люди, попав в руки немцам, могли рассчитывать в лучшем случае на быструю смерть, а он захваченных пленных держал в пещере высоко в горах. В основном это были не слишком воинственные австрийцы. С ними гуманно обращались, их хорошо кормили, а потому они даже не помышляли о побеге. Однако среди них нашлось и двое сержантов, фанатичных нацистов, которых я решил использовать для реализации одного дерзкого замысла. С первым ничего не вышло: перед товарищами он произносил пламенные речи, но сам возможностью бежать, когда она специально была ему предоставлена, пренебрег. А вот второй угодил в мою ловушку. Когда стемнело, его привели для допроса в помещение, которое изображало мой кабинет (настоящий штаб я предпочитал размещать под открытым небом). Пока мы говорили по-английски, вошли двое наших связистов и принялись обозначать расположение подразделений на карте якобы по оперативной сводке, только что полученной из штаба 8-й армии. Когда они закончили, на карте был изображен глубокий клин наших позиций от побережья вглубь полуострова вдоль линии, находящейся далеко в тылу наших немецких друзей. Связисты ушли, а меня, как было условлено раньше, вызвали по какому-то вопросу. Немец остался в комнате наедине с картой под охраной партизанского караула. Я вернулся через десять минут. Не добившись от этого упрямого клиента никакой информации, я сделал вид, что разозлился, и сообщил ему, что завтра перевезу его через горный хребет в британский штаб, где разговорят кого угодно. Затем пленного вывели и заперли на ночь в комнате этажом ниже. Там он обнаружил, что через узкое окошко можно выбраться наружу, и ночью сбежал. Ранним утром на партизанском посту через реку Кьенти услышали, что кто-то прыгнул в воду. Несмотря на плотный, но намеренно хаотичный огонь, ему удалось перебраться на противоположный берег и скрыться в лесу.

Пока мы разыгрывали спектакли, Боб Юнни с четырьмя своими людьми занимался гораздо более сложным делом в долине Тенны. Они прятались за кустами, в стогах, в зарослях кукурузы, в самой гуще отступающей немецкой армии и подмечали все, что происходит на двух дорогах, пересекающих реку. Противник, опасаясь ударов с воздуха, днем не высовывался, но, как бы старательно он ни маскировал свои позиции, наши самолеты, которые Боб направлял по радио, казалось, всегда знали, где сбросить бомбы и какой перелесок обстрелять из пулеметов. Когда наши войска были уже близко, Боб сосредоточился на спасении мостов. Собрав горстку нерешительных местных партизан и каким-то образом их воодушевив, он атаковал немецких саперов, которые как раз минировали мост, отогнал их прочь, а потом удерживал мост, пока по нему не прошли передовые польские броневики. Тогда Боб посадил свой отряд в захваченную немецкую машину и поспешил к месту встречи у подножия хребта, где я его ждал. Не помню, чтобы я хоть как-то похвалил его при встрече, поскольку у нас такого обычая не водилось, но, увидев, как он вылезает из машины – исхудавший, осунувшийся, с темным обветренным лицом, – а следом Оуэн, Слоун, О’Нил и Джино, я испытал облегчение и гордость, выразить которые так и не решился. Кажется, я сказал что-то вроде: «Идемте, доходяги вы чертовы, пропустим по стаканчику», – и мы молча прошествовали в деревенскую тратторию.

После обеда мы разговорились. Из всех своих достижений Боб и его люди сильнее всего гордились тем, как они хитростью заставили немецкого сержанта не только добыть для их радиостанции новые батареи взамен севших, но и дотащить их до тайного лагеря, где немца и взяли в плен. Провести противника у нас всегда считалось законным поводом для хвастовства. О пережитых опасностях и сражениях бойцы почти ничего не говорили – да, думаю, и не помнили.

Я дал им ночь, чтобы отдохнуть, а утром мы перевалили на другую сторону хребта. Перспектива вновь оказаться среди друзей и, как положено, сражаться на джипах, а не таиться по канавам помогла справиться с усталостью. А вот у сержанта Кертиса, который пришел вместе со мной встречать своего командира, неожиданно проявились признаки переутомления. На перевале он сообщил мне о подозрительном транспорте на холме в шестистах метрах под нами. Я поднес к глазам бинокль.

– По-моему, это телега с сеном, – сказал я.

– Мне кажется, это замаскированная бронемашина.

– Да вроде телега. – Я взглянул еще раз. – Но даже если это бронемашина, мы ничего с ней поделать не можем. Идем.

Через секунду он опять остановился, и в его взгляде промелькнуло что-то странное.

– Думаю, это все-таки броневик. Может быть, нам лучше не идти по гребню?

