Текст книги "Страшная правда о Великой Отечественной. Партизаны без грифа «Секретно»"

Три истории о любви

Надежда и Федор Федоренко

Наступил октябрь 1942 года. Фронт откатился далеко на восток, и бои шли уже в предгорьях Кавказа, на Дону, Волге…

Весь опыт партизанской жизни, а это ровно год беспримерной борьбы в Крымских горах, убеждал в самом страшном: второй голодной зимы отрядам не пережить.

В этих непростых условиях было принято решение: оказавшихся в лесу всех профессиональных военных вывезти самолетами, подводными лодками, катерами на Большую землю. Значительную часть партизан – несколько сот человек из числа бывших местных жителей – отправить по селам на так называемую подпольную работу, а фактически на верную смерть.

Внешний вид этих людей, исходящий от них запах костра, неизменного спутника партизан; многомесячное отсутствие бани – все это сразу выдавало «человека вне закона» – партизана, с которыми оккупанты поступали по простой, предельно отработанной схеме: короткий допрос и тут же расстрел. Причем абсолютно не играло роли – был ли этот человек с оружием в руках или нет; был ли он в военной форме или носил обычную крестьянскую одежду. Даже то, был он мужчиной или женщиной, подростком или девушкой, не имело никакого значения – этот запах костра был для всех них приговором – окончательным и беспощадным.

Лейтенант Федоренко вопреки общим настроениям принял для себя нелегкое решение оставаться в лесу и на следующую зиму. Да! Не было продуктов, теплой одежды, не хватало оружия, но зато появилось то, что дорогого стоит: годичный опыт партизанской войны, появившееся знание местности, понимание тактики врага, сознание своей роли в этой борьбе. Грустно сказать, но он оставался в лесу единственным командиром отряда, который провел целый год в этой нелегкой ипостаси. Все остальные либо уже убыли в Сочи, либо на его глазах усаживались в этот последний улетающий на Большую землю самолет.

От невеселых мыслей Федора отвлек крик немолодого партизана, который высунулся из люка самолета и звал какую-то Надю. Это был уже бывший командир Старокрымского партизанского отряда, а до войны управляющий лесхозом. Он умолял посадить в самолет и его дочь – стоявшую тут же неподалеку девушку. Но командовавший посадкой какой-то командир, тоже из числа улетающих, был неумолим – самолетами эвакуируется только командный состав, все остальные – на подпольную работу.

Федоренко смотрел на девушку, на ее исхудавшее лицо, на котором выделялись огромные глаза, и, повинуясь какому-то наитию, вдруг поднял ее на руки и внес в самолет. Перечить ему – остающемуся здесь командиру отряда – не посмел никто!

Вскоре после войны выпускник военной академии майор Федоренко приехал в Крым повидать старых друзей. Его – партизанского комбрига, человека, который провоевал в лесу с ноября 1941 по апрель 1944 года, везде встречали, как дорогого гостя. Каким-то образом он попал на встречу со студентами мединститута, и вот там к нему буквально на шею бросилась незнакомая студентка. И только вглядевшись в ее глаза, Федоренко понял, что это та самая девчушка с партизанского аэродрома.

Через несколько дней Федор Федоренко и Надя Водопьянова сыграли свадьбу.

Вера и Алексей Вадневы

В октябре 1941 года студентка Крымского медицинского института Вера Кудряшова отказалась от эвакуации в неведомый Армавир и осталась с родителями в Симферополе. Со временем стала подпольщицей, осенью 1943 года, когда над организацией нависла угроза провала, получила приказ уйти в лес к партизанам. В те дни в лесу был настоящий бум. Помимо подпольщиков в лес шли целыми селами. Отряды возникали, как грибы после дождя. В один из них – 18-й отряд 1-й бригады – ее и определили. Очень скоро командир отряда, один из самых прославленных крымских партизан Алексей Ваднев обратил внимание на красивый почерк девушки и назначил ее писарем в штабе отряда. После каждого боя Вера опрашивала бойцов всех четырех боевых групп отряда и составляла ведомость наличия оружия, боеприпасов, которую сдавала в штаб бригады.

В ту пору в лесу царила атмосфера скорого освобождения. Наши войска уже были на Перекопе, освобожден Кавказ. Не сегодня-завтра враг оставит и Крым. Если ранее в партизанском лесу свистели только пули да снаряды, то с приходом в отряды большого числа девушек засвистели стрелы Амура. Видит бог, Вера не давала ни малейшего повода, и потому, когда всего через полтора месяца пребывания в лесу ее командир отряда лейтенант Ваднев вдруг объявил, что говорил с командиром бригады, и он разрешил им пожениться, то обомлела.

– А меня ты об этом спросил?

– А разве ты против? – в свою очередь удивился Ваднев.

Так случилось, что уже на следующий день начались тяжелые бои. Каратели бросили против находящихся в Зуйских лесах партизан огромные силы. Обычная тактика партизан – стремительный отход и прорыв в самом неожиданном месте был невозможен из-за того, что отряды обросли огромным гражданским лагерем. Несколько дней отбивались на подступах к Яман-Ташу. 3 января 1944 года командование принимает страшное, но в тех условиях единственно возможное решение: отряды как боевые единицы временно прекращают свою деятельность, а партизаны группами по 2–3 человека уходят сквозь цепи атакующих в самых разных направлениях, с тем чтобы через десять суток вновь собраться на Яман-Таше.

Оставалось, правда, несколько «но» – это брошенные на произвол судьбы гражданские лагеря да еще партизанский госпиталь, который сильно пополнился в период боев на Яман-Таше.

Так получилось, что среди раненых оказался и командир 18-го отряда лейтенант Ваднев. В прошлом пограничник, он защищал Одессу. В лесу был с первых дней партизанской борьбы. Из 806 партизан Северного соединения таких, как он, было всего десять человек! И вот его должны были оставить в зимнем холодном лесу на неминуемую гибель.

Наверное, так бы оно и было, если бы не два человека: боец 18-го отряда Иван Щербина и Вера Кудряшова, которые попытались вынести командира. Все ближе шаги карателей, еще несколько минут, и их неминуемо настигнут. Понимая это, Ваднев приказал закидать его листвой, а его спасители пусть уходят, так как для них еще есть хоть и призрачный, но все же шанс.

Надя отказывается выполнить приказ, так как прекрасно понимала, что даже если его не заметят каратели, то оставшись один, тяжело раненный, без посторонней помощи он будет обречен на смерть.

Щербина закидал их листвой и ушел. Ваднев взял пистолет в единственную послушную левую руку, так как правая была прострелена. Предупредил девушку, что если каратели их обнаружат, то живым он не сдастся.

– Только сначала застрелите меня, – попросила Вера.

– Нет! – твердо сказал Ваднев. – Я этого никогда не сделаю.

Вскоре спор пришлось прекратить, так как появились каратели. Буквально над ними установили пулемет, и горячие гильзы стали падать на лицо Ваднева. Вскоре солдаты ушли.

Пролежав в своем укрытии трое суток, Вера вылезла наружу и сходила к Бурульче за водой.

Алексей был в бурке, подаренной ему его другом Октябрем Козиным, и Вера волоком вытащила командира на склон горы. Неожиданно появился немецкий самолет, да так низко, что Вера даже увидела лицо летчика. Он обстрелял их, но не попал. На следующий день Ваднев предложил вернуться назад в Васильковскую балку, так как, по его мнению, именно там будут их искать партизаны. Вновь Вера потащила его назад.

Более полувека спустя мне довелось читать наградной лист на бойца 18-го отряда Веру Кудряшову, которая представлялась командованием Северного соединения «За спасение жизни командира отряда» к награждению партизанской медалью. Сообщалось, что в течение десяти суток отважная девушка одна находилась с ним в зимнем лесу, неизвестно, чем кормила, как согревала, но, тем не менее, выходила и вынесла в расположение партизан.

Не сообщалось лишь в документе о том, что она его любила!

С отмороженными ногами, полуживую, ее вскоре эвакуировали на Большую землю, там они и поженились.

Нури и Сабрие Халиловы

Так уж случилось, что войну Нури Халилов начал в самом Бресте. Сначала отступал с небольшой группой на восток, а когда стало ясно, что фронта им не догнать, повернул на юг. Едва ли не в каждом белорусском, а потом и украинском селе, где им доводилось ночевать, хозяин или, что чаще, хозяйка предлагали остаться и выбрать в жены какую-нибудь из дочерей. И хотя все девушки были как на подбор, Нури все же находил в себе силы сказать «нет» и вновь продолжить свой путь. Потом, когда судьба уготовила ему и плен, и лагерь, он каждый раз с грустью вспоминал о своих отказах, но от судьбы, как говорится, не уйдешь.

Было очень обидно осознавать, что в руки полиции, а затем и в лагерь военнопленных он угодил уже в Крыму, под самым Армянском. Отправили его в большой пересыльный лагерь в Николаев, а вот там судьба вдруг смилостивилась. Однажды всех пленных крымских татар собрали вместе. Перед ними выступил приехавший специально из Крыма представитель какого-то мусульманского комитета и пообещал всех военнопленных крымских татар вернуть на Родину.

Так, в конце 1942 года с «чистыми документами» – отпущен из плена – Нури вернулся в родное село Суюн-Аджи.

Поскольку у него было высшее образование, о чем в селе знал каждый, так как до войны он единственный успел окончить Симферопольский пединститут, то его тут же взяли в контору писарем.

Уже через неделю он связался с партизанами и запросился в лес, но там строго ответили, что в деревне он пока нужнее.

С тех пор он поддерживал с лесом постоянную связь, передавал сведения, а самое главное – продукты.

В октябре 1943 года всем селом ушли в партизаны.

Когда бои за Яман-Таш перешли в заключительную фазу, всем приказали прорываться мелкими группами. Общий сбор был назначен вновь на Яман-Таше 12 января.

В его группу вошли: сам Нури, его младшая сестренка Наджие, младший братишка Якуб, соседский парень Петя и подружка сестры Сабрие.

Появился советский самолет. Он сбросил гондолу. Парашют повис неподалеку на дереве. Нури решил дождаться утра, но на рассвете показалась группа румын. Восемь солдат сняли парашют и разрезали гондолу. Все они скучились, разбирая содержимое небесного подарка. Нури ползком подобрался поближе и бросил несколько гранат.

Неподалеку от деревни Чуюнча они спрятались у треугольника дорог в густых зарослях дубового кустарника с неопавшими листьями. Мимо них румыны погнали захваченных в плен членов партизанских семей. Здесь же у треугольника сделали привал, люди стали справлять свою нужду прямо на спрятавшихся партизан. Они же лежали, не дыша…

Только 8 января, когда каратели покинули лес, Нури и его команда, наконец, вернулись на Яман-Таш.

Всю эту историю, только более подробно, я прочитал в предоставленных мне письменных воспоминаниях Нури-ага, но когда оказался в Саках в его гостеприимном доме, то уже упоминавшаяся в воспоминаниях подруга сестры Эбзаде дополнила их неожиданными деталями.

Десять суток без еды, десять суток скитания по горам вконец выбили девушку из сил, и наконец настал момент, когда она взмолилась и попросила больше не мучить ее, взмолилась оставить ее здесь на берегу Бурульчи и дать возможность спокойно умереть.

Дальше произошло следующее. Нури посмотрел девушке в глаза и спокойным, но твердым голосом сказал, что Эбзаде проживет долгую жизнь, и что, когда кончится война, он женится на ней и она родит ему детей, и будут они с ней жить долго и счастливо до глубокой старости.

Семнадцатилетняя Эбзаде, которая никогда и не думала о Нури как о потенциальном женихе, слушала его, как зачарованная, и когда он протянул руку, чтобы она встала и вновь продолжила скитания, откуда только появились силы – она встала и пошла.

Я с изумлением слушал рассказ Эбзаде-ханум, а потом с укором обратился к Нури-ага: «Почему же в ваших записках об этом нет ни слова?»

Нури-ага улыбнулся: «Забыл, наверное!»

Вот такие они, мужчины! Хорошо, хоть слово свое сдержал!

Шапка партизана

В семидесятые годы я очень сблизился с Николаем Дмитриевичем Луговым, часто бывал в его квартире на улице Пушкинской. Однажды, уж не помню, по какому поводу, он рассказал историю создания известного памятника «Шапка партизана», которую я перескажу на основании сохранившейся в моем архиве записи этой беседы, а также последующих исследований по этому вопросу.

Надо сказать, что в первое послевоенное десятилетие крымские партизаны были у властей не в чести. Чтобы не быть голословным, я попробую проиллюстрировать эту мысль.

Посудите сами. Существовал алгоритм, согласно которому в каждой освобожденной от оккупантов области командиры самых крупных партизанских отрядов становились Героями Советского Союза и автоматически занимали посты секретарей обкомов, горкомов, райкомов партии. То есть становились первыми лицами в области, городе, районе. В Крыму же не было ничего подобного. Представление маршала Василевского о присвоении званий Героев Советского Союза девяти партизанским командирам было предано забвению. Не лучше складывались судьбы вчерашних партизанских командиров и комиссаров и первое послевоенное десятилетие.

Начальник Крымского штаба партизанского движения, секретарь Крымского обкома ВКП (б) Владимир Булатов сразу же убыл из Крыма с большим понижением.

Командир Южного соединения Михаил Македонский – депортирован.

Комиссар Южного соединения Мустафа Селимов – депортирован.

Командир Восточного соединения Владимир Кузнецов – убыл на фронт и в Крым не вернулся.

Комиссар Восточного соединения Шевкет Мустафаев – депортирован.

Командир Северного соединения Рувим Ямпольский – исключен из партии; в проживании в Крыму ему было отказано.

Были вынуждены покинуть Крым прославленные партизанские командиры и комиссары: Иван Генов, Христофор Чусси, Рефат Мустафаев… Герой подполья Анатолий Косухин, который по логике событий должен был стать секретарем обкома комсомола, был ошельмован и тоже покинул Крым. Как враг народа осужден по «Ленинградскому делу» бывший комиссар партизанского района Василий Никаноров…

Арестован и осужден бывший командир Ак-Мечетского отряда Митрофан Зинченко… Обвинение в измене Родине нависло над руководителем самой крупной подпольной организации Яковом Ходячим…

Единственный представитель партизанской гвардии, который оставался в высших эшелонах власти, но на довольно скромной должности секретаря обкома по рыбной промышленности, был Н.Д.Луговой.

На все ключевые партийно-советские должности в Крыму назначались исключительно люди со стороны.

Наступили легендарные шестидесятые – в стране стало происходить то, что Илья Эренбург назвал емким понятием «оттепель»! Уходили или задвигались на задний план люди, которые были исполинами сталинской эпохи.

В этот период Николай Дмитриевич Луговой был снят с поста секретаря Крымского обкома партии и отправлен на пенсию.

Эта неожиданная отставка для энергичного, полного сил Лугового была катастрофой. Как я понимаю сейчас, в те месяцы вынужденного безделья это был «лев в клетке», «Меньшиков в Березове»… Его деятельная натура не могла смириться с обрушившимся на него ничегонеделанием. Так случилось, что именно в этот период пришло сообщение о том, что в Крым, впервые после войны, собираются приехать воевавшие здесь словацкие партизаны. То ли это будет один Жак Юрай, который в годы войны считался среди них старшим, то ли их будет несколько человек, еще не знали, главное заключалось в том, что едут словаки.

Когда задумались о том, как их встречать, что показать, то с удивлением обнаружили, что, оказывается, в Крыму нет ни одного партизанского памятника, в котором были отмечены воевавшие в Крыму словаки. Не было ни одного именного захоронения, хотя восемь партизан словаков навсегда остались в крымской земле. Незадолго до этого Луговому довелось побывать в Словакии. Огромное впечатление на него произвели памятники на Дуклинском перевале, в Братиславе.

Николай Дмитриевич пошел в обком партии к новому руководству и предложил к приезду словаков построить какой-нибудь памятник, который стал бы символом партизанской доблести и к которому не стыдно было бы повезти зарубежных гостей.

К его идее отнеслись прохладно. Запрещать не стали, но ни денег, ни фондов не дали, а без этого у нас, в стране планового ведения хозяйства, как известно, ничего не бывает.

Надо признать, что тут власти просчитались, недооценив партизанскую находчивость Лугового и его соратников. Отсутствие нарядов на получение тех или иных материалов, денег на оплату труда, транспортные расходы… все это могло остановить кого угодно, но только не их.

Надо сказать, что у Николая Дмитриевича уже был некоторый опыт создания памятников. В 1945 году, когда еще не закончилась война, в Зуе решили поставить памятник погибшим в партизанах односельчанам.

Николай Дмитриевич, в недавнем прошлом секретарь Зуйского райкома, а теперь секретарь обкома, горячо поддержал инициативу земляков.

Вот как он сам рассказывал об этом событии: «Материал тогда взяли на заброшенном кладбище – глаборит (так в оригинале, вероятно, лабрадорит) или черный мрамор. Григоров сделал проект памятника, вместе с секретарем зуйского (райкома партии) Мельником нашли в райисполкоме статью расходов 3600 рублей. Силой общественности его соорудили».

Примечательно, как описывает этот памятник бывший секретарь Зуйского райкома комсомола Екатерина Шамко в своей книге «Партизанскими тропами»: «С правой стороны неподалеку от въезда на возвышенности стоит массивный памятник из черного мрамора». Происхождение мрамора, естественно, не указывается.

Едва ли не каждый старожил Симферополя знает, что из надгробных плит построено здание юридической академии на ул. Павленко, «Дом памяти 1905 года», «Дом специалистов», и даже сегодня надгробные плиты с надписями на русском, караимском, еврейском языках можно увидеть в обнажившейся стене городской бани.

«Вспоминая этот опыт, созвонился с Бахчисарайским обществом охраны памятников и узнал, нет ли заброшенных кладбищ. Да есть!

Два автомобиля, автокран, несколько партизан – поехали. Кладбище богатейшее. Решили полностью загрузить грузовик, чтобы потом обработать, но нас поймали, и кто? Подъехало несколько легковых машин. Бахчисарайское партийное начальство, охрана памятников, уполномоченный Совета министров УССР по охране памятников – интеллигентный спокойный человек.

– Кто здесь старший?

– Я.

– Как ваша фамилия?

– Луговой.

– Какой Луговой? Тот самый? Что ж вы делаете!? Грабите кладбище! Зачем?

Рассказываю о своей беде.

– К вам, по этой дороге, сколько человек проезжает?

– Миллиона полтора.

– Так неужели вы думаете, что кто-нибудь поверит, что итальянский мрамор привезли сегодня? И где вы видели, чтобы советскому солдату ставили помпезные памятники? Он должен быть из простого материала, каким простым был солдат, по форме быть таким же величественным, каким был его подвиг.

Еле уломал ребят разгрузить все на место.

Термин «шапка» появился потом. Взял Виктора Долетова и поехал во Фрунзенское в диоритовый карьер и там выбрал огромную глыбу. Лежала она высоко на откосе, но как ее взять? Обрабатывать ее решили прямо там же, но надо было оплатить труд каменотесов».

Долетов Виктор Степанович, 1925 г.р. Симферопольская подпольная молодежная организация. В партизанах с декабря 1943 г. по 20.04.44. Боец-разведчик штаба Северного соединения. Умер в Симферополе в 1997 году.

Нужную сумму нашел начальник Юждорстроя Нечаев Иван Дмитриевич, который взял ее из статьи «Благоустройство».

Выбор места для установки будущего памятника был не случаен и в какой-то мере символичен: именно там партизанские отряды пересекали трассу Симферополь – Алушта при переходе из Зуйских лесов в заповедник и обратно. Таким образом, новый памятник терял свою «местечковость», как это произошло с памятником в Зуе, и становился общекрымским.

На облюбованном месте, оказывается, уже стоял памятник: «Молодой человек, сидя, читает книгу», но партизанам он был не конкурент.

«За проект памятника взялся тогдашний директор строительного техникума Григоров Михаил Васильевич. Юждорстрой своей техникой поднял эту тридцатишеститонную глыбу и доставил на 21-й километр Ялтинского шоссе. По своей инициативе дорожники выровняли площадку, засыпали овраг, провели благоустройство».

Имя М.В. Григорова нам уже известно по истории с созданием зуйского памятника и впервые вводится в научный оборот в связи с созданием «Шапки партизана». А вот появление организации Юждорстрой требует пояснения. Дело в том, что заместителем директора Юждорстроя в те годы работал Тимофей Каплун.

Каплун Тимофей Григорьевич, 1912 г.р.

До войны секретарь Карасубазарского РК ВКП (б).

Комиссар Карасубазарского отряда (1.11.41 – 2.03.42),

комиссар 6-го Красноармейского отряда (17.09.42–19.10.42),

комиссар 3-го отряда 2-го сектора (29.05.43–06.08.43),

комиссар 3-го отряда, 1-й бригады ЦОГ (06.08.43–25.22.43),

комиссар 2-й бригады ЦОГ (25.11.43–19.02.44),

комиссар 2-й бригады В.С. (19.02.44–25.02.44). Эвакуирован.

В период создания «Шапки партизана» Тимофей Каплун входил в «Могучую кучку» как человек, который реально распоряжался техникой, людьми, средствами… К сожалению, все эти десятилетия его имя оставалось в тени и никогда не упоминалось в кругу создателей памятника.

«Но восстали художники из Крымсоюза – это, мол, не соответствует формам. Был замысел, чтобы из леса выглядывали два-три партизана. Художники потребовали приостановки работ. Главным судьей оказался Мелик-Парсаданов В.П. – главный архитектор области. Обсуждение памятника превратилось в жаркое сражение. Художники безоговорочно заявили, что не утверждают проект, но Мелик-Парсаданов парировал их угрозу, обвинив в меркантилизме. Страсти накалились до предела, разрыв был полный.

Тогда Эммануил Грабовецкий сделал эскиз и предусмотрел холм, на котором была вознесена «шапка». Вместе с ним стал работать городской архитектор Фруслов».

Художник Эммануил Грабовецкий, в прошлом старый партизан, прошел боевой путь от рядового бойца в 1941 году до комиссара отряда в 1944 году.

«На 21 августа 1963 года назначили открытие, но меня беспокоило указание Чирвы И.С – секретаря обкома по пропаганде снять мемориальную доску с именами, мотивируя это тем, что туда включены, мол, не все погибшие партизаны.

Бегут ко мне корреспонденты газет и радио.

– Почему запретили освещать открытие памятника?

Оказалось, что тот же Чирва запретил.

И тем не менее памятник решил открывать. Говорил и плакал, плакал и матерился. Разъехались с тяжелой душой. Уехал в санаторий и вдруг вижу на пляже в «Курортной газете» фото памятника. Или запрет не дошел, или пренебрегли им. Бегал по всем пляжным киоскам, собирал газеты и уже чуть не плакал от радости».

