Текст книги "Герои русского броненосного флота"

Боевое крещение

Адмирал Лазарев был не только выдающимся моряком и талантливым флотоводцем, он обладал еще одним уникальным качеством – умением воспитывать и обучать своих подчиненных так, что они на всю оставшуюся жизнь оставались продолжателями его взглядов на все стороны жизни флота. Десятилетиями Лазарев «ставил на крыло» новые и новые поколения молодых флотских офицеров, вкладывая в них свое сердце и душу. Именно так формировалась знаменитая лазаревская школа, не имевшая себе равных в истории отечественного флота.

Именно в ту пору Лазарев занимался воспитанием и выдвижением нового поколения своих учеников. Старшие: Нахимов, Корнилов, Истомин, Завойко, Путятин – уже давно встали на ноги. Теперь пришел черед младших. Как формировался корпус лазаревских любимцев? Во-первых, адмирал лично следил за службой каждого флотского офицера, быстро определял наиболее перспективных, на которых обращал больше внимания и занимался их продвижением. Ко всему прочему Лазарев сохранял товарищеские отношения со многими своими бывшими сослуживцами, которые зачастую присылали ему своих отпрысков с рекомендательными письмами. Отпрысками адмирал занимался особо, так это были сыновья его друзей. Однако и здесь он, прежде всего, определял профессиональную годность юношей, а затем или оставлял их в покое, или же, наоборот, приближал к себе и организовывал службу так, чтобы подающий надежды молодой офицер мог достаточно быстро пройти по всем основным ступеням восхождения к адмиральским вершинам, получив и всесторонний опыт и соответствующие знания. Особо отметим, что никакого снисхождения лазаревские любимчики не имели, шкуру с них драли в три раза больше, чем с обычных офицеров, но овчинка, как говорится, стоила выделки. Некоторые ломались и сходили с дистанции, остальные быстро росли в чинах и должностях.

На момент прибытия Бутакова в Николаев там имелась целая плеяда молодых лазаревских любимцев. В нее вошли Степан Лесовский (без отцовской протекции), Александр Попов (сын адмирала), Иван и Николай Шестаковы (сыновья сослуживца Лазарева по Балтийскому флоту). Все ребята толковые и в службе ревностные. От иных, впрочем, несколько отличался Шестаков, но не знаниями и лихостью особой, а способностью съязвить в отношении товарища, стремлением выставить себя в лучшем свете, чем иные. После отчисления из корпуса отец определил его юнкером на Черноморский флот, а затем, благодаря протекции Лазарева, он стал и мичманом. Прямодушный Лесовский Шестакова на дух не переносил и доверчивому Бутакову посоветовал:

– Ты, Гришка, от Ваньки-Каина держись подальше. Помяни мое слово, придет час, и продаст он тебя со всеми потрохами за рупь с полтиной!

– Да ты что! – отмахивался от него Бутаков. – Шестаков мне друг. Он сам мне в том клялся, и я ему верю.

– Ну, верь-верь, попомнишь еще мои слова! – махнув рукой, отходил Лесовский.

Служба на Черном море Грише Бутакову виделась не слишком обременительной. Как и каждый мичман, он мечтал прежде всего о заграничных плаваниях. Там было меньше рутины, много впечатлений и повышенное жалованье. В письме отцу Григорий практично замечал: «Если меня пошлют на шхуне за границу, у меня есть талисман, которым немногие обладают: я буду нужен своему командиру как драгоман (переводчик. – В.Ш.), если он сам не силен в языках (в чем я почти не сомневаюсь), и вообще, как офицер, знающий языки».

Но у адмирала Лазарева были на молодых мичманов иные взгляды. Один из современников отметил еще один важнейший прием работы адмирала Лазарева с офицерским составом: «Адмирал Лазарев сумел обставить завидными условиями службу на Черном море и этим привлек туда цвет нашей морской молодежи. Лазарев не жалел ничего, чтобы лучше обставить жизнь наших моряков…»

Первое назначение было не из приятных – на линейный корабль «Силистрия», но с исполнением обязанностей младшего флаг-офицера при самом Лазареве. Лазарев специально взял к себе мальчишку, чтобы присмотреться к нему поближе, выйдет толк или нет. Младший флаг-офицер – это и адъютант, и секретарь, и порученец, и штабист в одном лице. В голове надо всегда держать массу информации, быть легким на подъем, но при этом не забывать и об учебе, так как Лазарев при каждом удобном случае любил экзаменовать.