Это был тревожный сигнал: Кертис надломился. Эта странная болезнь настигала даже самых сильных из нас. Перед ней не устояли Уотерсон и Локк. Я сказал Бобу Юнни, что временно отстраняю его сержанта: пока что пускай он займется снабжением, но его придется кем-то заменить. На такой случай про запас мы имели в виду Ричеса. Через две недели Кертис поблагодарил меня и попросил разрешения вернуться к боевой работе; мы определили его ко мне в патруль «Блиц», он снова стал хладнокровным и рассудительным. А я задумался: не настигнет ли тот же недуг со временем меня самого?

Немецкому командиру мы дали двадцать четыре часа, чтобы переварить новости, которые принес сбежавший пленный, а сами тем временем продолжили отсылать фальшивые радиограммы и создавать помехи вражеским радистам. На следующее утро я закатил свое представление.

Несколькими днями ранее с помощью двух с лишним сотен крестьян, валивших деревья и рубивших подлесок, мы проложили просеки в лесу, окружавшем городок. По ним мы подъехали на джипах, разбившись на два отряда, которые остановились на расстоянии восьмисот метров друг от друга. Мы замаскировались так, чтобы оставаться практически невидимыми, но иметь хороший обзор городских стен, и открыли огонь из всех стволов. В бинокли мы наблюдали, как трассирующие пули отскакивают от стен и бьют черепицу на крышах. В результате этого бессмысленного действия загорелось несколько чердаков, никакого иного вреда противнику оно не причинило. Через десять минут один из отрядов переместился на новую позицию и продолжил обстрел; потом на другое место перебрался и второй. Так мы забавлялись весь день – хоть и делали перерывы, чтобы экономить боеприпасы, – пока не обстреляли город со всех углов и с множества позиций. Я полагал, что немецкий командир увидит, что обстрел ведется из леса, который считался непроходимым для машин, и придет к выводу, что там засела пехота. Далее он, естественно, предположит, что на всех позициях, с которых велся огонь, люди находятся одновременно – ведь ни один пехотинец не пробежит полтора километра за пять минут с тяжелым крупнокалиберным пулеметом. Наконец, умножив количество стволов, стрелявших с каждой стороны, на количество позиций, немецкий командир, как я надеялся, поймет, что для него, окруженного силами двух или более пехотных бригад, лучше всего будет отступить перед угрозой уничтожения. С другой стороны, оставалась вероятность, что он сочтет врага, тратящего время и патроны на обстрел каменных стен из пулеметов, слишком тупым и не станет ничего предпринимать. В такой ситуации, конечно, стоило бы использовать минометы, но все наши мы потеряли во время неудачной высадки с моря.

Джипы PPA в Италии: огневая подготовка

До заката оставался час, а с городских стен нам всё не отвечали. Утром мы видели, как солдаты передвигаются по улицам, но с полудня город будто вымер. Возможно, гарнизон отвели, но я не мог представить, как они ускользнули незамеченными, поскольку на их главном пути отступления располагался наш наблюдательный пост.

Я выстроил на этой дороге все десять джипов и повел их на город, собираясь вызвать ответный огонь и еще больше озадачить немецкого генерала, показав, что, кроме пехоты, наводнившей лес, против него каким-то непостижимым образом бросили и технику.

Дорога вышла из леса в поля и начала петлять между невысоких холмов, то открывая, то заслоняя вид на южные ворота города, оказавшегося теперь значительно выше нас. Я подумал: как странно будет, если мы доберемся до главной площади и обнаружим там немецкого генерала, готового капитулировать. Как мне в таком случае заставить его поверить, что помимо двадцати пяти бойцов на джипах в моем распоряжении еще несколько тысяч солдат в лесу?

Я почти достиг подъема, ведущего к воротам, когда гриб черного дыма и земли взметнулся впереди слева от дороги, потом еще несколько – с другой стороны и сзади. Тейлор, сидевший рядом со мной, навел пулемет туда, где, как ему казалось, располагались вражеские минометы. Я съехал с дороги и остановился. За моей спиной остальные джипы рванули в разные стороны и тоже открыли огонь. Через некоторое время минометчики обнаружили нашу позицию и начали плотно нас обстреливать. Наше положение очень меня встревожило – в любую секунду мина могла уничтожить любую из машин. Я решил отступать. Петляя между разрывами, я проехал в конец колонны, подавая каждому джипу сигнал разворачиваться, затем остановился. Джипы проезжали мимо меня, отстреливаясь на ходу. Я знаками приказывал не задерживаться, так как хотел теперь не возглавлять колонну, а замыкать ее и заодно собирался применить дымогенераторы, которые мне установили, – новое устройство, еще не испытанное в бою. Юнни, ехавший последним, не понял моих указаний и ждал, пока я проследую в голову колонны. Две мины разорвались рядом с его джипом, который тут же скрылся из виду. Дым медленно рассеялся: Боб остался цел и улыбался, хотя все лицо ему залепила черная грязь. Перекрикивая грохот, я заорал:

– Проезжай, я хочу пустить дым!