Уже в ходе работы над настоящей книгой я просмотрел основные крымские газеты 1963 года.

В «Крымской правде» 23.07.63 опубликованы фотография фотокорреспондента Н. Бондаренко и статья В. Владимирова (вероятно, псевдоним). «Воскресным утром в Симферополе оказалась большая группа чехословацких туристов. Узнав о предстоящем открытии монумента партизанам, в рядах которых сражались и чешские товарищи, туристы в полном составе решили принять участие в торжествах.

Митинг открыл председатель бюро секции партизан М.И.Чуб. Боевые друзья героев, бывшие партизанские командиры А.Д. Махнев, О.А. Козин, Н.К. Котельников, Н.И. Дементьев, пулеметчик-партизан Э.М. Грабовецкий, бывший заместитель командира чехословацкого партизанского отряда, действующего в Крыму, Жак Юрай снимают с монумента покрывало…»

Прерву пересказ статьи, так как сразу возникает несколько вопросов. Как-то неубедительно звучит фраза о случайности появления чехословацких туристов, к тому же автор пишет о чехах, когда общеизвестно, что в Крыму сражались словаки. Все это свидетельствует о том, что пресса действительно была «не в материале».

Обращает на себя внимание и то, что на торжественном открытии нет никого из обкома партии. Самое высокое должностное лицо – председатель секции партизан.

Среди тех, кому доверена высокая честь снимать покрывало с монумента, нет Николая Дмитриевича Лугового. Но обратимся к дальнейшему тексту статьи:

«Затаив дыхание, слушают собравшиеся речь тов. Н.Д.Лугового – бывшего комиссара Северного соединения Крыма…» Выступление Николая Дмитриевича приведено практически полностью, оно очень длинное, содержит десятки имен, но об истории создания памятника в нем нет ни слова.

Далее в статье указывается, что «… мемориальный монумент партизанам исполнен на общественных началах автором Э. М. Грабовецким, скульптором Б. Ю. Усачевым, архитектором К. П. Фрусловым, художником И. К. Петровым при участии работников первого управления южных автомобильных дорог (начальник И. Д. Нечаев)».

В «Курортной газете» 23.07.63 информация подана аналогично, но есть отдельные нюансы:

«Выступили Н.Д. Луговой, Х. Чусси, Жак Юрай.

С любовью трудились рабочие алуштинского дорожно-ремонтно-строительного управления № 47».

Как рассказывал Николай Дмитриевич, после отъезда словаков в обкоме партии упорно заговорили о том, что памятник надо сносить. Едва ли не каждую минуту Луговой ждал худшего – известия о том, что «Шапку партизана» разбили. Вот как рассказывал об этом он сам:

«Приехал к Чирве – довод был неоспорим:

– По этой дороге будет ехать скоро Никита Сергеевич Хрущев, и если ему не понравится, кто будет отвечать?

Один из партийных – Никаноров, тоже бывший партизан (репрессированный по «Ленинградскому делу» и реабилитированный после смерти Сталина):

– Ты себе памятник поставил. Его будем сносить!

– Это в вашей власти, но народ будет знать, кто памятники ставит, а кто разрушает».

То, что один из бывших партизан, в данном случае В. И. Никаноров, выступил против памятника «Шапка партизана», вероятно, требует пояснения.

Никаноров Василий Иванович – 1904 г.р. До войны 1-й секретарь Центрального райкома ВКП(б) в Симферополе. В партизанах с 1.11.41 по 25.10.42. Комиссар 3-го партизанского района (1.11.41–25.10.42). Эвакуирован.

Председатель Крымского облисполкома. Арестован 18 декабря 1949 года по «Ленинградскому делу».

«Обвиняется в том, что, являясь единомышленником СОЛОВЬЕВА по подрывной работе, срывал выполнение решений ЦК ВКП(б) по Крыму, преступно подбирал на руководящие партийные, советские должности троцкистов и других чуждых партии людей, зажимал критику. Изобличается показаниями арестованных СОЛОВЬЕВА, ПЕТРОВСКОГО, ХОВАНОВА и других своих сообщников». (http://stalin.memo.ru/spravki/16-31.htm)

Реабилитирован в 1953 г.

С одной стороны, позиция В. И.Никанорова предопределялась тем, что, выйдя из заключения, он в отличие от Н. Д. Лугового был человеком «новой команды», но были и другие мотивы.

Дело в том, что разгоревшийся в 1942 году острейший конфликт среди партизанского руководства Крыма не утих, превратившись в своеобразную «холодную межпартизанскую войну». В силу ряда причин партизаны первой волны, то есть те, кто сражался в лесу в 1941–1942 годах, а затем были эвакуированы, оказались в более привилегированном положении. Именно представители этой группы долгие десятилетия занимали ключевые посты в обществе партизан и подпольщиков Крыма, то есть непосредственно официально контактировали с властями, а затем им на смену приходят уже «партизаны сорок третьего».

Н.Д. Луговой, который пробыл в лесу с первого по последний день, был серьезным раздражителем и для первой, и для второй групп партизан.

«Атмосфера накалилась до предела, и вдруг в «Комсомольской правде» огромная статья С.С. Смирнова о том, какие у нас плохие безликие памятники, и вдруг в Крыму чудный памятник.

Вновь иду в обком. Спрашиваю, читал про наш памятник?

– Нет.

Читаю ему.

– Кто написал?

– Смирнов!

– Ну, ему скоро рот закроют.

Это было правдой. В ЦК были недовольны работой Смирнова, пытались не раз одернуть, но он был сильнее.

Затем появилось стихотворение Р. Казаковой в «Крымской правде».

Проезжал Хрущев, и памятник ему понравился. Памятник вошел во все путеводители, справочники, книги, буклеты, рассказывающие об истории нашего края. Свадьбы туда ездят.

Мечтаю о том, чтобы каждый, проезжая мимо, прошептал в память о погибших: «Пройдут пионеры – салют Мальчишу».

Несколько слов о стихотворении Риммы Казаковой. В записной книжке рядом с ее фамилией сохранилась запись: «Тяжела ты, шапка партизана», вероятно, это название стихотворения.

Впоследствии мне довелось прочитать строки из этого стихотворения:

 
Как страшен тихий камень,
Когда, такой незлой,
Он пахнет не веками,
А кровью и золой.
 

Указывалось, что написано оно в 1966 году, то есть через три года после описанных событий.

«Шапку партизана» стали включать во все проспекты и путеводители, но везде указывались лишь архитектор и скульптор… О ее главном создателе Николае Дмитриевиче Луговом, а тем более членах «Могучей кучки»: Викторе Долетове, Михаиле Григорове, Тимофее Каплуне – не было ни слова. И только верный друг или, точнее, «боевая подруга» Николая Дмитриевича – бывший замначальника по комсомолу сначала Зуйского отряда, а потом Северного соединения Екатерина Камардина, которая стала кандидатом исторических наук Екатериной Шамко, в своей книге «Партизанскими тропами» написала:

«…Саму идею памятника подсказали партизаны Н. Д. Луговой и Э. М. Грабовецкий. Сооружен памятник бригадой строителей, среди которых были и партизаны. Все работы по проектированию, обработке, сооружению памятника велись на общественных началах».

Я обратился с официальным запросом в Республиканский комитет по охране культурного наследия, на учете которого находится «Шапка партизана».

13.05.09 за № 1057 мне сообщили: «Памятный знак «Партизанская шапка» (Симферопольский район, Добровский с.с., с. Перевальное, 27-й км трассы Симферополь – Алушта) открыт в 1963 году.

Художник Э.М. Грабовецкий, И.С. Петров, скульптор Б.В. Усачев, архитектор Л.П. Фруслов».

О подлинном создателе «Шапки партизана» Николае Дмитриевиче Луговом по-прежнему нет ни слова.