Очень скоро мичман Бутаков убедился, что состоять флаг-офицером у Лазарева – это не портфель с бумажками носить за начальником. Сначала отправился с адмиралом на пароходе в Севастополь, а затем на «Силистрии» в Керчь. Там на корабль погрузили десант для доставки на кавказское побережье.

В те годы Черноморский флот, в отличие от Балтийского, находился в состоянии постоянной боеготовности. И дело не только в том, что на Черном море плавали не три месяца, как на Балтике, а круглогодично. И не только плавали, но и воевали. Если русская армия вела многолетнюю войну с горцами на Кавказе, искореняя процветавшую там работорговлю и разбой, то Черноморский флот охранял кавказское побережье от английской и турецкой военной контрабанды и высаживал десанты при совместных операциях с армейцами. Помимо этого флот содержал и цепь приморских укреплений, так называемую Черноморскую береговую линию. Поэтому Лазареву приходилось постоянно держать от Анапы до поста Святого Николая, что располагался у самой турецкой границы, целую эскадру, именуемую между собой моряками Кавказской, или Абхазской. Служба на крейсировавших кораблях была весьма тяжелой. Частые штормы, постоянная готовность к бою, болезни, отсутствие свежей пищи не вызывали радости у назначенных в крейсерство, но служба есть служба.

В 1838 году было принято решение высадить ряд десантов войск для усиления цепи укреплений Кавказской береговой линии. Когда корабли Лазарева с десантом 12 мая 1838 года подошли к устью реки Туапсе, адмирал отправил Бутакова к командующему войсками на кавказском побережье генералу Николаю Раевскому (сыну героя 1812 года и другу Пушкина) для согласования действий.

Вначале огнем артиллерии были уничтожены укрепления черкесов в долине реки, а сами они отогнаны в горы. После этого пошел на шлюпках десант. Высадкой руководил Владимир Корнилов, командовавший тогда тендером «Луч». Горцы контратаковали, но были отбиты. Бутаков тоже участвовал в высадке. Ожесточенные бои продолжались трое суток, пока черкесы не были отброшены далеко в горы. Едва горцев выбили из их аула, на его месте сразу начали строить укрепление, названное Вельяминовским.

На следующий день линейные корабли двинулись в Севастополь. Лазарев же отправил Бутакова на тендер «Луч», который с отрядом судов оставался при войсках, начавших постройку нового укрепления. Почему адмирал так быстро избавился от своего нового флаг-офицера? По-видимому, он и брал-то к себе Бутакова, чтобы посмотреть, что тот собой представляет. Составив себе мнение о мичмане, он и отправил его служить на тендер. Эти маленькие быстроходные суда служили и для разведки, и для посылок, и для доставки пассажиров, а потому в портах почти никогда не стояли. «Лучом» командовал тогда лейтенанта Панфилов. Так судьба свела впервые двух офицеров, которым предстоит вместе пройти огонь и воду.

Будем откровенны, первые впечатления командира о прибывшем к нему под начало мичмане были не слишком лестны.

Из воспоминаний офицера «Луча» Г.И. Филлипсона о начале службы Бутакова на тендере: «Юноша, недавно выпущенный из Морского корпуса, довольно вялый, с тоненьким, почти детским голоском. Ему часто доставалось от его энергичного командира, который за глаза называл его “гунявы” и ничего путного не ждал в будущем. Признаюсь, и я о нем имел то же мнение…»

Однако вскоре и командиру «Луча» Панфилову и лейтенанту Филлипсону пришлось изменить свое отношение к мальчишке-мичману с тонким голосом.

30 мая у кавказского побережья начался сильнейший шторм. Оставшиеся у Туапсе пароход «Язон», бриг «Фемистокл», два тендера и девять транспортных судов оказались в критическом положении. Якоря не держали, канаты рвались, как нитки, и, несмотря на все усилия команд, вскоре все 13 судов были выброшены штормом на берег. При этом «Луч» отнесло в сторону от наших аванпостов, за реку Туапсе. Прижимной ветер не давал возможности суденышку удалиться от берега, а потом и вовсе выбросил его на отмель. Теперь корпус «Луча» стали разбивать волны. Неподалеку выбросило и бриг «Фемистокл». Видя, что для его судна все кончено, Панфилов приказал всем кидаться вплавь и добираться до берега кто как может. Сам же последним покинул беспомощное судно, неся на плечах больного матроса.

Но на берегу обессиленных моряков поджидала новая напасть – горцы. Давно наблюдая за гибнущим судном, они теперь, почуяв наживу, бросились на берег. Хлестал дождь, и стрелять черкесы не могли, тогда они бросились «в шашки». Началась отчаянная рукопашная. Наши отбивались обломками весел и… камнями. Есть свидетельство, что «мичман Бутаков схватил весло и, размахивая им, бросился вперед, за ним устремились остальные». Поразительно, но, получив отпор, черкесы отхлынули, а потом, завидев выброшенный вдалеке на отмель бриг «Фемистокл», кинулись туда.

Оставаться на берегу было опасно, черкесы могли вернуться в любой момент. И Панфилов повел свое почти безоружное воинство к реке. Однако перейти бурлящий поток Туапсе было нереально. Сзади же снова набегали черкесы. Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы не помощь оказавшихся на противоположном берегу солдат. Вскоре команда «Луча» была переправлена на другую сторону реки и оказалась в безопасности.

Шторм выбросил на берег в тот день целую эскадру из тринадцати судов. Большими были и потери в людях. Что касается «Луча», то его потери были минимальны: трое погибших и несколько раненых. Что касается Бутакова, то и при переправе на берег и при драке с горцами он вел себя весьма храбро, быстро и четко исполнял все приказания Панфилова.

Из доклада Лазарева: «Бедствие, постигшее мелкие суда наши на рейде Туапсе, есть одно из тех происшествий, которые случаются чрезвычайно редко и которые превосходят почти всякое вероятие. По действию, которое буря имела на суда наши, снабженные и управлявшиеся наилучшим образом, видно, что ураган свирепствовал с необыкновенной жестокостью и что огромное волнение, отражавшееся от берегов, кипело, как в котле. Оно, по-видимому, вливалось в таком количестве, что не успевало уходить в открытые порты и тяжестью своей подавляло суда вниз так, что не успевало уходить в открытые порты и тяжестью своей подавляло суда вниз, так что они не могли с необыкновенной легкостью подыматься на волнении…»

Это был самый настоящий форс-мажор, или, как говорили на русском флоте, «непреодолимые морские препятствия». А потому офицерам и матросам выдали деньги за погибшее имущество и наградили.

По возвращении в Севастополь Бутаков был награжден сразу двумя орденами. За участие в высадке десанта знаменитой «клюквой» – орденом Святой Анны 4-й степени, который носили не на мундире, а на эфесе сабли. И орденом Святого Станислава 3-й степени и окладом годового жалованья за храбрость при крушении «Луча». Что ж, начало службы было многообещающим. Еще и года не служа на Черноморском флоте, Бутаков уже побывал в двух серьезных передрягах. Теперь он был уже не желторотым юнцом, а понюхавшим пороха офицером.

Интересно, что мужественное поведение Григория под Туапсе было по достоинству оценено в его семье. Отец был, несомненно, рад, что сын его не опозорил, а вел себя в непростой обстановке весьма достойно. Помимо этого авторитет Григория признали и братья, и прежде всего старший Алексей. Иначе трудно объяснить его письмо Григорию из Кронштадта, где он советуется, просить ли ему отца о переводе на Черноморский флот. Любопытен и ответ младшего брата: «…как бы ни приятно было мне, чтоб ты служил в одном со мною флоте, не советую, если могу советовать, переходить сюда. Трудно, почти невозможно ужиться почти со всеми командирами, через которых можно бы выбраться на ветер. Все они чудные моряки, каких от души желаю более русскому флоту, но капризны, вздорны, дерзки до Чрезвычайности, и, правду сказать, почти нельзя обращаться с “черноморами” иначе, как с матросом, потому что как редки минуты истинного счастья для человека, так редки здесь образованные люди. далее, зачем пустишь ты на ветер репутацию, которую ты заслужил в том флоте и которая даром достается, да не нашему брату».

Не будем искать в письме гриши бутакова неприятия им черноморских порядков и нелюбви к командирам. просто старший брат попросил совета у младшего, и тот, преисполненный собственной значительности, пишет ему ответ, пытаясь казаться и мудрым, и остроумным.

В морях твои дороги

А затем последовало назначение, о котором Бутаков мог только мечтать, – на шхуну «Ласточка», готовящуюся к плаванию в Грецию в распоряжение нашей миссии. Это значило, что свой экзамен Лазареву мичман сдал с оценкой «отлично» и отныне адмирал берет покровительство над ним.

Жил Гриша Бутаков, если не считая каждую копейку, то уж считая каждый рубль, это точно. Семья была большая, сестры на выданье. Их родителям надо было и учить, и одевать, и в свет выводить, где бы они могли найти подходящую партию. Что касается сыновей, то они должны были крутиться сами. Пока в Севастопольском адмиралтействе вооружали «Ласточку», Григорий проводил свободное время в Морской библиотеке, читал книги на английском и итальянском. Любознательный мичман был замечен посещавшими библиотеку старшими офицерами. Поэтому вскоре по предложению Корнилова Григория выбрали в ревизионную комиссию библиотеки. Там же в комиссии трудились и другие птенцы гнезда Лазарева – Лесовский, Попов и Шестаков.

Завидуя Бутакову, Шестаков говорил откровенно:

– Хорошо тебе, Гриша, и мир посмотришь, и прибавку к жалованью получишь.

– Хочу книг себе прикупить, там, говорят, они дешевле, чем у нас.

Переход в Эгейское море прошел без неожиданностей. Служба при миссии была не столь трудна, как у берегов Абхазии. Служба на «Ласточке» дала Бутакову хорошую практику, расширила кругозор. Домой он вернулся заметно возмужавшим и с чином лейтенанта, да и библиотеку пополнил редкими в России изданиями.

По возвращении из Средиземного моря Бутаков крейсировал у берегов Кавказа на фрегате «Флора». Затем две кампании отслужил на транспорте «Кубань», снова вернулся на «Флору». Затем новое назначение, уже на шхуну «Вестник», но не вахтенным начальником, а старшим офицером.

Затем временно командовал тендером «Струя». Это была последняя проверка перед самостоятельным назначением. Можно представить, как старался Бутаков. Именно в это время он предложил некое усовершенствование для брашпиля. Лазарев оценил инициативу «птенца» по достоинству. Сам усовершенствованный брашпиль велел пометить в зале моделей Николаевского адмиралтейства, чтобы побудить и других офицеров думать. В июне 1844 года, после двухлетней подготовки, шхуна «Вестник» наконец-то ушла в Средиземное море. На этот раз Бутаков добывал в Неаполе и Ливорно, в Риме и на Мальте, снова плавал в Архипелаге. На этот раз Бутаков познакомился с новыми портами и службой на иностранных флотах. После возвращения он в 1845 году крейсировал у берегов Абхазии на фрегатах «Флора» и «Сизополь».

Осенью 1846 года в жизни Григория Бутакова произошло событие особое – он стал командиром судна. И пусть это был крохотный тендер «Поспешный», все равно это было его первое судно! Но Григорию не повезло. В первом же плавании он посадил свой тендер на мель в Днепровском лимане. Но и это не все. Как раз в это время ударили морозы, за какие-то сутки стал лед. Пришлось лейтенанту во главе своей команды топать по льду до самого Кинбурна за помощью. Лазарев к происшествию отнесся весьма спокойно: жертв не было, а судно Бутаков спас.

На вопрос Бутакова-старшего, что теперь будет с его Гришей, Лазарев лишь похлопал старого друга по плечу:

– Ничего страшного, первый блин, он ведь всегда комом!

Следующей весной он вызвал лейтенанта к себе:

– Готов ли ты, Гриша, к новой работе?

– Готов, ваше превосходительство, хоть в Китай плыть!

– Ну, в Китай, положим, плыть без надобности, а вот по Черному морю наплаваешься вдоволь! – усмехнулся Лазарев.

Лазарев давно уже хотел всерьез заняться черноморской гидрографией и уточнить изрядно устаревший атлас. Основную часть работы выполнил известный черноморский гидрограф капитан 1-го ранга Егор Манганари, но побережье от Дуная к Босфору еще нуждалось в уточнении. Для начала Лазарев договорился с турками, которым был обещан исправленный атлас. Работа по описанию побережья была поручена сразу двум Бутакову и Шестакову. Итак, два сына двух сослуживцев адмирала были определены на гидрографические работы. Конечно же, именно их Лазарев выделил из сотен черноморских офицеров совсем не случайно. Это был шанс не только прекрасно изучить Черное море, но и вырваться вперед перед своими ровесниками. Возможно, адмиралу было любопытно и соперничество двух его «птенцов»: кто из них окажется лучше? Главное, что каждому из них был даден в подчинение тендер, и, таким образом, они отныне приобщались к капитанскому сословию. Бутаков получил под команду тендер «Поспешный», а Шестаков – «Скорый».

Перед тем как уйти в море, обоим пришлось детально ознакомиться с нюансами гидрографической съемки. Мудрый Манганари внушал:

– В нашем деле главное – тщательность и точность. Поспешность и скорость у нас не приветствуются!

Целых три года Бутаков не вылезал с морей. Впрочем, все это время он был предоставлен самому себе, над ним не было никаких начальников, и никто никуда от главного дела его не отвлекал. В зимнее время Бутаков, как всегда, много писал.

К 1849 году относится и первая публикация Бутакова в сентябрьском номере журнала «Морской сборник» статьи «Командир тендера. Несколько слов о тендерах и управлении ими». В статье Бутаков изложил собственный опыт командования тендером, наблюдения, причем в присущем ему хорошем литературном стиле: «Такой “куттер”, а по-нашему тендер, должен быть боек, ловок и легок, как мысль: вечно готовый пуститься к указанной цели, обреченный на всегдашнюю деятельность, т. е. в минуты отдыха в море он обязан быть настороже и по первому приказу вспорхнуть, как птица! Разделавшись с портом, тендер выходит рейд, но не для того, чтобы красоваться, как яхта, или ожидать посетителей (его могут даже и не заметить), а для того, чтобы быть готовым ежеминутно сорваться с цепи и лететь, куда толкнет его воля начальника». Вопреки устоявшимся мнениям, Бутаков доказывал, что на таком судне можно сниматься с якоря на желаемый галс, предлагал и свой способ ставить паруса в рекордные сроки.

Шестаков, в отличие от своего товарища, показал себя не с очень хорошей стороны и быстро охладел к нудному и долгому гидрографическому труду. В первую же кампанию он умудрился посадить на мель свой тендер, а потом все оставшееся время его ремонтировал. На следующий год объявил себя больным и уехал поправлять здоровье на воды. Бутакову же пришлось делать работу и за себя, и за своего хитромудрого товарища. Впрочем, он по причине своей добродушности в обиде не был. Наградой за трехлетнюю работу стали Святая Анна 3-й степени и чин капитан-лейтенанта. Увы, стояла осень 1850 года, последняя осень тяжелобольного Лазарева. Работу Бутакова принимал уже ставший начальником штаба флота Корнилов, работой он остался вполне доволен. В следующий год гидрографический департамент Морского министерства издал «Лоцию Черного моря с 36-ю литографированными планами портов». Если бы в своей жизни Бутаков сделал лишь это, то и тогда его имя должны были помнить потомки.

Получил Бутаков награду и от императора Николая – перстень с бриллиантом. Эту награду он ценил весьма высоко всю свою жизнь. На одной из последних своих фотографий Бутаков запечатлен в полной адмиральской форме при всех регалиях, на пальце правой руки хорошо различим массивный перстень – его первая персональная императорская награда.

Помимо основной службы Бутаков в это время много пишет. В 1845 году он переводит с английского книгу «Взгляд на гавани, доки, судоходство и пр. Соединенных Штатов Северной Америки». Тогда же он начинает сотрудничать с «Морским сборником». Так много, как Бутаков, тогда никто не писал. Лейтенант был просто одержим сочинительством. За какие-то два года – четыре статьи. Среди них «О компасе с наклонной стрелкой» и «Об управлении тендерами», переводит с английского чрезвычайно полезную для корабельных офицеров брошюру «О свойствах тросов и цепей».

Литературная деятельность поощрялась Лазаревым, который всегда любил думающих офицеров. Однако не все было так просто. Дело в том, что он имел столь неразборчивый почерк, что и сам порой не мог прочитать написанное несколько дней назад.

Начальник штаба флота вице-адмирал Хрущев, отловив лейтенанта, совал ему под нос его же рапорта:

– Это что у тебя за ракушка?

– По-моему, это литера «буки».

– А может, литера «веди»?

– А может, и «веди», – вздыхал Бутаков, – я уже и сам не упомню!

– А мне каково в твоих иероглифах бродить! У меня что, дел иных нет!

Дошло до того, что раздраженный бутаковскими каракулями Лазарев издал приказ о разборчивости в письме офицеров. И хотя в приказе конкретной фамилии не указывались, всем было понятно, о ком речь.

Делать нечего, пришлось Бутакову за свои деньги нанимать толкового писаря, который в его почерке разбирался и мог все бутаковские закорючки переписать набело.

Историк пишет: «…Первое пятнадцатилетие своей службы – возраст, важнейший относительно сформирования характера и привычек, – Григорий Иванович провел преимущественно на палубе, усвояя строгие порядки лазаревского флота и то практикуясь в искусстве парусного плавания, то занимаясь составлением лоции. Эта школа, так сказать литературно-строевая, вполне соответствовала характеру и наклонностям Григория Ивановича, привязала его к военно-морской службе, сделала из него замечательного искусного моряка и в то же время не мешала развитию в нем любви к книге и кабинетным занятиям».

К этому времени Бутаков стал достаточно популярен на Черноморском флоте как эрудит и интеллектуал, знаток иностранных языков и человек прекрасно разбирающийся в технике. Да и характер у него был незлобливый и спокойный. Всем было очевидно, что впереди у Григория Бутакова блестящая карьера и, может быть, даже адмиральские эполеты. По этой причине в дом его родителей зачастили николаевские кумушки, предлагая на выбор своих дочерей.

Мать Каролина Карловна с кумушками соглашалась:

– Конечно, конечно, пора бы уж нашему Гришеньке и семьей обзавестись. А там, глядишь, и детки пойдут!

Но суровый Иван Николаевич был категорически против:

– Нечего Гришке голову бабами забивать. Пусть пока службу правит, а за подол невесту еще поймать успеет!

Командуя «Поспешным», Бутаков пишет статью «Еще о тендерах в управлении ими», которую опубликовал в «Морском сборнике» в № 6 за 1851 год. Статья не осталась незамеченной. Ее прочитал император Николай, и статья ему весьма понравилась. В марте 1851 года Бутаков был назначен командиром строившегося в Англии парохода «Дунай». Капитан-лейтенанту предстояло ехать в Англию, где принять новый пароход и привести его в Николаев. Такое назначение считалось весьма почетным, и Бутаков был им очень горд. Ехал в Англию Бутаков сухим путем. По дороге он завернул в Вену, чтобы навестить там умирающего от рака адмирала Лазарева, но не успел. Буквальное за день до приезда Бутакова Лазарева не стало. Пришлось в Вене задержаться и заниматься отправкой тела своего учителя в Севастополь. В Англии была встреча с Иваном Шестаковым и сыном первого русского кругосветчика Платоном Лисянским, которые тоже занимались приемкой английских пароходов. Снимать решили одно жилье на всех, чтобы излишне не тратиться.

В сентябре начались ходовые испытания «Дуная» на Темзе. Бутаков нервничал из-за осадки парохода, которая значительно превышала контрактную. Дело в том, что «Дунай» предназначался для буксировки наших канонерских лодок на Дунае, а на реке осадка порой имеет решающее значение. На запрос капитан-лейтенанта из Николаева пришел быстрый ответ: пароход принимать и как можно скорее перегонять его домой. Вечерами, коротая время, Бутаков умудрился написать и статью о компасах для британского морского журнала.

А затем было нелегкое плавание на суденышке водоизмещением каких-то 260 тонн. Почти весь переход Бутаков провел на мостике, но зато пароходик привел в Николаев целым и невредимым. Корнилов остался доволен. По приходе сразу же последовало назначение командиром брига «Аргонавт»», но вскоре заболел командир «Дуная», и Бутакова вернули на пароход.

Все это происходило в преддверии посещения Черноморского флота императором Николаем. Император, осмотрев войска Южной армии, прибыл в Николаев, а оттуда на пароходофрегате «Владимир» в Севастополь, где и состоялся смотр линейного флота. Черноморцы показали себя с наилучшей стороны, и Николай остался доволен состоянием флота. Положил он глаз и на командира «Владимира» капитан-лейтенанта Аркаса, которому тут же вручил эполеты капитана 2-го ранга и отправил служить в Гвардейский экипаж. Если Аркас случившемуся был несказанно счастлив, то Корнилову предстояло теперь решать задачу, кого ставить на «Владимир». Впрочем, думал он недолго.

– Лучшей кандидатуры, чем Бутаков, нам не найти! – заявил он главному командиру Черноморского флота и портов Берху. – И опыт командирский имеется, а главное, что уже командовал пароходом, так что освоится быстро.

Берх не возражал.

А неуемный Бутаков тем временем писал письма с предложением внедрить на флоте компас с наклонной стрелкой.

– На кой ляд нам эта стрелка наклонная? – пожимали плечами друзья-товарищи. – Нам и обычная годится.

– Как вы не понимаете, что новая конструкция позволит уменьшить рыскание стрелки и упростит работу с компасом! – горячился Бутаков.

– Ты бы, Гришенька, лучше о делах насущных думай, а об улучшениях компасов путь у начальства голова болит, на то оно и поставлено! – отмахивались от него друзья.

Впрочем, порой Бутаков серьезно рисковал своей карьерой, сочиняя весьма злые памфлеты. Так, в одном из таких памфлетов, сохранившемся в архиве, он писал об итогах императорского смотра Черноморского флота: «Полюбуйтесь, как по сигналу прислать вооруженные гребные суда они слетятся к борту флагманского корабля! Как мало им нужно время на вооружение, как быстро они при спуске готовы сделать выстрел! Зачем вам знать, что эти корабли выстроены не из дерева, а из репы, хотя за них заплачено, как будто они деревянные! Зато ядро неприятельское, пробивая репу, не губит людей осколками и щепами!» Надо думать, что, попади такие письма в чужие руки, Бутакову бы не поздоровилось, но все обошлось, корреспонденты его были людьми надежными и порядочными.

3 декабря 1852 года Григорий Бутаков стал командиром «Владимира», судна, которое вскоре прославит его на всю Россию. Значительно улучшилось и денежное содержание, так как на пароходах офицеры в то время получали более высокие оклады, чем на парусных судах. Сам же пароходофрегат вошел в состав 5-й флотской дивизии, начальствовал которой вице-адмирал Нахимов. Наступало время великий потрясений.