Он показал жестом, что не понимает.

– Дымить! – закричал Тейлор и поднес руку ко рту, будто курил.

Юнни выставил из джипа свои длинные ноги, спрыгнул и зашагал к нам. Новый разрыв заслонил его, но он благополучно добрался до нас и протянул мне сигарету!

Мы отправились дальше, я замыкал колонну. Все девять джипов пока что оставались на ходу. Я нажал кнопку на приборном щитке: с шипением позади меня поднялось облако белого дыма, которое тут же расползлось в разные стороны и заполонило всю узкую долину, скрыв от нас город, будто занавесом. Минометы смолкли: артиллеристы, видимо, решили, что одним удачным выстрелом уничтожили нас всех.

Никого из наших не задело, хотя на джипах обнаружилось несколько царапин. Мы остановились в лесу и ждали, пока с нашего наблюдательного поста свяжутся с нами по рации. Когда стемнело, нам сообщили, что небольшая колонна грузовиков выдвинулась из города на север, а позже за ней последовала пешая колонна. Немецкий генерал действовал именно так, как я и хотел. Он угодил в мою ловушку.

Я приказал Ферри ввести своих людей в город, как только немцы уйдут, и хватать всех, кто будет оказывать сопротивление, но избегать ненужных стычек на улицах. Затем мы посадили в каждый джип по два партизана и не спеша тронулись по горному проселку, который выводил на главную дорогу на полпути между городом и мостом через Потенцу. Времени у нас было в избытке: я не собирался с двадцатью пятью бойцами наскакивать на целую немецкую дивизию. Мы высадили партизан, которые в темноте направились к мосту: под ним мы заложили мины с электрическим детонатором и очень длинным кабелем, а сами остались у дороги в ожидании, когда мимо промаршируют немецкие солдаты с обозом из гужевых повозок в хвосте. Колонна сильно растянулась; затем нам сообщили с наблюдательного поста, что по дороге прошла последняя группа штабных машин и грузовиков с солдатами, предположительно штаб и арьергард. Мы двинулись по пятам и, когда дорога, зажатая между горным склоном и обрывом, ушла за поворот, скрываясь из виду, открыли огонь. Возникло некоторое замешательство, и какое-то время нам ничего не угрожало, поскольку в голове колонны далеко не сразу поняли, что хвост попал в беду. Наконец мы прекратили огонь, остаток колонны прибавил ходу, а мы двинулись следом. Оказавшись на расстоянии полутора километров от реки, мы подали условленный сигнал – две красные и две зеленые ракеты; партизаны нажали на ключ подрывной машинки, и мост взлетел на воздух. Бросив грузовики и телеги, немцы в пешем строю организованно пошли через реку вброд. Мы усердно били по ним с позиции на возвышенности из более мощного оружия, чем у них, но они не побежали, а выставили заслон, который удерживал нас, пока последние уцелевшие не перешли реку. Мы обошлись без потерь, у партизан убило двоих, а вот немцев погибло около сотни. Также они лишились большей части ценной техники и почти всего снаряжения, которое партизаны забрали в качестве трофеев. Гражданские сообщали, что среди убитых оказался и сам немецкий генерал, но тела я не видел. Мы сохранили в качестве сувенира его машину: прошитую пулями, но все еще в рабочем состоянии.

Волов распрягли из телег и отправили прежним владельцам, уцелевшие грузовики отогнали в лес и спрятали, мертвых похоронили. К полудню следующего дня дорога и берег были прибраны.

Я отвел свой отряд в город. Мне не хотелось спать под боком у немцев, пока партизаны слишком упиваются ликованием и не способны служить нам защитой, а у нас самих почти закончились патроны. На рассвете я послал Рив-Уокера, южноафриканца, с его патрулем «S» набрать рабочих и отрыть проходы к броду вниз по течению от взорванного моста. Он отобрал около сотни человек, но закончить работу до наступления темноты не вышло из-за немецких снайперов, доставивших им немало беспокойства.

Весь день я провел в городе, занимаясь формированием гражданской администрации. Джузеппе Ферри, университетского профессора, я назначил мэром, а его брата, майора, поставил под его руководством командовать партизанским гарнизоном. Ни братья, ни их люди дальше с нами не пошли: они освободили свой край, и война в виде активной вооруженной борьбы для них закончилась. Я не настаивал, поскольку считал, что они сделали достаточно, теперь пусть обустраивают город и поддерживают закон и порядок, пока сюда не придет наша военная администрация. В полдень мэр пришел ко мне с проблемой. Он сообщил, что в ратуше заперлись с десяток членов Республиканской фашистской партии Муссолини. Что с ними делать: расстрелять или оставить под стражей для передачи нашим военным властям? Прекрасно зная, что некоторые офицеры нашей военной администрации излишне мягки к бывшим фашистам, я ответил: