Текст книги "Частная армия Попски"

– Вечером мы уйдем и больше не вспомним о ваших фашистских пленниках. Пока сюда не придут наши военные власти, вы вольны поступать с ними по своему усмотрению.

Этими словами я хотел избавить его от затруднений и терзаний в будущем, если в суматохе освобождения пленники будут убиты. А если с ними по ошибке или из-за каких-то личных мотивов погибнет двое-трое ни в чем не повинных людей – что ж, война уносит много жизней и на ней каждый день умирает много хорошего народа.

Подобные ситуации возникали часто, и, если у меня под рукой оказывался здравомыслящий партизанский боевой командир, я взял за правило оставлять этот вопрос на его усмотрение. Знал бы я, как ситуация сложится после освобождения Италии и в последующие годы, – выражал бы свои пожелания более конкретно.

В тот день объявилось множество британских пленных. Они сбежали из лагерей после перемирия, пробирались на юг, но, очутившись в Марке, богатой сельскохозяйственной области, остались среди местных гостеприимных крестьян, которые их кормили, одевали и даже снабжали карманными деньгами. Только в Марке таких насчитывалось около двадцати тысяч, но лишь несколько сотен из них под влиянием команды «A» вернулись в ряды наших войск. Остальные предпочли опасностям и тяготам военной службы безмятежную деревенскую жизнь, вовсе не скучную, как могло бы показаться, ведь они постоянно перебирались с одной фермы на другую. Некоторые из них женились на фермерских дочках и заимели свое хозяйство; все стали выглядеть комически преувеличенно по-итальянски, а многие даже затруднялись выражать мысли на английском (как будто не понимали, насколько хорошо нам известно, что этот странный образ жизни они ведут никак не дольше девяти месяцев). Ни одного новозеландца среди них не было: все новозеландцы сразу вернулись в армию после нашей высадки в Италии, за исключением тех немногих, что присоединились к партизанам.

Я попытался собрать группу таких беглецов и вывести их через кряж на нашу сторону, но они тянули время, ссылаясь на необходимость сначала уладить дела или проститься с друзьями. Думаю, многие из них до сих пор в Италии.

В тот же день нам встретился отряд из трех бронемашин 12‐го уланского полка. Эти отчаянные парни сумели проскользнуть к нам с западного побережья, где немцы беспорядочно отступали. Я обрадовался их появлению в надежде, что они со своими броневиками окажут неоценимую помощь нашему отряду, и попытался убедить их объединиться. Хотя я обещал уладить все вопросы с их командованием и само мое предложение показалось им довольно привлекательным, в итоге возобладали осмотрительность и страх перед начальством.

Вечером в ратуше устроили пиршество на двести человек с торжественными речами. Я вновь отправился в кабинет мэра, чтобы кое-что обсудить с Ферри. Город был моим трофеем, и я хотел передать его в хорошие руки: в каком-то смысле я дрался с фашистами и нацистами как раз затем, чтобы их жертвы, эти бедные люди, получили новый шанс.

Ферри не справился бы со всей работу в одиночку: в столь тяжелое время горстка муниципальных служащих не слишком ему поможет. Я предложил ему создать городской комитет. Ферри считал, что его члены должны избираться, – он изучал политэкономию и восторгался британской Конституцией.

– У вас не хватит времени, чтобы организовать настоящие выборы, – сказал я ему. – Вот что я предлагаю: мы с вами сейчас составим список этого комитета. Затем я на правах, данных мне командованием союзников, наделю их полномочиями. Утром я уйду, и никто не сможет лишить их этого статуса, пока сюда не придут наши военные власти, а уж тогда вас все равно отправят по домам.

Мы составили список кандидатов и позвали их на собеседование. В комитет вошли молодой врач, университетский декан, три лавочника, три фермера, директор школы, пастор, вдова убитого немцами управляющего местной автобусной компании и пятеро партизан, включая, разумеется, майора Ферри (его назначили начальником полиции). Нас посетили и представители местной аристократии: они просили немыслимых привилегий (например, хотели получить машину, чтобы добраться до Рима), сыпали именами герцогинь и принцесс, но отказались бесплатно участвовать в какой бы то ни было работе и, против всякой логики, ушли, возмущенные тем, что в комитет их не включили.

В пять утра я привел членов нового комитета к присяге и отпустил по домам. Многословие этих людей меня утомило. Я обнял Ферри, принял холодную ванну и с отрядом выехал к броду через Потенцу.

Прохлада и живописный рассвет на горной дороге взбодрили меня, и я с удовольствием переключился с политических забот на дела военные. Обдумав все сделанное после первого перехода хребта, я понял, что из наших успехов нужно извлечь важный урок: операции во вражеском тылу, которые два года оставались нашей главной работой, отживали свое. Несомненно, если я буду придерживаться прежнего плана и проникну вглубь вражеской территории (а сейчас я в состоянии это сделать), то меня ждет приятное времяпрепровождение в относительно спокойной местности, где мы между делом заработаем (у непосвященных) незаслуженную репутацию редких смельчаков. Но тогда я попусту растрачу свои возможности и уклонюсь от выполнения обязанностей, которые, на мой взгляд, состоят в том, чтобы изматывать противника прямо на рушащемся фронте: такая тактика трудна, лавров не сулит и подразумевает серьезные опасности, но только она способна обеспечить по-настоящему значимые результаты. За время нашего недолгого пути к броду я отказался от всех прежних наработок и составил новый план для немедленного исполнения.

Два немецких снайпера, которые накануне подстрелили нескольких рабочих из группы Рив-Уокера, все еще прятались среди ив на противоположном берегу. Едва мы появились у брода, они пустили в ход свои винтовки и на какое-то время задержали нас. Их решимость показала нам, чего можно добиться, если располагать малыми силами, но применять их с умом; носи они другую униформу, мы были бы рады видеть их в своих рядах. Обрушив на них всю нашу огневую мощь, мы выгнали их на открытую местность, однако позволили уйти.

Через брод нам пришлось буксировать джипы на другой берег Потенцы с помощью быков – машины ушли так глубоко, что капоты скрывались под водой. Переправившись, мы разделились: Юнни с патрулем «B» я отправил на северо-запад, патрули «S» и «R» – на восток, а сам с «Блицем» позже в тот же день выдвинулся следом за второй группой, с припасами, которые мы забрали из захваченного немецкого транспорта.

Согласно моим инструкциям, патрули должны были действовать высоко в горах, в двадцати пяти километрах по обе стороны Апеннинского водораздела (это расстояние составляло примерно четверть ширины полуострова от моря до моря). Им предстояло искать противника и наносить ему урон любыми способами, которые подскажут собственная изобретательность и обстановка, заходя вглубь вражеской территории на сорок – пятьдесят километров. Я планировал заставить немцев быстрее отступать в центре страны и надеялся, что основные силы, сконцентрированные на побережьях, тоже задумаются об отступлении (чтобы не отстать от войск в горах) и будут менее упорно сопротивляться нашим 5-й и 8-й армиям. Мы оказались единственным соединением союзных сил в горах центральной Италии; на флангах нас поддерживали полки бронетехники, с которыми мы время от времени выходили на связь. Несколько следующих месяцев, затерявшись в горах на вражеской территории, мы довольно успешно следовали этому плану, который пришел мне в голову во время утренней поездки к броду.

С тех пор как мы покинули пустыню, мои люди еще никогда не были так довольны, как теперь. Ежедневное соприкосновение с противником им нравилось куда больше, чем затяжные рейды, когда их роль сводилась в основном к охране командира; постоянные боестолкновения требовали индивидуальных действий, и успех каждого патруля было легко оценить по количеству освобожденных деревень. Бойцы с душой делали свою работу, видели результаты своих трудов и привязывались к товарищам по патрулю – людям, которых они еще недавно знать не знали. День за днем каждому приходилось что-то выдумывать, стараясь найти новые способы навредить врагу; если кто-то попадал в беду, товарищи выручали его, а под конец дня все вместе радовались преодолению опасностей, собственной хитрости и поражениям противника. Наши бойцы показали себя более чем достойными соперниками для немцев и раз за разом ловко их одурачивали. За семьдесят восемь дней, хотя общая численность личного состава патрулей ни разу не превысила пятьдесят человек, мы освободили больше четырех тысяч квадратных километров горной местности, на сто километров оттеснили несколько тысяч немецких солдат, уничтожив более трехсот из них, а сами при этом потеряли лишь одного человека убитым и троих ранеными (эти трое поправились и вернулись к нам).

Там, где мы работали, партизаны нам не встречались, поэтому первым делом пришлось наладить собственную разведку. Спустя четыре или пять дней после перехода Потенцы патруль «B» прошел двадцать километров и добрался до окрестностей Фабриано, а все остальные находились в горах юго-западнее Чинголи. Мы выяснили, что немецкая горно-егерская дивизия контролирует четыре главные дороги, в Фабриано стоит серьезный гарнизон с артиллерией, а в отдаленных деревнях выставлены дозоры. В заросших лесом горах властвовали мы: хребты достигали километра в высоту, а пики – полутора километров. Преимущественно они были очень крутыми, но кое-где, пусть и с огромным трудом, их удавалось преодолеть на джипах. Между горными деревнями чаще всего пролегали узкие и чересчур ухабистые тропы, по которым крестьяне гоняли своих волов, запряженных в волокуши. Так они под немыслимыми углами поднимались на склоны и продирались сквозь лесные чащи. Боб Юнни прополз на своих джипах по таким тропам и нашел деревню, в которой на время развернул свой штаб. Действуя оттуда, он сумел выгнать немцев из городка в долине, который находился между ним и линией фронта. Чтобы переполошить их, Боб тайно отправил своих людей запускать ракеты с многих точек, изображая подготовку к ночному штурму. На рассвете, предполагая, что противник расслабился после ночных тревог, Боб атаковал его на джипах. Он постоянно перебрасывал машины с позиции на позицию, чтобы имитировать присутствие крупных сил; наконец в сумерках ворвался на трех джипах на центральную улицу и обратил противника в бегство. В тот же день он появился в другой деревне с противоположной стороны горного хребта, а вечером захватил минометную батарею на окраине третьей. Эта интенсивная работа не давала его людям никакой передышки: когда они не сражались, то тянули машины через горные хребты. Залог успеха такой тактики был в том, чтобы наносить немцам удары в удаленных друг от друга точках с такой скоростью, что озадаченный немецкий командир, читая донесения, делал ошибочный вывод, что их атаковали одновременно в разных местах. Прошло три дня, и немцы, решив, что на их позиции надвигаются превосходящие силы противника, отозвали посты и покинули эти долины.

На следующий день Юнни посетило очередное предчувствие: он решил, что его позициям угрожает опасность, и резко перебросил свой отряд через Апеннинский хребет, совершив самое трудное восхождение из всех, что выпадали на долю наших джипов. Он спустился по другую сторону гор в селение под названием Гуальдо-Тадино, выбил оттуда в ходе внезапной атаки большой отряд немецких фуражиров, разбил лагерь неподалеку и принялся действовать в ранее нетронутой местности. Через четыре дня Джино, который подхватил малярию и вынужденно остался в деревне, добрался до них окольным путем, переодевшись крестьянином. Он привез на телеге бензин, брошенный перед восхождением, а еще сообщил тревожные вести: после ухода патруля в деревню нагрянул немецкий отряд силой до батальона, который прямиком направился к руинам монастыря, прежнему штабу Юнни (несомненно, по наводке какого-то местного фашиста). Разочарованные, что никого не нашли, немцы ворвались в близлежащую деревню, схватили и расстреляли нескольких партизан, которые водили дружбу с нашими бойцами. Джино притворился деревенским дурачком и благополучно избежал расправы. Через несколько дней патруль «B» вновь перевалил через Апеннины, но уже другим путем (они придерживались правила не использовать дважды один и тот же маршрут), застал штаб немецкого батальона врасплох и разгромил его, а затем провел разведку местности вплоть до прямой видимости Фабриано, который оказался слишком укрепленным, чтобы штурмовать его. Прежде чем соваться туда, требовалось ослабить готовность немцев к сопротивлению.

Юнни вновь пересек Апеннины – очередной переход занял три дня тяжкого труда с перекатыванием валунов и прорубанием просек. На спуске скала обвалилась под колесами одного из джипов, он опрокинулся и кубарем покатился вниз, но, к счастью, падению помешало дерево. Пулеметчик Стюарт вылетел и остался невредим, водителя О’Нила пришлось вытаскивать из-под машины – он серьезно повредил спину. Покореженный джип остался на ходу, но уже не годился для патрулирования. О’Нила привязали к доске и, пока два других джипа продолжали свой путь, на третьем его повезли прямо по дороге через немецкий пост на тридцать километров назад. Там, по сведениям Боба, стоял 12-й уланский полк и в лазарете о раненом могли позаботиться. Через три месяца О’Нил вернулся в наши ряды, ослабевший, но не сломленный. Я перевел его в оружейники, так как для боевых выходов он уже не годился.

Мне удалось отправить к Юнни три новых джипа с экипажами из членов его патруля и двух новобранцев.

Тем временем восточнее совместно действовали два других наших патруля. То на колесах, то пешком мы добрались до Чинголи. Патруль «S», созданный позже всех, набирал форму под командованием Рив-Уокера. Партизанские отряды в этих краях не имели сильных лидеров и враждовали между собой. Всю работу в их рядах делали немногочисленные югославы, пока остальные тратили время на грызню. В итоге большую часть кропотливой разведработы нам пришлось взять на себя. Мы решили взять языков в одной деревеньке, где немцы, по сообщениям местных жителей, выставили сторожевой пост. Рив-Уокер и двое из его патруля, О’Лири и Ходжсон, вместе с новозеландцем Сандерсом и Портером из патруля «R» отправились туда пешком около десяти утра. В лесу над деревней Рив-Уокер необдуманно распорядился ждать его возвращения и отправился на разведку. Позже оставшиеся услышали стрельбу и, решив, что их низкорослый командир-южноафриканец попал в беду, рванули в деревню. Стоял жаркий июльский полдень. Улицы были пусты: крестьяне прятались, а немцы обедали в прохладе домов. Наши бойцы заглянули в несколько дворов, пока не обнаружили отделение связи, где сидели за столом трое радистов. Их захватили вместе с их аппаратами и вывели на улицу. Стоило пройти несколько шагов, как началось веселье: немцы принялись стрелять из окон, наши открыли ответный огонь и побежали по улице под беспощадно палящим солнцем. Один из пленников-связистов получил пулю и упал. Наши бойцы с двумя оставшимися немцами нырнули в переулок, выскочили из деревни и залегли в русле пересохшего ручья, дожидаясь, пока утихнет переполох. Ходжсона отправили конвоировать пленных, а Сандерс, Портер и О’Лири вернулись в деревню на поиски Рив-Уокера. Тело немца с улицы убрали его товарищи, но ребята подобрали передатчик, однако, снова попав под обстрел, решили не продолжать поиски и отступили.

Мы на джипах оставались в восьмистах метрах оттуда и, услышав перестрелку, дали несколько очередей в сторону деревни для устрашения. Затем все стихло, и потянулось время тревожного ожидания. Наконец появился Ходжсон с двумя пленными, через полтора часа – Сандерс, Портер и О’Лири, обливающиеся потом под тяжестью передатчиков; они сообщили, что не смогли найти Рив-Уокера. Мы как раз собирали поисковую партию, когда пришел и он, пиная камешки и насвистывая. Он задержался и видел, как немцы спешно собрались и покинули деревню.

Пленных допросили, пока они не пришли в себя. Они отвечали охотно и по долгу службы знали расположение немецких частей в Чинголи и окрестностях. Получив от них полезную информацию, мы через несколько дней вытеснили немцев еще из одной деревни близ Чинголи, но город показался слишком крепким орешком, и пока мы не покушались на него.

Из донесений Юнни я понял, что настал подходящий момент для удара по Фабриано, и со всеми своими людьми поспешил к нему в Гуальдо-Тадино.

Преследуя врага день за днем, Юнни оттеснил его на пятнадцать километров по дороге, ведущей от Гуальдо-Тадино на север. Тем самым он расчистил путь к железнодорожному тоннелю, который проходил через Апеннинский хребет, соединяя нашу долину с той, где располагался Фабриано. Автомобильную дорогу через горы немцы взорвали, и без серьезных работ восстановить по ней движение не представлялось возможным. В тоннель же они затолкали друг за другом семь вагонов, а затем взорвали и их, частично обрушив свод. С этой стороны немцы в Фабриано не ждали никакой опасности и оборону сосредоточили на других направлениях. Они располагали полевой артиллерией: это мы выяснили, когда с целью запутать противника имитировали диверсионные вылазки с севера и востока. Наняв местных рабочих, я расчистил тоннель. В мастерской городка Ночера-Умбра нашлись ацетиленовая горелка и несколько баллонов газа, с помощью которых мы разрезали искореженные обломки вагонов в тоннеле. Пока мы занимались инженерными работами, Юнни переключился на Губбио, городок в двадцати пяти километрах к северо-западу, и не давал покоя местному немецкому гарнизону. Он каждый день перебирался через горы в новом месте, чтобы противник решил, будто мы утратили интерес к Фабриано. Я тем временем отправил в город разведчиков, в том числе партизана по имени Джиджи Кардона, бывшего кадрового офицера итальянской армии. Его в свое время завербовал Юнни, и мы получили отличного новобранца. Однажды вечером я понял по донесениям Джиджи, что подходящий момент настал, и отправил патрули «S» и «R» через расчищенный тоннель. Еще до рассвета десять джипов Рив-Уокера ворвались на главную площадь города и подожгли немецкий штаб; к полудню город был наш, а к следующему утру все немецкие части, дислоцированные южнее Фабриано, отступили, и нашим передовым соединениям оставалось только прийти и принять у нас город. Двумя днями позже бронетанковый полк дворцовой кавалерии, только что прибывший из Британии и, видимо, впервые оказавшийся в настоящем деле, осторожно подобрался к городу по дороге. Может быть, эти гвардейцы просто не читали наши донесения в штаб 8-й армии, а может, не поверили изложенным там сведениям. В любом случае они подошли к Фабриано на расстояние выстрела, установили полевые орудия и начали обстрел. Обнаружив, что по нам ведут огонь свои, Рив-Уокер, находившийся в городе, тут же помчался в штаб полка и потребовал поговорить с командиром. Затем последовал горячий обмен мнениями между нашим задиристым коротышкой и надменным полковником дворцовой кавалерии, не желавшим верить утверждениям небритого, всклокоченного и оборванного лейтенанта, что отряд из двадцати двух человек захватил город, который полковник собирался по всем правилам подвергнуть артиллерийскому обстрелу. В какой-то момент Рив-Уокер даже рисковал загреметь под арест, однако в итоге убедил полковника в своей правоте и вернулся в город с бронепатрулем гвардейцев.

С 12‐м уланским полком на левом фланге у нас сложились гораздо более дружеские отношения. Они понимали, что наши превосходные мобильность, знание противника и способность действовать малыми группами по собственной инициативе и без руководства офицеров дают нам преимущество перед теми линейными методами ведения войны, которых волей-неволей приходилось придерживаться им самим. Поэтому они помогали нам чем могли: удерживали занятые нами территории и позволяли нам преследовать противника, как мы сочтем нужным. Среди офицеров регулярной кавалерии и йоменских полков я часто встречал дух, подобный нашему, и с их великодушного позволения набрал многих отличных новобранцев среди их низших чинов. За годы войны мы в разное время сотрудничали с королевскими гвардейскими драгунами, 12‐м уланским, 27‐м уланским и Дербиширским йоменским полками. Их офицеры разбирались в военном деле, всей душой радели о своих людях и неизменно с честью выходили из нестандартных ситуаций. Огромная пропасть пролегла между их высочайшим профессионализмом и инфантильностью столь многих бравых гвардейских офицеров, которые хотя и вышли из того же класса, но умели только храбро погибать и больше ничего.

Во время операций нам часто приходилось рассредотачиваться. Редкий день проходил без боевых столкновений, о которых я знал лишь из полученных по радио донесений. Когда мы собирались вместе, то, как и любые солдаты, обсуждали смешные случаи, женщин, еду и выпивку. О боях мы говорили крайне редко. Так что я почти не знал или знал лишь из вторых рук о многих победах, одержанных моими бойцами. Капрал Оуэн из отряда Боба Юнни оставил воспоминания о некоторых эпизодах своего боевого пути (еще не изданные). Приведу небольшой отрывок. В нем описывается случай, произошедший, когда отряд «B» освобождал дорогу из Гуальдо-Тадино на север, в Скеджу, пока все остальные расчищали тоннель:

«Около четырех пришел какой-то гражданский с сообщением, что немцы ушли из Скеджи. Я усомнился в его словах, и Шкипер (Боб Юнни) тоже.

– Ну что, надо съездить и проверить, берем только одну машину, – сказал он.

С той самой секунды, как мы сели в джип (Шкипер за руль, я за пулеметы, Джино с томмиганом между нами), я знал, что мы едем в ловушку. Я был уверен, как ни в чем и никогда в жизни, что мы попадем в засаду. Мы проехали Угол PPA (поворот дороги, где отряд “B” во время прежних разведывательных выходов попадал под плотный минометный огонь)… Впервые нас не накрыли минометные залпы. И тут внезапно для меня все, кроме джипа, в котором мы ехали, застыло. Весь мой мир свелся к долине, которая простиралась перед нами, извилистой дороге, ведущей к поджидавшим нас немцам, машине и двум моим спутникам. Не доносилось ни звука, ничего не двигалось, даже воздух замер.

Я забыл о товарищах в отряде и о родных дома. Моя жизнь как будто только началась в тот момент, когда мы проехали Угол. Как долго она продлится, зависело от того, насколько я сосредоточусь на пулемете и на вон том белом домике (здании, в котором мы раньше обнаружили немецкое пулеметное гнездо). И в голове стучало: домик – домик – домик. Мой пулемет 50‐го калибра взведен и нацелен на вражескую позицию. Я подался вперед, почти прижавшись носом к гашетке. Бросил взгляд на Шкипера и сказал ему:

– Они нас ждут, Шкипер. Они там, сидят и ждут.

– Не думаю, – ответил он, но по его тону я понял, что он знает это не хуже моего. Какой человек!

Я надеялся, что первые вражеские очереди пройдут мимо. Вот стога, вот кладбище, вот белый домик. Всё ближе и ближе. Дома слева перекрыли нам обзор. Мы остановились.

– Вроде едем спокойно, – сказал Джино и пошутил, что тревожиться не о чем: кладбище рядом.

Мы медленно-медленно тронулись. За насыпью справа скрылись стога, а кладбище – за подъемом прямо по курсу. Шкипер сказал:

– Остановимся тут.

В этом месте мы были заслонены от стогов и кладбища, но белый дом – теперь обращенный к нам торцом – маячил слева метрах в ста с небольшим. На нас смотрело одно окно – открытое окно наверху.

Я спрыгнул на землю и навел пулемет на дом. Моя правая нога даже не успела коснуться земли, как кошмарное безмолвие нарушил рокот “шпандау” (британское название для немецкого ручного пулемета). Казалось, будто что-то дернуло меня за волосы и завязло в насыпи за моей спиной. Я инстинктивно пригнулся и одновременно открыл огонь из пулемета. Теперь я чувствовал себя на своем месте, я вернулся на землю и от души поливал здание свинцом, не забывая и о кустах вокруг, а Шкипер тем временем тихонько двинул джип задним ходом. Я шагал рядом, продолжая стрелять, а Джино палил из своего автомата. В доме что-то задымилось, и Шкипер крикнул:

– Бен, залезай!

Я запрыгнул в машину, не прекращая одной рукой вести огонь. Пока Боб сдавал задом, я левой рукой держался за сиденье, а правой стрелял из пулемета под прямым углом к джипу.

Боб повернул направо – прямо к воротам, так что дом оказался передо мной. Я быстро навел пулемет и нажал на спусковой крючок – вспышки запрыгали по стенам… Едва мы двинулись вперед, с красных крыш кладбища по нам ударил еще один пулемет. Я как раз успел ответить ему с заднего станка (у джипа спереди установлен пулемет 50‐го калибра, а сзади – 30‐го), пока нас не скрыли дома у дороги.

– Бей из заднего, Бен! – крикнул Шкипер.

Я молча ждал, пока дом, стога и кладбище вновь окажутся на виду. Они появились одновременно со взрывами: перед нами начали падать мины… Разрывы я смутно слышал, как будто со всех сторон, но был слишком занят и не смотрел, где же падают мины. Мы мчались по дороге к Углу PPA… И перевели дух, только добравшись до Вилла-Колли-де-Канале… Тут нас поджидал наш патруль… Мы отправились на поиски человека, который сообщил, что немцы ушли из Скеджи, но, как и ожидалось, он исчез. Очередному фашисту почти удалось нас обставить… И только когда я сидел и разговаривал с Попски и лейтенантом Рив-Уокером, я понял, что тогда мы были на волосок от смерти».

Таковы были наши будни. Бойцам они нравились. Несколько дней спустя Оуэн написал: «…я оставался пулеметчиком Шкипера, и это было прекрасно. Те дни, когда я был стрелком у Боба Юнни, я вспоминаю как самое интересное время за всю войну».

Наша жизнь оставалась сносной, поскольку с врагом мы контактировали мимолетно и всегда имели возможность, воспользовавшись гостеприимством крестьян, провести время в комфорте и относительной безопасности. Так снималось напряжение, и, хотя три месяца подряд над моими бойцами каждый день нависала та или иная угроза, заметных признаков утомления никто не выказывал. Успешный солдат быстро забывает неприятный опыт, а если нет, то это не успешный солдат: он быстро окажется в госпитале под наблюдением психиатра. Храбрые люди испытывают страх – лишь идиоты ничего не боятся, – но они забывают о нем, забывают раз за разом.

Вырвавшись из административной рутины, Жан Канери на несколько недель принял командование PPA, когда я угодил в госпиталь. Он привнес свежие идеи, гонял свой патруль на сумасшедшей скорости и расширил до небывалых пределов территорию, охваченную нашей деятельностью. По счастливой случайности он не получил ни одного ранения.

Мы продолжали наши игры, пока немцы не отступили за хорошо укрепленную линию, протянувшуюся от Пезаро на адриатическом побережье до Пизы на средиземноморском (мы называли ее Готской линией); тогда мы отошли в тыл и направились в замок под Перуджей, куда Канери перенес нашу базу. Там мы задержались на несколько дней, чтобы отремонтировать машины и пополнить запасы.

Я полагал, что 8-я армия скоро прорвет Готскую линию, и хотел укомплектовать наши отряды новыми джипами, чтобы подготовиться к финальной погоне за врагом через долину По к Альпам. После этого, думал я, мы отправимся на новый театр военных действий. Я уже разослал письма своим друзьям среди штабных офицеров, которые занимались планированием, с просьбой включить PPA в состав сил, подлежащих переброске на Дальний Восток.

Кертис служил сержантом в моем штабном отряде с того самого дня, как я забрал его из отряда Боба Юнни, заметив у него признаки военного утомления. Он очень быстро восстановился и теперь работал без устали. Его задача заключалась в обслуживании других патрулей: обеспечении ремонта и замены джипов и радиостанций, снабжении боеприпасами и бензином, при этом он еще и участвовал в наших собственных боевых выходах. В те дни он был самым занятым человеком во всем подразделении и больше других находился на переднем краю. При расчистке брода он наступил на мину, и ему оторвало ступню; через несколько дней он умер в госпитале. Обычный тихий человек, он обладал неистребимым жизнелюбием и удивительным талантом смешно рассказывать о тех случаях, когда чудом удавалось уцелеть. Никто так и не смог полноценно заменить Кертиса, одного из столпов PPA.

Сэму Тейлору не нравилось быть моим стрелком, хотя он меня вполне устраивал и я на него полагался. Возможно, он чувствовал себя неловко, поскольку занял место Кэмерона, с которым меня связывала крепкая дружба. Впрочем, более вероятно, что Тейлор просто недолюбливал меня и хотел вернуться к друзьям в свой патруль. Я назначил его сержантом в отряд «R», когда Сандерс покинул нас и отправился домой в Новую Зеландию. А моим пулеметчиком стал новобранец по имени Чарльз Барроуз, мясник из Плимута, простой и немного застенчивый паренек двадцати трех лет. Юнни от него отказался, но я разглядел в нем признаки большой отваги и решил дать ему шанс. Тем самым я оказал услугу самому себе, потому что через пару месяцев он вытащил меня из такой переделки, где, если бы не его стойкость, пропали бы и я, и еще тридцать человек.

Примерно в то же время нас покинул Рив-Уокер, и вместо него командовать отрядом «S» я поставил Джона Кэмпбелла.

Сержант Бьютимен в соответствии с системой «Питон» получил возможность вернуться домой. Сначала он хотел уступить свою очередь другому, а потом передумал и попросил его отпустить. Он не был дома больше пяти лет, но меня все же удивило его желание уехать, потому что я полностью оборвал прежние связи и другой жизни, кроме армии, у меня не было. Что ж, мы заранее были готовы заменить любого, кто нас покинет. Брукс принял командование над связистами, и с тяжелым сердцем я отпустил Бьютимена. Он вернулся домой, женился на девушке, которую знал всю жизнь, послужил в Англии, заскучал и через полгода выхлопотал себе возвращение в PPA.